Текст книги "Славянское фэнтези"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Елизавета Дворецкая,Екатерина Мурашова,Дмитрий Тедеев,Владимир Аренев,Павел Молитвин,Эльдар Сафин,Николай Романецкий,Наталья Болдырева,Федор Чешко,Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)
Светлана Васильева
ДОЛГ
I
А все-таки крысы его боялись…
«Поющий волхв» – знаменитый переяславльский колдун, а ныне жалкий калека, узник великокняжеской тюрьмы Новогорода, Стрепет уже давно превратился в игрушку скучающих стражников. Особенно доставалось ему, когда дежурил Деряба: этот коренастый, неправдоподобно широкий в плечах тюремщик, похоже, просто не мог выдумать себе других развлечений. «Забавы» Дерябы – впрочем, как и обоих его сменщиков, – изобретательностью не отличались, однако действовали безотказно и были способны довести до полного отчаяния.
И только крысы, больше полагавшиеся на чутье, пока не смели нападать на безрукого колдуна…
Безрукий колдун… О Свароже, что может звучать бессмысленнее? Разве лишь «миролюбивый Перун»!
Стрепет посмотрел на свои обрубки. Годы и годы учений, а потом два взмаха топора – и сотни бесценных заклинаний мгновенно теряют всякий смысл. Вместе с воспоминаниями о том, что когда-то одного едва уловимого движения перстов было довольно… Хриплый, лающий кашель разносившего ужин тюремщика прервал мысли Стрепета. Сейчас знакомо стукнет засов, потом заскрипит дверь…
Засов стукнул словно бы мягче и глуше обычного, зато дверь, кажется, заскрипела особенно отвратительно. Узник зажмурился: шагнувший в камеру Деряба внес и укрепил – взамен сгоревшего несколько часов назад – факел, затем снова вышел в коридор и вернулся с дымящейся миской.
Стрепет приуныл: у вонючей тюремной похлебки еще был шанс угодить заключенному в желудок, но только не у нормальной человеческой пищи. В этом переяславлец не сомневался, поэтому, ощутив на языке вкус настоящего наваристого бульона, сначала даже не поверил.
Стражник подождал, пока не способный самостоятельно есть узник проглотит; аккуратно зачерпнул следующую ложку, потом еще и еще…
– Нужна твоя помощь, колдун.
Ах вот оно что: значит, помощь Стрепета из Переяславля отныне стоила всего лишь миску супа! Опрокинь ее Деряба на одежду, на пол (что проделывал уже не раз); оставь опять умирать от жажды рядом с наполненным до краев водой, но слишком плотно закрытым (для не имеющего перстов) бочонком, и то не было бы так обидно и горько… Между тем стражник воспринял взгляд заключенного по-своему.
– Хочешь еще? Ты, того… не стесняйся, я мигом! – Невероятно, но пропитой голос Дерябы зазвучал как будто нежнее и мягче. – Только глянь – это по твоей части, а я уж не обижу.
– А если нет? – усмехнулся Стрепет.
– Замучаю.
Что и говорить, для знавших Дерябу угроза нешуточная.
«По крайней мере, честно…» Не то чтобы Стрепет боялся – скорее, не узнавал себя: оказывается, он соскучился не только по нормальной человеческой пище, но и по обычному – пусть даже и такому непритязательному – разговору. Это он-то! М-да, похоже, подземелья великокняжеской тюрьмы были способны изменить кого угодно…
– Ну, выкладывай, что там у тебя.
Торопливо, словно боясь, что Стрепет передумает, Деряба сунул руку за пазуху и выложил завернутый в несколько тряпок, изъеденный личинками прошлогодний лист. Уголки губ заключенного неприметно дернулись.
– К городскому колдуну ходил?
– Ходил, да он столько запросил!
Естественно, накормить казенным супом оголодавшего узника куда дешевле! Стрепет засмеялся: нет, простодушие и бесхитростность стражника (от которого со страху разило так, что это казалось чересчур даже для зловонной тюремной камеры) переяславльцу определенно нравились.
– Ты только скажи, стоит платить или нет? – допытывался Деряба. – Сам-то, ясно, теперь ничего не можешь.
Стрепет шумно вдохнул: за полгода унижений и издевательств никому так и не удалось выдавить из него и слезинки – от этой же, невзначай оброненной фразы слезы едва не хлынули ручьями.
