Текст книги "Славянское фэнтези"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Елизавета Дворецкая,Екатерина Мурашова,Дмитрий Тедеев,Владимир Аренев,Павел Молитвин,Эльдар Сафин,Николай Романецкий,Наталья Болдырева,Федор Чешко,Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
– А как же… – тихо пропищал невидимый Гоша.
– Иди, я сказала! – рявкнула Печища. Печник уже подступал к ней с колуном наперевес. – Прощайте все и не поминайте лихом!
– А ты, собственно, кто такой? – спросила Печечка, чуть отогревшись изнутри и присев под большим вязом на кромке обрыва.
К последнему полену из нутра Печищи Гоша добавил сухих веток от вяза и три пригоршни коры. Снаружи Гоша был похож на крупную, но тощую кошку, для чего-то вставшую на задние лапы. Лохматая голова, треугольные закруглённые уши, жёлтые светящиеся глаза…
– Домовой я, – представился он важно. И удивился: – Будто ты домового никогда не видала?
– Не видала, – потупилась Печечка. – Меня ж только-только сложили. Для молодых… Домовёнка обещали из родительской избы подселить…
– Что случилось-то? – нахмурился Гоша.
– Сгорела изба… Вся деревня сгорела. Змей Горыныч пожёг…
Помолчали.
– Печищу жалко, – напряженным голосом проговорил Гоша. – Мы с ней – сто семь лет… Она как мать мне была…
Ещё помолчали.
– А ты почему Гоша? – спросила Печечка погодя. – Я от наших слыхала, домовых всегда вроде Кузями…
– А меня в честь его, – Гоша ткнул лапкой в сторону одинокой звезды, – Победоносца Егория. Меня ж подселили, когда прежнего Горыныча отвадить удалось… А ты про то и не слыхивала? – И вдруг вскочил, по-кошачьи вздыбившись, даже, кажется, выпустил коготки. – Кто здесь?!!
Огромное существо с волосатыми руками до коленей и клыками, торчащими из пасти в разные стороны, выломилось из чащи на полянку, присело на корточки и горестно заухало.
– Всё, сейчас сожрёт! – пообещал Гоша Печечке, но наутёк всё же не кинулся, не посрамил гордого имени.
Между тем существо нападать не спешило, и Гоша, чуть успокоившись, принялся рыться в памяти. Кикимора? Слишком крупная. Леший? А клыки откуда? Мертвяк? Навий?
Волк-оборотень? Опять не то. В конце концов домовой решил просто спросить.
– Ты вообще кто? – трясясь мелкой дрожью от страха и холода, поинтересовался он.
– Я вообще-то гоблин, – сиплым басом и с явным иноземным акцентом ответило существо.
– Этого не может быть! – отчего-то рассердился Гоша. – Тебя здесь быть не должно. У нас тут Змей Горыныч, Кощей да Баба-яга, нам и хватит. Что-то ты, брат, перепутал!
– Это не я перепутал, – уныло прорычал Гоблин, – Это у кого-то другого всё в голове перепуталось. Мода, вишь ты, пришла. На экзотику. Едем, Гоблин, будет тебе берёзовый рай! Мода ушла… Гоблина коленом под зад, Иваны-дураки косятся нехорошо, дубины поглаживают, силушкой молодецкой поигрывают: рожа у него, видите ли, нерусская, и дух тоже… А откуда, спрашивается, у прирождённого гоблина может русская рожа и русский дух взяться?! Ох, попались бы они мне, эти Мода с Экзотикой! Хо-о-лодно…
– Ну, на случай холода у нас с собой Печечка есть, – рассудительно заметил Гоша. – Ещё кто бы дровишек для неё раздобыл?
– У-у-у! – радостно взвыл Гоблин. С хрустом вломился в ближайшие заросли – и принялся длинными ручищами обламывать сухостой.
А стоило Печечке как следует разогреться, как вблизи прозвучал глуховатый тоненький голосок:
– Не уходи, пожалуйста, постой немножечко ещё, если можешь. Тепло от тебя такое идет… утешное…
Оказывается, не один старый вяз над обрывом стоял, но и маленькая яблонька – в сугробе не разглядеть.
