Текст книги "The Мечты. Бес и ребро (СИ)"

Автор книги: Марина Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Лилианна Людовиковна – человек большой души! Ей для ближнего ничего не жалко, – «Включая собственного мужа».

– Тем не менее, скандал, в который вы втягиваете и театр, и наших спонсоров – крайне нежелателен. Понимаете?

– Очень понимаю, – снова деловито кивнула она. – Каким числом заявление д-датировать?

– Что?

– Ну заявление… которое по соглашению сторон. Каким числом? Я так понимаю, смысла отрабатывать две недели мне нет? Раз уж в п-премьере я в любом случае не участвую, то чего тянуть кота за хвост?

Юхимович даже со стула вскочил и засуетился, подсовывая ей бумагу. Вторую за этот день. Только, в отличие от протокола, который нужно было просто подписать, здесь еще и текст сочини. Пальцы ее подрагивали, пока она катала шапку. А на слове «Заявление» – неожиданно успокоилась. Впрочем, и сама хорошо сознавала, что позднее это мнимое спокойствие снесет ураганом эмоций, которые сейчас исчезли все до единой. Ну какая разница, если ее вымарывают отовсюду?

– Уволить… давайте с послезавтрашнего дня. Чтобы бухгалтерия успела выплату произвести, да? – хлопотал Юхимович, наблюдая за ней. – А дату сегодняшнюю внизу. Ага…

Стеша кивала и продолжала писать. Не так много строчек, а будто выпотрошили все нутро.

– В отдел кадров нести? – весело спросила она.

– Да я сам, Стефания Яновна.

– Замечательно! – обрадовалась Адамова, внимательно глядя на исписанный лист. Потом рассмеялась и прижала его к губам, оставляя отпечаток красной губной помады. Хоть не зря красилась. – Привет Хомченко!

С этими словами она поднялась со стула и уверенной походкой прошествовала к выходу из чертова директорского кабинета, пройдя очередную веху. Тогда она думала, что пройдя.

Дальше Стеша шагала в прежнем темпе, будто заданный алгоритм движений все ещё продолжал действовать. От бедра. Чеканным шагом. Только вперед.

Чтобы остановиться посреди лестницы с отчаянной мыслью: что делать дальше? Вот что делать?

Когда ее поперли из Брехтовки, она думала, что жизнь кончена.

А сейчас о чем думать? О зоне? Где-то она однажды читала, что если, например, забеременеть, то могут скостить срок. И определить куда-то, где легче сидеть. Мотать... как там правильно.

Интересно, где ей это попадалось. В какой-то книжке, наверное. Где же ещё-то?

И ведь бред в голову лезет вместо действительно важного. Почему вечно какой-то бред?

Почему всегда с ней?!

Чем она это все заслужила?!

Стефания крепко зажмурилась, выдавливая из себя сковавшее ее напряжение, потом услышала посторонний звук. Там. Внизу. На лестнице. У костюмерной, расположенной аккурат возле ее гримёрки, скрипнула дверь. Точно. Надо забрать вещи. Пока никого нет, пока тихо, пока никто ее тут не увидел.

Почти кубарем она слетела с лестницы ещё на один пролет. И уже там, внизу, наткнулась на Ефимовну, внимательно наблюдавшую за ней.

И даже ойкнула от неожиданности. А потом выдохнула положенное при случае:

– Доброе утро!

Потому что, мать его, все ещё утро!

– Привет, привет, – проговорила Махалина и ухмыльнулась. – Ну что, допрыгалась, звезда?

На какую-то долю секунды и здесь Стеша позволила себе непонимание. Но, собственно, что понимать-то? Ведь именно поэтому она не хотела сейчас никого видеть. Ни из коллег, ни из близких. Слухи.

Чёртовы слухи, определявшие всю ее жизнь.

– Скорее дотанцевалась, Светлана Ефимовна, – бесстрастно произнесла она.

Та слегка прищурилась в ответ и снова хмыкнула:

– А потому что места своего не знаешь.

– Вы решили меня облагодетельствовать напоследок и раскрыть глаза?