– Выброси и забудь.
– Чего?
– Выброси и забудь, – повторил узник. – Городской колдун подбрасывает их специально, чтобы потом тянуть из вас золото.
– И я не заболею? И… не умру? – Деряба потянулся было к злополучному листу, но вдруг спохватился: – Поклянись!
– Клянусь Сварожичами…
* * *
Только когда стражник закрыл за собой дверь камеры, оставшийся в одиночестве Стрепет, кажется, впервые по-настоящему осознал, что сотворил с ним Мстислав. Да, Великий князь Новогородский предусмотрителен: он не упустил шанса избавиться от человека, обладавшего не меньшей властью, чем его собственная. Предусмотрителен и умен, но… не мудр, ибо мудрость несовместима с бессмысленной жестокостью. Если бы заодно с руками Мстислав приказал отрубить Стрепету также и голову, то хотя бы проявил милосердие, но нет: князь отдал его на потеху скучающим стражникам.
«Сам-то, ясно, теперь ничего не можешь…»
Огонь факела лениво тянулся к расположенной под самым потолком щели-отдушине; где-то за стеной возились крысы.
«Сам-то, ясно, теперь ничего…»
Но тогда почему крысы, способные загрызть любого, даже не заглядывали в его камеру?
* * *
Стрепет задумчиво рассматривал обезображенные руки. Раньше его персты с равным успехом плели сложнейшие заклинания и перебирали струны гуслей – музыка и теперь еще звучала, но лишь в голове: после казни голос «поющего волхва» потерял прежнюю силу и гибкость.
– Наверху дождь?
Вместо ответа стражник смачно выругался…
С того памятного дня, когда Стрепет сберег Дерябе пару целковых, между ним и тюремщиком установилось подобие приятельских отношений. Деряба, вероятно, в надежде, что с помощью увечного колдуна удастся сэкономить еще, заключенного не обижал, даже частенько подкармливал. Стрепет, в свою очередь, старался не замечать покровительственно-пренебрежительного тона, который оскорблял переяславльца, пожалуй, больше всего остального.
– Ты-то откуда знаешь? – запоздало спохватился тюремщик.
Узник ухмыльнулся: невидимые кисти рук ныли со вчерашнего вечера. Невидимые, но тем не менее существующие – теперь уж Стрепет в этом не сомневался: иначе откуда взяться боли? Его руки продолжали жить – пусть пока и неподвластной, но все-таки достаточно реальной жизнью. Что ж, когда-то и настоящие – из плоти и крови – персты были не очень-то послушны, и только благодаря настойчивости и тренировкам…
У него было сколько угодно времени, а ненависть и желание отомстить не позволяли терять его понапрасну. Однако, несмотря на все усилия, дело почти не двигалось, и радость маленьких побед все чаще сменялась приступами безнадежности и отчаяния. Стрепет явно что-то упускал. Что-то необыкновенно важное, но что…
– Ну и жарища! – отдуваясь, сообщил Деряба. – Солнце…
«Солнце… – машинально повторил про себя Стрепет. – Солнце…»
Деряба продолжал говорить, но узник его уже не слышал: в памяти с поразительной четкостью всплывал золотящийся на солнце песчаный берег, плотная серая вода… Плещеево озеро – вот куда Стрепет перенесется в первую очередь. И только потом будут дворцовые интриги, Мстислав…
– Колдун, а, колдун, да ты меня хоть слышишь? Ну-ка глянь, чевой-то мне тут опять подбросили?
– Не прикасайся!
Совершенно непроизвольно – как сделал бы это, будь у него руки, – Стрепет сотворил знак тройной защиты… Сделал и только тогда осознал, что наконец получилось.
«Получилось! О Сварожичи, получилось…»
От ужаса у Дерябы подогнулись колени: он мог поклясться, что видел, как в воздухе мелькнули руки колдуна – и валявшийся на земле сверток с шипением исчез…
– Я тебя прощаю, Деряба, но запомни: заключенных не тронь!
Беснующийся огонь факела, бормотание стражника, пытавшегося поцеловать полуистлевшие от крови и пота лохмотья… Стрепет был еще здесь, но его сознание находилось уже далеко-далеко: там, где в серой воде золотой чешуей отражалось вечернее солнце.