– Грейся, милая, грейся, – обрадовалась Печечка. – Сейчас Гоблина кликну, пусть он тебя как следует от снега по-обтрясёт!
Яблонька оказалась стройной, с длинными нежными ветвями. На розовой молодой коре виднелись уродливые белые шрамы.
– Это зайцы, – объяснила Яблонька. – Как Змей деревню спалил – совсем осмелели…
– Так пойдём с нами, – простодушно предложил Гоблин. – Я тебя вместе с дровами на спину увяжу, не в тягость мне.
– Я ж дерево! – грустно засмеялась Яблонька. – Мне для жизни землица родная нужна!
– Всё! – решительно пыхнула Печечка. – Больше никуда не пойдём. Здесь останемся. А весна придёт – там видно будет…
– Ой, вы правда останетесь?! – обрадовалась Яблонька и на глазах распрямилась. – А я уж и зиму пережить не надеялась! Совсем с жизнью простилась! Так страшно по ночам, темно, ветер воет, зайцы зубастые идут… а ты и убежать никуда не можешь, и подмоги ждать неоткуда… да и зима нынче не как в прежние годы. Старые деревья говорят, Змей Горыныч копотью своей небо замутил, вот и морозы крепче сделались, и снег тяжелее…
Гоблин смахнул мохнатой лапой слезу.
– Только ведь пользы вам от меня никакой нет, – закручинилась вдруг Яблонька. – Печечка греет, Гоша мудрые речи ведёт, Гоблин сильный, а я? Я даже от ветра вас укрыть не могу…
– Поживём-поглядим, – сказала Печечка. – Ты вот сюда, в тепло, ко мне под бочок…
Долго ли, коротко, но как-то незаметно пришла весна. Испятнали стежками снег ошалелые мартовские зайцы, появились круги под елями, потом побежали весёлые ручьи, зажурчала-заговорила под крутым берегом студёная речка, очистилось бирюзовое небо, взошла изумрудная трава на старых кочках и юная крапива на пепелищах, защёлкал-засвистал в роще первый соловей…
А однажды проснулись все и глазам своим не поверили – стоит их Яблонька вся в белом невесомом наряде, точно невеста. И синее небо над нею как святой храм, и аромат плывёт такой густой и нежно-медовый, что, кажется, можно его ложкой есть…
Ни у кого слов не нашлось, только Гоблин вспомнил о родине и прошептал едва слышно:
– Эльф. Чистый эльф…
А когда все налюбовались и стали жить дальше, Печечка Яблоньке и сказала:
– Ну вот, а ты печалилась, дескать, пользы от тебя никакой. От тебя – миру красота. Разве этого мало?
Яблонька ничего не ответила, только лепестки цветов слегка зарозовели у основания. От смущения, наверное.
По пепелищу, обжигая босые ноги молодой крапивой, ходила Машенька в чистом, опрятно заштопанном сарафане. Держала в руке закопчённую глиняную свистульку, что нашла в развалинах родного дома. Помнила, как братик свистулькой этой игрался… Когда Горыныч Змей налетел, Машенька в соседней деревне гостила. Знакомые сиротку не выгнали, зиму прожила в приживалках, по хозяйству помогала, детей нянчила, за скотиной ходила. А всё-таки чужой хлеб горек, да и не дело это – у добрых людей на шее сидеть. Дождалась Машенька весны и связала узелок в дорогу, а перед уходом решила ещё раз на пепелище сходить.
И теперь вспоминала пирожки-шанежки в родной избе, да материны добрые руки, да братиковы голубые глазки, да отцову русую бороду – и капали да капали слёзы на чёрные головешки, сквозь которые уже иван-чай прорастал…
– Эй, девочка, зачем плачешь? – спросил кто-то.
Подняла Машенька глаза и увидела мальчика. Смуглого и черноволосого. Совсем оборванного. А с ним рядом – собаку. Большую, тощую, корноухую.
– Как же мне не плакать, – ответила Машенька. – Вот тут наша изба стояла. А вот тут – тёти Василисы и дяди Игната, они только-только свадьбу сыграли…
– Не плачь, девочка. Ты есть хочешь, да? Вот, у меня краюшка осталась… Возьми!
– Ты что! – смутилась Машенька. – Скажи лучше, как тебя зовут?
