Текст книги "Досточтимый Беда — ритор, агиограф, проповедник"

Автор книги: Мария Ненарокова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

2. «Житие св. Феликса»

«Житие св. Феликса» представляет собой первый опыт Досточтимого Беды в агиографии. Оно было составлено до 709 г. Сам автор так пишет о причине, побудившей его взяться за написание этого жития: жизнь святого была описана «красивейше и подробнейше ... героическими стихами. Так как они более удобны для знатоков законов стихосложения, чем для простых читателей, нам показалось необходимым изъяснить историю этого же исповедника для большей пользы простыми словами, переложить ее «в обычную и всем доступную речь». Исходя из этого объяснения, можно представить, какие задачи ставил перед собой агиограф. Текст, который Беда намеревался создать, должен был быть адресован читателю неискушенному в тонкостях латинского языка, античной поэзии и литературы. С другой стороны, назначение этого текста было в том, чтобы приносить «большую пользу». Он должен был перейти из разряда произведений, чтение которых приносит, в первую очередь, эстетическое удовольствие «знатокам законов стихосложения», в круг текстов назидательных, полезных.

Материалом для первого жития Беды послужили стихотворения или, скорее, «похвалы» в стихах, принадлежащие перу Павлина, епископа Ноланского (353 – 431 гг.). Павлин, став епископом города Нолы, в области Кампания, чувствовал себя, как он сам говорил, «служителем» блаженного Феликса. Раз в год, к празднику святого, он дал обет писать стихи, его прославляющие, и выполнял это. Так сложился цикл стихотворений о св. Феликсе, почитание которого в Кампании было очень велико.

Вполне вероятно, что стихотворения Павлина Ноланского были привезены в Древнюю Англию Феодором Тарсийским и его спутником и помощником Адрианом (669 г.). Адриан, второе лицо в Англо-Саксонской Церкви после Феодора, архиепископа Кентерберийского, до приезда в Англию был настоятелем одного из монастырей близ Неаполя, как и Нола, находящегося в области Кампания. При том внимании, которое Феодор оказывал Нортумбрии (ему предстояло разделить огромную область на три диоцезы и решить вызванные с этим разделением проблемы), неудивительно, что стихотворения, посвященные этому италийскому святому, попали на север Англии.

Приступая к работе, Беда был связан одновременно и материалом, к которому он обратился, и, агиографическим каноном. С одной стороны, единственным источником знаний о св. Феликсе для Беды были стихотворения епископа Павлина, которые писались не как стихотворное житие, и даже не как единое произведение, а как разрозненные тексты, объединенные личностью одного героя. Беда не мог собрать новых сведений о св. Феликсе, например, о чудесах, которые совершались на его гробнице с начала V века, когда стихотворения создавались, по начало VIII века, когда сам он обратился к созданию жития. С другой стороны, отбор фактов для своего жития Беда производил в соответствии с определением похвальной речи, которое было дано Эмпорием, ритором V века: «мы восхваляем некого мужа в связи с тем, что было до него, что было в нем самом и что было после него. До него, его род и отечество; в нем самом, каково его имя, воспитание, каковы его обычаи, внешность и деяния; после него, каков сам исход его жизни, каково мнение, доставшееся усопшему»[257]257
  Curtius E. European Literature and the Latin Middle Ages. New York, 1953. P. 156.


[Закрыть]. Поскольку «Житие св. Феликса» было первым агиографическим произведением Беды, следование автора этому определению весьма заметно.

