Текст книги "Славянское фэнтези"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Елизавета Дворецкая,Екатерина Мурашова,Дмитрий Тедеев,Владимир Аренев,Павел Молитвин,Эльдар Сафин,Николай Романецкий,Наталья Болдырева,Федор Чешко,Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)
– Тебе ничего и делать пока не нужно, мы будем петь, а ты просто ходишь и вертишься! – наставляла ее Зорница, которая сама в прошлом году была додолой. – А там дальше мы тебя научим.
– Вот увидите, наша додола будет самой главной! – уверяла Жилятина внучка, Резвушка.
– А никто и не сомневается! – отвечала ей Пригляда. – Нашей додоле ни одна из куделинских или неревинских и в подметки не годится.
– А Грозовым Соколом неревинский Искрен будет! – посмеиваясь, добавила Полунина.
– А что это – Грозовой Сокол? – спросила Гостейка, но девушки уже потянули ее вон из дому, и никто не ответил.
Ее повели к речке, протекавшей под обрывом холма, на котором стояло огнище. По пути туда им встретились несколько мужчин: один нес на коромысле два ведра с водой, другие везли сразу несколько ведер на волокуше. Завидев девушек, все весело махали им и кричали что-то задорное.
– Пошевеливайтесь, а то опоздаете! – отвечали им девушки. – Уже вот-вот пойдем!
Но сначала они зашли в ближайший лесок и там набрали новых свежих веток березы, травы и цветов. Потом Гостейку отвели на берег под густые ивы; там подружки сняли с нее всю одежду и обвязали со всех сторон ветвями с листвой, так что на ней оказалось нечто вроде живой зеленой рубашки, на голову ей сплели огромный пышный венок.
– Благослови нас, Мати, додолу водити,
Додолу водити, дождя просити! —
запела первой Зорница и плеснула речной водой на Гостейку.
И все двинулись в поля, которые начинались прямо за лугом на берегу. Впереди шла Гостейка-додола, за ней девушки, все в пышных венках и с пучками цветов в руках.
Ходила додола
От поля до поля,
Додола ходила,
Перуна просила:
Взойди ты на небо,
Отвори ворота,
Дай нам частый дождик
На рожь и пшеницу!
У каждого поля стоял кто-то из старших. При виде идущей к ним процессии каждый брал заранее приготовленное ведро с водой, где плавало несколько свежих цветов, и с размаху выливал его на додолу. Многие старались плеснуть пошире, чтобы попасть и на девушек; те отпрыгивали, визжали, смеялись, но не забывали петь, призывая на поля благодатные дожди:
Вознеси, Перуне, жито колосисто,
Жито колосисто да зерном зернисто!
Додола, почти не видная под ветвями и венком, похожая на гору живой зелени, шла приплясывая, вертелась на месте под потоками воды, и брызги с ее травяной одежды разлетались далеко вокруг. Вода обильно текла с нее на тропу, обозначая ее путь неровной мокрой полосой, и довольные хозяева радостно кричали ей вслед, видя сплошную дорогу воды вдоль всего поля – до следующего, где уже ждало ее новое ведро. Девушки пели, и сама она непрерывно пела какую-то песню без слов: с переливами голоса, со свистом и даже подвыванием, похожим на гул ветра. Так и казалось, что сами небесные вихри идут вместе с ней по полям, волоча за собой целые стада тучных дождевых облаков.
Так обошли все поля и луга Лютичей; девушки, тоже промокшие, уже охрипли от пения и смеха, и только додола оставалась такой же свежей и бодрой, все так же приплясывала и вертелась, и вода лилась, лилась с ее зеленой одежды, с ее белых рук и ног, которые такими жадными взглядами обшаривали мужчины и парни.
