Текст книги "The Мечты. Бес и ребро (СИ)"
Автор книги: Марина Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
– Это ты сейчас про зеленку?
– Тоже в Гугле прочитал?
– Прочитал, – кивнул он.
– Ясно... до состояния «залить все нахрен зеленкой» я тогда еще не дошла. Дурацкий поступок. Нет... я согласилась. Со всем, на чем он настаивал, я согласилась. Мы стали жить втроем. Как тебе?
– Мне? – переспросил Андрей. – Мне не нравится. Но ты же о себе…
– А я – дура. Или, наверное, сошла с ума. Сейчас вспоминаю и почти уверена, что сошла с ума, потому что позволила переломить себя пополам. У меня на хребте, кажется, до сих пор слом. Я тогда… несколько дней провела в горячке, находя оправдания тому, что не могу без него. Любви уже было недостаточно для оправданий. Прощения тоже. Но я все равно не могла. Я сама позволила ему это сделать с собой. Родителям и брату не говорила. Ну подумаешь, в нашем доме посторонняя баба живет. Мы работаем. Да если бы и узнали – что такого? Бунин тоже жил с женой и любовницей под одной крышей... хотя это меня занесло – женой я так и не стала. Да и Володька нифига не Бунин. Недотягивает. Уже потом, спустя время, я пришла к выводу, что до любви моему отношению было уже далеко. Не любила, любовь к тому времени подохла без лишней театральности, тихо так... а у меня начались натуральные судороги в ее отсутствие. И зависимость от этих отношений осталась. Ты представляешь себе, каково ложиться спать, зная, что в этот момент мужчина, с которым ты живешь много лет, под этой же самой крышей, в соседней комнате трахает другую бабу, моложе и, может быть, красивее? А потом утром вставать и как ни в чем не бывало собираться за завтраком. И работать. Потому что я обещала натаскать ему ребенка. Сделать из нее актрису, до которой она тоже недотягивала, как Володя до Бунина. Мы каждое утро пили чертов чай в спокойной, расслабленной... семейной обстановке, а я постепенно сходила с ума от мысли, что он меня не хочет. Ее хочет – а меня нет. Списал в утиль. Наверное, тогда я и решила доказать и ему, и ей, и себе, что я... могу вызывать желание. Пусть не Кульчицкого, пусть кого-то другого, но могу. Чтобы ради меня совершали дурацкие поступки, за мной... ухаживали, ради меня разбивали собственные семьи. Я не хотела быть той, которой изменяют, и на которую смотрят с жалостью. Я хотела, чтобы... чтобы я была одной из тех, к кому уходят. Я не могла заставить себя бросить его, но стала флиртовать направо и налево. Везде, где бывала. На работе, на вечеринках, на улице. Нас все еще позиционировали как пару, про Анжелику тогда не пронюхали. По официальной версии она просто у нас жила... моя близкая подруга. А я вот так запорхала... На свидания стала ходить, вып-пивать. Со стороны, наверное, казалось, что я рехнулась, настолько перестала походить на себя, какой была раньше. А он терпел и молчал. Сейчас я думаю, потому что был связан контрактом. Слишком много на кону для него оказалось. А тогда мне... представлялось, что молчит – потому что чувствует свою вину и все-таки... любит. Но только проходили месяцы, а ничего не менялось. Он продолжал спать с ней. Иногда – когда охота находила – со мной. И по утрам мы жрали втроем чертовы завтраки. А потом я Володе изменила уже по-настоящему. Дважды. Да даже если бы и всего раз – это измены не оправдывает... даже тем моим состоянием нельзя.... Первый – я была пьяная вусмерть на какой-то дискотеке, мы вместе с Анжеликой там напились до чертиков, Кульчицкий приехал нас забирать. Лика согласилась, а я осталась. Видеть его не могла. Потом проснулась с мужчиной... вернее, с мальчиком лет восемнадцати... в гостиничном номере – помнила плохо, что там происходило вообще. Думала умру. У меня болело все, я не знала, что во мне не болит. А позже... очухалась... все ничего, прошло. Таблетка аспирина, холодный душ и отъезд Володи с Анжеликой на гастроли сделали свое дело. Помнишь, я говорила, что