Текст книги "Славянское фэнтези"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Елизавета Дворецкая,Екатерина Мурашова,Дмитрий Тедеев,Владимир Аренев,Павел Молитвин,Эльдар Сафин,Николай Романецкий,Наталья Болдырева,Федор Чешко,Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)
– Верно, – с довольной улыбкой сказал Барбуна.
– Что верно? – спросил Индриг, доставая из кармашка, пришитого к внутренней стороне пояса, окровавленную тряпицу.
Из-под седых бровей сверкнули холодные глаза, нацеленные на сверток.
– Дирхемы они и есть дирхемы.
Старичок-то не простой, сообразил Индриг. Ведун. Мысли читает, и мне это дал понять для острастки. Странно только, что кудесник всего один. На чудищ и проклятую кровь они обычно слетаются, как жирные мухи на коровью лепешку. Он протянул сверток Барбуне. Тот отшатнулся, брезгливо махнув руками.
– Мог бы и вымыть! Разверни!
Индриг подчинился. В свертке оказалось два желтушных клыка в палец длиной. На сломанных корнях малиновыми комочками торчали подсохшие обрывки плоти. Индриг особо не церемонился с поверженным чудищем и просто выбил зубы рукоятью сабли. Турмаш и Барбуна разом склонились над клыками и молча таращились на трофей. Индриг ждал.
– Они? – спросил Турмаш, расчесывая пятерней черную бороду.
– В точности, – с видом знатока подтвердил Барбуна. – Клыки волколака, также именуемого ликантропом или вурколаком. Проклятая кровь!
– Ты видел его личину? – спросил Турмаш, подняв взгляд от ладони Индрига на его лицо. – Знаешь, кто это был?
– Я не стал ждать, пока тело вернется к человеческому состоянию, – не моргнув глазом, солгал Индриг. Он дождался обращения, узнал несчастного и зарыл в землю неподалеку от Додолиных столбов. Семье бедолаги ни к чему знать о проклятии, постигшем их кормильца. Наименьшее, чего они дождутся от соседей, если тайна откроется, – поджог избы и позорное изгнание за городские пределы.
– Напрасно, – проворчал Турмаш.
Барбуна взял со стола серебряный кубок, опорожнил его двумя глотками и протянул Индригу.
– Брось сюда, – велел он.
Индриг вытряхнул клыки из тряпицы в кубок. Зубы глухо клацнули о металл. «Ведун, а проклятой крови коснуться боится, – подумал воин. – Странно как-то. Должно быть, в собственных охранительных заговорах не уверен». Барбуна прочел и эти мысли. Его ноздри раздулись, седые брови изогнулись, выражая негодование.
«Если старик не скажет воеводе имени проклятого, которое выведал в моей голове, я буду молчать о его некачественных заговорах», – думал Индриг, взвешивая на ладони мешочек с серебряными монетами. Барбуна зло сверкнул глазами и согласно кивнул, улучив момент, когда Турмаш не смотрел в его сторону.
– Ты не в первый раз служишь мне, – заговорил воевода. – И всегда добротно исполняешь поручения. Если, конечно, забыть о той истории с трехголовым идолищем мохнатым.
– Одна у него голова была, – проворчал Индриг, уже уставший от напоминаний о случившемся с ним приступе милосердия. – Твоим латникам от страха померещилось не пойми что. Спереди у идолища хвост был толстенный, а по его бокам два зуба в руку длиной каждый. Твои вояки решили, что это три головы. Ел тот зверь не человеческие потроха, а ветки ольховые. Я сам видел. От людей же он бегал шустрее зайца.
– Ну не все ли тебе равно, что оно ело? Я же велел извести.
– Незачем изводить было, – в который раз упрямо возразил Индриг. – Неопасное оно было. Я его с твоей земли прогнал, и довольно.
– Не о том речь, – вмешался Барбуна.
– Верно, что дело прошлое, – согласился Турмаш.
– Что тогда? – заинтересовался Индриг. – Вольницу замордовать надо или еще какое чудо в лесу завелось?
Турмаш поморщился.
– Десяток прыщей тебе на язык, Соловушка. На сей раз саблей махать не нужно.
– А я ничего другого не умею.
– Экий скромник! – засмеялся Турмаш. – Я не зря твои прошлые заслуги поминал. Тебе доверять можно. Надежный ты. Все, что велят, делаешь. Философствовать и рассусоливать не приучен. Если, конечно, забыть о той истории.
