Текст книги "The Мечты. Бес и ребро (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Не намекаю, а прямым текстом говорю, баб Тонь! Сутенер наш Никитич. Он им хату – они ему проценты. Может, даже клиентов подгоняет... он же теперь совсем в других кругах вращается, доступ к верхушке имеет через зятька. Вот и протежирует... предприимчивый тип!

У Кларки даже челюсть упала в район ее необъятной груди. Она некоторое время молча моргала, а потом все же собралась с духом и выдала сакраментальное:

– Да ну!

– Ну да! Эй, бабы! Ну вы чё? Совсем наивные, чё ли?! – взвилась Надежда под двумя недоверчивыми взглядами. – Вы посмотрите, в каком мире живем! Вы ж этих... интердевочек уже неделю наблюдаете, а у них такая жизнь активная. А поселил их кто? Ну мозгами-то пораскиньте!

– Ну… еще для себя, – пробухтела себе под нос Буханова, – но чтобы так… Они уже сколько эту квартиру за Светку сдают.

– Да лет десять, не меньше, – совсем ошалело пробормотала в ответ Антонина Васильевна. – Прошлый мальчик прямо хороший был... А тут... вот же бес в ребро, а!

– Ну да, – протянула Кларка, – а нам теперь живи рядом с этими.

– Скоро про наш Гунинский дом так и будут говорить: Гунинский бордель! И я не удивлюсь, если завтра окажется, что нас давным-давно со всеми потрохами выкупил Жекин миллионер, чтобы всех выселить и открыть тут... казино! – вынесла вердикт Надежда.

Под это обличающее утверждение Чернышевой в калитку вошел один из виновников сыр-бора, устроенного активистками двора дома семь по улице Молодежной.

– Добрый вечер! – бодро поприветствовал соседок Андрей Никитич с намерением без заминок пройти мимо.

– Да какой же он добрый! – воздевая руки к небу, отчаянно возопила Антонина Васильевна, пугая своим ором безмятежно жующих кошек, прохожих на улице и даже Кларку с Надькой, подпрыгнувших от неожиданности. – Ты что же, Андрей Никитич, ополоумел совсем, а?! Ты что творишь, дурья твоя башка! Тебя крайним выставят и тебя же за твои дела посадят!

Малич вынужденно притормозил рядом с троицей возмущенных соседок и уточнил:

– Это вы сейчас о чем, бабТонь?

– Да про притон твой, Никитич! – взвизгнула Чернышева, быстро сориентировавшись, что почему бы и не замириться с противоборствующей коалицией за счет соседа. – Который ты в первой квартире держишь!

– Вы что, дамы, криминальных сериалов пересмотрели? – крякнул Андрей Никитич, оглядывая каждую из женщин по очереди. – Какой притон? Вы в своем уме?

– Да как ты своими глазами бесстыжими еще на нас смотришь? – наступала на него, выскочив из сарая мадам Пищик. – У тебя ж у самого дочки! Ты что делаешь? Ты про Юльку подумал? Или ее тоже того? В притон свой готовишь? Сожрали тебя капиталисты и не подавились!

– Антонина Васильевна! – рявкнул Малич. – Вы сначала думайте, потом говорите. Совсем помешались на своих капиталистах. Еще раз повторяю. Какой притон? Там учительница живет. С чего вы вообще это выдумали?

– Ах учительница! – колыхнула могучей грудью Буханова. – Знаем мы таких учительниц! И многому она тебя научила?

– Да меня как-то уже не надо ничему учить, – снова беря себя в руки, отозвался Малич. – Что вам опять не так? Чего революцию очередную устраиваете?

От таких заявок главная революционерка Гунинского особняка влезла на тачанку:

– Ты давай не отнекивайся! Все мы про тебя и твои делишки знаем! И сворачивай свою деятельность, покуда я заявление не написала куда надо!

– Пишите, – махнул рукой Андрей Никитич, – если хотите выставить себя на посмешище.

– Не, ну совсем страх потерял! – устремилась вслед за бабой Тоней Надька. – Думает, раз родственником влиятельным обзавелся, так на него управы нет! Притащил в чужую хату двух шалав – и все шито-крыто! Никто и не заметил!