Опустил мальчик глаза.
– Вантаняром мама звала… Пока Змей степь не пожёг, кибитки не разметал…
Девочка перебросила косу на грудь.
– А я – Машенька…
– Зачем ходишь одна? Давай дальше вместе пойдём. Я тебя защищать буду, да? Я тебя никакому Змею не отдам!
Кое-как улыбнулась Машенька. Потрепала по голове страшного лохматого пса.
– Пойдём… Ванечка. Я тебе рубашку зашью…
Весной на тракте людно – только уворачиваться успевай, не ровён час, затопчут. А не затопчут, того гляди, зашибёт перелётная с юга Баба-яга, загорелая, помолодевшая, похорошевшая. Совсем низко над землёй летит её ступа, небось нагруженная сувенирами… Пронеслись те же два Ивана-дурака, и опять в разные стороны, только тот, за которым волк прежде бежал, на этом самом волке теперь и скакал, – коня, знать, потерял. Волк насторожился при виде корноухого пса и так прянул в сторону, что седока мало наземь не скинул… Чего только не приключится в дальней дороге! Крикнул на волка Иван, стукнул каблуками под рёбра, дальше помчался. Как водится, за тридевять земель, туда, где, люди говорят, всякий Дурак на халяву Царевичем делается. И под венец идёт не с кем-нибудь, а с Василисой Прекрасной. На худой конец – с Премудрой. А вовсе уж не повезёт, так с Марьей-Искусницей…
Долго ли, коротко ли шли Машенька с Ванечкой по оживлённому тракту, про то нам не ведомо. Знаем только, что в один добрый солнечный день вышли они на крутой бережок, где стоял большой старый вяз и чуть поодаль – юная яблонька, вся в цвету. И только потянулась Машенька к душистым цветам, как вдруг насторожился Корноухий, а следом выскочило из кустов косматое чудище, заревело:
– Я те дам – нашу Яблоньку обижать!
Оттолкнул Ванечка Машеньку, собой загородил, выхватил из-под лохмотьев отцовский кинжал.
– Не тронь Машеньку!
– Какую Машеньку? – прозвучал за спиной у Гоблина ещё один голосок. – Уж не ту ли, что моим хозяевам сгинувшим соседкой была?
– Печечка! – закричала девочка. – Печечка милая!..
Заплакала, бросилась мимо Ванечки, мимо Гоблина – Печечку знакомую обнимать-миловать. Опустил Ванечка кинжал. Спрятал клыки Корноухий. Гоблин когти втянул…
– Похорошела ты, Машенька, вытянулась, повзрослела, – радовалась Печечка. – Прямо красавица. А глазищи, глазищи-то!.. – Помялась, помаялась, но всё же спросила, застенчиво так: – Скажи, не томи душу… ты пироги печь умеешь? Или хоть кашку сварить? А то с тоски дрова отборные не милы…
– Всё умею! – успокоила её Машенька. – Всему матушка научила.
И стали они жить-поживать, добра наживать.
Ваня с Гоблином брёвна тесали, Гоша объяснял, как правильно избу ладить-рядить, Машенька на всех стряпала, Корноухий стерёг. Мало-помалу начал подниматься кругом Печечки новый дом… И то сказать, с чего всему начинаться, если не с печки?
Скоро стали люди поговаривать о новой деревеньке в один двор. Первым приехал из города родной брат Игната, того самого молодожёна несчастливого. Сперва в гости, потом – насовсем решил перебраться, рядом отстроиться. И не просто так переехал, привёз с собой старого-престарого дедушку, что сто лет назад с друзьями-соратниками злого Змея отваживал. «Не хочу, – сказал дедушка, – в душном городе помирать, подышу родным воздухом напоследок!» В новом доме, однако, помирать ему совсем расхотелось, ожил стари-нушка, взялся посиживать на крутом берегу, из-под руки смотреть, не видать ли супостата чешуйчатого.
За первыми поселенцами потянулись другие, да всё работящий, крепкий народ. Как-то заглянули Избранники, стали речи говорить, обещания обещать, а только слушать их никто особо не стал. Налили заезжим гостям по чарочке из заветного пузыря и выпроводили вежливо. Зачем чьи-то обещания, когда свои руки есть и голова на плечах?