II
– Этот человек, – придворный колдун указал на вжавшегося в стену Дерябу, – не врет, княже, Стрепет…
– Отрастил себе новые руки?! – перебил Великий князь, не выносивший даже имени переяславльского колдуна. – Да не обрушит Перун свой меч на земли Новогорода! Ты когда-нибудь о таком слышал, Светозар?
– Нет, зато почерк Стрепета я не перепутаю ни с чем. Он применил свой дар. Четыре или пять формул – значит, прежде чем отсюда выйти…
– Проклятье! – Нетерпеливым движением Мстислав приказал Дерябе удалиться. – Проклятье, – шепотом повторил Великий князь, – ведь это означает…
– Что я уже мертв, – спокойно договорил Светозар.
– Предлагаешь просто сидеть и ждать? – презрительно усмехнулся Великий князь.
– В свое время, – придворный колдун отвесил церемонный поклон, – я позволил себе смелость дать Великому князю совет.
– Ты был прав: его следовало казнить…
* * *
Светозар исчез на третий день: то ли до него действительно добрался Стрепет, то ли попросту сбежал. Мстислав дрогнул: по силе придворный колдун новогородский почти не уступал переяславльскому – только благодаря этой силе и удалось схватить и обезвредить Стрепета.
Мстислав мало чего боялся, однако мысль, что жаждущего мести врага не остановят ни стены детинца, ни самая надежная охрана, не давала покоя, заставляя примечать каждый шорох, каждое едва различимое движение…
Спустя неделю Великий князь мечтал уже только об одном: чтобы поскорей случилось то, что все равно должно случиться. Но Стрепет появился позже – когда в душе Мстислава родилась смутная надежда на чудо.
Несмотря на жару, переяславлец был в длинном, плотно запахнутом плаще.
«Руки… – чувствуя, как по телу расползается липкий безнадежный страх, подумал Мстислав. – Он прячет руки».
Стрепет будто не совсем походил на себя, но что изменилось, понять князь не успел. Все так же молча колдун сбросил плащ… Нет, новых рук – хвала Перуну! – переяславлец себе не отрастил. Мстислав инстинктивно схватился за кинжал, но еще быстрее были жалкие, уродливые обрубки. Великий князь выронил клинок и начал медленно, точно во сне, оседать на пол.
– Ты допустил ошибку, Мстислав, а Новогороду нужен мудрый правитель.
В ответ раздался натужный хрип: Великий князь был жив, но не мог ни двигаться, ни говорить.
– Я не прощаюсь… – Сотворив невидимую формулу, Стрепет исчез.
* * *
Один за другим с поклоном отходили от постели Великого князя Новогородского приезжие волшебники. Мстислав – особенно после того, как персты кого-то из гостей украдкой сложились в так называемый знак тройной защиты, – и не ждал другого: лишь равнодушно отмечал, как постепенно иссякал поток смельчаков, решивших потягаться с самим Стрепетом. Слух о его чудесном побеге уже давно покинул пределы Новогорода, только добавив славы переяславльскому колдуну.
«Я не прощаюсь…»
Собирался ли Стрепет просто наслаждаться видом беспомощного врага, или в его планах было что-то более изощренное, Мстислав не знал, однако вскоре уже не мог думать ни о чем, кроме предстоящей встречи с переяславльцем. Перед ней меркло все, составлявшее ранее смысл жизни князя, который с трудом теперь находил в себе силы отвечать на вопросы растерянных, не привыкших самостоятельно принимать решения советников: два раза сомкнутые веки – «да» или трижды – «нет».
* * *
– Говори.
Точно: стоило появиться колдуну – и Великий князь почувствовал, что снова может говорить, но единственное произнесенное Стрепетом слово Мстислава взбесило:
– Я привык отдавать приказы, а не выслушивать чужие, колдун!
Глаза переяславльца знакомо сощурились: Мстиславу и раньше за каждым взглядом, за каждым движением Стрепета мерещилась насмешка. Он точно снисходил, даже произнося слова приветствия или кланяясь. Это и раздражало Великого князя Новогородского. Это и позволило без особых раздумий принять решение о казни. Однако сейчас ехидство лишь промелькнуло на лице колдуна, тут же сменившись непривычным для Стрепета спокойствием.
– Тому, кто отдает приказы, иногда приходится за них отвечать, княже.