– Каких шалав? Каких двух? – снова начал закипать Малич. – Надежда, ты ж всегда была на других баррикадах. Что у вас стряслось, объяснит кто-то по-человечески?

– Я всегда за справедливость была!

– Мы говорим про этих двух баб! – вмешалась Клара. – Которая раньше и которая позже! Мужики к ним шляются, бухают по-черному, бабе Тоне хамят. И если ты с этой второй лизался, это еще не значит, что мы позволим, чтобы такое в нашем доме творилось!

– А еще говорят, что с ума по одиночке сходят, – вздохнул Андрей Никитич, нифига не поняв из пылкой речи Бухановой и намереваясь все же уйти домой.

– Макаровна! Ну ты-то тоже видала! – заорала Надька, приметив, как мимо них, ничем не заинтересованная, проплывает историчка Анна Макаровна, как обычно себе на уме. – Мы с тобой же вчера тут на этом самом месте торчали, когда эта девка, которая своей машиной мне палисадник подмяла, вся напомаженная куда-то уехала, а! Не иначе как по клиентам!

– Какая еще девка? – остановилась Анна Макаровна, оглянув всю честную компанию. – Это ты про Стефанию Яновну, что ли?

– Про кого? – оторопело переспросил Малич, шальным взглядом уставившись на очередную участницу цирка, творящегося на его глазах.

– Ну как про кого? – пожала плечами Анна Макаровна, женщина с высшим образованием, дочерью-археологом и неизбывной любовью к театру. – Про постоялицу вашу. Стефанию Яновну Адамову. Актрису нашей муздрамы. Я когда ее увидела в собственном дворе, так удивилась, все спросить хотела, как она к нам попала, откуда такая удача. Я же спектакли с ней все пересмотрела и не по одному разу, Андрей Никитич. Еще по театру Брехта ее помню – меня дочка водила, когда я к ней ездила. Адамова тогда, правда, совсем молоденькая была, но так блистала, так блистала! У меня и автограф есть...

Не дослушав окончания этой тирады, Малич ринулся в подъезд и яростно вдавил кнопку звонка квартиры, ставшей предметом дворового скандала. Все, что он слышал, было сосредоточено за чертовой дверью, и вызывало лишь желание ее снести.

Шаги. Негромкие, торопливые. Стешины.

Щелчок замка – он почти ощущал, как холодного металла коснулись ее пальцы.

Скрип петель.

И одновременно с этим низкий голос:

– Клуша, ты что-то забыла?

И глаза в глаза. Он и она. Двое. В одно мгновение.

И Стеша рванула на себя ручку в отчаянной попытке немедленно запереться.

– Даже не думай! – Андрей перехватил дверь и дернул на себя, распахнув полностью. Разглядывал ее жадным взглядом, в котором были ревность, любовь, страх, беспокойство, все то, чем он был наполнен дни без нее, но удерживал себя на месте, вцепившись в дерево до побелевших костяшек. Мышцы на шее напряглись. Он сглотнул и наконец глухо выдохнул: – Погостила? Домой пошли!

– Как ты меня нашел?! – в противовес его негромкому голосу вскрикнула Стефания.

– Сейчас неважно, – он ухватил ее за руку и выволок в подъезд, который следом огласился звуком захлопнувшейся двери. – Пошли!

И шустро сбежал по ступенькам, крепко удерживая ее ладонь в своей. Она вырывалась. Она так вырывалась, что ей казалось, точно вывихнет собственное плечо жалкими попытками сбежать.

– Пусти! – потребовала Стеша, когда они оказались во дворе, а на них, раскрыв рты, смотрели так и не разошедшиеся бабы, включая даже Анну Макаровну, но ни ему, ни ей не было до них дела.

– Пусти, говорю! Андрей! Оставь меня в покое!

– И не подумаю, – бросил он, не оборачиваясь и продолжая уверенно тащить ее сначала по крыльцу, а потом по лестничным пролетам. Главное – добраться до квартиры. И пусть потом делает, что хочет!

– Перестань! Не имеешь права! Да куда ты меня тянешь, а?!