Год прошёл, другой миновал, а там и ещё…
Сказывают, Гоблин съездил на родину, но скоро вернулся. У них там зимой слякотно, а в зябких каменных домах – сплошные камины. Вот он и заскучал без русских морозов, без чистого снега под солнцем, без уютного избяного тепла.
Ванечка телеги проезжие чинил, колёса на оси насаживал, и колёса те до тридесятого королевства докатывались безбедно. Даром ли он в кибитке рос кочевой, отцову науку перенимал!
Машенька узоры радужные вышивала, и люди, на те узоры поглядев, ссориться переставали.
Печечка раздобрела в щедрых трудах, налилась статью-достоинством, превратилась из робкой Печечки в молодую справную Печку. Иногда только принимала она роздых – когда Ванечка растапливал во дворе очажок и жарил мясо на прутиках. Называлось лакомство степным словом «шашлык», многие в деревне выучились его готовить, но так вкусно, как у Ванечки, всё равно ни у кого не получалось.
Разрослась Яблонька, перестала зайцев страшиться, принялась сочными яблоками добрых людей радовать. Гоша холил её, Гоблин с Корноухим дичь промышляли, зайцев тех самых…
А Ванечка с Машенькой надумали свадьбу сыграть.
Чтоб никто не шептался, дескать, долго жених и невеста под одним кровом жили, по-братски, по-сестрински из одной печки хлеб ели, гоже ли, мол, после этого да за свадебку, – Ванечка к соседу сходил, к тому самому Игнатову брату, ударил челом его Печке, которую когда-то выкладывать помогал.
– Пособи, государыня! Назови своим, прими в семью, чтобы я к Машеньке посвататься мог, да?
Распахнула ему Печка тёплое горнило, впустила, выпустила, хозяин дома его братом назвал, а старый дедушка – внуком. Поклонился им Ванечка и пошёл к своей Машеньке – счастливый жених.
И вот, только-только собрались за столом весёлые гости (почитай, вся деревня на свадьбу дружно пришла), как вдруг ощетинился, зарычал Корноухий:
– Беда, хозяин! Беда!
Вскочил дедушка, ткнул суковатой палкой в небеса:
– Летит, растудыть его тридцать три раза! Летит нечисть поганая!
Подхватились гости, задрали головы кверху… И правда загудело-заревело вдали, наметилась между облаками зловещая чёрная точка. Увидело, знать, страшилище новенькие избы, почуяло ладную жизнь – и, как у нечисти водится, позарилось людское счастье нарушить.
Стиснул Ванечка старинный кинжал, вскрикнул гортанно… Да против Змея много ли проку и от храбрости его, и от кинжала?
– Без паники! – скомандовал дедушка, и на груди ладным звоном откликнулись ордена, ради свадьбы надетые. – Меня слушай, ребята! Живо тащите сюда заветный пузырь! Как скажу – быстро в Печку швыряйте и заслонку крепче держите!..
Сказано – сделано. Бегом принесли прозрачную скляницу, вынули пробку…
«Что-то будет! – поняла Печка. И собрала воедино весь жар, а жар, надо молвить, о ту пору стоял в ней знатный. – Не дадимся Змею проклятому! Один дом я через него потеряла, второй – рассыплюсь, а отстою!»
С воем падал Змей на деревню. Разевал страшную пасть, вбирал воздух, готовился выпустить огненную струю…
– Пли!!! – закричал дедушка. – То есть кидай!!!
Кинул Ванечка в горячую топку заветный пузырь.
Хорошо кинул. Так и брызнули по раскалённому поду маленькие осколки.
Гоблин могучими лапами заслонку к устью прижал…
И миг спустя Печка почувствовала, как растёт, надувается внутри неё невыносимо яростный огненный шар.
– ВВВУXXX! – выдохнула она сквозь трубу.
Трёхсаженный столб пламени – прямо Змеищу лютому в раскрытую пасть.
Втянув Змей вместе с воздухом калёный Печечкин гнев…
И взорвался. Знать, своя огненная сила уже в самой глотке была, всё вместе и полыхнуло.
– Сдетонировал, – погладил бороду дедушка. – Учись, молодёжь!