– Да горбатого могила исправит, – отмахнулась Светка. – Вот просто интересно. Ты за что банкира своего грохнула?

– Ясное дело – ради денег! А то вы не знаете? Все же уже знают!

– И Андрей знает? – рубанула Махалина не хуже Трофимцева. Больно. Под дых.

С Ефимовной Андрей был знаком. В голове короткой вспышкой мелькнула костюмерная в городе корабелов... и он на пороге той костюмерной. Платье Пат смотрел, наверное, по старой дружбе. Солнечногорск маленький – немудрено.

Все эти мысли пронеслись в одно мгновение. И не вызывали ничего. Тогда был самый счастливый день, а она уже ничего не чувствует. Только больно, очень-очень больно.

– Что вы! – махнула рукой Стеша, словно бы отгоняя от себя эту боль. – Андрей святой! К чему ему такая грязь!

– Вот и отстань от него! А то, понимаешь, влезла!

– Куда влезла?

– Куда тебя не приглашали. И где ты лишняя!

– Я не п-понимаю, о чем вы.

Она действительно не понимала. Догадывалась, но не понимала.

– К Андрею влезла, – прошипела Светка. – Мужики, понятно, падкие на таких, как ты. Тебе-то от него что? Не банкир поди. А теперь и подавно… Топай на свою зону. А его оставь для нормальной бабы.

– Это для вас, да?

– У-у-у! А ты не в курсе?

Теперь в курсе. Но разве же это что-то меняет? Да и для кого меняет?

Должно быть, для Ефимовны. Стеша на нее посмотрела потеряно и одновременно как-то очень внимательно.

Будто бы впервые видела.

Симпатичная, молодящаяся. На порядок старше ее самой, но, наверное, подходящая Андрею по возрасту. Про такую скажут «сошелся с приличной женщиной», а не «на старости лет черт попутал». Но бога ради, кто тот идиот, который назовет Андрея старым?!

Сама Стефания его таковым почему-то так и не научилась считать. В конце концов, у нее очень сложные гены и слишком хороший вкус.

– То есть, я его у вас отбила, Светлана Ефимовна? – приподняв домиком брови, уточнила Стеша.

– Скажешь тоже! – хмыкнула Махалина. – Отбила. Надолго тебя хватило? Лучше бы уж в фонтанах купалась. Этим бы ты его точно не удивила.

– Да он пока и не ушел, – вдруг рассмеялась она. – М-может быть, станет мне ещё передачи носить. Кто-то же должен.

– Безопасней передачи носить, чем однажды на завтрак мышьяку отведать.

Если бы Стефания была менее хорошей актрисой, то сейчас ее перекосило бы. Но костюмерше она такого удовольствия доставить не могла. Включилась Дейзи со смехом-колокольчиком. Не Бланш – и то хорошо.

Хотя именно как Бланш Стеша себя и ощущала. Будто бы роль, которую не сыграла и не сыграет, и она сама – слились в единого человека.

– Не! С Андрюшей у меня по любви. Это с Олежиком было ради денег! – булькнула Адамова, после чего развернулась обратно к двери в гримерку, да замерла на месте. Два глубоких вдоха и вопрос, который зудел под ребрами: – Светлана Ефимовна, вот вы сказали, что мужчины падкие на таких, как я. А какая я? Что во мне, что падкие?

– Куража в тебе много, – пренебрежительно хмыкнула Махалина. – А мужики любят активные игры. Ну и игрушки чтобы соответствовали. Потрахаться-то с тобой весело, а вот дочкам показать – стыдно.

– А вас п-показывал?

– Я ж – не ты.

– Как несправедливо и жаль, что от таких, как вы, уходят к таким, как я, – важно заметила Стеша и, развернувшись, продолжила спуск по лестнице. В конце концов, нет в той гримерке ничего такого, за чем стоило бы заходить. А вот встретить кого-нибудь еще, задержавшись, вполне возможно, хотя именно этого ей и не хотелось. К черту.