Оказавшись, наконец, на своем этаже, он обернулся к ней и снова оглядел ее всю – испуганную, взъерошенную, как птичка, попавшая под шквальный ветер. И все-таки невозможно красивую – в мягких спортивных брючках пудрового цвета и светлой футболке. И еще в тапочках. Комнатных тапочках совсем не из ее оперы. Щелкнул замок, Малич втолкнул ее в квартиру и сказал:

– Домой.

– Домой? – прошипела она, отскочив от него.

Андрей отпустил ее и привалился спиной к двери. С улыбкой разглядывал ее посреди своей собственной прихожей. Зрелище было непривычным и презабавным. И от этого улыбка его становилась все шире.

А ей хотелось вцепиться в его физиономию и стереть это дурацкое выражение лица, чтобы он немедленно прекратил так на нее смотреть, что сердце подпрыгивает к горлу и стучит все сильнее, заставляя ее на ряду с лютой яростью чувствовать облегчение – наконец-то! Наконец-то!

– Ты какого черта творишь? – заорала она, понимая, что еще немного, и точно начнет молотить по нему кулаками. – Ты нафига меня сюда притащил? Тебе приключений мало? Решил еще добавить?! Чья это квартира?!

– Моя, – негромко ответил он, словно боялся спугнуть. – В этой квартире живу я. И мои дочки. Но Женька недавно переехала. Еще у нас есть Юлька, она учится в универе. Стрекоза та еще! Они тебе понравятся. И ты им понравишься.

– О! Так ты у нас многодетный отец! А твой третий, от бабы Моджеевского, надо полагать, живет с так называемым счастливым папашей, и потому тоже не здесь? – отчеканила ледяным голосом Стефания.

Он завис на мгновение. Смотрел на нее и думал, что не иначе над двором что-то распылили. Что особенным образом влияет на женский ум. Балаган, устроенный соседками получасом ранее, подтверждал это умозаключение.

– Это ты сейчас что пытаешься мне сказать? – уточнил Андрей и все же отлепился от двери, сделав шаг к Стеше.

– То! – вспылила она, сложив руки на груди, будто бы отгородившись от него и от всего мира. – Это твое дело, с кем ты спишь, и мы друг другу ничего не обещали! Но, твою мать, Андрей! Женщина хозяина города? Ты серьезно? Если он узнает, он же тебя в порошок сотрет и добавит секретным ингредиентом в цемент, который закупает для своих строек! И я не уверена, что это пойдет на пользу солнечногорским жилищным фондам!

Ответом на заботу, проявленную таким нетривиальным способом, стал его громкий и веселый смех. До слез. Стефания, глядя на него, тоже чувствовала активную работу предательских слезных желез, а это ее совершенно не устраивало – еще реветь при нем! Да она вообще никогда не ревет!

И потому, чувствуя, что не справляется с собой, ломанулась к двери, рассчитывая пройти мимо Андрея на выход. Пусть ржет тут дальше, раз ему смешно. Но без нее. Что, конечно же, не входило в его планы. Он, конечно же, ее перехватил. И конечно же, притянул к себе. А отсмеявшись, весело сказал:

– Я большего бреда в жизни не слышал. Ты откуда это взяла?

– Откуда? Откуда?! Да я своими глазами вас видела! На набережной! С коляской, с ребенком... ни дать, ни взять – благородное молодое семейство, если не знать, с кем она живет! Или будешь отрицать?! Да ты тогда так торопился к ним из своей чертовой Праги, что забыл мне позвонить!

Он заглянул в ее сердитое лицо, вмиг став серьезным.

– Было бы глупо отрицать, что я торопился и к ним, – сказал он, поймав взгляд ее почти черных сейчас глаз, – потому что они моя семья. Евгения Андреевна Малич, та самая баба хозяина города, моя старшая дочь. А их ребенок – моя внучка. Когда я прилетел, у меня сел телефон. В аэропорту меня встречала Юлька, а дома – уже Моджеевские. Черт, Стеша!

– Не ври мне! – возмутилась она. – Не смей мне врать! Видела я ее вблизи! Ей не двадцать и даже не двадцать пять! Или ты ее в двенадцать лет забабахал?

– В семнадцать… – ошалело брякнул Андрей.

– Ч-что?