Вот поля Лютичей кончились, пошли угодья Куделичей, где тоже водили свою додолу, и пятна мокрой земли показывали места, где ее обливали. Но хотя на лютическую додолу никто больше не лил воды, светлые потоки все так же струились с нее, а она все так же самозабвенно вертелась и приплясывала. У девушек кружилась голова от взгляда на нее, а она даже не замечала их, не видела, куда они идут, а все танцевала, словно это было ее естественное состояние, щедро разбрызгивая вокруг себя воду и не задумываясь, где чьи поля.
А Благуша, самая молоденькая из лютических девушек, остановилась позади всех и с недоумением смотрела в пыль на тропинке. По мокрой земле были разбросаны какие-то блестящие белые зерна. Благуша подумала было, что это град, и даже удивленно подняла голову к небу: откуда? Она хотела поднять одно зернышко, но тут ее окликнули, и она побежала догонять сестер.
Обойдя поля, все снова собрались у Ладиной горы, и отсюда жители всех трех огнищ отправились в рощу. Впереди шли три додолы со своим сопровождением, и лютические девушки с законной гордостью оглядывались на чужих: две другие додолы уже едва держались на ногах, устав бродить по полям в мокрой зелени и непрерывно вертеться, и только их лютическая додола была так же свежа и прекрасна, и ее зеленые одеяния за жаркий день ничуть не увяли и не поблекли.
Старухи – матери родов – на опушке громко попросили у Лады, Лели и росениц разрешения привести с собой сыновей и братьев, чтобы и на них упала часть благословения, и это был единственный день в году, когда мужчинам можно было сюда входить. Среди одетых в белые вышитые рубашки неревинских парней издалека выделялся Искрен: на нем была красная рубаха, потому что на поединках Медвежьего великого дня он заслужил право быть сегодня Грозовым Соколом. На его широком поясе золотой нитью были вышиты узоры со священными Перуновыми знаками: весь год этот пояс хранился в Ладином святилище, и только по великим дням его доставали и вручали тому, кто заслужил право представлять самого Перуна в заклинательных обрядах. От торжества и волнения, счастливый и немного даже придавленный выпавшей ему честью, Искрен был бледен, но так красив, что у всех смотревших на него захватывало дух.
По единственной тропе, которую Искрен с Будилой безуспешно искали неделю назад, осторожно ступая, чтобы не мять понапрасну траву и не повредить брачные одеяния богини, все множество людей пришло к Вилиному Оку.
– Он побежит за тобой, а ты беги вокруг озера по солнцу, и так три раза, – учила Гостейку по дороге Зорница, тихо, чтобы чужие не услышали и не поняли, что их новая додола не знает того, что знают даже дети. – Сначала поймать себя не давай, пока три раза озеро не обежите, а потом пусть догонит. Он тебе перстень наденет, поцелует, и вас опять водой обольют, и все.
– Что – все?
– Ну, обряду конец. Озеру жертвы принесут, весь народ до ночи будет перед святилищем гулять. А ты можешь домой пойти, высохнуть хоть, переодеться и отдохнуть.
– А чего отдыхать, я и не устала вовсе! – весело ответила додола.
Ее синие глаза так же ярко блестели из-под стеблей и бутонов венка, щеки были румяны, а движения так же легки и бодры, как утром. Казалось, долгий поход по полям и непрерывная пляска не утомили ее, а, наоборот, напитали силой. Как будто она сама и была – Земля, оживающая под струями благодатных дождей.
Старухи и женщины принесли последние жертвы озеру: молоко, мед и хлеб, причем многие бросали в воду разные мелкие вещи, перстни или застежки. Потом Зорница незаметно подтолкнула Гостейку-додолу вперед. Из толпы мужчин вышел Искрен в своей красной рубахе. Он бросил на Гостейку многозначительный взгляд, но она открыто и ласково улыбнулась ему – на ней одной благоговейный трепет толпы не сказывался никак. Хорошо, что под пышным венком ее лица почти не было видно.