не люблю гастроли, и предпочитаю оставаться на месте. Дублерша – это удобно. И мне, и Кульчицкому. По этому поводу я в то же лето закрутила роман с... ну с работы... из администрации... он был женат и отнесся ко мне очень серьезно. К тому времени, как труппа вернулась, собрался разводиться, идиот. Его жена со мной ругаться приходила. Такой скандал поднялся, об этом и говорили, и писали... Закончилось очень смешно. Я п-правда до слез смеялась, так было смешно. Лика забеременела, представляешь? И Кульчицкий – та-дам! – надумал на ней жениться. Из нашего дома меня попросили съехать. Он был на него оформлен, а мне было не до разбирательств. Господи, я так хохотала, что остановиться не могла... И пить... стала очень много. На премьере осенью работала подшофе. Он видел. Все, наверное, видели. Не знаю, как меня вообще на сцену выпустили. Это тогда я на него флакон зеленки и опрокинула, когда на поклон вышли, уже в конце. Такая картинка для прессы красивая была. И я красивая была. После этого несколько дней провалялась в отключке, а когда выбралась, выяснилось, что я в Брехтовке уже не работаю. А Володя дал большое интервью, в котором причиной нашего расставания назвал мое хроническое пьянство и постоянные измены. И ведь не соврал же нифига! И честно женился на своей Лике. Быстренько, пока у нее живота не видно. Я об этом, прямо как ты, в Гугле прочитала. Наелась каких-то таблеток, не помню каких... Запила вискарем, а через десять минут уже набирала скорую, так испугалась того, что сделала. Об этом знали только родители, брат с невесткой. Теперь ты. Дальше ты тоже в курсе – я грохнула Панкратова и сперла его бабки.
– Давай про Панкратова позже и с адвокатом, – заключил Андрей, гладя ее по плечам, успокаивая и ограждая от прошлого. – Нет идеальных. И ошибки совершают все. Твои – не имеют отношения к теперешним обвинениям. И мы обязательно со всем справимся. Поняла?
– Не имеют, – мотнула она головой. – Но приплетут. Все припомнят. Лучше бы я тогда сразу воевала с ним, задним числом ничего не докажешь. А ты... я совсем не представляю тебя среди всего этого.
– Смени пластинку, – проворчал Малич. – И услышь, наконец, о чем я тебе говорю.
– Я слышала. Видишь же, никуда не ушла до сих пор. И не потому что ты угрожаешь меня запереть. Но я боюсь, что однажды ты разочаруешься... поймешь, что принял неправильное решение.
– А если разочаруешься ты?
– Я? – Стефания слегка отстранилась и заглянула ему в глаза. – Ты думаешь, я слепая? Не вижу, какой ты? Может быть, сначала и не понимала, но... в конце концов, ты тоже единственный, в кого я влюбилась за столько времени. Я по-разному жила, но я не влюбляюсь по щелчку пальцев. Я вообще не влюбчивая.
– Тогда на этом и остановимся, раз уж мы с тобой парочка таких не влюбчивых, – улыбнулся он и нежно поцеловал ее в губы. – Спускайся со своей тумбы и будем обедать. А потом к Моджеевскому. И без возражений!
Она и не возражала. Она наконец-то расслабилась. Он это видел и чувствовал – в ее лице, в руках, которые перестали подрагивать. В том, как медленно поднимались уголки ее рта, стирая угрюмые складки. И в деловитом тоне, которым она произнесла:
– Есть еще вопрос, который мне хотелось бы обсудить до твоего Моджеевского. Что у тебя с Ефимовной?
– Ничего у меня с Ефимовной.
– Это хорошо, – кивнула Стефания. – Потому что я патологически ревнивая. У меня эта... травма. Я боюсь темноты и дико ревную. И планирую ревновать, даже когда тебе будет восемьдесят. Виноват не ты, но расхлебывать тебе. Для нашего общего спокойствия – и на пушечный выстрел не приближайся к бабам. Ясно?
– Ясно-то ясно, – усмехнулся Андрей. – Но видишь ли… Ни ты, ни я не изменим того факта, что общество в принципе состоит из мужчин и женщин. И вряд ли в нем можно полноценно жить, ограничиваясь пушечными выстрелами. Поэтому для нашего общего спокойствия тебе придется учиться доверять. Для начала – мне, потом – близким и друзьям.