Осыпался Змей Горыныч чёрной копотью на деревню и на поля… На древний дуб, горевавший над пепелищем… Прошумел летний дождик и смыл нечистую копоть. И зазеленели на дубе молоденькие листочки, а пепелище в одночасье процвело незабудками, вставшими на холмиках прежних печей…
С тех пор, сказывают, деревня у речки живёт спокойно и счастливо. Детей растит, землю пашет, оттого на столах и щи с пирогами не переводятся. И Ванечка с Машенькой живы-здоровы… Что не жить, если избы своими руками слажены, а в избах Печки не гаснут?
Вадим Калашов
ПРОКЛЯТИЕ
Он всю жизнь имел дело с деньгами, но никогда не видел столько золота. Он сказал бы: «Глазам своим не верю», если бы одна его глазница не была пустой, как мошна пьяницы. Что и говорить, сейчас он был счастлив, по-настоящему счастлив.
Карта старого Филиппа не обманула, и Феодор Корий Гинсавр, он же Феодор Кинтарийский, он же Феодор Отважный, он же Кривой Купец, он же Кинтарийский Циклоп, в одночасье обрёл небывалое богатство, хотя и раньше был не бедным человеком.
Он стоял на палубе корабля, пил роскошное вино, по обычаю предков разбавив его родниковой водой, и наблюдал, как гребцы, превратившиеся на время в носильщиков, подобно муравьям, снуют между пещерой и трюмом второго судна, перенося на крепких спинах тяжёлые сундуки с золотыми монетами. Глупец сейчас бы топтался возле пещеры и следил, чтобы ни одна монетка не пропала. Феодор Кинтарийский не таков. Богатство Кривого Купца оттого и не уставало расти, что, гоняясь за ним, он никогда не терял разума. Ну сколько может утаить полуголый носильщик от хозяина?.. Три, может быть, четыре монеты. Если кто-то решится так поступить, то с Феодора Гинсавра не убудет, и это не повод оскорблять недоверием тех, чьё сердце преданно, а помыслы чисты.
Многие его друзья из партии прасинов, такие же, как он, купцы, так не думают. Они презирают гребцов и матросов, относятся к ним как к рабам, словно Мессия девять веков назад не говорил, что рабы – мы все, перед лицом одного Всемогущего Господа.
Они другие, не такие, как он, хотя и носят того же цвета накидку, болеют на ипподроме за тех же возниц и занимаются тем же делом. Не раз и не два корабли Кинтарийского Циклопа ходили в дальний поход парус к парусу с их кораблями. Не раз и не два веслом к веслу пытались оторваться от грозных пиратов, а когда это не получалось, палуба к палубе принимали жестокий бой. Каждый такой поход завершался доброй пирушкой в хорошей таверне, пожертвованиями во славу Мессии и высокими ставками на ипподроме. И здесь они снова были вместе.
Познав коллег по ремеслу и друзей по партии и в трудную минуту и в светлый день, он имел право судить о них, а они о нём. Но если своё мнение Кривой Купец даже на пьяную голову предпочитал держать при себе, то его обоюдоглазые приятели, опорожнив наполовину амфору фалернского, не стеснялись выразить порицание некоторым его поступкам. Они пытались понять его мотивы, но Феодор Кинтарийский только посмеивался в ответ и хитро щурил единственный глаз.
Он и без пьяных расспросов в хорошей таверне знал, что его поведение иногда кажется друзьям странным. Знал, что, когда начнётся шторм, никто из них не выскочит на заливаемую дождём палубу, не скинет шёлковые одежды и не станет вместе с матросами убирать парус, подбадривая команду криками, перекрывающими гром. Знал, что, когда носильщики будут переносить груз с корабля, давшего течь, даже если счёт будет идти на мгновения, они заставят бегать с мешками по дрожащему мостику и матросов, и дружину, но сами даже пальцем не пошевелят. Знал, что, когда злая болезнь свалит половину гребцов, никого из них не увидишь за веслом, даже если в затылок дышат корабли пиратов.
Только он, Феодор, уроженец Кинтарии, прозванный Кривым Купцом, может поступиться ради пользы дела амбициями, и только он настолько отважен, что не отсиживается в трюме, пока на палубе наёмники из числа викингов или словенов рубятся с пиратской ордой, а своей бронзовой булавой и воодушевляющими криками зачастую решает исход сражения.