Она шла, выпрямив плечи, пока еще могла оставаться в поле зрения Махалиной, потом же ухватилась за перила и помчалась вниз, участив стук каблуков по ступенькам, пока не добежала донизу, где раздавались чьи-то голоса. Из немногочисленного персонала, оставленного на лето в небольшом количестве. Если прошмыгнуть в боковую дверь, то можно успеть раньше них на выход, и тогда они не пересекутся.

В доносившемся до Стеши разговоре то и дело мелькала ее фамилия. На все лады. Не желая вслушиваться, она, как ненормальная, зажала уши ладонями и рванула от лестницы за угол узкого коридора, успев буквально за несколько секунд до уборщиц. Еще одна дверь. И по широко раскрытым глазам полоснул солнечный летний свет.

Каким-то диким у нее выходило лето.

Оно началось с фиалок, приколотых к шляпке, и Андрея на разбитой ею Тойоте. И заканчивалось подсолнухами в его кухне и разбитой… в очередной раз разбитой мечтой, которая только-только ожила, потихоньку начиная искриться, как искрится хрусталь под солнцем. Переливаться всеми цветами, возвращая веру в чудо. И в доброту. И в любовь. И в нежность. А теперь вот все это вдребезги. Уже окончательно.

Ни доброты, ни любви, ни нежности. Ничего.

Жизнь ее поимела.

Стеша очнулась на набережной, стоя возле узкого пирса, уходящего далеко в море, будто бы он рассекал его пополам. Достала из сумочки очки – в пол-лица, закрывающие ее настолько, что мир едва ли мог бы разглядеть, что от нее почти ничего не осталось. Да миру этого и не нужно. Особенность мира в том, что все воспринимаемо им целиком, в общем. Частности никого не интересуют, а она сама – дурацкая погрешность. Волна, разлетающаяся в брызги, ударяясь о волнолом.

И ведь никогда не любила море.

Она резко развернулась и пошла прочь, по-прежнему понимая, что за руль ей нельзя.

Пересекла пешеходную часть, дошла до проезжей. Остановилась у зебры, ожидая, пока ее пропустят. Справа – девушка с мелким щенком, лающим на все лады. Слева – пацаненок лет десяти с самокатом. Если бы она родила в двадцать пять, сейчас ее ребенок был бы таким же взрослым. И, может быть, у него бы тоже был самокат.

На той стороне дороги – магазинчик. С одной стороны – табачный, с другой – газетный. Почему-то отстраненно вспомнилось, что не курила уже бесконечно давно и даже не тянуло. Бросила, когда лечилась, и тогда оказалось легко, наверное, в силу того, что почти все время спала. А когда прошла курс – выяснилось, что сигарет в доме нет, и решила – значит, и к черту.

Интересно, каково это, когда снова. Захочется ли продолжить? Или будет противно?

Когда ступила на зебру и шла по асфальту, пересекая улицу, ставила себе очередную краткосрочную цель, как в театре, когда хотела проскочить мимо посторонних на выход. Сейчас целью была покупка пачки сигарет и зажигалки.

Бордюр. Два шага. Киоск. Два слова.

И пока ждала, что ей вручат запрашиваемые сигареты, повернула голову в сторону газет и журналов, чтобы наткнуться на собственную физиономию. Старый снимок. Столичных времен. Фотосессия к спектаклю «Лав стори» по мотивам фильма Артура Хиллера, насколько ей помнилось. А по бокам от этого фото – морды Панкратова и Кульчицкого. «Даже для нее это слишком!» – крупный заголовок внизу яркой цветной обложки. К голове прилил жар, и она отступила на шаг к окошку газетного киоска.

Взгляд заметался по витрине, выхватывая одно за другим издания, в которых сегодня титулы были посвящены ее персоне. А тех оказалась добрая половина.