– Без этого никак?
– Без этого будет неинтересно.
Несколько недлинных секунд Стеша сопела носом. Красным и, судя по звуку, немного заложенным. Потом кивнула и подозрительно покладисто согласилась:
– Посмотрим. Но к Махалиной точно не подходи, хорошо?
– Хорошо, – согласился Андрей.
– Вот и хорошо. Что ты там говорил про то, чтобы нам пожениться? Ты это серьезно или чтоб я не ревела?
– Абсолютно серьезно.
– Скорее всего, мама будет от нас не в восторге. Я думаю, вы примерно ровесники.
– Родители моей жены тоже были от меня не в восторге, – рассмеялся Малич. – Но в данном случае меня волнует только твой восторг или его отсутствие. Пойдешь за меня замуж?
Она пристально посмотрела на него, в очередной раз отмечая про себя его глаза. И даже больше – взгляд. Его взгляд был очень важен. Прозрачный, чистый, удивительно светлый. Взгляд человека, который живет так, что ни о чем не надо сожалеть. И ей возле него хотелось жить так же.
– А пойду, – облизнув верхнюю губу кончиком языка, согласилась она. – В конце концов, у меня есть аргумент, если начнут отговаривать. Моя бабуля... которая чешка... она была моложе мужа на четверть века. И ничего. Мама у них получилась. И дядька мой. Может быть, и у нас... что-то получится.
– Ну собственно… у тебя вариантов нет, – заверил ее Андрей.
– Да, собственно, у тебя тоже, – в тон ему согласилась Стефания. – Ты что-то толковал про обед? Садись, я разогрею. Ужасно сладкого хочется, нужно купить. И объяснишь мне потом все сначала про адвокатов и Моджеевского.
С этими словами она принялась выбираться из его объятий, чтобы встать. И, кажется, правда не отдавала себе отчет в самом главном, что моментально уловил он, хотя и не подал виду: от «наверное, у нас ничего не получится» они умудрились перейти к следующему этапу, на котором «может быть, и у нас что-то получится». Это ли не блестящая победа воспитательной методики Малича А.Н.?
Ну вы пока решайте ваши вопросы, а потом чаю попьем
* * *
Иногда ей казалось, что ее теперь постоянно кормят, и Стеша была уверена, что такими темпами к концу года не влезет ни в одно платье. Андрей смеялся, что она сгоняет съеденное полезными физнагрузками. И речь вовсе не об утреннем плавании в море (что тоже получалось пусть и не каждый день, но регулярно), а о действительно приятном. Однако это не мешало Стефании сокрушаться над очередным ужином после шести, хотя она и понимала: а куда ей теперь носить эти самые платья, о которых переживает?
Вот прямо сейчас она сидит в любимом лиловом сарафане, шелк которого обрисовывает контуры ее тела, а там пока еще есть, что обрисовать. Длинном, по щиколотку, но с открытым верхом, из которого красиво выступает грудь и в котором Стеша чувствует себя особенно хрупкой. В руки ей минуту назад сунули чашку кофе, как оказалось, сладкого. А прямо напротив нее – коробка шоколада, куда то и дело запускает руку Роман Романович.
И это еще не считая угроз Евгении Андреевны, выраженных одной фразой: «Ну вы пока решайте ваши вопросы, а потом чаю попьем. Не мешаю!» На что ей в спину донесся возмущенный голос Моджеевского: «Ты нам не мешаешь!»
Сейчас Роман сидел во главе стола, за которым был развернут штаб троих входящих в него мужчин – воистину штаб спасения. А Стефания – на кожаном кресле. Не поодаль, вплотную. Но все же в дурацкой уверенности, что этак ее отгородили ввиду гендерной принадлежности. Дескать, ты – баба, не мешай. И все это заседание Дивана Высокой Порты, возможно, напоминало бы ей давешний допрос у полковника Трофимцева, если бы не крайне корректный тон Моджеевского и не тот факт, что Андрей поблизости. А вот начбез у главного олигарха города, конечно, был тот еще зверь.