Вся толпа отошла от озера чуть дальше, освобождая полосу вдоль берега. Теперь стало заметно, что берег опоясывает чуть заметная тропка, обходящая кусты и стволы ив. Это был священный путь божества, который уже в течение нескольких веков ежегодно пробивали чьи-нибудь молодые резвые ноги.
Старуха Рамениха, из Лютичей, самая мудрая женщина округи, руководившая большинством обрядов, первой принялась бить в ладоши и петь громким резким голосом:
– Из-за лесу, лесу темного,
Лесу темного, дремучего,
Из-за лесу ярый конь бежит,
Конь бежит, земля дрожит,
На земле трава шумит,
На коне узда гремит,
За конем стрела летит…
При первых же словах Зорница многозначительно подтолкнула Гостейку.
– Как по небу да по ясному
Ярый сокол вылетал,
Ярый сокол вылетал,
Сине море оглядал,
Сине море оглядал,
Белу лебедь увидал… —
подхватила за старухой вся толпа.
Вскрикнув резко и звонко, так что народ от неожиданности присел и даже на миг сбился с ритма, Гостейка бросилась бежать по едва видной тропке вокруг озера. Искрен помчался за ней, и парни вдоль тропы били колотушками в железные котелки, изображая гром, с которым Перун гонится по небу за своей полногрудой возлюбленной.
Гостейку можно было не предупреждать, чтобы не давалась слишком скоро: она неслась быстрее ветра, но при этом еще успевала подпрыгивать, вертеться, заламывать руки и всем видом изображать священный ужас перед громовым богом. На ходу она вскрикивала, и взвизгивала, и причитала, и в ее голосе слышалась отчаянная мольба о спасении. От быстрого бега ее зеленые одежды развевались, цветы и листья сыпались в разные стороны, между распавшимися ветвями мелькало стройное белое тело, подогревая азарт громовика и побуждая его не прекращать погони. Никогда еще в округе Капельской Лады не было додолы, которая смогла бы так полно слиться с духом истинной Додолы, богини дождя!
Над рощей загудел ветер, вершины берез закачались. Шум усиливался, так что заклинательное пение уже было слышно нечетко: земля и небо, ветер и березняк пели и заклинали вместе с людьми. Словно устрашенное этой погоней, солнце спряталось, на поляне потемнело, как будто само озеро со всеми, кто возле него был, погружалось в иное пространство, в то самое, где и решается судьба земного мира. Каждому было жутко, голоса дрожали, но каждый знал: именно теперь все идет как надо!
Гостейка делала уже третий круг, и Искрен забеспокоился, а сумеет ли догнать ее: она мчалась так резво, словно ее нес целый десяток ног. А она, увлеченная бегом, вспомнит ли, что на исходе третьего круга должна быть настигнута?
Но нынешнюю додолу можно было ничему не учить. Сам дух ее знал, что и как она сейчас должна делать. За пару шагов от того места, где она начала свой бег, додола вдруг споткнулась, пошатнулась и замедлила шаг. Одним прыжком запыхавшийся Искрен настиг беглянку и вцепился в зеленые ветки ее одеяния. Додола отчаянно вскрикнула, рванулась, оставив в его руках половину одежды.
Народ ахнул единой грудью: у каждого было чувство, что на их глазах действительно решается судьба мира. Додола отскочила, Искрен опять подался к ней и обнял; она отчаянно билась в его руках, не давая надеть ей на палец кольцо, которое он заранее приготовил и держал в кулаке. Кольцо называлось золотым, но на самом деле было, конечно, медным. Эти брачные перстни Перуна и Додолы для ежегодного праздника изготовляли заново, и они, в отличие от Перунова пояса, оставались на память о выпавшей чести тем, кто их в этот день носил. Додолу всегда представляла только девушка, а Перуна – только неженатый парень; они были лучшими среди своих, и считалось очень правильным и уместным, если в Купалу, которая следует вскоре за вождением додолы, эти двое становятся мужем и женой.