Несмотря на то, что стихотворения Павлина и житие Беды разделяют три столетия, современники Беды и сам он рассматривали эти произведения не по отдельности, а как две части одного целого, как «geminus stilus» – «двойное перо». Это литературный жанр, созданный на основе риторического упражнения «перифраз», то есть раскрытие одной и той же темы в стихах и прозе. Понятие «geminus stilus» было довольно широким. К этому жанру могли относиться как тексты, взаимно дополняющие, повторяющие друг друга, так и тексты, которые объединяли лишь общая тема и содержание. Главное условие состояло в том, чтобы одна часть «geminus stilus» была стихотворным текстом, а другая – прозаическим[258]258
  Wieland G. Geminus Stilus: Studies in Anglo-Saxon Hagiography // Insular Latin Studies / Ed. M.Herren. Toronto, 1981; Godman P. The Anglo – Latin Opus Geminatum: from Aldhelm to Alcuin // Medium Aevum. 50. 1981. № 2.


[Закрыть]. При упомянутых выше ограничениях, жанр «geminus stilus» предоставлял Беде определенную свободу в обращении с текстом Павлина.

Хотя и Павлин, и Беда были христианскими авторами, они принадлежали к разным историческим эпохам. Павлин жил в то время, когда, по выражению М.Л. Гаспарова, «античный цикл европейской культуры кончался, а поэтику нового, средневекового цикла создавали такие (поэты. – М.Н.) ..., как Понтий Павлин»[259]259
  Гаспаров М.Л. Авсоний и его время. // Авсоний. Стихотворения. М.: Наука, 1993.


[Закрыть]. Но создавалась эта новая поэтика все же на старой основе – с одной стороны, античной, с другой, раннехристианской. Эпоха раннего христианства – это время гонений, время открытого противостояния старого и нового, язычества и христианства. Герой раннего христианства – мученик, противопоставленный разъяренной толпе. Любимый образ – поединок двух борцов, где «начальник борьбы есть Бог, подающий нам победу, борцы – мы, противник – есть супостат наш (диавол)»[260]260
  Древний патерик. М., 1991. С. 129–130.


[Закрыть]. Именно так Павлин изображает Феликса.

Согласно Павлину, его герой является исповедником, поднимавшимся «к смерти по лествице мук» (XV, с. 472, 181). Феликс – «первый от народа, словно макушка головы» (XV, с. 471, 153). Все силы гонителей собраны для того, чтобы сломить его. Для общины Нолы Феликс был то же, что «очень высокая крепость в осажденных стенах» (XV, с. 471, 154). «При условии, что его оплот был бы взят, остальной уже город легко бы пал как разрушенные руины» (XV, с. 471, 156–157), пишет Павлин.

Христиане времен гонений вдохновлялись примерами самого Христа, а также апостолов, пророков, мучеников. В изображении Павлина Феликс сам является примером для других. Для него пример – Христос. Исповедник «хранил испуганную овчарню, по примеру Господа, готовый отдать жизнь за свое стадо» (X, с. 472, 169–170). В мучениях Феликсу «соединенный «с ним» во всем Христос состраждет» (XV, с. 473, 187–188).

Противник Феликса изображается Павлином как «недоброжелательный дракон ..., жаждущий устремиться на него, против которого мы боремся, и он сам падает» (XV, с. 471, 150–151), а также «Злой» (XVI, с. 478, 52).

Так Павлин создает раннехристианский образ борца, выходящего в одиночку бороться с противником, фактически соответствующий истории из патерика, имеющей параллели в античности.

Беда жил совсем в другую эпоху. Гонения давно кончились. Христианство проповедано по всей известной в то время Вселенной. Развитие богословской мысли, углубление христианского мировоззрения сделало излишним сопоставление подвига святого с поединком, с кулачным боем, параллели с подвигами античных героев, как в плане подражания, осознанного или неосознанного, так и в плане полемики. Язык и образность становятся более сдержанными, но и более содержательными.