– Когда и где вы последний раз видели Олега Станиславовича? – спрашивал он, прямо как злосчастный следак, а она с готовностью отвечала:
– При расставании. Я тогда съехала к своей невестке, Рите. Он пришел, чтобы поговорить. Мы… я сказала, что хочу забрать из его квартиры, в которой раньше жила, свои вещи. Он не возражал.
– А в той квартире, стало быть, вы потом не виделись.
– Нет, туда Олег не являлся. Я собралась, ушла, ключи оставила консьержу. Больше мы не встречались.
– О его связях и круге общения в последнее время вам было известно что-нибудь?
– Я жила несколько обособленно от него… И почти ни во что не вникала.
– Уверены? – нахмурился Арсен.
– Абсолютно. Нет, он знакомил меня с некоторыми людьми, – Стеша бросила взгляд на Романа, который усмехнулся, внимательно слушая. И чтобы эту усмешку скрыть, торопливо пригубил кофе. Его примеру последовала и Стефания, судорожно пытаясь сообразить, как бы извиниться за дурацкую выходку в Айя-Напе.
А потом добавила:
– Последнее время Олег бывал не в духе… и почти всегда занят. У него… у него даже на меня времени не было, хотя раньше мы проводили вечера и выходные вместе. Он обещал в отпуск поехать… ну вот съездил.
Роман чуть подался вперед:
– Вы знали, из-за чего он был подавлен.
– Ну я бы сказала, из-за того, что я была к нему недостаточно внимательна и, в конце концов, бросила, – хмыкнула Стеша. – Но он… у него на работе были проблемы. И с женой.
– Он говорил, какие именно?
– Может, и говорил, – проворчала она, понимая, что худшее из происходящего заключается в том, что она и не помнит толком ничего об Олеге. Ни-че-го. В эти последние дни с ним Стефания занята была только Андреем. – Может, и говорил, я – не слушала!
– Эдак можно и что-нибудь важное не расслышать, – непроницаемым тоном обронил Арсен, и от этой его непроницаемости она чуть вздрогнула.
– Если ваш Олег был не круглый идиот, то вряд ли он сильно о важном распространялся, – проговорил Малич, задумчиво следя за разговором и черт его знает что пытаясь услышать новое. – А накануне Стеша вообще была на гастролях.
– Да, – подхватила Стефания, слегка оживившись. – Он всегда обо всем исключительно в общих чертах. Особенно в последнее время… даже про… про отпуск. Звал на яхте поплавать, а где и на чьей… Я, в общем-то, о том, что он собрался вашу одолжить, узнала только в Айя-Напе, Роман Романович.
– Угу… одолжил и угробил, засранец. – проворчал Ромка, непонятно кого жалея больше – «Эльдорадо» или Панкратова. – У него проверка была на работе, слыхали?
– Нет.
– Ну вот Гошка… Георгий Леонидович, его партнер, сразу про это вспомнил. Проверку, говорит, устроил ему для красивой жизни, а взрыв – нет. И не скажешь, что несознанка. Честно признал, поссорились, из бизнеса хотел уйти, срались… в смысле, ругались с ним по полной… Но есть нюанс. Два года назад у них все отлично было. А первое покушение уже тогда случилось.
– Ну так то покушение и Стефании на руку, – снова заговорил Андрей. – Ее тогда не было в Солнечногорске. И получается какая-то ерунда. Против нее только чертов перевод. Кстати, а можно узнать, каким образом туда деньги попали, на этот самый ее счет?
– Да нету у меня никакого счета, кроме зарплатного! – буркнула Стефания.
– Фактически получается, что есть… Так можно что-нибудь по нему узнать, Роман?
– Мои специалисты этим занимаются, – кивнул Роман. – Я подключил нужные связи. В полиции тоже шуршат, но они явно настроены на другой результат, чем тот, который нас интересует.
– При желании, и полицию заткнуть можно, – выдал со своего угла стола Арсен. – Притормозить немного, а то больно шустро они за дело взялись. Вам уже предлагали подписывать чистосердечное?
– Конечно, предлагали, но я – кремень! – хмыкнула Адамова.
– Тем лучше. Вашей большой ошибкой была явка в одиночестве. Больше так не делайте. Все вопросы решаются с помощью и при участии адвоката. Как маленькая, ей-богу! Это вам еще повезло, что Трофимцев адекват!