– Забыли, – процедил Индриг.
– Казим-хаган к нам опять пожаловал.
– Тоже новость! – хмыкнул воин.
– Погоди смеяться. Вспомни, как раньше было, когда его дружина в город входила. Девок перепортят, торговых людей оберут до нитки. Драки, поджоги, поножовщина.
– И чем я здесь помочь могу?
– Не нужен Казима в Ливграде, – продолжал Турмаш. – Лишнее это. Надо, чтоб надежный человек ему навстречу поехал и все причитающееся на большаке отдал. Не один, разумеется, поедешь. С десятком латников. Чинно и важно, как подобает законному посланцу.
– Про Ливград скажешь, что холера здесь начинается, – присовокупил Барбуна. – Если не хочет Казима, чтобы треть его войска тут от кровавого поноса передохла, пусть город стороной обходит.
Такого предложения Индриг никак не ожидал. Ему льстило оказанное доверие, но в то же время в голове роились подозрения. Он – да и не только он – как-то не представлял себя в роли посланника. Такая работа подходила ему, как козе воловья упряжь.
– Ты хотя и дань ему платишь, по отцу вы все-таки братья. Почему сам с ним на большаке не встретишься?
– То-то и оно, что братья! – воскликнул Турмаш, оскаливаясь. – Семейная неурядица у нас с Казимой вышла. Большего тебе знать не надо.
– Так бы и сказал, что братца на дух не переносишь и видеть его не желаешь. А то развел здесь: девок перепортят, избы пожгут…
– Поговори мне еще! – огрызнулся воевода.
– Когда ехать нужно?
Турмаш поразил Индрига. Вместо того чтобы ответить самостоятельно, он вопросительно уставился на Барбуну.
– Завтра, – сказал старик. – Как только солнышко над землей покажется, так и поедешь. Аккурат к вечеру о Казиму споткнешься. И не вздумай по дороге в мешки с дарами руки запускать. Даже не заглядывай, чтобы искушению не поддаваться. Дирхемы есть дирхемы.
«Мог бы и не напоминать, что мысли читаешь», – подумал Индриг.
От городских ворот они направились прямиком к палатам воеводы. Индриг не звал Михася следовать за собой, но и не гнал. Проще сказать, не замечал странствующего кощунника, плетущегося за ним на своей лошадке, будто хвост за кобелем. Таким манером Михась проник во двор Турмаша, огороженный частоколом. Он хотел было войти и в палаты следом за Индригом, но латники в начищенных до блеска колонтарях поверх красных кафтанов скрестили тяжелые наконечники рогатин перед самым его носом.
Дожидаясь возвращения Индрига, Михась не тратил времени зря. Он сразу же, безошибочно и быстро, вычислил по характерным запахам избушку, служившую кухней. Работая в трактире, он привык питаться вкусно, регулярно и досыта. Про рацион странствующего кощунника нельзя было сказать ни первого, ни второго, ни третьего. За время своих скитаний Михась успел отведать такие специфические блюда, как амбарная крыса на вертеле, гнилая капуста, тушенная с вороньим мясом, уха из лягушек, ивовая кора в собственном соку. Так что о еде он думал почти постоянно.
Обнаруженная в избушке полная розовощекая девка, выдержав первую волну комплиментов, рассмеялась и дала Михасю блин с завернутым в него творогом. Вторая волна, более тонкая и изысканная, вогнала ее в краску. Михась вылетел с кухни, охаживаемый мокрым полотенцем. Вслед за этим он помог ребятишкам выучить пушистого рыжего щенка сидеть, чем произвел сильное впечатление на подвыпившего десятника. Тот оказался человеком щедрым и общительным. Михась охотно отхлебнул из его фляги ржаного самогону. Расспросил о том о сем. Еще раз отхлебнул, пошутил, посмеялись, отхлебнул, неудачно пошутил, получил в ухо…
Индриг вышел от воеводы довольный и вместе с тем озадаченный. К тому моменту Михась просто бурлил от накопленных слухов, новостей и вопросов. Потрогав распухшее ухо, все сразу выкладывать не решился. Начал издалека. По второму уху не хотелось. Индриг, занятый какими-то беспокойными мыслями, прервал его, предложил поесть и выпить. Михась обнаружил, что путешествовать в обществе Индрига не только безопасно, но и выгодно. Люди воеводы устроили их на ночлег во вполне приличный сарай на заднем дворе, сухой и чистый. Полная розовощекая кухарка, косо поглядывая на Михася, за два захода притащила туда горшок капустного супа со свининой, копченый бараний бок, головку сыру, хлеб, уже знакомые блины с творогом и бочонок сурьи.