– Я не вру, – проговорил он негромко, склонившись к ней. Глаза его сверкнули, он провел кончиками пальцев по Стешиной щеке в нежной ласке и прижался к ее губам поцелуем. Истосковавшись по ней, он совсем не думал, что лишает ее воздуха и до боли сжимает в своих объятиях. Чувствовать наконец ее рядом с собой, ощущать ее кожу под своими ладонями – только это стучало в висках и всем теле. И вечность спустя, когда разомкнул их поцелуй, Андрей сурово велел: – Никогда больше так не делай, поняла?

Да что ж тут непонятного, когда подкашиваются ноги и когда так боишься упасть, что до побелевших костяшек цепляешься за его футболку? И в голове, помимо монотонного бумканья, от которого непонятно куда деваться, жужжит и вибрирует страх, что он сейчас ее отпустит из своих рук, а ей этого вовсе не хочется.

Она медленно кивнула, откладывая в себе осознание услышанного только что, а потом все же прошептала:

– Сколько тебе лет?

– Много!

– Много... – тупо повторила Стеша, цепким взглядом словно бы ощупывая его лицо. И картина его образа в ее голове приобретала новые оттенки и глубину, которых не было раньше. Оказывается, все, что раньше – было поверхностно, не имело четких контуров, не отражало всего, а сейчас... нет, новых морщин у него не появилось, волосы белее не стали, взгляд все еще был светлым и острым, и он по-прежнему выглядел лучше многих мужчин... даже ее возраста. Но Стеша вдруг четко осознала эту его величину – много. Очень много.

Много так, что она сама легко могла быть его дочерью. Простая математика. Семнадцать плюс... тридцать пять? Тридцать шесть? Целая жизнь? Он же правда шестой десяток разменял, господи...

Стефания побледнела так, что даже природная смуглость не скрадывала, и хрипло, тихо сказала:

– Только со мной такое могло произойти... влюбиться в сапожника пенсионного возраста... ты же точно сапожник, да?

– Ты бы предпочла, чтобы я был космонавтом?

– Нет... не знаю... я... – она замолчала, а потом осторожно, будто боясь навернуться на какой-то ухабине, проговорила: – Значит, ты живешь здесь, у тебя есть две дочки и внучка... Хорошо... а жена? Жена где? Я знаю, что это бестактно, но... ты же понимаешь, почему я спрашиваю?

– Она умерла, – сказал Андрей, прижавшись щекой к ее лохматой макушке, – очень много лет назад. Юлька совсем мелкая была. И я… я никогда не думал, что кто-то сможет… кто-то будет значить для меня так же много. А теперь появилась ты. И, наверное, я даже готов приплатить тому идиоту на мерсе, который толкнул твоего клопа, – рассмеялся он.

В отличие от него, она не смеялась. Уткнувшись лицом в его грудь, она вдыхала теплый воздух вокруг него и слушала его смех. И стук сердца, которое сейчас было совсем близко – ближе некуда. Руки ее сами обвились вокруг его шеи, и она вжалась в его тело еще сильнее, а потом невпопад прошептала:

– У меня ничего с Олегом не было тогда. Ни с кем... с тех пор, как мы... как у нас... Он просто переночевал и все. И я ушла на следующий день.

– То есть морду ему бить не придется?

– Андрей...

– Что?

– Прости...

Он снова улыбнулся.

– Я понимал, что ты обиделась. Все так по-дурацки вышло. Я в поезде задрых, пока телефон заряжался. Потом Женька со своими. Я еле от ужина отбился. Все скопом… Но что ты из меня додумаешься Казанову сделать... Это сильно, Стеш.

– А я слепая? Думаешь, не замечаю, как на тебя смотрят?

– Детский сад!

– Тебе лучше знать, – парировала она и совсем скисла. – Ты-то имел представление, с кем связываешься. И да, мне стыдно. Я твоей дочери недавно в Айя-Напе такого наговорила – лучше сразу под землю провалиться...

– Кому? Женьке?

– Угу... но половину не помню – напилась.

– Ясно, – кивнул Малич. – Значит, будем разбираться постепенно. Ты как у Маргариты оказалась?