Стешу прямо подбросило на месте от такой характеристики незабвенного подполковника.
– Придурок ваш Трофимцев! Я ему говорю: паспорт, паспорт! А он вообще ничего слушать не хочет!
– Какой паспорт? – переспросил Малич. – Ты не говорила.
– Не до того было. У него паспорта́ … я когда удирала… – сбивчиво начала Стеша и тут же себя одернула, явно надевая маску уравновешенной зрелой женщины. – Черт. По порядку. Нас пригласили в Айя-Напу, на вечеринку какого-то журнала.
– «À propos»! – вставил Роман.
– Да! – снова смутилась она. И, словно оправдываясь, уточнила: – В общем, там мы напились… Перебрали. Оба. Потом поехали домой. Олег отправился в уборную, а я решила, что мне… лучше уйти. Пока он... отсутствовал, полезла в сейф за своими документами. И нашла два паспорта граждан Испании. Я очень спешила, мне хотелось исчезнуть из квартиры до того, как Панкратов явится, и в результате случайно перевернула кучу бумаг, вытряхнула на пол. А там… наши фотографии. Моя – точно как в загране. Его – не знаю. Только имена были не наши, а тоже испанские. Но я не разглядывала никаких реквизитов, ничего. Мне нужно было поскорее уйти.
– Слушайте… – медленно проговорил Андрей, когда она замолчала. – А тело так и не нашли?
– Нет, – мрачно ответил Арсен. – Да, наверное, уже и не найдут. Средиземное, мать его, море. Разве только прибьется. Он далеко от берега отошел.
– А если тела вообще нет. Нечему прибиваться.
– Признают погибшим, захоронят закрытый гроб. Или вообще кремируют. Родственники явно будут добиваться разрешения.
– Нет, вы не поняли, – мотнул головой Андрей. – Тела нет, потому что он – живой.
– Как это живой? – встрепенулся Роман. – Там яхту так разнесло, что даже не все обломки собрали! Арсен!
Коваль утвердительно кивнул.
– Да, там вряд ли кто мог бы уцелеть. Я мотался смотреть.
– Ну так это если быть на яхте, когда рвануло. А если свалить до взрыва…
Моджеевский, видимо, уловив мысль, вскочил из-за стола и подошел к окну, ухватившись за подоконник. Потом выругался. Потом затих. Наблюдавший за его метаниями Арсен все же счел нужным уточнить:
– То есть... вы полагаете, он готовил побег? Заранее?
– Не знаю, – пожал плечами Малич. – Но паспорт же зачем-то сделал.
– Маловероятно, – пробурчал Коваль, однако взгляд его, направленный на Андрея, имел весьма интересное выражение, означавшее, видимо: «А вы к нам в службу безопасности на полставки не хотите?»
– Я думаю, рассмотреть такую возможность надо, – прозвучало от окна. Моджеевский повернулся к присутствующим и проговорил:
– Стефания, вы имена-то хоть помните? Или есть хоть какой-то шанс, что вспомните?
– У меня профессиональная память. А у Олега плохая фантазия, – пожала Стеша плечами, пытаясь казаться спокойной, но возбуждение в ее взгляде сейчас говорило само за себя – даже малейшая вероятность того, что Панкратов жив, автоматически снимало с нее обвинения. Она чуть закусила щеку, чтобы успокоиться, и продолжила. – Я была Эстефани Эррера. Но, думаю, искать человека с таким именем нет смысла, да? Вряд ли этот паспорт теперь может где-то всплыть, я же здесь.
– Стеша, – призвал ее к порядку Андрей.
Улыбка, тронувшая ее губы, была мимолетной.
Чашку кофе Стефания отставила на стол. Руки прилежно сложила на коленях, как школярка. И продолжила:
– Алехандро – точно. Я еще удивилась, почему… Саша. Ну и очень избито. А фамилия… если честно, смешная. И подходящ… неважно. Дельгадо. Алехандро Дельгадо. Но что-то было еще в середине, только я не помню. Я постараюсь вспомнить, если это поможет.
– Уж постарайтесь, – кивнул Роман и повернулся к Арсену. – Как думаешь? Можно попробовать за это взяться?