– О боже… – прошептали ее губы. Совершенно беззвучно. И Стеша прижала ладонь ко лбу, наткнувшись на очки. Вернулась глазами к Кульчицкому и сообразила – этот засранец дал интервью. Наверняка скандальное. Наверняка – с поливанием ее такой грязью, какую только способен был сочинить. А фантазия у него отменная – это Стефания помнила очень хорошо. Ей и от прошлого раза не отмыться. А сегодня выстрелит куда мощнее, чем два года назад. Тогда она промолчала, не пожелав давать опровержения. Сегодня ей никто уже и не поверит.

Дерьмо!

Ну какое же дерьмо!

Она никогда не догадывалась, что Кульчицкий – такое дерьмо!

Против него и Марик, и Олег – младенцы. Она невольно всхлипнула, пытаясь затолкать поглубже мысли об Олеге, потому что если думать еще и о том, что его действительно больше нет и никогда не будет – ни дурацких галстуков, ни грубоватых шуток, ни упертой настойчивости, которая ей даже нравилась, – то и вовсе хоть вой.

Он не был чужим, она к нему привыкла и по-своему ценила, но даже оплакивать его не получалось – не дали. Следующим шагом – только наглотаться таблеток и последовать за ним. На выход.

Впрочем, этого удовольствия им доставлять она не собиралась. Ни Кульчицкому, ни Трофимцеву, ни Панкратовой. Никому. А потому нельзя.

Краткосрочные задачи исчерпались на том, что она расплатилась за сигареты, потом в соседнем окошке купила журнал и, свернув его, сунула под мышку. После этого двинулась по тротуару, чтобы нырнуть в пролет между домами. Часы, расположенные на здании вокзала, отбили полдень. Еще даже не середина дня.

А Стефания уже очень хорошо знала, что будет дальше. Сейчас она придет к Андрею и, пока его нет, соберет вещи. Потом они поговорят, и она уйдет. Потому что заставлять его проходить вместе с ней через все, что ей предстоит – это неправильно. Кем она сама будет себя считать, если втянет его в это болото? Почему он должен брать на себя часть того груза, что отведен ей? У него хорошая семья, дочки, зять – главный человек в городе. Ему ни к чему эта грязь. Это только ее, ей и тащить.

Потом она узнает, что можно сделать, чтобы отказаться от сделки по квартире, и выставит на продажу своего клопа. Потому что ей нужны чертовы деньги на чертова адвоката. Потом – постарается все же вспомнить имена на чертовых паспортах, которые она видела в ту ночь, когда сбежала. Неважно, поможет или нет. Но вдруг хотя бы заставит их всех усомниться в ее виновности и поискать еще.

В конце концов, что еще она может-то? Какой-никакой, но план.

И никогда в своей жизни она не чувствовала себя настолько одинокой, как сейчас, но и эту мысль отбрасывала. Впереди самое сложное. Думать обо всем – угодить в психушку. Сейчас у нее даже нет сил на то, чтобы держать лицо – уже нет. Иссякли.

Оказавшись во дворе Гунинского особняка, Адамова перевела дыхание. Ей повезло. Хотя бы здесь никого, пусто – и то хорошо. Наверняка же и тут всем все известно. Будут лезть. К Андрею будут лезть, что хуже всего. И все, что она может, – оградить его хотя бы своим уходом. Как бы это ни было трудно и страшно.

Трусливо глянув на Риткины окна в соседнем подъезде, Стефания мотнула головой и сняла очки. А после поднялась на крыльцо и оказалась в прохладе и полумраке. И снова лестница – теперь на третий этаж. Ключ. Замок. Уже не ее ключ. Взятый взаймы, как и взятая взаймы жизнь. Если бы она не была уверена, что Андрей на работе, она бы позвонила, но, черт подери, она знала точно – нет его. Это давало ей запас времени на сборы. И это, наверное, продлило бы ее агонию перед концом, потому что уйти, не попрощавшись, она не имела права.

В конце концов, надо учиться смотреть в глаза человеку до самого конца. До самого последнего слова.

Механизм щелкнул, дверь поддалась. И Стеша шагнула из полумрака подъезда в полумрак прихожей.

Не лезть в душу, пока не приглашают

* * *

– Ты опять рано, – проговорил Андрей, силуэтом выделявшийся в дверном проеме на кухню.