Беда в своем житии постарался снять тему поединка. Это видно в эпизоде, рассказывающем о том, как Феликс был спасен из темницы. Беда оставил этот эпизод в своем житии, но подчеркнул мистическую сторону события. Содержание эпизода таково: Феликс заключен в темницу как христианин, скован по рукам и ногам. Ночью ему является Ангел и приказывает следовать за собой. Оковы спадают. Феликс выходит из темницы, двери которой остаются запертыми, стража не замечает ухода исповедника. Внимание Павлина сосредоточено на личности Феликса. Он подробно описывает, каково было состояние Феликса, когда ему явлено было ведение, как упали с рук и шеи оковы и «выпрыгнули ноги из ослабленных ременных пут» (XV, с. 479, 252). Завершается этот эпизод сравнением Феликса с ап. Петром: «Я вижу, как возвращается старый образец недавно произошедшей истории, в которой, получив приказ выйти «из темницы», выделяющийся в толпе (букв. – в полку) учеников Петр, когда сами по себе его оковы соскользнули, точно так же вышел из закрытой темницы, из которой, идя впереди него, Ангел, пряча от Ирода свою добычу, увлекал его за собой» (XV, 473, 260 – 265).

Об ангеле в отрывке из 27 строк (238 – 265 строки XV стиха) упоминается мало: наши глаза практически все время устремлены на Феликса. Ангел, «блистающий в тихой ночи», был «свет и путь Феликсу» (XV, с. 473, 257).

Беда переносит внимание читателя на ангела, расшифровывая слова Павлина «свет и путь». Сравнение Феликса с ап. Петром заменено сравнением, раскрывающим участие ангела в чуде: «Ангел сам был подобен огненному столпу Моисееву и оказывал водительство, освещая дорогу Феликсу, как молния, когда тот спасался из рук врагов». Беда, таким образом, подчеркивает, что чудо не земное, а небесное. Оно явлено Феликсу, но податель чуда – Господь. Однако чудо возможно только в том случае, если герой достоин этого. Феликс чист душой, тверд в вере, поэтому чудо происходит. У Беды создается иной, чем у Павлина, образ: пустыня может быть и среди людей, если они чужие по духу. Подчеркивается вера святого, который идет по пустыне, сначала среди врагов, потом по лесам и ущельям. Он идет в неизвестность, его поддерживает только твердая вера в то, что он придет туда, куда ведет его Божественный спутник.

Целенаправленно отбирая факты для своего жития, Беда опускал все, что не отвечало определению Эмпория. Так, в житие не вошли комментарии Павлина к различным эпизодам из жизни Феликса, например, схолия о гордыне. Павлин посвятил 30 строк похвале в адрес женщины, которая, сама того не зная, кормила исповедника, пока он прятался от преследователей. Определение Эмпория не предполагает вставных эпизодов, поэтому похвала этой «питательнице» в житие не вошла, хотя ее помощь Феликсу, конечно, упоминается. Беда также упрощал текст Павлина там, где упоминались чуждые англосаксам реалии. Рассказывая об убежище Феликса, Павлин упоминает об устройстве водоема, откуда Феликс брал воду. Употребляются соответственно слова «compluvium» и «impluvium ", причем Павлину эти слова нужны для описания того, как чудо происходило. Читатель, зная, как устроена система водоснабжения на античной вилле, мог внутренним взором детально созерцать происходящее. Подобные тонкости были вряд ли известны англосаксонскому читателю, потому Беда опускает их без сожаления.

Особый случай представляют собой отрывки из стихотворений Павлина, содержание которых соответствует определению Эмпория в целом, но может смутить читателя.

Так, рассказывая о конце гонений, когда Феликс вышел из своего убежища, Павлин отмечает, что «многие сомневались в том, чтобы признать «его» и прежде спрашивали, говоря: «Правда ли, что ты являешь себя нам, Феликс, после столь долгого отсутствия? Из какой области ты приходишь? Небом ты нам дан или раем? Возвратясь на землю, посетишь ли ты снова наши жилища?» (XVI, с. 221–225).