Он знает, что друзья никогда не поймут его, поэтому и не считает нужным ничего объяснять. Всемогущий Господь пытается их вразумить, но бесполезно. То одного команда бросила на необитаемом острове, то другой потерял в дорожных неприятностях четверть груза, но для остальных не послужил уроком ни первый, ни второй случай. В результате, когда шесть лет назад появилась возможность провернуть выгодное дело на границах загадочной Гипербореи, Феодору пришлось идти в море одному: никто из его друзей не сумел найти матросов, которые не испугаются плыть мимо берегов грозных викингов на край света, в страну белых медведей, клыкастых тюленей и людей с пёсьими головами.
Никаких людей с пёсьими головами Феодор тогда не нашёл, зато сумел добыть легендарного северного медведя и забил трюмы доверху белоснежными клыками злых тюленей. Тюленьи клыки теперь украшают рукоятки дорогих кинжалов на поясах богатейших людей Империи, а белый медведь – императорский зверинец.
То рискованное дело удвоило состояние Кривого Купца и убедило его, что он ведёт достойную жизнь, угодную Мессии.
И сейчас, стоя на палубе с кубком разбавленного вина в могучей руке, Феодор укреплялся в этой мысли.
Да, по прибытии первым делом нужно отблагодарить Мессию. Разумеется, некоторую сумму придётся отдать в храмы Империи, чтобы не вызывать подозрений, но большую часть пожертвований примет истинный Мессия, а не тот, которому поклоняются трусливые аристократы из ненавистной партии венетов и их лживый император из проклятой Небом и предками Феодора Кинтарийского династии. Три века назад бывший солдат, ставший басилевсом, объявил истинную веру ересью монофизитства, а ложь возвёл в ранг государственного культа. Нынешняя династия продолжает ту же политику, и не проходит и трёх недель, чтобы кто-нибудь из неосторожных на язык прасинов не попал в лапы к палачу. Глупец на троне не видит очевидного: что Господь жестоко покарал правителей, отвергших свет истинной веры. Что территория Империи уменьшилась вдвое со времени начала их правления. Что набеги варваров, случавшиеся в былые времена от случая к случаю, ныне сотрясают наши границы чуть ли не каждый год.
Открой свои глаза, августейший болван, потомок удачливого проходимца, и ты увидишь знаки, которые Небо посылало вашим предшественникам и посылает сейчас вашей династии в надежде, что вы образумитесь! Пока не поздно, возьми кнут и выгони лжецов из храма, и прекрати сам служить лжи! И когда главный собор стольного града займут те, кто сейчас осмеливается отправлять службу только в горах далёкого Кауказуса, то ты увидишь, как изменится отношение Неба к тебе. Увидишь, как границы Империи начнут снова расширяться, а злые варвары в страхе побегут от наших катафрактов.
Но, увы, басилевс так же слеп, как друзья Феодора из партии прасинов. Да, и у первого и у вторых, в отличие от Кривого Купца, на лице моргают оба глаза, однако эти глаза обладают чудесным даром не видеть очевидного. Ни божественный басилевс, ни надменные друзья Феодора Отважного никогда не поймут тех знаков, которые Небо посылает, чтобы один сменил отношение к вере, а другие пересмотрели взаимоотношения со своими людьми. Мнение Кинтарийского Циклопа, высказанное вслух, здесь роли не сыграет, потому он будет хранить его при себе, дабы не лишиться ни друзей, ни головы.
Да, приятели разделяют не все его убеждения, а многие ради спокойной жизни даже отвергли истинную веру, но самый последний из них в сто раз лучше этих спесивых аристократов и их прихвостней, которые носят голубые накидки и лебезят перед болеющим за тех же возниц императором!
Феодор вдавил сильные пальцы в древний кубок и сжал зубы, чтобы не заплакать, когда вспомнил события пятнадцатилетней давности. Жестокий бой, подаривший ему прозвища Отважный и Кинтарийский Циклоп, но стоивший левого глаза и трёх лучших друзей.
Армия нечестивых детей пустыни подошла тогда к самому стольному граду. Их злые цари отвергли предложение покинуть Империю в обмен на золото. Им не нужны были монеты, им нужны были земли и жизни тех, кто верит в божественного Мессию, а не в их лживого пророка.