Силясь вырваться, Додола ступила в воду; она извивалась в руках Искрена, стонала, протягивала руки, словно молила кого-то о помощи, и каждого из зрителей переполняли и невольная жалость к настигнутой жертве, и торжество – этот брак ведь обеспечивает дожди и урожай. Одной рукой обнимая свою пленницу, Искрен хотел второй рукой вручить-таки ей кольцо, но она вдруг рванулась в последний раз – и они вместе рухнули в воду озера.
И тут где-то высоко-высоко в небе грянул гром – настоящий гром! – и из сомкнувшихся туч на землю хлынул дождь. Разом обрушившись на рощу, он застучал, замолотил по веткам, и через несколько мгновений на головы людей стали падать обильные капли.
Потрясение было слишком велико: крича в невольном ужасе, народ стал разбегаться с поляны. Теснясь на слишком узкой тропе, вопя и прикрывая головы руками, люди бежали прочь от озера. Плечи и спины у всех мигом намокли, но никто не пытался укрыться под деревьями, все стремились скорее уйти от священного озера, из Ладиного березняка, вернуться из иномирного пространства, куда заманила их слишком способная додола, в простой человеческий мир.
У озера остались только три человека. Искрен, придерживая Гостейку, помог ей выбраться на берег, где ждала их, с приготовленным большим рушником и рубахой, Былятиха. Рушник не понадобился, потому что был и сам теперь насквозь мокрым, но Гостейку это ничуть не беспокоило. Все ветки и травы ее наряда остались в озере, там же плавал, как пышная кочка, ее праздничный венок, а она стояла на берегу обнаженная, отжимая воду из густых волос, и смеялась, поднимая голову к небу, подставляя лицо под плотные струи дождя.
Вода текла и текла с ее тела – можно было подумать, что виноват ливень, но эти струи бурлили, искрились, сверкали, как живые, и сам смех ее отражался от белых стволов березняка сотнями смеющихся голосов. Капли сыпались с ее волос и на лету превращались в крупный жемчуг. Разбросанным жемчугом была густо усыпана тропка вокруг озера, по которой она бежала. Само озеро бурлило, нечеловеческие голоса воды, земли и ветра взывали к своей ушедшей дочери, и Искрен с Былятихой едва смели вдохнуть, подавленные мощью открывшихся им сил. И только Гостейка все смеялась, упоенная буйством родной стихии.
Искрен и Былятиха молчали. Они уже все поняли, но не двигались с места.
* * *
Наступали сумерки. Дождь прекратился, но вся земля и зелень еще были влажными, и от свежести их мощного теплого дыхания разрывалась грудь. Весь народ был в Ладином святилище и пировал и честь свадьбы Перуна и Додолы. Из «новобрачных» была только Гостейка. Уже придя в святилище, Искрен вдруг обнаружил, что у нее нет золотого перстня, которым Перун обручается с невестой, – Гостейка обронила его там, на берегу, когда пыталась вырваться из его рук. А без перстня никак нельзя. Стыдясь сознаться, что упустил такую важную пещь, Искрен незаметно отбился от толпы и пустился бегом назад в рощу. Теперь он боялся только одного: что небольшое колечко затоптали в грязь после дождя, что девушка уронила его в воду и теперь его не найти. Никаких росениц он больше не опасался. Став женихом одной из них, он был надежно защищен от всех прочих.
Сейчас священная роща казалась ему совсем не страшной. Утомленные дождем березы дремали, свесив тяжелые влажные ветви. По уже знакомой тропке, ни разу не сбившись и не усомнившись, Искрен быстро вышел к озеру. Вилино Око тоже дремало, только мелкие волны чуть плескались у берега.
Искрен прошел к тому месту, где настиг свою невесту. В воде у берега еще виднелись зеленые ветки ее брачного наряда. В сумерках было плохо видно: склонившись, Искрен оглядел истоптанную землю, где еще можно было различить небольшие, изящные следочки босых ног Гостейки. Следы вели в воду озера, и он прошел вдоль них, внимательно вглядываясь и даже для верности обшаривая мокрую землю и жидкую грязь.