Житие рассказывает о святом с точки зрения конца его пути, когда он достиг святости. Поэтому сомнение не может быть присуще этому жанру. Агиограф пишет о человеке, в котором он не может сомневаться. Если есть сомнения, то герой не свят. Беда не мог опустить этот важный момент в сюжете, но полностью снимает мотив сомнения. Отредактированный отрывок у Беды звучит следующим образом: «Когда Феликс неожиданно появился на улицах города, он был принят всеми с радостью, словно пришелец из Рая».

Вызывающей смущение показалась Беде и история с Архелаидой. Если бы Беда писал жизнеописание, а не житие, он, в соответствии с требованиями исторического жанра, был бы только рад имени реального человека, который знал святого. Однако житие предполагает иной подход. Все соблазнительное должно быть убрано. История же такова: после окончания гонений вокруг пресвитера Феликса, стали собираться почитатели, как мужчины, так и женщины. Среди женщин была некая бедная вдова, по имени Архелаида, которую Феликс весьма уважал. Эта Архелаида требовала от Феликса вернуть все его поместья с тем, чтобы раздать нищим, причем, как настоящая женщина, очень эмоционально, с криками и слезами. Феликс это кротко терпел. Павлин пишет:

«... он, ревностный ко всему благочестивым умом, смеялся над женской заботой, зная о себе, что ему самому достаточно небесных благ, которыми, как он знал, он был вознагражден за земные блага» (XVI. с. 275 – 278).

В изображении Павлина Феликс как бы слегка отстранен, созерцателен. Беда создавал иной образ – человека с активной, четко сформулированной позицией, которому можно было бы подражать. Кроме того, вряд ли читателю жития было бы понятно, почему святой «смеялся над женской заботой», а, предположим, не объяснил ей, что правильно и что неправильно. Поэтому Беда опускает все, что связано с Архелаидой. В результате англосаксонский читатель узнавал, что Феликс, на просьбы близких вернуть свое имущество, «никоим образом не соглашаясь сделать это, опровергал дерзновенными словами их речи».

Чтобы прозаическое житие принесло «большую пользу», чем стихотворения (а это была вторая задача, которую предстояло решить автору), Беда в некоторых местах вставляет небольшие отрывки текста (иногда строки), которые направляют мысль читателя в нужном направлении.

Как уже говорилось раньше, Беда стремился обратить внимание читателя на мистическую сторону событий. Большая часть добавок, сделанных им, относится к объяснению природы чудесного. Агиограф знает, что чудеса творит Бог, и постоянно напоминает об этом читателю. Иногда Беда почти дословно приводит текст Павлина, но добавляет указание на то, Кто совершил чудо. Размер дописанного может быть разным.

Например, Павлин описывает встречу «гонителей» и Феликса:

«... внезапно, или сердца этих врагов переменились, или черты лица Феликса ....» (XVI, с. 478, 64–65).

Беда находит нужным ввести в практически неизмененный текст словосочетание «Божественным попечением», чтобы читатель не заблуждался относительно природы происходящего.

В других случаях текст Павлина переделывается и распространяется. Так, Павлин, рассказывая о шестимесячном пребывании Феликса в укрытии, говорит о том, откуда святой получал питьевую воду: «...каковую воду особо Благодать посылала одному лишь Феликсу с неба» (XVI, с. 481, 200–201).

У Беды читаем: «И в самом деле, Создатель, заранее заботившийся о нашем благе, Который некогда, при совершенно ясном небе, наполнил небесным дождем одну лишь овечью шкуру, Сам своему исповеднику при безоблачном небе доставил благодать таинственной росы, которой подкреплялся жаждущий, смотря по тому, какова была его потребность». Для Беды, вероятно, особую важность представляли чудеса, связанные с необыкновенным появлением воды. Может быть, здесь прослеживается связь с кельтской агиографической традицией. Для кельтских житий очень характерен мотив чудесного появления воды. Это предположение подтверждается словами о том, что «жаждущий подкреплялся «водой», смотря по тому, какова была его потребность». Подобная особенность употребления святым воды из чудесного источника по его потребности является отличительной чертой кельтской традиции.