Сам он так и не уехал к своим подмастерьям, зависнув, в конце концов, в чертовом интернете.

И с самого утра по-прежнему по-дурацки задавался вопросом: как к ней подступиться. Срабатывала семейная привычка – не лезть в душу, пока не приглашают.

Поглядывая, как Стеша деловито собирается, он готовил завтрак и незамысловато бухтел про погоду. И заглушал накатывавшее беспокойство тем, что за ней присмотрят люди Романа.

Позже, когда в квартире воцарилась тишина, а он сам настойчиво искал во всемирной паутине все, что было связано с банкиром Панкратовым – при его жизни и после его гибели, Андрей приходил к уверенности, что должен поговорить со Стефанией, даже если это противоречит его убеждениям. Прежде всего, это нужно ей и именно это должно быть для него ключевым. Всего-то и надо… Позвонить, уточнить до которого времени у нее репетиция, встретить. Не позволить натворить глупостей. И дать понять, что она не одна. Не одна среди всей той грязи, которую он во множестве и без труда находил в сети. Ему неприятно, а каково ей?

В подобной ситуации и стабильный человек растеряется, а уж с ее-то фантазией...

Андрей хмыкнул, в очередной раз не к месту вспомнив приписанную ему роль Казановы. Это ж додуматься надо было! Воображение, конечно, присуще женскому полу, а у Стефании оно определенно умножалось творческими порывами. И к чему это может привести в нынешней ситуации он даже угадывать не хотел. С нее станется – еще пожитки начнет собирать.

Звук открывающегося замка вернул Андрея к действительности. Он глянул на часы и слегка озадачился.

– Ты опять рано, – прозвучало в полумраке коридора, едва Стеша переступила порог квартиры.

Она замерла, не закрывая за собой двери. И не туда, и не сюда, будто бы он застукал ее на месте преступления. Но очевидным усилием удержалась на месте, вцепившись в ручку.

– А ты, кажется, вообще не уходил, – глухо проговорила Стеша.

– Не уходил, – кивнул Андрей и сделал шаг к ней. – Ты совсем домой?

Стефания, наверное, чтобы не смотреть ему в лицо, резко развернулась назад и наконец захлопнула дверь. Потом включила в прихожей свет. Разулась. И перевела дыхание, подняв все же глаза, чтобы встретиться с ним потухшим взглядом. Ему враз показалось, что экзотическая птичка, которой она ему представлялась с первого дня, когда он увидел ее и живые фиалки на ее шляпке, будто бы потускнела и почти обесцветилась.

– Нам надо поговорить, – решительно сказала Стеша, прервав их взаимное разглядывание.

Андрей не менее решительно сделал еще один шаг, разделявший их, и крепко прижал к себе.

– Чай будешь? – чуть отстранившись спросил он и подтолкнул в сторону кухни. Она, словно бы не желая прерывать их касание друг к другу, быстро взяла его за руку, но так же быстро и отпустила.

– Кофе буду. Покрепче.

Усадив ее у стола, Андрей принялся колдовать над кофе, а пока тот тихонько бурчал в джезве, присел рядом и, глядя прямо в глаза, велел:

– Выкладывай.

Стеша кивнула, точно так же глядя на него. И проговорила так спокойно, как только могла:

– Наверное, у нас с тобой ничего не получится, Андрюш.

– С чего это вдруг? – спросил он, удивленно вскинув брови.

– Потому что не получится. Я тебе все объясню… просто это трудно, – Стефания сглотнула и посмотрела на плиту, где готовился напиток для нее. Отгородиться чашкой хотя бы – такой себе щит. Не очень. Но в отсутствие других вариантов – и этот сойдет. Наконец она заставила себя снова выдохнуть и вытащила журнал, немного измятый, но радующий взгляд яркостью и глянцем.