Кольцо лежало на самой кромке воды, уже не такое блестящее, как утром, но это было оно, и Искрен с облегчением протянул к нему руку. Но тут же его рука почти столкнулась с чьей-то чужой рукой, голова почти ударилась о другую голову, тоже склоненную над берегом. Быстро схватив кольцо, Искрен в изумлении отпрянул и поднял глаза.
И чуть не вскрикнул от неожиданности – на него смотрела Метелица. За последние дни он совсем позабыл о ней и теперь так удивился, как будто перед ним было какое-то чудо морское. Лютый зверь коркодел из далеких северных рек…
– Отдай! – с резкой досадой вскрикнула она и попыталась выхватить у него кольцо.
Изумленный Искрен попятился, и Метелица шагнула за ним. А он рассматривал ее и дивился все больше и больше. Он не мог не узнать девушку, с которой был знаком еще тогда, когда оба они были детьми и играли по зимам во взятие снежной горы. И все же она так изменилась за эти дни, что стала совсем другим существом. Ее волосы, всегда так тщательно расчесанные и заплетенные в гладкую косу, теперь были распущены и висели густыми, спутанными прядями, похожими на стебли водяной травы. Рубашка на ней была мокрой, на бледном лице было враждебное и какое-то слишком жесткое выражение. От нее веяло холодной свежестью лесной воды, и Искрен попятился: его пробрал озноб. Это была совсем не та Метелица, которую он когда-то знал.
– Отдай мне кольцо! – потребовала она, остановившись в шаге от воды. – Оно мое! Оно моим должно быть! Ты мне обещал кольцо подарить, меня обещал в жены взять!
– Я не обещал… – пробормотал Искрен, снова отступая, и замечая с облегчением, что она, кажется, не отходит от воды дальше чем на шаг. Жутко было даже думать, что с ним стало бы, не успей он отойти и позволь ей схватить его.
– Обещал! Обещал! – настойчиво возразила Метелица. – Всю зиму ты ко мне ходил, всю зиму возле меня сидел, а значит, мой ты теперь, и я другой не уступлю! И хоть бы какой другой! Ты хоть знаешь, кого в жены взять хочешь? Она ведь берегиня, росеница, нежить! Она – не человек, холодная, мертвая! Ты меня, живую, оттолкнул, опозорил – богиня отомстила тебе, вилу на тебя навела! Кабы ты мне верен был, берегиня бы тебя не тронула, ей ведь только тот парень доступен, у которого невесты нет! Она видит, что в сердце у человека пустота, и идет на эту пустоту, хочет чужое место занять! Ты и меня погубил, и себя погубил, завладела тобой берегиня! Пропадешь ты с ней! Пропадешь! Она – мертвая, и ты с ней погибнешь!
– Молчи, нежить! – в отчаянии крикнул Искрен. В злых и горьких словах Метелицы было немало правды. – Это ты теперь – мертвая!
– Она – берегиня, росеница, холодная, неживая! В ней духа человеческого нет!
– Неправда! Есть в ней дух! Она живая, теплая! Я знаю!
– Есть в ней дух! Она мой дух украла! – дико вскрикнула вдруг Метелица и разрыдалась. – Она меня погубила, в воду заманила! Обещала мне помочь, от сердечной боли исцелить! Исцелила! Она мою кровь теплую украла, дух живой выпила, оттого я теперь холодная, мертвая, как камни речные! Да только душу человеческую украсть нельзя! Нет в ней души и не будет! Не будет!
Она бурно рыдала, ее слезы частым дождем падали в воду озера под ее ногами и расходились кружочками. Искрен повернулся и бросился бежать по тропе, крепко сжимая в кулаке кольцо. Теперь он знал, как берегиня получила тепло и дыхание живого человеческого тела. Она отняла чужой дух, перехватила земную судьбу той, которая дальше жить не хотела. А она – хотела, очень хотела жить среди людей и нашла способ стать человеком.
