Текст книги "Северное сияние"
Автор книги: Мария Марич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 55 страниц)
6. Бал в зале с колоннами
Знаменитый партизан Отечественной войны, родственник хозяев Денис Давыдов запоздал к торжеству и, приехав в Каменку уже за полночь, ввалился прямо в кабинет к Василию Львовичу в огромной медвежьей шубе – шумный, неуклюжий и веселый.
– Вели подать скорее водки… – заговорил он, как только в клубах табачного дыма рассмотрел хозяина.
Пушкин, забежавший сюда в перерыве между танцами, радостно бросился обнимать Дениса.
– Постой, Алексаша, не висни. Дай размотаюсь.
Василий Львович помогал кузену снять шубу, размотать шарф.
– Денис, голубушка моя, – с улыбкой воскликнул Пушкин. – Ты что же в усах? Я слышал, тебя в конноегерскую бригаду перевести полагали, а ты почему-то отказался.
– Не желаю расставаться с красой природы чернобурой, – покосившись на кончик своего уса, сказал Денис.
– Так ты, значит, совсем обосновался в деревне? – спросил его Василий Львович.
Денис утвердительно кивнул головой:
– Не могу больше возиться с драгунами: пресмыкающееся войско. А сидеть в штабе да надписывать на дурацких бумажках: «к сведению», «к исполнению» и тому подобное – может каждый прапорщик, в сто раз меня глупее.
– Значит, Денисушка, теперь ты вольная птица? – ласково спросил Пушкин.
– Абсолютно! – подтвердил Денис – Учебный шаг, ружейные приемы, размер солдатских пуговиц – все это долой, долой из моей головы! Шварцы-немцы всех видов оружия, торжествуйте! Я больше не срамлю вашего сословия. Едва не задохся, а теперь на чистом воздухе.
– Ур-ра! – крикнул Пушкин.
– А вы все замышляете? – оглядывая гостей веселыми глазами, заговорил Денис. – Русский «Тугендбунд» прожектируете? Ничего не выйдет, наперед вам говорю.
– А как твой роман с панной Злотницкой? – уклоняясь от ответа, лукаво спросил Василий Львович.
Денис взъерошил свои густые темные волосы с седой прядкой спереди. Прядка упала ему на лоб.
– Седины почтенные, – погладил ее Пушкин.
– La flamme du genie note 5Note5
Пламя гения (франц).
[Закрыть], – насмешливо проговорил Денис, – а вернее – плод невинных и винных проказ
– Нет, в самом деле, как со Злотницкой? – раздались голоса.
– Ах, Злотницкая! – шумно вздохнул Денис. – Вы знаете, как хороши и привлекательны полячки. Но клянусь вам честью, что нет ни одной, достойной стать с нею наряду. Умираю от любви к ней …
– А толстеешь всякой день, – улыбнулся Василий Львович.
– У каждого свой манер умирать, – вздохнул Денис. – И хотя я ныне не всегда весел, зато часто бываю навеселе.
– Правда ли, что царь принял участие в твоем романе? – спросил Пушкин – И будто бы.
Но Денис перебил его:
– Напрасно царь беспокоился. Вы, наверно, слышали, что в видах моей женитьбы он сложил с меня долг казне. Но так как панна предпочла другого, то я от царской милости отказался.
– Браво, браво! – крикнул Пушкин, любовно глядя на Дениса, пока тот торопливо пил водку и закусывал. – Но ты не горюй, Денисушка: любая из наших красавиц за честь почтет за тебя замуж пойти.
– И то меня в Петербурге усиленно принялись женить. Думал, что и ног не унесу от свах. Особливо старалась в этом отношении Катерина Сергеевна Лунина.
– Та, что за черным Уваровым? – с живостью спросил Пушкин.
– Угy, – обгладывая лапку копченого гуся, ответил Денис. – Очень, между прочим, милая пара. Она отличнейшая музыкантша и, кроме того, привлекает миловидностью и остротой речей, не позволяющих забыть о том, что она приходится родной сестрицей острослову Лунину. Муж ее знаменит своеобразными приемами гостеприимства: «Покорнейше прошу ко мне отобедать, а не то – извольте драться со мной на шести шагах расстояния…»
Пушкин расхохотался так заразительно, что никто не мог удержаться от смеха.