– Только не перед жалким самонадеянным колдунишкой! – снова взорвался Великий князь. – Уж не думаешь ли ты, что твои чары… – Ослабевший от долгого молчания голос не выдержал: Мстислав закашлялся.
– Извини, не могу подать тебе воды.
Переяславлец беспомощно развел своими обрубками – князь конвульсивно дернулся. Никогда прежде чужие увечья не отдавались такой болью – сейчас же словно кто-то невидимый запустил руку в самое нутро. Стрепет не насмехался: он, который умел проходить сквозь стены и мгновенно переноситься на огромные расстояния, и впрямь не мог того, что было доступно каждому…
Ночью князю приснился кошмар: будто бы, следуя некоему ритуалу, Мстислав обрубил себе персты левой руки, а когда понял, что это уже навсегда…
– Убей, – попросил он, когда колдун появился в следующий раз.
– Против Новогорода варяги готовят войну. Твой сын пытается собрать под свою десницу рать, но он слишком юн, и каждый день кто-нибудь переходит на сторону врага.
Мстислав зарычал.
– Стрепет. – Кажется, он впервые назвал переяславльца по имени. – Я проиграл, Стрепет, но клянусь Перуном…
Взмах руки колдуна не позволил закончить клятву.
– Ты поклоняешься одному лишь Перуну, забывая, что существуют и другие Сварожичи. Ты ничему не научился, Мстислав, а Новогороду нужен мудрый правитель…
* * *
«Новогороду нужен», «ради Новогорода», «когда подрастешь, у Новогорода будет достойный правитель…» – только и слышал с самого детства Мстислав. И он жил Новогородом: воевал, если это было надо Новогороду; женился на той, что подходила Новогороду; ради безопасности Новогорода приказал отрубить руки талантливейшему переяславльскому колдуну. Впрочем, только ли ради Новогорода? Ведь как бы Мстислав ни относился к Стрепету, доказательств его измены – кроме предоставленных Светозаром – правитель так и не получил…
Великий князь задумался – задумался чуть ли не впервые после нескольких месяцев ненависти, боли и отчаяния. Он хорошо помнил тот день. И Стрепета – бледного, со связанными за спиной руками. Переяславлец улыбался. «Издевательски», – решил про себя Мстислав и отдал приказ.
К уху правителя наклонился Светозар.
– Довольно с него и этого, – наблюдая за тем, как постепенно блекнет, угасает взгляд приговоренного колдуна, усмехнулся Великий князь.
«Довольно…» О Перун, можно себе представить ужас Стрепета! Колдун с отрубленными руками – это ведь все равно что… что Великий князь, не имеющий власти даже над собственным телом…
Да, переяславлец явно хотел, чтобы враг побывал в его шкуре, но, похоже, он добивался чего-то еще. А иначе зачем тогда при каждом своем появлении возвращал Великому князю способность говорить? Каких именно слов он ожидал? И при чем здесь другие Сварожичи? Сколько Мстислав себя помнил, он, как и пристало воину, поклонялся Перуну… как пристало воину… Воину – но не живому мертвецу, который вряд ли когда-нибудь снова возьмет в руки меч…
* * *
– Я могу спросить, Стрепет?
– Можешь.
– Светозар тебя оговорил?
– Да.
– После казни ты хотел умереть, но решил сначала отомстить?
– Верно.
Переяславлец, сощурившись, ждал. Мстислав облизал мгновенно пересохшие губы: что говорить дальше, он не знал. До этого момента их с Стрепетом ощущения, видимо, совпадали, но потом… Мстислав не был колдуном – он был всего лишь человеком. Уставшим от неподвижности, от неумелого вранья сына, от равнодушного участия придворных. Его словно похоронили заживо – все, кроме женщины, чью спальню он по обязанности раз в неделю посещал в течение восемнадцати лет. Одна она верила, что он справится… И он справится – чтобы… она наконец стала настоящей Великой княгиней…
Сумасшествие, но сегодня Великий князь мог думать только о жене: государственные дела, счеты со Стрепетом словно отодвинулись, сделавшись чем-то несущественным, мелким. В конце концов, Мстиславу, как сейчас и его сыну, тоже едва исполнилось семнадцать, когда он начал княжить в Новогороде. Вот пусть и покажет, на что способен… А Стрепет…
«Кто откажет колдуну в праве мстить после всего, что с ним сделали?» – непривычно спокойно, без всякой злобы, подумал Великий князь. Подумал и вдруг спохватился: ненависти к переяславльцу, которой Мстислав, казалось, только и жил последнее время, не было. Она исчезла!