– Так ты и правда тот самый? – спрашивал Михась, зубами сдирая отдающее дымком мясо с бараньего ребра.
– Дело прошлое. Выпьем, Грек!
Они пригубили из внушительных глиняных кружек. Сурья была отменной, из личных запасов Турмаша.
– Подумать только! Сам Соловей-разбойник! – восхищался Михась. – Только мне одно не понятно. Если муромский воевода тебя волоком за кобылой на казнь притащил, как ты здесь со мной сидишь, мед пьешь?
– Славная была драка, – ответил Индриг, принимаясь за блины. – Сперва бились крепко и всерьез. Людей посекли примерно поровну. Когда совсем не ясно стало, чья возьмет, кто домой вернется, а кто вечно на той прогалине гнить останется, мои лихие людишки в одну сторону бежать кинулись, а Илюшины дружинники в другую. Тем все и кончилось. А насчет того, что он меня на веревке куда-то там тащил, – это Илюша сфантазировал для репутации. И кто из нас больший плут и тать, кто в жизни лиха больше наделал – я или воевода муромский, еще смотреть надо и долго сравнивать. Выпьем, Грек!
Бочонок опустел уже наполовину.
– А правда, что от твоего свиста всадники с лошадей падают?
– Врут, конечно, – ответил Индриг, ногтем ковыряя между зубами. – От свиста и лист с дерева не упадет.
– Врут, – эхом повторил Михась.
Съели сыр с хлебом.
– Почему ты мне тогда в лесу не сказал, что убил волколака? Я ж всю ночь трясся от страха.
– Слышал я, как ты трясся! – с хохотом сказал Индриг и довольно реалистично изобразил храп.
Михась надулся.
– Разве ж я храплю?
– А то?! – Индриг расхохотался еще громче.
– Но сказать-то мог!
– Вот признайся честно, ты бы мне тогда поверил, скажи я, что прикончил проклятого?
Михась почесал затылок, посопел, обдумывая вопрос.
– Нет, пожалуй.
– Выпьем, Грек!
Разлили остатки сурьи по глиняным кружкам. С сожалением встряхнув над ухом пустой бочонок и ничего не услышав, Индриг откатил посудину в угол сарая. Выпили.
– Знал я еще одного охотника за головами. – Михась икнул и заглянул в свою кружку, надеясь, что там осталось еще на глоточек. Кружка была пуста. – Его только те награды интересовали, которые за людей обещаны. А всякие чуда, упыри, проклятая кровь – этим он брезговал. Хотя я-то знаю, что на самом деле он боялся. И все другие боятся. Особенно крови проклятой. Ведь попади она в твою, и ой-ей, что с тобой сделается! Сам звериной обратишься!
Индриг отмахнулся.
– Мне что человек, что чудо. Я заговоры знаю. – Он начал перечислять, загибая пальцы: – От меча, от стрелы, от сварливой бабы, от огня, от… нет, от воды не знаю, от хворей знаю, от воды – нет. От проклятой крови знаю, от меча, ну и еще там разные. Вот. Дирхемы есть дирхемы. А за чью они голову, зубы, уши или сердце, мне без разницы.
– Выходит, ничем тебя не проймешь?
Воин вдруг помрачнел. В свой черед заглянул в пустую кружку. Мешочек, полученный от Барбуны, становился все ощутимее и тяжелее, притягивая к себе внимание. В голове шумела сурья из личных запасов воеводы.
– Смерть, и та меня не приняла, – сокрушенно пожаловался он. – Сперва схватила не глядя, а потом присмотрелась, не-ет, говорит. Не заслужил, говорит, ты, Соловушка, чтоб вот так легко и быстро. Поживи еще. Послужи.
– Кому послужить-то просила? – затаив дыхание, спросил Михась.
– А ну ее! – Мешочек за пазухой стал невыносимо тяжелым. – Пойдем лучше в корчму к Родомиру!
Михась сконфузился.
– Я бы с радостью, да только, видишь ли…
– Знаю я, что у тебя и на плесневый сухарь денег не наберется! – Индриг обнадеживающе подмигнул. – Гуляем на Барбуновы дирхемы!