– Ритка жена моего брата. Она в вашем доме, получается, квартиру снимает. Откуда ж мне было знать, что это твой дом?

– Не-е-е, дом не мой, – он мотнул головой, возвращаясь в реальность. Разулся и, не отпуская Стешиной руки, повел ее по коридору. Сообщая по дороге малоинтересную информацию самым серьезным тоном:

– У нас тут двенадцать квартир. В которой родственница твоя живет – Женькиной одноклассницы. Только она давно во Франции. Квартирой Женька занималась, теперь на меня сбагрила. А мужик, который сначала приходил, и есть твой брат?

– Ага, Марик, у них тоже двое детей, – зачем-то сообщила Стеша, дескать и у нас все прилично. Оглядывалась по сторонам. Думала. Не о том, что говорит. А о том, какое же село этот дурацкий  городок, где через одного – знакомые или родственники. И еще о том, что тогда сказал придурок Марк. Прикольный дед. Не в маразме. С юмором.

– Угу, – кивнул Андрей и остановился. Как оказалось, посреди своей комнаты. – Вещи потом заберем.

– Куда заберем?

– А есть варианты?

– Ты серьезно?

– Таким не шутят, – прошептал он и снова стал ее целовать, теперь нежно и медленно, глубоко вдыхая ее запах и до самого конца осознавая то, о чем думал сам и что озвучил Стефании. Теперь у него появилась она. Она есть и она будет. Всегда с ним и всегда его. – Ты – лучшее, что со мной случилось за много лет.

И в его словах она находила зеркальное отражение своим собственным мыслям. Она ведь не мечтала. И не хотела. И думала, что уже никогда ничего с ней не случится – даже боялась того, закрываясь ото всех, прячась за своими ролями. Ну какая из нее Бланш? Разве только та, которая однажды в жизни нашла тепло и ответную ласку, тянувшиеся к ней.

Впрочем, вскоре и этого не стало. Остались они вдвоем и были короткие вспышки, в которые она осознавала себя в его руках. И внутри нее рождалось что-то новое, что-то такое, от чего она чувствовала себя и свободной, и легкой. И понимала: все, что он говорит, – правда. Она действительно лучшее, что с ним случилось. А он – лучшее, что случилось с ней.

– Я люблю тебя, – мягко прошептала Стеша, когда ощутила спиной поверхность кровати и на мгновение размежила веки, чтобы утонуть в его взгляде. Глаза у него и правда были... потрясающие.

– И я тебя люблю, – проговорил он ей в губы, чувствуя, как его переполняет счастье. И еще он точно знал, что сделает все, чтобы она была такой же счастливой.

Олег Станиславович двинулся наугад

* * *

В доме было тихо. Слышались лишь негромкие разговоры кухарки с домработницей, но эти всегда трепались на кухне, когда хозяева отсутствовали у семейного очага. А те сейчас у семейного очага являли себя так редко, что и говорить не о чем. Олег Станиславович двинулся наугад в гостиную, не зная, застанет ли там жену. И слабо понимал, зачем вообще это делает. Не иначе от изрядных порций алкоголя, принятых на грудь.

Это лето было определенно худшим в жизни банкира Панкратова. Со всех сторон его обложили, со всех сторон щемили так, что иногда он просыпался посреди ночи, едва ли не вскрикивая от напряжения, не отпускавшего даже во сне. И сбросить это чертово напряжение простым и всем понятным дедовским способом удавалось лишь от случая к случаю – девочек вокруг было много, но это же не постоянная любовница, которая знала все его привычки и предпочтения и к телу которой он имел абсолютный доступ. Ну... имел – именно в прошедшем времени. Сейчас-то думать об этом Олег себе не позволял. И без того мозг перегружен. Не захотела – черт с ней. Ей же хуже.

Панкратов ступал по коридору собственного коттеджа и убеждал себя, что его идея не такая уж и плохая. Все-таки двадцать лет вместе... И Лилька же терпела.

Он вошел в гостиную, внося перед собой здоровенный веник белоснежных роз, почти как те, что были в ее свадебном букете, и полагал, что выглядит на редкость сентиментальным, хотя это ему не свойственно. И Лиля об этом знает.

– Лиль! – пробубнил Панкратов, поднимая голову над цветами.