– Ты раздумал мстить? – еще не веря, но словно подчиняясь какому-то наитию, спросил Великий князь.
– Да. И лишь после этого смог выбраться из крепости.
– Тогда что ты делаешь здесь?
– Отдаю долг. – Переяславлец поднялся. – Ты очень многое у меня отнял, но то, что я получил взамен, оказалось дороже. Прощай, княже!
Он взмахнул своими обрубками, и Мстислав вдруг почувствовал, что наконец снова может управлять собственным телом.
Ника Ракитина, Елена Ольшанская
НАВЬ
ГЛАВА 1
Туман был густой и синий, проколотый снопами солнечных лучей. Он оседал каплями на деревья, траву, провода. Туман был слоистый, как мам-Юлины пироги: зябкий снизу и теплый сверху.
Славка шел в школу кружным путем, через парк и мимо памятника героям войны – длиннее дороги просто не существовало. Но первыми уроками были математики, да еще контрольная, а он вчера целый вечер проносился с Женькой и, разумеется, ничего не выучил. Поэтому можно было не торопиться. Йоська, конечно, рассердится, ну и пускай.
Славка шел, шел, шел. Вообще-то он не очень долго шел – всего лишь от дома до парка – и остановился постоять у моста, потому что надо было как-то потянуть время. Он стоял, перегнувшись через перила, и смотрел в воду. Над водой тумана не было, бутылочные волны тихо шлепали об опоры моста и заржавленные бока плавучего ресторанчика, из которого доносился шум утренней приборки. Это не мешало Славке думать о том, о чем люди думают, когда им двенадцать лет.
Всадники появились, как в сказке. Славка не сразу услышал их, туман глушил грохот подков. Просто земля легко качнулась под ногами, и мальчишка, обернувшись, увидел летящих вороных коней с растрепанными гривами, долгие плащи, тусклый блеск кольчуг… Он решил бы, что всадники ненастоящие, если бы капли тумана не блестели на их одежде и волосах.
– Как тебя звать, отроче?!
Славка ошалел. Его обдало брызгами, хлопаньем плащей, запахами конского пота, кожи, железа; всадники промчались, как щелканье бича: вроде и не тушил свечку, а она погасла.
– Славка меня зовут! – закричал он вслед, даже не надеясь, что его услышат, и не понимая, зачем он вообще кричит: этого же быть не может!
Он явился в школу к середине второго урока с таким лицом, что никто его ни о чем не спросил; плюхнул перед собой на стол сумку, вытащил первое, что попалось под руку, и стал рисовать. Его пожалели и даже отпустили домой с последнего урока. Славка честно не понял, за что, но пошел.
Дома он швырнул под вешалку сумку, поел холодных макарон и, не раздеваясь, улегся на тахту. Нужно было подумать насчет всадников. Славка думал так усиленно, что сам не заметил, как уснул.
Проснулся он от скрежета. Как будто голодный волк клацал над ухом вставной челюстью. Славка ухом не повел, но глаза раскрыл. Вместо волка над ним сидел братец: Дмитрий Сергеич – для соседки, а также Димка для него и Женьки и Димуля для Аллочки и прочих поклонниц, бывших у брата в изобилии. Дмитрий Сергеич был хорош собой, русоволос и сероглаз, спортивен и элегантен, весь в папу. Славка ему в этом завидовал. Правда, были у брата отрицательные черты, но девушки, взятые на обаяние, этого не замечали. Зато уж Славка знал его как облупленного. Да-да, более вредного брата вообразить было трудно. Между прочим, Дмитрий тоже так считал. А его мнению доверяли не только сосунки, но и убеленные сединами преподаватели и прочили будущего инженера в аспирантуру. Инженер не сопротивлялся.
Итак, Дмитрий сидел на краю тахты и тихо, но внятно скрипел зубами. На нем были элегантные джинсы, джемпер и белая рубашка с галстуком, а над оными – лицо вампира, у которого болит зуб. Дмитрий покачивал ногой в тапочке, а рукой похлопывал по вскрытому письму.
– Ты чего? – поинтересовался Славка.
– Нет, это ты чего?
– Я ничего, а ты чего?
– Спишь, значит?!