Ополчение обеих конкурирующих дим – партий стольного ипподрома, приняло участие в сражении, в котором решалась судьба Империи.
Небо помогло одолеть нечестивцев, но страшной ценой далась та победа. Три дня и три ночи не смолкал плач безутешных вдов и малолетних сирот в стольном граде.
Вереница носильщиков потеряла контуры, а перед взором поплыли красные пятна. Феодор чувствовал, как гнев начинает туманить голову.
Проклятые, трижды проклятые венеты и их лживый басилевс!
Да, не все его друзья из партии прасинов приняли участие в сражении лично, многие просто вооружили тех, кто по бедности не может позволить себе ламиллярный доспех и хороший меч, но из тех, кто бился сам, ни один не показал служителям нечестивого пророка спину! Да, ополчение дим никогда не было большой силой на полях сражений, но таких больших жертв можно было бы избежать! Ведь даже ребёнку, ничего не понимающему в тактике, понятно, что, когда воюют люди, далёкие по профессии от ремесла воина, главное – держать строй! Не позволить сражению распасться на множество мелких поединков, когда опытный боец кладёт каждым ударом двоих неопытных! И уж тем более не допустить флангового прорыва, который опасен даже для лучших подразделений любой армии мира, а что уж тут говорить о толпе людей, половина из которых только вчера взяла в руки меч!
В тот чёрный для зелёной димы день, всё так и случилось. Ополчение голубой димы покинуло поле боя, не выдержав сонма стрел, и всадники пустыни, опустив копья, атаковали правый фланг прасинов. Лошади пустынных конников – ничтожные ослики против могучих коней гвардии басилевса, а копья – жалкие палки по сравнению с контарионами имперских катафрактов, но обладатели первых остались стоять рядом с императором на высоком холме, а владельцы вторых увлеклись давлей вражеской пехоты, прорвавшей фаланги скутариев в центре. Бронированная конница в тот день не сломала ни одного копья за судьбу пеших ополченцев. И участь их была ужасна, ибо в мирной жизни нет ничего страшнее чумы и гнева императора, а на войне, как уже было сказано, – трусости соратников и флангового удара противника.
Много людей, среди которых были три лучших друга Феодора Кинтарийского, стали жертвами трусости венетов и последовавшей атаки всадников пустыни. Сам Феодор выжил и сохранил память о том, как божественный басилевс на высоком холме стоял, окруженный блестящей свитой, а рядом с ним топтались так и не принявшие участие в бою «бессмертные» – личная гвардия императора, созданная три века назад бывшим солдатом, занявшим стольный трон. Басилевс не посмел рисковать резервом, чтобы спасти погибающее ополчение, и только безрассудная отвага варяжской стражи Империи и словенской дружины полководца Льва Тансавра, ударивших на врага вопреки приказу «ждать», спасла прасинов от полного истребления.
Когда варяги, размахивая окровавленными двуручными топорами, врезались в толпу всадников пустыни, вначале проредив её бросками толстых копий, то они навсегда запомнили высокого человека в зелёной тунике поверх ламиллярного доспеха, на широкую бороду которого стекали кровь и остатки левого глаза. Своей громадной булавой он пробивал головы невысоких лошадей и сбивал на землю их смуглых наездников, а его громовой голос перекрывал шум битвы. Викинги в тот день дали этому человеку прозвище Отважный, а полководец, чей букелларий, состоящий целиком из словенов, обратил служителей проклятого пророка вспять, назвал его Циклопом.
Феодор дрожащей рукой опрокинул в себя остатки вина, пролив часть божественной влаги на широкую бороду, бросил кубок и тряхнул кудрявой головой. Ничего, придёт и наш час. Судьба прошлых династий ничему не научила нынешнюю, тем лучше. В этот раз прасины будут подготовлены, и, когда над ипподромом снова пронесётся клич «Ника», басилевсу и трусливым венетам не удастся утопить восстание в крови.
Но это дела грядущих дней, и, дай Господь, император всё-таки образумится, потому что хотя Феодор Кинтарийский не был трусом, но не любил войну – он был уже трижды отцом. Ради них, троих черноглазых сыновей, он и существует на грешной земле, и только ради них плавает по бурному морю.