Почти таким же движением Лилианна подняла голову от журнала, который уныло просматривала уже часа полтора, и в тон ему пробубнила:

– У?

А потом все же ее идеальные брови, модной в этом сезоне формы, взмыли вверх в явном выражении удивления.

– Ну... Привет, Лилька, – решил поздороваться ее типа благоверный.

– Это что? – кивнула она на букетище в его руках.

– Это? – Панкратов тоже глянул на розочки и, потоптавшись на месте, сообщил: – Эт тебе! – и вытянул прямо перед собой свой гигантский веник.

Жена внимательно осмотрела сие явление и подозрительно спросила:

– С какого вдруг перепугу? Ты мне цветов лет десять не тягал.

– Ну, а по-твоему, я тебе уже не могу, что ли?

– Да я уж давно не знаю, что ты можешь. Если вообще можешь.

– Вот всё-таки не любишь ты меня, Лилька, – расхохотался Панкратов, – я со всей душой, а ты передёргиваешь. А я ж, придурок, в тебя когда-то за твой язык и втюрился.

– Когда-то… – протянула Лилианна. – Когда-то все было по-другому. Колись уже, что надо? Не просто ж так ты этот веник приволок.

Вот можно подумать, ему только что-то и надо. А то, что он бескорыстно тут распинается, так в это никто и не поверит. Даже собственная жена, с которой жизнь прожил и ребенка воспитал. Ребенок, конечно, воспитался как смог, но они же пытались...

– Решил попробовать дать нам ещё один шанс, – угрюмо провозгласил Олег Станиславович. Ну правда. Не говорить же, что Стешка больше не даёт?

Лилианна аж хрюкнула от его заявления.

– Ты – мне? – постаралась она внести ясность.

– Я – нам! Если б тебе, я б не с цветами пришел, а со списком требований.

– И как ты себе это представляешь? – Лилианна отбросила в сторону свой журнал и, переплетя в замок крупноватые, но удивительным образом изящные пальцы, откинулась на спинку кресла в стиле какого-то там Бонапарта.

– Ну к примеру, мы могли бы возобновить традицию собираться за одним столом и спать в одной спальне, м-м?

– А в ресторан слабо?

– Это значит – да?

– А что эта твоя?.. – не сдавалась Лилианна.

– Ликвидировал! – решительно сообщил Олег Станиславович. – Я чёт подумал... у нас же много хорошего было раньше, да?

Она некоторое время очень внимательно разглядывала собственного мужа, словно взвешивала все «за» и «против». И в конце концов спросила:

– Совсем ликвидировал?

– В пентхаусе она больше не живет. Я думаю, мы там Ульку поселим.

Лилианна снова недолго помолчала, обдумывая услышанное и не иначе взвешивая все «за» и «против».

– Ну хорошо, – согласилась наконец госпожа Панкратова, и тон ее голоса стал мягче. – Давай попробуем сначала.

И каждый из них вкладывал свое в это самое «сначала», едва ли задумываясь над тем, что оно значит для другого. Правда ли второй шанс? Действительно ли надежду вернуть хорошее? Или окончательную точку, после которой за спиной останется что-то светлое?

Но в ресторан они пошли. Самый модный на побережье с заморским названием «Соль мёньер», где вращались все шишки Солнечногорска и близлежащих городов. Да таких, как Панкратовы, куда ни плюнь – в знакомую рожу попадешь. Словом, всех перевидали. Сидели по центру, как на ладони, на всеобщем обозрении. Олег Станиславович потребовал зажечь свечи и даже заказал любимую песню жены у ресторанной певички. Лилианна на это мило улыбалась и сдержанно ужинала. Исподволь наблюдала за мужем. Панкратов пошел в разгуляй, не зная ни в чем меры.

А потому вторая часть его плана – спать в одной постели – завершилась тем, что до самого главного он так и не дошел. Заснул, едва прислонив голову к подушке. А Лилька, глядя на знакомую всю жизнь тушу, после некоторых раздумий осторожно легла рядом, на самый краешек кровати, и всю ночь слушала его пьяный храп, думая над тем, что он там вещал про отпуск, про яхту и про «увезу на край земли».