– А чего?
– Ты это у меня брось! – гаркнул Дмитрий.
– Вот зачем на ребенка орать?..
Дмитрий иронически прищурился:
– Это кто – ребенок? Это ты – ребенок? Лихо Одноглазое!
– Во, во, во, – пробормотал Славка. – Услышала бы тебя Томочка.
Дмитрий слегка позеленел.
– Зато она тебя услышала. Зачем ты ей сказал, что я сказал, что у нее нос длинный?
– А что, неправда?
Дмитрий почесал затылок.
– Вообще-то правда… Но разве девушкам такие вещи говорят?
– А какие вещи им говорят?
– Ну, знаешь!.. И вообще, на, читай.
Славка вытащил из конверта письмо со школьной печатью и медленно прочел его сперва сверху вниз, потом снизу вверх и по диагонали. Тяжело вздохнул.
– Ну что? – осведомился Дмитрий.
– Зануда она.
– Не понял?..
– А вот: «Проявляет грубость и неуважение к учителям, игнорирует замечания, отказывается принимать участие в пионерской жизни класса и выполнять поручения, сорвал внеклассное мероприятие, невнимателен на уроках…»
– Что, неправда?
– Пра-авда, – протянул Славка, – только ихняя. А я не гвоздь, чтоб не высовываться. Пристают со своим металлоломом, будто делать больше нечего, нам одно говорят, а в учительской другое, и вообще… – Он горестно махнул рукой.
– Жалко тебе, что ли, металлолом собрать? Железок полный сарай…
Славка побледнел и подскочил.
– Не дам папин мотоцикл трогать! Лучше я тебя вместо мотоцикла сдам, чучело ты железное, совсем спятил, да?!
Дмитрий смутился. С одной стороны, следовало бы напомнить, как со старшими разговаривают, а с другой… У самого еще сердце болит, если вспомнит, хоть он уже взрослый, а Славка… Когда пришла телеграмма, что папа и мам-Юля в Крыму разбились с автобусом, дед сказал Дмитрию, а от Славки телеграмму спрятали. А тот все равно догадался. Зеркала завесили и цветы поставили рядом с фотографией, а он стал кричать со слезами, и деду пришлось рассказать. А он все равно не верил… Отцов мотоцикл в сарае стоит разобранный, и хорошо бы продать: деньги нужны, да Славка не дает. А дед умер через два года после родителей, и теперь они вдвоем. И как же трудно этого брата воспитывать…
– Ну, ладно, – сказал Дмитрий. – Ну, хорошо. – Он потрепал Славку по голове, хотя тот и отстранялся. – Давай дневник и закончим на этом.
Но Славка сказал, что ему лень слезать с тахты, тут тепло и уютно, и пусть Димка идет себе сам, если ему так нужно, Димка сообщил, что он бармаглот, и пошел.
– Что эт-то?
– Дневник, – сказал Славка.
– Это я вижу. А в дневнике – что?
В дневнике не могло быть ничего угрожающего. Учебный год только начался, и даже не по всем предметам спросить успели. А Йоськину запись о поведении Димка видел вчера.
– А что?
Тут Дмитрий сунул ему под нос раскрытый дневник.
– Ну, лошади вверх ногами, – пробормотал Славка.
– Где – лошади? Ты соображаешь хоть что?!
– В дневнике, – честно ответил он. – А откуда?
Димка сел на стул.
– Это я у тебя спрашиваю, откуда!
Славка сам ничего не понимал. С утра в голове, конечно, крутились какие-то всадники, но он думал, что это ему приснилось. И уж в дневнике он рисовать бы не стал, да и не он это рисовал, он так и не умел вовсе. Кони, скачущие наискось через страницу, – тонконогие, с длинными, искрящимися гривами; и всадники с лицами, каких у нынешних людей не бывает, от них даже жутко делалось.
– Ух ты, – восхитился Славка. – Мне бы так…
В ответ Дмитрий пообещал поймать неизвестного художника и надрать ему уши.
– Ничего ты в искусстве не понимаешь, – вздохнул Славка.
– А ты понимаешь?! Вот и объясни, что это такое!
Дмитрий даже немного закашлялся от своего рычания.
А Славка неожиданно для себя произнес неизвестное гулкое слово. Он никогда раньше его не слышал, просто вот так взяло и качнулось в голове: – Навь.