– Мы ведь были с ним в одном полку, – вспомнил Волконский, – он и тогда отличался склонностью к бретерству и большими претензиями на ум и красоту.
– Уваров не без первого, но вовсе без последней, – добавил Денис. – Так эти самые супруги задумали повести на меня лобовую атаку во главе с одной весьма соблазнительной вдовой. Как старый партизан, я покуда неуловим, но…
– А брат Катерины Сергеевны все еще в Варшаве? – перебил Волконский
– Да, представьте, с царем не ладил, а Константин Павлович сделал его адъютантом и души в нем не чает.
– Я считаю Лунина не только другом Марса, Венеры и Вакха, – сказал Пушкин, и веселое выражение его лица сменилось задумчивым, – но все, что мне о нем известно, заставляет меня почитать его умнейшим человеком нашего времени. Многое в этом гусаре напоминает мне другого гусара – моего Чаадаева. Но, находясь ныне в чужих краях, Чаадаев погрузился в изучение философических наук. Лунин же с давних пор занят мыслью о переустройстве политического строя нашего отечества.
– И даже всего человечества, – попыхивая трубкой, прибавил Василий Львович.
– Сегодня, Денисушка, ты увидишь еще одного из плеяды замечательных людей, – серьезно продолжал Пушкин. – Сюда приехал Пестель. Что за революционная голова!
Денис, отбросив салфетку, положил свою большую руку Пушкину на плечо
– Не унимаешься, Алексаша?
– Неуимчив от природы, – усмехнулся Пушкин, – в этом недостатке меня еще нянька упрекала.
Денис все так же пристально всматривался в лицо Пушкина. Потом притянул его за плечи и крепко прижал к груди:
– А хорошо, что мы с тобой здесь встретились! А то я собрался было писать к тебе с жалобами на Сенковского: послал я ему в «Библиотеку для чтения» свои вирши, а он их так «исправил», что, ей-богу, я сам себя не узнал… С литерой «ять» у меня, конечно, давние нелады. Но уж, что касается…
– Сенковскому учить тебя русскому языку, – снова повеселев, перебил Пушкин, – все равно как бы евнух взялся учить Потемкина…
– Васенька, прикажи, милый, «Vin de graves» note 6Note6
Название вина (франц.).
[Закрыть] бутылочку, – попросил Денис Василия Львовича.
Тот вышел.
В коридорах и по всей анфиладе парадных комнат горели люстры, и слуги, осторожно ступая по натертому паркету, разносили подносы с прохладительными напитками, мороженым и фруктами.
Спускаясь по витой лесенке, Василий Львович столкнулся с Машей Раевской.
– Пушкин у вас? – спросила она.
Василий Львович оглядел ее от прически с высоко подобранными локонами до белых бальных башмачков.
– Очень мила, – похвалил он. – И платьице и эти бутоны в прическе. А поэта я сейчас позову.
Он вернулся в кабинет, и через минуту Пушкин быстрой и легкой поступью шел Маше навстречу, натягивая на ходу белые перчатки.
– Я опасалась, что вы забудете о том, что нам с вами идти в первой паре, – с улыбкой сказала Маша. – И тогда мне опять влетело бы от maman.
– Опять? – наклоняя к ней лицо, спросил Пушкин. – За что же в первый раз?
– Зачем я Олизару отказала в мазурке.
– А как Софья Алексеевна узнала об этом?
Маша бегло взглянула на Пушкина.
– Аглая слышала, как я вам обещала мазурку… Ну, и сказала маменьке.
– Ах, так вот она как… – начал Пушкин, и что-то недоброе промелькнуло в его лице.
Маша поспешила переменить разговор.
– Элен нынче необычайно оживлена, – сказала она о сестре, – вы, верно, заметили еще давеча за обедом?