– Идет! – расцвел Михась. – Тока обожди маленько, гусли возьму.
Он поднялся с соломенной подстилки и неуверенной походкой двинулся к скарбу, сваленному в углу за дверью.
– Барбуна – это который волхв?
– Угу. Странно, что только один.
– Что ж тут странного? – Михась извлек несколько нестройных писклявых звуков из инструмента.
– Ты уверен, что можешь играть на этом? – засомневался Индриг.
– Могу. – Он вновь коснулся струн. На этот раз звуки оказались гораздо приятнее. – А еще на дуде и на ложках.
– На ложках и я сыграю!
– Могли бы вместе народ на майданах радовать!
– Мне скорее конского навоза в шапку накидают, чем монет, – запротестовал Индриг, выходя из сарая в осеннюю тьму и сырь. – Ты же слышал, как меня тут любят, чего мне вслед шипят – нелюдь, выродок. С таким компаньоном, как я, ты с голоду помрешь.
– За что тебя так?
– Я ж Соловей-разбойник, тать лесной, волчина свирепая и душегуб известный. Ну а коли уж я чудищ не боюсь и крови проклятой, значит, точно со злыми духами, с упырями знаюсь. Так люди рассуждают.
– Боятся они тебя. Вот и не любят.
– Да хрен с ними! У Родомира мне всегда рады! Идем скорее!
– Ты так и не ответил.
– Что?
Индриг уверенно шел по темным узким улочкам Лив-града. Высокие деревянные заборы, едва различимые на фоне черного неба, зубастыми рядами нависали над дорогой. Тявкали дворовые псы. Под сапогами хлюпала грязь, обильно перемешанная с помоями. Воняло навозом.
– Волхв Барбуна один – и что в том удивительного? – спросил Михась, торопливо перебирая ногами по грязи. Он боялся потерять Индрига в темноте. Если отстанет, точно до утра будет блуждать в этом вонючем лабиринте частоколов.
– Ведуны, волхвы, целители, да и прочие кудесники с чародеями обычно стаями на проклятую кровь и чудищ слетаются. Ну прям как воронье на падаль. Стоит где-нибудь злобной твари объявиться, как эти из своих нор вылазят и ждут, когда нечистую силу кто-то вроде меня изведет. Тогда они на тушу набрасываются и давай делить. Хе-хе! Скандалят, ругаются, морды друг другу бьют. Спорят, кому уши брать, а кому хвост.
– Зачем им эта дрянь? – ежась от холода, подивился Михась.
– Для волшебства. Из таких трофеев, при должном обращении, огромную колдовскую силу извлечь можно. Вот я и удивился, когда за этим волколаком один только Барбуна и приехал. У меня еще сердце, хвост и уши, солью присыпанные, запрятаны. Барбуне они, видите ли, без надобы. Буду думать, кому продать. Веллевеллу, пожалуй. Старому кряхтуну. Хе!
– Удивился, говоришь? А я тебе объясню! – гордо заявил Михась, переполняясь ощущением огромной своей значимости от собственной осведомленности.
– Давай!
– Не за волколаком Барбуна приехал. Совсем не за ним.
– Вот еще! Зачем же тогда?
– Из-за Казимы он здесь. Что да почему – не знаю. Но Казим-хаган его куда больше занимает, чем твои хвосты и уши. А другие волшебные люди в Ливграде тоже были. Только, пока ты по лесу за звериной гонялся, Турмаш им от ворот поворот дал.
– Да ну тебя! – Индриг остановился, обмозговывая услышанное. – Откуда знаешь? Тебя ж здесь не было! А?
– Люди говорят.
– На хрен твоих людей! Еще и не такого наболтают! Хотя… – Индриг крепко призадумался. – Вроде все складно выходит. Казима… Барбуна… Зубы…
– Так мы идем к Родомиру или как? – нетерпеливо воскликнул Михась, начиная коченеть на холодном ветру. Наступившая ночь была морознее предыдущей. Кощунник порадовался, что ее не придется провести под елкой, поблагодарил Иесуса и перекрестился.
– Уж, считай, пришли.