Мысли об этих сорванцах и об их ясноокой матери вернули Кривому Купцу хорошее расположение духа. Он принял неожиданное решение.
Господь с ними, с венетами, с басилевсом и с далеко идущими планами! К дьяволу все планы, если они угрожают благополучию трёх самых лучших созданий на этом свете!
Заработав большой живот, Феодор не потерял былой ловкости. Одним прыжком он перемахнул перила палубы и по колено приземлился в воду, подняв в воздух сонм брызг. Часть из них попала на лицо и смыла последние остатки мрачных мыслей и неприятных воспоминаний, минуту назад будораживших душу тридцатисемилетнего купца. Он выбрался на берег и направился к носильщикам.
И вовремя. Один из них, молодой Намба, поскользнулся, уронил сундук на землю и, сыпя проклятиями, отпрыгнул в сторону, махая ушибленной ногой. Работавший с ним в паре соплеменник Вамба тоже не избежал столкновения пальцев ног с металлической поверхностью сундука, поэтому не стеснялся в выражениях.
Колонна носильщиков застопорилась. Люди поставили сундуки и стали ждать развития событий. Олафрус и Волок-ант, предводители соответственно варяжской и словенской частей дружины, оставили военные игры и приготовились разнимать приближающуюся драку. Но их наниматель оказался проворней. В мгновение ока он достиг сжавших кулаки чернокожих, положил ногу на сундук и с улыбкой сказал на их протяжном наречии:
– Юный Намба, как я вижу, унаследовал от своих предков только силу буйвола, но никак не ловкость обезьяны!
Те гребцы, чья кожа была черна, засмеялись, а когда Кривой Купец перевёл свою фразу на язык Империи, то к веселью присоединились остальные члены команды, кроме дружинников.
Намба опустил голову, а его наниматель уже стыдил Вамбу, разумеется, тоже на его родном языке:
– А ты, я вижу, когда маленьким слушал сказку о льве и леопарде, мечтал стать не таким же преданным другом, каким был лев, а восхищался коварством леопарда, отвернувшегося от того, кого знал котёнком, когда тамтамы зелёных лесов запели об опасности.
Эти слова Феодор не переводил, потому что, в отличие от легенды о предках чёрного народа, эту сказку на всех трёх кораблях знали только соплеменники Вамбы и Намбы, их одноглазый хозяин и ещё один человек.
Вамба вскинул голову. Его толстые губы дрожали, а в глазах светилась обида. Кинтарийский Циклоп отвернулся от него и обратился по очереди к Сараку из народа фракийцев, Полоху из народа булгар и Ираклию, родившемуся в горах Кауказуса. Он говорил с ними на языке Империи, но о тех вещах, которые каждый первый раз слышит на языке предков:
– Сарак, ваш знаменитый соплеменник смог бы много веков назад бежать из рабства и воевать с Вечным городом, если бы имел таких же преданных друзей, каких имеет Намба?.. Друзей, которые за ушибленный палец готовы размозжить голову.
Сарак отрицательно помотал головой. Остальные фракийцы команды были с ним согласны.
– Полох, ведь в землях твоего народа рассказывают легенду о двух братьях-царях?.. Как думаешь, о таких людях, как Намба и Вамба, сложат когда-нибудь легенды?..
Полох отрицательно помотал головой. Остальные булгары команды были с ним согласны.
– Ираклий, когда в ваших горах люди поднимают рог, наполненный молодым вином, первый глоток делают за тех, кого сейчас с нами нет, второй за тех, кого уже никогда с нами не будет, и лишь только третий за тех, кто с нами сейчас. Стал бы ты пить за таких друзей, как Вамба и Намба?..
Ираклий отрицательно помотал головой. Остальные горцы команды были с ним согласны.
– Прости меня Намба, – чуть слышно сказал Вамба.
– Прости меня, Вамба, – вторил ему собеседник.
Кривой Купец довольно улыбнулся. То-то же! Не хватало ещё раздоров в команде.
Но Феодору было этого мало.
– Ну а если Намба и Вамба настолько немощны, что не могут носить сундуки, видно, настал мой черёд занять их место, а их предназначение – занимать место моё!