От Пушкина тоже не ускользнуло, что третья дочь генерала Раевского, так не похожая на остальных членов семьи ни своим мечтательно-мягким характером, ни белокурыми волосами и голубыми глазами, во время обеда была действительно очень оживлена. Соседом ее слева был Пестель. Когда он обращался к ней, что-то светлое и горячее, как солнечные блики, скользило по энергичным чертам его лица.
– Элен, конечно, была увлечена соседом слева, – сказал Пушкин. – Оно и немудрено: Пестель интересен до чрезвычайности. Это один из самых оригинальных умов, которые я знаю. Зато ее сосед справа был целиком захвачен моей прекрасной собеседницей.
Пушкин выразительно поглядел на Машу. Она слегка покраснела:
– Волконский, точно, занимателен. Он рассказывал о своих путешествиях забавные истории. Но мое внимание было отвлечено поведением моего несносного vis-a-vis…
– А что я? – задорно повел плечами Пушкин.
– Будто вы не знаете! – укоризненно ответила Маша. – Все заметили, что вы ссорились с Аглаей. Вы оба так горячились…
Когда они проходили через гостиную, гувернантка, мисс Матен, отозвав Машу в сторону, заговорила быстро и взволнованно. При этом кончик ее крючковатого носа шевелился так, словно она клевала им что-то.
Поджидая Машу, Пушкин остановился у одной из колонн, отделяющих гостиную от танцевального зала.
Рядом, за карточным столом, слышался зычный голос князя Федора Ухтомского:
– Нет, в самом деле, далась им эта Россия! Брали бы пример с меня. Весь мир для меня – усадебный дом со всяческими удобствами. К примеру, Англия – фехтовальный и для иных гимнастических упражнений зал. – Князь бросил карты на сукно и загнул палец. – Затем Германия – кабинет для занятий филозофических. Франция – салон политический, – загнул он еще два пальца.
– И позвольте, ваше сиятельство, добавить, – с улыбкой сказал один из партнеров князя, старик Лопухин, – что в салоне том за плотными драпри скрыт уютный дамский будуар с канапе и прочими привлекательностями.
– Уж ты мастер за занавески заглядывать, павловского двора выученик, – шутливо погрозил ему князь Федор и загнул четвертый палец. – Италия – зимний сад…
– И Россия? – прозвучал сзади резкий вопрос.
Князь Федор с трудом повернул тяжелую, на короткой красной шее голову и встретился с возмущенным взглядом Пушкина.
– А, наш пострел везде поспел! – оглядывая поэта с головы до ног, недовольно проговорил он. – Изволь, и об России скажу. Россия для меня, милый мой, – скотный двор, псарня, пасека, амбары…
– И главным образом девичья, – опять вмешался в разговор старик Лопухин.
За столом засмеялись.
Пушкин, скрестив на груди руки и прислонившись затылком к белой колонне, неотрывно, в упор смотрел на князя Федора.
– И еще? – снова резко спросил он.
– И еще, – хмурясь, отвечал князь Федор, – не перевелись в ней углы, где собираются либералисты, чтобы совместно побредить о разного рода «высоких материях». Вот и твои сынки, – повернулся он к Муравьеву-Апостолу, – кажется, чего им не хватает? Чины, знатность, блистательная карьера. А намедни послушал я их разговоры с другими молодыми людьми, тоже достойнейших фамилий. Все какие-то «билли о правах» да палаты представителей от народа прожектируют: «Нашим бы мужикам да этакие билли».
Старик Муравьев строго посмотрел на князя Федора:
– Подобных мыслей я от своих сынов не слыхал.
Но князь Федор, не обратив внимания на эти слова, продолжал:
– А я не стерпел да напрямик им и заявил: «Мало еще наших смердов били, чтобы для них билли прожектировать. В стране полатей палаты, говорю, ни к чему…» – Князь Федор поманил лакея и, взяв у него с подноса бокал с вином, залпом выпил.
– Недурно играете словами, ваше сиятельство, – язвительно улыбнулся Пушкин. – Однако ж и тут проигрыш возможен.