2. И МОЛВИЛ ВОЛК В ДЕВИЧЬЕЙ ШКУРЕ
Утро встретило его мерзким вкусом во рту, резью в области диафрагмы, хаосом в мыслях и странным позвякиванием, доносящимся откуда-то извне. Индриг сел и закашлялся, продирая глаза. Сплюнул вязкую, горькую слюну на дощатый пол сарая. Осмотрелся, отыскивая источник назойливого звяканья. Смуглая женщина расчесывала длинные черные локоны. Она сидела на коленях, спиной к Индригу. Глядела в ведро с водой, как в зеркало. Рядом с недром в желтой лужице воска торчал огарок свечи. Пламя дергалось и подпрыгивало. На шее женщины висел добрый десяток бус, каждое из ушей блестело дюжиной колец, руки от запястий и до локтей покрывали всевозможные браслеты, на лодыжках также были браслеты. И вся эта красота ритмично звякала, чутко отзываясь на каждое движение хозяйки.
Индриг вспомнил ее. Вспомнил, как зашел в корчму, оттолкнув блюющего у входа пьянчужку. Вдохнул знакомые запахи пота, перегара и горелой каши. Ответил на приветствия. Публика, собирающаяся у Родомира, не брезговала обществом Индрига. По ночам здесь кутили такие же отщепенцы, как и он сам. Наемники, жулики, бродяги, игроки, девки, воры. И среди пьяной своры, будто заблудившаяся княжна, эта аварка. Приятное личико, гордый взгляд, лисья шубка до пояса, черные шелковые шаровары, блеск украшений. За спиной мрачные бородатые физии варяжских наемников, грубо отталкивающих любого, кто решался приблизиться к их весело щебечущему сокровищу. Говорить с ней дозволялось лишь с почтительного расстояния. Кто она и как ее занесло на эту человеческую помойку?
– Аварская прорицательница, – сказал над самым ухом Индрига подоспевший Родомир, одноглазый, лысый хозяин корчмы, вне зависимости от времени года расхаживающий в сальном фартуке и черных валенках. Он никогда и никому не рассказывал, при каких обстоятельствах потерял глаз и обморозил ноги. Индриг подозревал, что это как-то связано с отметинами от невольничьих колодок на его запястьях. – Что ни речет, все сбывается!
Она была центром, той осью, вокруг которой вращалась корчма Родомира. Уже несколько ночей кряду она пророчествовала в этой дыре. И каждый лиходей, каждый пьяница, каждая блудная девка жаждали спросить ее о чем-то своем, о заветном. Они спрашивали, а она отвечала, используя общеславянский с заметным аварским акцентом. Что удивительно, денег она за предсказания не просила. Если кто-то предлагал плату по собственному желанию, мило улыбаясь, отказывалась.
– Я сам ей платить готов, лишь бы она тут и дальше чревовещала, – сообщил Родомир, выставляя на липкий от грязи стол кувшинчик с самогоном, два глиняных стаканчика и миски с квашеной капустой и крупными кусками жареной свинины. На бурой столешнице заплясал серебряный дирхем. – Народ на нее так и валит! И пьют втрое больше обычного. Кто от радостных новостей. Кто от горьких. Выручка небывалая!
Индриг встал с соломенной подстилки, подошел к ведру, служившему аварке зеркалом, и тоже глянул в него. Картина открылась безрадостная. Припухшее лицо, воспаленные веки, синяк под глазом, соломинки и прочий сор в спутанных волосах, на шее царапины, покрытые корочкой засохшей крови. Прорицательница перевела взгляд на воина, звякнув украшениями. Улыбнулась. На фоне смуглой кожи ее зубки казались невероятно белыми.
– Это было хорошо, – сказала она голосом, от которого тут же внизу живота разливалось тепло, а грудь наполнялась истомой.
– Ты прелесть, – произнес Индриг, улыбнувшись в ответ. Ему подумалось, что его потрепанная улыбка смотрится совсем не так обворожительно и белоснежно, как ее.
Он взял ведро, обхватив его обеими руками, и начал жадно глотать воду. Как вышло, что она оказалась здесь со мной? Ага. Все началось с Грека.
Прорицательница молвила очередное предсказание, когда Михась подкрался сбоку и начал тренькать на гуслях, подбирая мелодию в такт ее голосу. Получился восхитительный дуэт. Всем понравилось. Общественность потребовала еще. Не прошло и часа, как аварка оказалась за их столом. Она сразу заинтересовалась Индригом, звонко смеялась над его шутками, бодро осушала подносимые стаканчики с самогоном, сверкала глазками. Чуть позже прорицательница мурлыкала ему на ухо по-аварски и потягивалась, словно кошка. При этом из-под расстегнутой лисьей шубки выпирала ее грудь, натягивая зеленую шелковую рубашку. Индриг смотрел на внушительные округлости и ждал, когда же наконец лопнет зеленый шелк. Он так и не лопнул.