Но человеком ли она стала? Ведь человек – это не только дух, но еще и душа. А душу не украдешь. И нынешняя Гостейка – совсем не то что несчастная Метелица. Она – другая. Искрен вспоминал ее теплый смех, любовное сияние ее глаз и не верил, что все это – морок, пустота. Живой огонь в глаза бросает только душа. И где же Гостейка ее взяла?
* * *
Выйдя из рощи, Искрен обнаружил, что пир уже окончен – вся толпа вышла из хоромин и клубилась пестрым облаком на лугу перед воротами. И тут же его одолело предчувствие, что там что-то неладно. Отдельной кучкой стояли несколько человек, и среди них он, несмотря на густеющие сумерки, сразу различил стройную фигуру Гостейки. Рядом с ней застыла Былятиха, которую под локоть поддерживал ее рослый, плечистый муж, возле него жалась и вертела озабоченно головой Зорница. Спереди всех их прикрывал дед Жилята.
А впереди всей толпы стоял Звяга, отец Метелицы, и на лице его была написана злая решимость. Искрен ускорил шаг, почти побежал. Пока он ходил к озеру, здесь началось что-то нехорошее. Теперь он точно знал, куда подевалась пропавшая Метелица, но говорить об этом сейчас было бы совсем некстати.
– Ты сам-то посмотри, откуда такое богатство! – говорил между тем Звяга, протягивая к Жиляте руку. В его загрубелой широкой ладони лежало несколько крупных округлых жемчужин, и даже в полутьме от них исходило нежное, мягкое сияние. – Да такие у самой гневославльской княгини небось все наперечет! А тут у девки простой! Какие тут Лешии, ну их к лешему! Откуда им взять столько жемчуга, да такого крупного!
– Да все же видели, все видели откуда! – вставила Лихачиха, одна из неревинских женщин. – Все видели – из ее косы вода течет и течет, ее уж поливать когда перестали, а она все течет и течет! А как наземь упадет, так жемчугом обернется! Моя девчонка подобрала такие же вон зернышки, на поле подобрала, где ее утром водили! Понятно, откуда такое! Да вы вон гляньте: и сейчас еще капает!
Все поглядели на Гостейку. Теперь она была в новой вышитой рубахе, убрана ожерельями и лентами, как полагается приличной девушке на празднике, ее волосы были расчесаны и заплетены руками Былятихи в опрятную косу с красивым косником из бусинок и медных бляшек. Но самый конец косы был влажным, время от времени с него срывались прозрачные капельки воды, и за время, что она стояла здесь, на земле возле ее ног уже скопилось семь-восемь белых жемчужин…
– А как она поет! А как пляшет! То-то ливень пошел, когда она у озера бегала! – заговорили в толпе с разных сторон.
– Не голос поет, а ветер гудит! Разве человеку такое суметь!
– Не человек она!
– Да и где простой девке такой красивой уродиться, й-и-их! – с насмешливой и страстной тоской вздохнул старик Гудила, и Гудилиха привычно дала ему по шее.
Кое-кто ухмыльнулся, но большинство лиц осталось сурово.
– А что вы растревожились, люди добрые? – внешне невозмутимо спросил Жилята. – Ну, может, она и берегиня. Не упырь же! Ну, жемчуг с волос каплет – не жабы ведь ядовитые! Кому какая беда? Дождь умеет заклинать – в засушливый год ведь ты сам, Звяга, за такое умение полжизни отдашь, чтобы только детей голодом не поморить.
– Польза от нее может быть, а вот не было бы вреда! – Звяга огляделся, и толпа у него за спиной тревожно зашумела. – Берегиня – нежить, и что у нее на уме, один леший знает! Дождь она заклинает, а нот как пойдут у вас дети и девки чахнуть, молодые парни с ума сходить – вот тогда запоете!