Лопухин перетасовал карты и поспешно спросил:
– Прикажете еще одну партию, князь?
– Уж и не знаю, играть ли. От подобных разговоров у меня каждый нерв в дрожание приходит. Вот проиграюсь по твоей милости в пух и прах, – неожиданно обратился он к Пушкину, – так смотри, как бы тебе не пришлось меня кормить… Подай-ка вина, – остановил он проходящего мимо лакея и снова осушил бокал.
– Кормить бы еще не беда, – иронически ответил Пушкин, – а вот поить накладно будет.
Партнеры князя расхохотались.
– Не смеяться надо, судари мои, – совсем рассердился он. – Разве не прискорбно видеть такое неуважение и к сану и к летам?! У наших доморощенных литераторов появилась, эдакая что ни на есть модная манера развязно изъясняться. Недавно попался мне под руку журналишко один с каким-то претенциозным названием. Прочел я в нем статейку некоего господина филозофа. Батюшки мои, что за тон! Что за выражения! Прочел я ее раз, другой – и, parole d'honneur note 7Note7
Честное слово (франц.).
[Закрыть] ничего в голове не осталось.
– Так, быть может, князь, философ не на такую голову рассчитывал? – холодно спросил Пушкин.
Игроки едва удержались от смеха.
Киязь Федор швырнул карты:
– Нет, это уж чересчур! Я сам любитель острого словца, но это уж…
– За эту самую статью, ваше сиятельство, – поспешил вмешаться один из игроков, – журнал тот закрыт, и господа умствующие сочинители и предерзостные писаки вряд ли будут иметь в дальнейшем возможность распространять в народе свои мысли…
– И давно пора, давно пора… – раздались голоса других партнеров.
Князь Ухтомский еще раз повернул к Пушкину свою круглую голову на малиновой шее:
– A propos note 8Note8
Кстати (франц.).
[Закрыть], господин сочинитель, ты нынче по какому департаменту числишься?
– Я числюсь по России, – раздельно произнес Пушкин и, круто повернувшись, скрылся за колоннами.
– Слыхали? А позу видали? – возмущенно спросил князь Федор.
– Они все после войны по-наполеоновски руки складывать выучились, – спокойно проговорил Муравьев-Апостол.
– Ну, твоему Сергею и подражать не надо, – сказал князь Федор. – Удивительно он на Наполеона похож, особливо в профиль. Мне рассказывали, что Наполеон увидел однажды в Париже твоего Сергея, когда он еще отроком был, и спрашивает: «Qui dirajt, que ce n'est pas mon fils?» note 9Note9
Кто скажет, что это не мой сын? (франц.)
[Закрыть]
Муравьев-Апостол глубоко вздохнул и стал медленно тасовать карты.
Князь заметил, что старик расстроен, и, желая рассеять его, прибавил:
– Я твоих сынов люблю. Боюсь только, как бы пылкость характера не повредила им. А к дочери, я слышал, Алексей Капнист сватается.
– Как объявим свадьбу, милости просим, – холодно ответил Муравьев-Апостол и снова, глубоко вздохнув, стал сдавать атласные карты…
За колоннами двигались пары. Звуки французской музыки сливались с французской речью и ароматом французских духов…
Князь Федор потер темные мешки под глазами и, дожидаясь, хода Лопухина, принялся разглядывать танцующих.
Одна пара остановилась в простенке у большого зеркала. В молоденькой белокурой девушке князь сразу узнал дочь генерала Раевского – Елену. Ее кавалер, невысокого роста, смуглый полковник лет за тридцать, взял для нее с подноса лимонаду. Елена поправила украшающую корсаж ее платья гирляндку резеды и взяла бокал.
Отпивая маленькими глотками, она с очень серьезным видом слушала, что говорил ей полковник. Когда она поднимала на него строгие голубые глаза, мужественное лицо полковника светлело.
Ухтомский напряженно морщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел этого полковника.