– Откуда это? – спросил Индриг, указывая пальцем на синяк.
Аварка весело засмеялась.
– Ты стучал ложками!
– Как? – растерялся Индриг.
Она поняла вопрос буквально.
– Так, так и вот так! – Прорицательница со смехом изобразила удары деревянными ложками по ладони и коленям. – Задавал ритм, – пояснила она. – А твой друг играл на гуслях и пел что-то очень красивое. Жаль, я слов не запомнила.
Индриг кровожадно глянул на Михася, мирно посапывающего в обнимку с розовощекой кухаркой.
– А синяк?
– Людям с той улицы, где вы взялись музицировать, отчего-то не понравилась ваша мелодия. Они кричали из-за заборов, что хотят спать. Ты начал браниться. Грозил поджогом. Тебя попытались ударить оглоблей. Ты здорово дрался. Разбил несколько носов, прежде чем тебя повалили и начали бить ногами. Тогда вмешались мои варяги.
Индриг почувствовал, что начинает багроветь от стыда.
– Не думал, что в этом городе у кого-то из простолюдов хватит смелости напасть на меня, – пробурчал он, возвращаясь на солому.
– Ты очаровательно самоуверен. – Аварка грациозно присела рядом. Браслеты на руке ласково позвякивали, когда она вытаскивала соломинки из волос Индрига. Говорила тихо, с нотками нежности в голосе: – Думаю, тебя просто не узнали в темноте. Но я рада. Рада, что ты не схватился за меч. И мне кажется, это не было проявлением презрения к неуклюжим противникам. Дело в том, что ты не хотел брать их жизни. Твое сердце не такое злое и черное, как о нем говорят.
– Кто говорит?
– Люди.
– На хрен людей! – огрызнулся Индриг, отталкивая ее руку. Рассуждения прорицательницы заставили его испытать неловкость.
Аварка расхохоталась, запрокинув голову. Ее настойчивая ладонь с аккуратными красивыми пальчиками, обманув руку Индрига, скользнула под его рубашку.
– Ты похож на других мужчин, – шептала она. Пальчики гладили мускулистую грудь. – Я говорю не о свиньях с дешевыми мечами и похотливыми душонками. Ты похож на других воинов, считающих себя суровыми мечевластителями, чтящих придуманный для самих себя кодекс чести и чванящихся своей инаковостью. Однажды, через много-много-много лет, таких воинов назовут рыцарями в сияющих доспехах, охотниками на драконов.
– Драконов не существует.
– Я могла бы с тобой поспорить, но речь не об этом. В действительности такие воины до старости остаются трогательными, застенчивыми мальчиками, прячущими милосердие за хмурым взглядом и сводом благородных правил, отражающим их комплексы.
– Их – что?
– Не суть.
Индриг окаменел, объятый неопределенностью. Он понятия не имел, как следует поступить с женщиной в такой странной ситуации и стоит ли с ней как-то поступать вообще. Красивые пальчики гладили его грудь, блестящие глаза изучали лицо. Дыхание прорицательницы пахло цветами вишни.
«Вот странно! Пила наравне со мной, а перегара нет и в помине. Пожалуй, приняла какое-то снадобье».
Молчание. Долгое, неопределенное молчание, нарушаемое лишь звоном украшений и сопением Михася. С улицы донеслась спасительная варяжская брань и раздался громкий стук в дверь сарая. Похоже, долбили ногой.
– Соловушка! Эй! Солнце встает, и тебе пора! Скоро ехать, – прозвучал голос одного из воеводиных десятников.
Вновь варяжская брань и, кажется, угрозы. В ответ крепкие слова на общеславянском, произнесенные удаляющимся голосом все того же десятника.
Он хотел было встать, открыть дверь, окликнуть десятника. Прорицательница удержала, обхватив за плечи.
– Ты смерть свою привез с собой. – Теперь ее шепот стал напряженным. От прежней неги и таинственности не осталось и следа.
– Смерть отказалась от меня.
– Знаю. То была другая смерть.
– Смерть всегда на одно лицо.
– Неправда.
– Какая разница?