Беда несколько раз вводит в текст жития цитаты из Священного Писания, в то время как Павлин только один раз приводит стих из Псалма (22 псалом), но в стихотворном переложении. У Павлина Феликс, спасшийся от преследователей, идет в Нолу, чтобы спрятаться в тайнике, «так воспевая Господу: “Если посреди тени смертной по аду зла не убоюсь, так как Твоя Десница со мной; пойду через Ад (подземелье), не лишенный света”» (XVI, с. 480, 151–154). Беда находит нужным заменить это вольное переложение соответствующим стихом из Псалма.

В другом случае цитата необходима, чтобы оправдать в глазах читателя тот факт, что епископ Максим, учитель Феликса, глава всей общины христианской в городе Нола, вдруг бежит от преследования. Павлин пишет об этом: «... обращенный в бегство внезапной бурей, хотя его вера не исчезла, он устремился в пустынные места этого края» (XV. с. 471, 124–125). Для англосаксов бегство от опасности должно было считаться позором. Беда сам с большим презрением писал в «Церковной истории англов» о трусливых бриттах, которые боялись опасности[261]261
  Beda Venerabilis. Historia ecclesiastica gentis Anglorum / Ed. B.Colgrave, R.A.B.Myers. Oxford, 1969. L. I, XII. P. 44.


[Закрыть]. Это место в житии нельзя было оставлять без авторского комментария. У Беды Максим покинул свою паству не потому, что поддался страху смерти, а потому, что «помнил предписание Господне, в котором сказано: “Когда же будут искать вас в одном городе, бегите в другой (Мф 10:23)”». Гибель епископа означала невозможность рукополагать новых пресвитеров и епископа, то есть – гибель Церкви. С этой точки зрения бегство Максима оправдано: спасая свою жизнь, он не дает прерваться преемственности в церковной иерархии.

Последний род добавлений, сделанных Бедой, касается поведения героя жития. Эти добавления объясняют читателю духовный смысл их поступков или необходимость их действий. Так, Беда посчитал нужным объяснить слова Павлина о том, что Феликс отказался от епископской кафедры «со спокойным сердцем» (XVI, с. 482, 234–235). Спокойствие Феликса, согласно Беде, объясняется тем, что он «стяжал в сердце своем высоту смирения». В другом месте Беда говорит, почему именно Феликс был выбран из всех христиан Нолы, для того чтобы спасти епископа Максима: он должен был «выполнить служение милосердия, предписанное ему по отношению к его духовному отцу».

Работа, проделанная Бедой при создании своего первого жития, напоминает работу редактора, перекраивающего текст, убирающего все лишнее, расставляющего определенные акценты. Необходимость обращения к «обычной и всем доступной речи» привела к тому, что агиограф отказался от излишней образности, затемняющей смысл, в пользу ясности и лаконичности. Чтобы создать образец для подражания и тем самым принести читателю – англосаксу «большую пользу», из всего цикла стихотворений Павлина Беда отобрал и включил в свое житие только те, что непосредственно относились к жизни и трудам св. Феликса и отвечали канону похвальной речи. Произведение Беды отразило изменения, происшедшие в сознании средневекового человека со времени создания стихотворений Павлина. Эти же черты присущи и позднему произведению Беды в области агиографии. Менее чем через два десятилетия после создания первого жития написано «Житие св. Катберта» (721). Оно очень отличается от первого опыта Беды по языку и композиции, однако подход агиографа к источникам остается прежним.