– Милый мой, – наконец, обратился он к Лопухину, – погляди-ка – вон там, у межоконного зеркала, черномазый этот крепыш в полковничьем мундире, – не из витгенштейновских ли адъютантов? Сдается мне, что я встречал его в штабе Второй армии…
– Он и есть, – оторвав взгляд от карт, ответил Лопухин. – Полковник Пестель. У нас в Петербурге болтают, что он из Витгенштейна делает все, что ему заблагорассудится. Сам главнокомандующий и начальник штаба без ума от Пестеля. На обеде у Киселева Витгенштейн так и выразился: «Пестель, говорит, везде будет на месте: и на посту министра и в командовании армией».
Лопухин снова уставился в карты.
– С тобою, батюшка, играть нет возможности, – раздраженно проговорил старик Муравьев-Апостол, – над каждым ходом по часу думаешь.
Князь Федор все так же пристально смотрел в сторону Пестеля.
– Я его родителей знавал, – опять заговорил он. – Маменька не то из прибалтийских немочек, не то чухоночка, все книги читала. А отец, Иван Борисыч, крепкий был человек. Помню, рассказывал мне как-то Сперанский, как старик Пестель одного вольнодумца проучил. Вздумал тот жаловаться Ивану Борисычу, бывшему в то время в должности сибирского генерал-губернатора, что его-де предшественником, начальником губернии, велено было ему покинуть Сибирь и была выдана ему подорожная, чтобы его нигде не держали более двух-трех дней. Так что ж, вы полагали бы, придумал Иван Борисыч?
Лопухин сделал, наконец, ход и выжидательно смотрел на князя.
Тот вдруг затрясся в смехе:
– Взял Иван Борисыч, да и начертал на этой подорожной: «Из Сибири голубчика этого не выпускать». Так он и носился вечным странником – не более трех дней на одном месте и все в пределах сибирских. Шутник был Иван Борисович. И к тому же чудак-человек: какие доходные посты занимал, а состояние нажить не сумел. Сынов в лучшие полки определил, а должных к тому средств им не дал. А этот сынок, говорят, тоже с папенькиным характером.
– Иван Матвеич его хорошо знает, – сказал Лопухин. – Сына его, Сергея, Пестель первый друг и приятель.
– Павел Иванович редчайшего ума человек, – проговорил Муравьев-Апостол, разбирая карты. – И Сережа мой его точно уважает.
– Еще бы! Противу правительства недовольства высказывать да умничать не в меру Сергей твой тоже горазд.
При этих его словах лысина и уши старика Муравьева-Апостола стали медленно багроветь.
– Беда с ними, – поспешил добавить примирительным тоном князь.
Но Муравьев-Апостол поднял потемневшие глаза:
– Что ты, ваше сиятельство, мелешь? Умничают да умничают сыны мои. Эк, подумаешь, чем корить вздумал! А вы, господа, слышали, как братец и воспитанник князь Федора отличился? – громко спросил он.
К его словам прислушивались и за другими столами.
– В бытность мою послом в вольном городе Гамбурге является ко мне братец его сиятельства прямо из Гатчины. Паричок пудреный, косица, как собачий хвостик, так и виляет. И просит незамедлительно представить его гамбургскому королю и вместе с тем дать знать на съезжую, что высеченный им крепостной его человек бежал. Я ему говорю: «Господин поручик, в Гамбурге ни короля, ни съезжей не имеется». А он вздернул нос с эдаким презрением: «Хорош, говорит, город, где нет ни короля, ни съезжей…»
Последние слова Муравьева были покрыты общим смехом. Князь Федор, записывая свой ремиз, так нажал мелок, что тот рассыпался на мелкие части.
– Еще партию? – предложил Лопухин.
– Разве что последнюю, – согласился князь. – Нынче мне решительно не везет.
Взяв новую колоду атласных карт, он принялся усердно тасовать их.
– Есть, ваше сиятельство, такие люди, – заговорил Лопухин, – которые роковою силой предопределены к проигрышу. К примеру, ваш покорный слуга. Из ста игр – в девяносто девяти в ремизе. Подчас мне сдается, что начни я играть сам с собой – и то найду способ проиграться. Уж сколько раз давал я себе зарок не брать карт в руки! Ан, глядишь, и снова за зеленым полем.