– Взяться-то за что угодно можно. Только Алехандров по всяким Испаниям – выше крыши. Дельгадо – тем более. Вы уверены, что Панкратов в принципе мог такое отчебучить? Бред же! Зачем ему?
– Ему жена развод не давала, – подала Стефания голос. – А он почему-то не мог сам, очень переживал, что она его оберет. Я год слушала, как она его достала.
– И Гошка бабки требовал, – пробурчал Роман.
– Угу… и экономбезопасность ему тоже яйца неслабо придавила, – пробурчал Арсен.
– Идиот чертов! – в сердцах выдохнул Моджеевский и вернулся за стол. – Ну что? Чай? Кофе? Потанцуем? Если этот придурок правда где-то сидит в Испании – собственными руками придушу этого… Дельгада!
– Сиди уже, душегуб, – крякнул «папа» и хмыкнул: – Испания, наверное, слишком близко, если решил когти рвать.
– Откуда я знаю, что было в его голове!
– Если допустить, что наша версия верна, а до этого еще слишком далеко! – поспешил вернуть начальство с небес на землю Арсен Борисович. Но начальство возвращаться не спешило.
– А вы, Стефания Яновна, роковая прямо женщина! – вдруг расхохотался Ромка. – Раз Панкратов документы еще и вам оформил! От жены удрать к черту на рога, да еще таким диким образом. Великая сила любви!
– Удрал он, походу, ото всех, Рома, – констатировал Андрей. – И от жены, и от Георгия вашего, и от разных проверяющих органов. Вот даже интересно, сколько ж в итоге денег спёр.
– Если спёр, – снова вклинился Арсен.
– Счет на Кайманах был нетронут до сообщения о катастрофе, – не слушая его, продолжал развивать мысль Роман. – Но деньги на имя Адамовой перевели день в день. И, насколько я знаю Олега, он бы не стал с кем-то по доброте душевной делиться. Разве только с целью потом все равно их забрать. Удобно. Она даже не знала об этом счете, и если бы с него эти деньги сняли, то не знала бы и дальше. Но что-то в этой схеме хромает, и нам надо узнать, что именно.
– Хромает то, что меня просто подставили! – вскочила с места Стеша, окончательно потеряв над собой контроль. – И мне все равно кто. Олег или кто-то другой. Может, он нарочно это сделал, чтоб меня посадили за его же гибель. Отомстить решил!
– А может, не успел ничего изменить, когда процесс был уже запущен, – возразил Роман.
– Если бы процесс был уже запущен, то перевод был бы на Эстефани Эрреру! И если выйти на эту самую Эстефани – это все равно была бы я!
– Вы сможете разобраться с этой хромоногостью? – спросил Малич, глядя по очереди на Романа и его начбеза. – Потому как у ментов явно иная задача, если они даже слушать ничего не хотят.
– Можем, – решительно ответил Роман. – Это мы можем. Раз уж теперь это дело семейное.
В комнате повисло молчание. Очевидно, в этот самый момент каждый из участников собрания штаба обдумывал услышанное и намечал, что делать дальше. Поскольку у каждого в их компании, очевидно, были свои собственные функции. Первой вышла из оцепенения Стеша, до которой, кажется, едва ли не впервые начало доходить, что никто нападать не собирается. Даже начбез, задумчиво уставившийся на Романа. А если так, то...
– Раз уж это теперь дело семейное, Роман Романович, то мне бы хотелось дать интервью для СМИ. Я публичная личность, даже если в столице и на высоком уровне позабыли... но сейчас-то вспомнили.
– Хотите воспользоваться ситуацией, чтобы вернуть былую популярность? – хохотнул Арсен.
– Отнюдь, – резко обернулась она к нему. – Была бы рада распрощаться с ней, но ситуация сама вывела меня на первые полосы. Я хочу высказаться. Нигде же не прописано, что нельзя. Одному изданию. Эксклюзивно. Но такому, чтобы у меня не осталось шансов быть незамеченной.
Роман почесал подбородок, внимательно глядя на нее. Потом медленно кивнул:
– Решили бороться за репутацию?
– И это тоже, – согласилась Стеша и повернулась к Андрею: – За себя. Я решила бороться за себя. Тогда я промолчала, но сегодня это не только меня одной касается.