3. «Житие св. Катберта»

По сравнению с «Житием св. Феликса» «Житие св. Катберта» (721 г.) заключало в себе гораздо большие трудности. Как уже говорилось выше, на территории Британских островов были приняты две соперничающие культурные и церковные традиции: кельтская и римская, причем последняя постепенно сменяла первую. Герой жития, св. Катберт, воспитанный в кельтской традиции, добровольно принял римскую и, таким образом, соединил обе в своей жизни. Он был весьма хорошо известен в Нортумбрии как аскет, отшельник, наконец, епископ Линдисфарнской диоцезы. Епископская кафедра находилась в монастыре Линдисфарн, братия которого знала Катберта и до его епископства: в молодости несколько лет он был приором монастыря и именно из этого монастыря уехал на остров Фарн, чтобы провести в отшельничестве около тринадцати лет. Так случилось, что, выйдя из затвора, Катберт снова попал на Линдисфарн, – уже епископом, как говорилось выше.

Когда возникла необходимость составить житие святого покровителя Линдисфарна с учетом изменений в церковной жизни, многие из тех, кто лично знал Катберта, были еще живы. Эти люди входили в число старшей братии монастыря, являлись хранителями устного монастырского предания о святом и не допустили бы ни недолжной, по их мнению, трактовки материала, ни, тем более, искажений облика святого. Их выбор остановился на Беде, чье образование счастливо сочетало в себе знание и уважительное отношение к кельтской церковной традиции и твердую приверженность победившей римской.

Благодаря широкому кругозору, Беда был сторонником бережного подхода к наследию прошлого, осторожного введения новшеств в церковную практику. Недаром в одной из своих гомилий (XV) он высоко оценивает такое качество, как «осмотрительность» в речах и поступках. Эта же «осмотрительность» проявилась и в комментариях Беды на тексты Евангелий от Марка (Мк 2:21–22) и Луки (Лк 5– 39), где автор фактически высказывает свою точку зрения по отношению к старому и новому, к «вину молодому», вливаемому в «мехи ветхие», и к «новому лоскуту», пришиваемому в качестве заплатки к «ветхой одежде».

Комментарии на Евангелия, а также гомилии показывают, что англосаксонская аудитория не воспринималась Бедой как однородная. По меньшей мере, он выделял в ней две группы: тех, кто может принять новое, хоть и делает это не сразу, и тех, кто так закоснел в старых обычаях, что не собирается меняться и признавать предписания новой традиции. О последних Беда говорит кратко, объясняя их упорство тем, что они «запятнаны» обычаями древних. Все свое внимание он сосредоточивает на тех, кого еще можно исправить. Условиями исправления, согласно Беде, являются осмотрительность пастыря, о которой уже говорилось, его неизменная верность предписаниям новой традиции и в то же время бережное отношение к человеческой личности. По мнению Беды, чрезмерная строгость может привести к самым тяжелым для души последствиям, вплоть до отпадения от веры, с другой стороны, беседы на сложные богословские темы с духовно неподготовленными людьми могут стать причиной неправильного понимания и искажения учения Церкви.

Беда не ограничивался только теоретическими высказываниями на тему старого и нового. Воспитанный на святоотеческом принципе «проповедь не только словом, но и делом», он руководствовался этими же идеями в своем творчестве. Пожалуй, наиболее ярко они отразились в составленном им «Житии св. Катберта».

В основу нового, «романизированного», жития Беда положил «Житие св. Катберта», составленное вскоре после обретения мощей святого неизвестным линдисфарнским монахом, который, вероятно, лично знал святого. Беда посчитал необходимым проверить сведения, сообщаемые в анонимном житии, и по возможности дополнить его. Поэтому агиограф обратился к старшей братии монастыря Линдисфарн, к носителям устного монастырского предания о святом. И анонимное житие, и устное монастырское предание имели ярко выраженный кельтский характер.

Беда перепроверил и в большинстве случаев сохранил все, что было известно о св. Катберте анониму, и добавил то, что узнал сам от очевидцев. При неизменности фактического материала, как и в случае «Жития св. Феликса», изменилась его трактовка. Притом, что и римская и кельтская церковные традиции не несут в себе догматических отличий, представления о разных периодах человеческой жизни, о жизни в монастыре различны.