– И это уж до смерти, – убежденно сказал один из игроков.
– Покойный мой дядюшка, граф Зубов, – продолжал Лопухин, – проиграв в одну ночь состояние, коего хватило бы на век всему его мотовскому потомству, дал императрице Екатерине нерушимую клятву никогда даже не прикасаться к картам.
– И что же, сдержал он ее? – все еще хмурясь, спросил Муравьев-Апостол.
– А вот судите сами, господа, сдержал или нет. В карты играть он, точно, перестал, но азарт свой удовлетворять все же находил способы. Однажды проиграл он на… клюкве графу Василию Шереметеву две деревни с бабами и мужиками.
Все с удивлением уставились на Лопухина:
– Полно врать. Каким же это манером, чтоб на клюкве?
– А весьма натурально. Играли они в отгадку, в какой руке целая клюква, в какой мятая, причем заклад был определен в известную сумму.
Взрыв хохота покрыл слова Лопухина. И сам он, довольный тем, что отвел нависшую было ссору, улыбался, притоптывая в такт музыке, игравшей веселый экосез.
Князь Федор сделал несколько ходов и снова уставился на танцующих. Его внимание привлекла стройная черноволосая девушка в розовом платье, с такими же розами на груди и в прическе.
«Неужто Олеся? Сущая красавица, – думал он. – Да она ли это? Расцвела, как майская роза…»
– Эта черненькая, в розовом, твоя, что ли, дочь? – спросил он у Муравьева-Апостола.
– Моя, – в голосе старика прозвучала и гордость и строгость.
Князь Федор поднес к глазам двойной лорнет и не сводил его с девушки, которая с кошачьей грацией скользила по паркету.
Лопухин тоже бросил карты.
– Вы поглядите, господа, на наших девиц, – с восторгом проговорил он, – экие бутоны! Вот бы нам с вами, ваше сиятельство, – подмигнул он князю Федору, – скинуть бы годков хотя бы по двадцать, мы бы показали, что такое старая гвардия.
Медленно потягивая темное, как гранатный сок, вино, князь Федор не переставал любоваться Олесей.
– Стан Сильфиды, – шептал он в восхищении, – плечи Дианы, а какие ножки! Какая, черт возьми, грация! И причем здесь этот мальчишка Капнист? Что он может понимать во всех ее прелестях?
– А Машенька Раевская, видимо, взяла в плен генерала Волконского. Попался вояка! – захихикал старичок в мундире генерал-аншефа.
За другими столами тоже кончали игру,
– Глядите, голубушка Екатерина Николаевна, на эту парочку, – указал старухе Давыдовой ее партнер по висту. – У вас и Денис Давыдов танцевать сбирается.
У высокой жардиньерки с живыми цветами стояла родственница Давыдовых Сашенька Потапова, а перед нею, постукивая ногой в такт мазурке, изогнулся в просительной позе Денис Давыдов.
«Ишь ты, молодец, Сашеньку приглашает, – подумала Екатерина Николаевна, – а то она вовсе скучает. Вася нынче мало ею занимается. Поскорей бы повенчать их».
Сашенька, покраснев до слез, что-то говорила Денису. На них оборачивались. Екатерина Николаевна послала лакея мигом сбегать на хоры с приказом прекратить музыку.
Александр Львович очень обрадовался этому распоряжению: только что дворецкий доложил ему, что «Фомушка-повар весьма рекомендует кушать».
Сашенька радостно вздохнула, когда Денис отошел от нее и еще радостней улыбнулась приближающемуся к ней Василию Львовичу.
– Я уж думала, Базиль, вы вовсе забыли о моем существовании, – сказала она, кладя свою худенькую, до плеча обнаженную руку на рукав его гусарского мундира. – За весь вечер ни разу не подошли.
– Милая Александрин, кабы вы знали, как… – и, замявшись, докончил: – как у меня голова болит!
Сашенька ничего не ответила, но поглядела на него так, что он почувствовал и недоверие и нежный упрек.