– Уверена, что справишься? – спросил он.
– Вряд ли мне будет труднее, чем тогда. Но позволить ему... им всем склонять мое имя и ничего не делать при этом – трусость. Особенно в свете происходящего. Я хочу закрыть эту страницу, Андрей.
– Я понимаю, – кивнул Малич. – Понимаю… Хорошо, если ты считаешь нужным это сделать. Я буду рядом.
Стефания улыбнулась ему несколько более бодро, чем на самом деле себя ощущала. Роман же задумчиво протянул:
– Ну, на самом деле... если вывернуть все вашими глазами и в ином свете... то вполне можно преодолеть общественное предубеждение, а это тоже что-то да значит. Одно дело, когда у всех на виду откровения Кульчицкого, Лилианны Панкратовой и ваших бывших коллег. И другое – когда вы сами выскажетесь от своего имени. Какое периодическое издание вы хотите?
– Шутите? Конечно, лучшее! – двинула бровью Адамова, ведущая актриса Солнечногорской муздрамы, театра имени Брехта и самая талантливая выпускница своего курса в театральном институте.
– «À propos» вам подойдет?
– А можно это устроить? Туда же не пробиться!
– Вряд ли Егор Андреевич мне откажет, – хмыкнул Роман.
– Это в честь которого была вечеринка? Ну... тогда... – Стефания снова покраснела. Оказывается, она умела очаровательно краснеть, несмотря на смуглость кожи. И это вовсе не было никакой игрой.
– Именно.
– Чего ни сделаешь ради семьи и ее доброго имени! – вдруг расплылся в улыбке Коваль. – Даже Лукина поднять на уши можно!
– Борисыч, харе хохмить, у тебя дерьмово получается!
Борисыч в ответ только ухмыльнулся и глянул на Стешу. Его своеобразный юмор она вряд ли оценила бы. Но ей, очевидно, было не до того. Села обратно в свое кресло и сосредоточенно взялась за его ручки, будто бы над чем-то еще раздумывая.
– Интересная вы, Стефания Яновна, девушка, – добавил Коваль. – Такие страсти вокруг кипят. Прямо любопытно, чем это все закончится.
– Нормально это все закончится, – отрезал Роман. – Как положено.
– Лично я такую кутерьму первый раз в жизни вижу.
– Ну так у меня и Панкратов первый раз в жизни... погиб.
– Простите, я вам больше не нужна? – выдала Стеша ни с того ни с сего, подняв глаза на мужчин.
– Ты чего? – обеспокоенно глянул на нее Андрей. – Все нормально? Что стряслось?
– Все хорошо, – улыбнулась она. – Но у меня от всего уже мозг взрывается. Пойду... воздуха глотну и припудрю носик.
– Вторая дверь налево, – спохватился и Роман, включив джентльмена. – Если что-нибудь понадобится – скажите Лене Михалне, она поможет.
– Спасибо, – улыбнулась Стефания и встала с… кресла. Прошла мимо мужчин, ни на кого из них не глядя, а в голове крутилось это дурацкое кресло, и она сама не понимала почему. До тех пор, пока не взялась за ручку. После этого обернулась и взглянула на Андрея, снова улыбаясь, теперь совершенно лучезарно.
– Креспо, – уверенно произнесла она. – Алехандро Креспо Дельгадо. Такое имя было в его паспорте.
– Мы это учтем, – приподнял бровь Роман. А после ее ухода посмотрел на Арсена и спокойно проговорил: – Ты считаешь, что искать этого чертова испанца – паранойя?
– Нет. Я не знаю, что в данном случае может выстрелить. То, что ни черта не сходится ни в одной из наших версий – факт. То, что побег Панкратова под левым именем – очень надуманный вариант развития событий – тоже факт. Но, может быть, именно потому он и кажется самым гладким – нет никакой информации, кроме воспоминаний Стефании Яновны об этих паспортах. Я понимаю, почему Трофимцев отказался принимать их во внимание. Звучит дико. Но если есть шанс, то будем шерстить.
– Шерсти. Все связи поднимай, любые доступные ресурсы я тебе обеспечу. Ваша задача, Андрей Никитич, – Роман повернулся к тестю, – прислушиваться к тому, что говорит Стефания. Вдруг еще что-то вспомнит. Пусть самое мелкое. Пусть что-то, чему она сама значения не придает. Любая зацепка.