– Не уверена, что это тебя особенно волнует, но все-таки прими к сведению – твоя смерть приехала в Ливград вместе с тобой.
– О чем ты?
– Ты погубишь себя. И ты погубишь людей. Очень много людей. Вот это тебя должно взволновать, царапнуть по больному милосердию.
– Я не понимаю! – выкрикнул Индриг, вырываясь из объятий аварки. В нем зародилось некое новое чувство. Чувство, похожее на страх.
– Не имей дел с воеводой! Откажись от работы и уезжай отсюда! Уезжай немедля!
– Почему?
– Если уедешь сию секунду, я последую за тобой.
Индриг зло махнул на нее рукой и распахнул дверь сарая. Не оборачиваясь, бросил через плечо:
– Дирхемы есть дирхемы.
Сумерки быстро отступали. Восток окрасился в светло-серые тона. Снаружи у входа деревянными истуканами застыли варяжские наемники. Они дежурили здесь всю ночь. Такая прилежная и добросовестная служба берсеркеров стоила немалых денег. Индриг попробовал угадать, сколько прорицательница платит охранникам. Цифры вызвали легкую зависть к северным великанам.
«Может, и правда ну его, этого Турмаша! Сбежать с аварской гадалкой, пожить эту зиму за ее счет…»
Он глянул на высящиеся в сумерках палаты воеводы. Ухватил мутное, замаранное алкогольным дурманом воспоминание. Вроде как он выходил среди ночи из сарая, разбуженный странным воем, и вроде как вой тот был человеческим. Доносился он из палат, над которыми плясали огоньки, похожие на те, что ночами на болотах заманивают путников в гиблые топи. Спросил варягов о ночном происшествии. Северяне покивали – мол, не понимаем. Мимо проскользнула прорицательница. Варяги двинулись следом. Индриг решил, что она даже не обернется. Ошибся.
– На вашем языке мое имя будет Оксана. Оксана из Ринга. Прощай.
Он смотрел ей вслед, вспоминая о времени, проведенном в Ринге – главной крепости аваров. Хорошее было время.
Хотя поначалу Индриг сказал «Нет!», Михась все равно поплелся за ним. Бледный как привидение от выпитого накануне самогона. Он талдычил, что хороший кощунник всегда должен быть в самой гуще событий или, во всяком случае, неподалеку.
– На дедовских кощунах, которые всем уже оскомину набили, много не заработаешь, – говорил Михась, выпроваживая из сарая розовощекую кухарку. – Надо слагать свои собственные. Это дух нашего времени. Людям непрерывно хочется новизны. А как я их сложу, не имея материала? Как, я спрашиваю?
Индриг махнул рукой. Он рассудил, что если гадалка не соврала и Грек действительно опасен, пусть лучше всегда будет на расстоянии, удобном для удара саблей. Быстро собравшись в путь, они наблюдали, как латники под руководством Барбуны грузят на подводу дары для Казим-хагана. Там была окованная медью шкатулка с монетами. Были мечи без клейм на оголовьях. Индриг узнал работу Филимы – лучшего ливградского оружейника. На голоменях клинков красовался один и тот же узор, похожий на ветви тысячелистника. Рисунок появлялся на булате оттого, что несколько прутов различной стали, накалив добела, переплетали особым образом и лишь потом проковывали, придавая им форму лезвия. Сделанное таким образом оружие не ломалось даже на самом лютом морозе и спокойно рассекало железные гвозди, не зазубриваясь. Только искуснейшие из мастеров могли похвастать абсолютно одинаковым узором на всех своих мечах. Филима относился именно к таким. Его клинки продавались по весу за серебро один к одному. Были среди даров золотые и серебряные чаши, небрежно увязанные в полотняную скатерть. В последнюю очередь латники загрузили несколько мешков, плотно набитых пушниной. Подвода, запряженная могучим черногривым тяжеловозом, неторопливо заскрипела по дороге. Латники под началом Индрига двинулись вперед, шугая с дороги ранних прохожих.
Ближе к полудню им стали попадаться крестьяне, бегущие со своих хуторов под защиту Турмаша. Те, что победнее, несли узелки с добром в руках, погоняя перед собой коз и коров. Те, которые побогаче, везли имущество на волокушах, запряженных саврасками, как две капли воды похожими на Просто Лошадь Михася. Совсем уж зажиточные гнали обозы из нескольких телег, на которых помимо узлов с вещами стояли клети с галдящими курами и гусями, визжали поросята, кричали дети и бабы.