– У вас еще ладно, а если у нас? – поддержала его Лихачиха. – Я своих детей берегине не отдам! И близко не пущу!
– Гоните вы ее прочь, пока беды не наделала! – добавил худой мужик по имени Сухота и погрозил Гостейке костлявым кулаком. – А то смотри, Жилята, мы ее сами погоним!
– Молчи, дурной! – крикнула ему Былятиха и шагнула вперед. Ее муж, за свои охотничьи успехи носивший прозвище Медвежья Смерть, шагнул вместе с ней, хотя на его честном лице отражались сомнения. – Она мне дочь, и я свою дочь всяким-разным бранить не позволю! Из своего дома кого хочешь гони, хоть чуров из-за печи, а из моего дома я тебе никого гнать не дам! Она мне дочь, мне ее Макошь и Лада послали, и я, пока жива, ее в обиду не дам!
– Так вы, Жилята, ее в род принимаете? – спросил Звяга.
– В род мы ее приняли, а своих не выдаем. Даже если кто и недоволен. – Жилята кивнул и погладил бороду. Может быть, он и поступил опрометчиво, слишком легко поддавшись прелести девичьих глаз и уговорам Былятихи, но поменять свое решение считал невозможным. – Теперь думаем замуж отдать.
– И кто же такой смелый, что хочет ее взять?
– Да я и есть, ты что, забыл? – Искрен прошел вперед и взял Гостейку за руку. Она улыбнулась ему, так же ласково и безмятежно, как будто все, что здесь говорилось, к ней не имело отношения. – Я ее в жены беру.
– Ты совсем с ума сошел, Иверень, что за сына вилу лесную сватаешь! – Лихачиха всплеснула руками. – А ты родичей спросил? Не желаю я, чтобы у меня в родичах лесная нежить жила, не желаю!
– Да когда сватать уговаривались, она не берегиней еще была… – пробормотал отец Искрена, не зная, как тут поступить.
Брать в дом берегиню было слишком страшно, но с трудом верилось, что этакая красота может кому-то причинить вред.
– Не была, а потом стала? Это как же так? – хмыкнул Гудила и заранее отступил на шажок от своей грозной супруги. – Не сомневайся, парень, такое счастье один раз в жизни в руки идет, и то не всякому. Полюбила бы меня берегиня, я бы уж… А то женился на простой девке, а теперь живу с упырицей ненасытной… – Не договорив, он бегом побежал прятаться за спины соседей, потому как такого поношения Гудилиха уж никак не могла стерпеть.
Народ опять слегка засмеялся. Переждав смех, Искрен ответил:
– А я и не думаю отказываться. Она – судьба моя, а от судьбы не бегают. А что она нежить – неправда. Она – человек, в ней дух живой, человеческий. Кто смелый – подойти, потрогай! – Он приподнял руку Гостейки. – Она теплая, и кровь в ней живая.
– Правда, правда! – пробормотала Зорница, и другие девушки Лютичей закивали.
– Дух – еще не душа, – сказала наконец старуха Раме-ниха. Все это время она молчала, сложив сильные толстые руки под могучей грудью, выкормившей девять человек детей, и только переводила строгий взгляд с одного на другого. Но теперь, когда она заговорила, все замолчали и обернулись к ней. – Дух и в звере лесном есть, а душа только человеку дана. Без нее среди людей жить нельзя, кто ты ни будь. Но уж если она есть, то в лес человеческую душу не прогонишь, хоть она и не в человеческом теле поселилась.
– А как же узнать? – Звяга развел руками. – Научи, матушка, если знаешь.
– В ней есть душа! – воскликнул Искрен, твердо в это веря, но не зная, как убедить. – Она любит меня, а без души разве любить можно? И я ее люблю.