– Да, Роман, обязательно, – кивнул Малич и проговорил то, что давно вертелось у него на задворках сознания среди всех этих разбирательств, покушений и испанских имен. – У меня просьба. Можно ментов слегка притормозить?
– Можно. Мы постараемся повлиять, чтобы ее вообще сейчас не трогали. Если не выйдет – погоняем адвоката, а тот спокойно потянет это дело столько, сколько будет нужно. Так что фору во времени мы себе обеспечим. На Стефанию сильно давили, как я понимаю?
– Не знаю, – хмуро ответил Андрей Никитич. – Она не говорит. Но… судя по ней, я не уверен, что там сильно церемонятся. Ром, я не говорю, что надо обходить закон. Но пусть докажут сначала…
– Да ясное дело. С пониманием, что такое презумпция невиновности, когда маячит очередная звездочка на погонах или должность, всегда проблемы, а тут еще и такой резонанс. Она действительно удобна всем в качестве заказчицы, – проворчал Моджеевский, а потом вдруг усмехнулся и откинулся на спинку кресла: – Но это даже дело чести – преуспеть там, где полиция лоханулась. Жаль, что ей пришлось пройти через общение с доблестными органами, но впредь – не придется, обещаю.
– А ты по-прежнему полезный в хозяйстве, – хмыкнул в ответ «папа».
Переоценить полезность господина Моджеевского в хозяйстве – сложно. Недооценивать – тоже не стоит. А вот не потеряться среди всего его хозяйства – несколько даже проблематично, особенно когда впервые оказываешься на пространстве целого этажа, почему-то называемого скромным словом «квартира». Ну, ей-богу, разве квартиры такими бывают?
Впрочем, Стефания Яновна в некотором смысле к подобным площадям была если не привычна, то уж во всяком случае, морально готова – все же актриса столичного театра имени Брехта, пусть и в прошлом.
«Вторая дверь налево», – повторила она про себя, оказавшись вне стен кабинета Романа Моджеевского и перевела дыхание. Откровенно говоря, хотелось хлебнуть воздуха. Да, она понимала, что трое мужчин, сейчас столь дотошно расспрашивавших ее, – хотели лишь помочь, но от этого было не легче. Нет, конечно, с Трофимцевым никто не сравнится, но ее бесил сам факт, что она должна что-то вспоминать и... защищаться. Потому что она ненормальная и потому что только с ней такое могло случиться.
А потом они сядут пить чай, как ни в чем не бывало. И все будут изображать, что ничего такого не происходит. Наверное, сцена в Айя-Напе вообще цветочки по сравнению с тем, во что она вляпалась на этот раз. И в чем Андрей уж точно не виноват.
Интересно. Интересно, Моджеевские его уже отговаривали от связи с неблагонадежной актрисой-истеричкой, которая по пьяни чуть не расцарапала его дочери лицо? А ведь, не будь всего ее прошлого, они могли сегодня просто знакомиться как обычная нормальная семья, в которую ее привел Малич-старший.
Стеша с удивлением обнаружила, что из ее груди вырвался звук, слегка похожий на всхлип. И стукнулась лбом о дверь – ту самую. Слева вторую. Куда отправил ее Роман Романович. Дверь скрипнула, открываясь. И за дверью оказалась вовсе не уборная.
Детская. Детская кроватка, нежно-лиловый балдахин. Потолок со звездами. Склонившаяся к ребенку Женя, что-то нежно ворковавшая, но теперь обернувшаяся к застывшей истуканом на пороге Стефании, не способной сейчас отвести взгляда от трогательной сцены, которую ей самой так и не довелось прожить.
– Извините, я не хотела мешать, – наконец выдавила она из себя.
– Вы не мешаете, – быстро отозвалась Женя и улыбнулась. – Вы что-то искали или… У нас тут заблудиться можно, я знаю.
– Я... Я нет... я пыталась в-выдохнуть. Там душно, – Стеша растерянно махнула за спину, говоря то ли о покинутом ею кабинете, то ли в целом об этом моджеевском этаже. – Я не нарочно вломилась.