Индриг ехал в голове отряда. Он бесцеремонно стребовал в одном из обозов крынку простокваши и теперь с задумчивым видом потягивал кислый напиток, бальзамом разливающийся по обожженным самогоном внутренностям. С самого утра он безуспешно пытался сложить два и два. Турмаш, Барбуна, Казима, Оксана, волколак, Грек и он – охотник за головами Индриг-склавий. Сложение упорно не давало результата. Тайное по-прежнему было тайным, а явное так и оставалось подозрительным и странным.
Михась, с утра ехавший позади отряда и так болтавшийся в седле, что латники начали биться об заклад, свалится он с лошади или нет, теперь ожил. Поравнявшись стремя в стремя с уже знакомым ему десятником, Грек начал рассказывать об Иесусе. Десятник понимающе кивал и время от времени позволял кощуннику смочить пересохшее горло из своей фляги. Оба уже захмелели. Остальные латники также с интересом прислушивались к рассказу о странствующем кудеснике, исцеляющем немощных и изгоняющем бесов. Иногда кто-то задавал обезоруживающие вопросы, навроде:
– Вот ты заладил – пустыня да пустыня! Ей-ей в толк не возьму, что енто за пустыня-то такая? Давай растолковывай!
Михась, никогда не видевший пустыни и знающий о ней ровно столько же, сколько и спросивший его латник, начинал озираться на тянущийся вдоль большака ивняк и ольховник. Потом многозначительно пояснял:
– Пустое место это. Пустое и гиблое.
– Как болото, что ль?
– Ага.
– Так бы и дышал, что Иесус твой к топям молиться ушел! Так-то ведь понятнее. Верно я говорю, братушечки?
– Верно, – кивали дружинники.
Михась продолжал рассказ, послушно называя пустыню болотом.
Сразу как миновали Патрянин овраг, влажный ветер донес запах жареного мяса. Впереди на большаке кто-то устроил походную кухню. Скорость отряда непроизвольно увеличилась. Было уже за полдень, и мысли сами собой вращались вокруг краткого привала. Вслед за ароматом пищи ветер принес звуки возбужденных голосов. По правую руку плотная багрово-желтая стена ольховника расступилась, открыв взгляду небольшую поляну. Там столпились человек пятнадцать. В основном галдящие крестьяне. Среди затасканных серых кожухов и грязных войлочных шапок Индриг рассмотрел зеленые тегиляи с нашитыми на груди перекрещенными золотыми стрелами.
– Это ж надо! Экие когтищи! – удивлялся пожилой землепашец. То и дело поправляя войлочный колпак на седой голове, он пялился на что-то, лежащее у его ног. – Рысь, да и только! Ан нет! Не рысь!
– У рыси покрюкастей будут, – важно заметил лесничий в зеленом тегиляе. – Эти, вишь, прямые почти.
– Но вострые! – вставил другой лесничий. Подняв правую руку, он выставил на всеобщее обозрение три ровных параллельных разреза на боку своей легкой брони.
Крестьяне дружно заохали, и человеческое кольцо вокруг предмета на земле разом сделалось шире.
– Я думал, издохла, зараза, – продолжал лесничий, не опуская руки. – Тока к ней наклоняться, а она хвать лапой!
Кольцо сделалось еще шире.
– Стал быть, топориком ее и угомонили, – пояснил первый.
– Как ножами саданула, – не унимался второй, тыча пальцем в дыры на тегиляе. – Еще малость, и печенку б из-под ребер вынула!
Крестьяне вновь дружно заохали.
– Хорошо, что я с топориком подоспел, – напомнил первый.
Собравшиеся так увлеклись разговором, что не заметили, как разложенные на углях куски кабаньего мяса начали подгорать. Подъехавших всадников они тоже заметили далеко не сразу. Индриг приблизился к крестьянам верхом на Злодее и заглянул поверх голов в центр круга. На земле лежало существо, покрытое серой, как у крысы, шерстью. Костлявое, с непропорционально длинными, тонкими конечностями, увенчанными длинными, почти прямыми когтями. Застывший оскал на вытянутой морде обнажил два ряда мелких острых зубов. Из тела торчали стрелы с таким же черным оперением, как и у тех, которые были в колчанах лесничих. На шее твари зияла рубленая рана от топорика.