– Да ты замороченный, тебя еще очищать надо! – Лихачиха махнула на него рукой. – Куда только мать смотрела! Вот я бы…
– А пойдемте-ка на Дедово поле! – решила Рамениха. – Душу телесными очами не увидишь. Увидят ее те, кто свои земные очи навек закрыл, зато на жизнь нашу земную теперь с изнанки смотрят и многое, чего нам не видно, видят.
Ее не очень поняли, но спорить не стали, и вся толпа, в настороженном молчании и тревожном перешептывании, двинулась к Дедову полю. Гостейка шла впереди, между Былятихой и Искреном. Приемная мать держала ее за руку, твердо намеренная не дать в обиду свое дитя, что бы ни случилось. А сама Гостейка была так же спокойна и так же ласково улыбалась.
Погребальное поле Капельской Лады располагалось неподалеку от святилища, но, когда до него дошли, сумерки уже настолько сгустились, что земля казалась черной и пологие холмы старых курганов были едва различимы. На само поле Рамениха никого не пустила, велев всем остановиться у кромки.
– А ты, детонька, возьми лучину и ступай! – сказала она Гостейке и показала на темное поле. Рамениха говорила с девушкой спокойно, без страха и осуждения, и казалась сейчас похожей на саму Макошь, богиню человеческих судеб. – Если нет в тебе души, деды наши тебя не примут. Если есть в тебе зло – пусть сожгут его синим огнем. А если есть душа – пусть укажут. Как деды рассудят, так мы и решим.
Толпа невнятно загудела. А Гостейка взяла у старухи сухую длинную щепку, которую Рамениха подобрала по дороге, и ступила на Дедово поле.
Она шла медленно и осторожно, но в ее движениях не было страха, только почтение и уважение к предкам всех окрестных родов – и ныне сгинувших, и вновь нарожденных. После смерти они селились на этом поле уже совместно. Ее кровных предков здесь не было. Но ведь многие женщины приезжают с мужьями в земли, где никогда не жили их предки, и вступают под покровительство духов того рода, к которому будут принадлежать их дети. Гостейка шла по полю, под каждой пядью которого таились чьи-то кости, и что-то невнятно напевала без слов, покачиваясь и словно чуть-чуть приплясывая, своим чутким духом улавливая течения силы под этой травой.
Люди следили за ней молча, не шевелясь, не дыша. Это тихое движение стройной белой фигурки, едва различимой во тьме и похожей на дух, зачаровывало даже сильнее, чем ее же стремительный бег вокруг озера в грохоте железа и гуле ветра.
Она дошла до края, и Былятиха сильно стиснула руку мужа. Там был их родовой курган, и там когда-то лежали крохотные, наверняка давно истлевшие косточки ее новорожденной дочери. Та девочка погостила у нее недолго и быстро покинула мать; неужели и вторая, заменившая ее в сердце Былятихи, побудет не многим дольше?
И вдруг во тьме появился огонек. Робкая желтоватая искра замерцала на вершине кургана, и кто-то в молчаливой толпе охнул от неожиданности. Как разбуженная, толпа загудела. Искра разгорелась, и даже стала видна фигура девушки – она стояла на кургане, держа в руке горящую лучину.
Пораженная этим зрелищем толпа загомонила. А Былятиха вдруг разрыдалась, привалившись головой к груди мужа. Маленький желтый огонек ответил на их вопросы. Спящие под травами отцы приняли в род пришедшую со стороны девушку. Лучина в ее руке загорелась сама собой, разожженная душами ушедших поколений. Огонь – вечен и вездесущ, но никогда куча топлива не загорится сама собой. Огонь родится от другого огня. И душа человеческая родится от другой души, и пищей ей служит любовь – та сила, которая не дает вселенной развалиться на части.
Гостейка медленно шла по полю к народу, неся в руке горящую лучину, как тот первый огонь, спущенный с небес на землю и подаренный людям. В благоговейном почтении толпа немного отступила. У края поля остались лишь несколько человек. Те, кто поделился с берегиней огнем своей собственной души и тем ввел ее в круг человеческого рода.