– Эти двое – мои бывшие, – устало, но настраивая себя сосредоточиться и договорить до конца, начала она, а он почти осязал исходившее от всей ее маленькой фигуры напряжение. – С Олегом Панкратовым ты заочно знаком. С его ботинками… Его убили. Подозревают меня. Второй, Владимир Кульчицкий, дает интервью на тему моей психической н-нестабильности и оценивает возможность того, что я действительно… это сделала. В ближайшие дни меня могут арестовать и отправить в СИЗО. Как только найдут доказательства моей причастности, а в п-полиции на это очень настроены… в смысле – найти. Именно меня найти. Потому, наверное, у нас ничего не получится.

– Эк ты вывернула, – улыбнулся Андрей. – Про банкира я знаю. С домыслами полиции можно побороться. И не получиться у нас может лишь в том случае, если ты решишь, что я тебя не устраиваю.

Стефания сжала в пальцах бумагу чертова журнала, и это было единственное, чем она выдала свою беспомощность. Впрочем, кажется, Малич начинал разбираться в ее реакциях и жестах. Может быть, благодаря несколько нелепой уверенности, что с ним она настоящая.

– Разумеется, сегодня все СМИ об этом трубят, – снова прозвучало совсем без эмоций. – А раз знаешь, то должен понимать, что для нас совсем не остается выхода. Я не могу повесить на тебя такую… такую повинность. Я не хочу и не могу остаться с тобой, чтобы ты чувствовал себя обязанным мне помогать. Потому сейчас я допью кофе и пойду собирать вещи. Все останется так, как было с самого начала… Веселым и красивым летним романом.

– Не городи чепухи, – отмахнулся от ее доводов Андрей и, поднявшись, выключил кофе. Налил в чашку и поставил перед Стефанией. Забрал из ее рук журнал и выбросил в мусорное ведро. А потом снова оказался рядом с ней, лицом к лицу. – Никакие вещи ты собирать не будешь. Выпьешь свой кофе, успокоишься и будем узнавать про адвоката. Думаю, будет лучше, если прямо сегодня с ним и встретимся. Ты все же почему так рано? Отпросилась?

– Уволилась! Мне сказали уволиться – и я уволилась. Потому на хорошего адвоката мне не хватит, а плохой не поможет. Даже несмотря на все те миллионы, которые я типа сперла у Олега. Но тащить в эту яму еще и тебя я не собираюсь, ясно?

– Ясно, – кивнул он. – Уволилась – и хорошо. Будет больше времени. В общем так. Адвоката возьмем у Моджеевского. Роман, кстати, просил, чтобы ты хорошенько подумала и вспомнила все, что может быть важным. Они там с его начальником безопасности тоже шуршат. И, в отличие от полиции, думают, а не назначают виновного.

– Жена Олега тем более шуршит, и ей не терпится меня посадить, – огрызнулась Стеша, едва ли слыша главное – никуда ее не отпускают. Андрей ее не отпускает. Она вскочила с дивана и подошла к нему: – Не придумывай мне никаких оправданий. Я знала про жену. Можно сказать, отбивала. И жила с ним ради денег, а он б-был… щедрым. Нахрена тебе вся эта грязь в твоем доме?

– Что ты заладила одно и то же?

– Я заладила то, что ты, кажется, совсем не понимаешь! Я думала… в эти недели с тоб-бой, я думала, что у нас хотя бы время есть, что оно все спишет, что я докажу, что могу жить… нормально. А сейчас получается, что и времени мне не п-положено. Нет его! Сначала м-меня окунут по самую макушку во все, что я за жизнь натворила, потом ты мне будешь письма в тюрьму писать? Да даже если и нет… ты сам-то уверен, что тебе это все надо? Посмотри вокруг! – она ткнула в сторону мусорного ведра. – Оно так легко не выб-брасывается! Оно всегда б-будет. И это не твое, у тебя… в конце концов, у тебя дети. Ты не заткнешь всех! И сам… сам – сможешь?! Да я сукой п-последней буду, если всем этим тебя награжу!

– Ты слишком преувеличиваешь, – спокойно отозвался Малич. – Какая разница что и у кого было. Важно то, что есть сейчас. А сейчас есть мы друг у друга.

– Ты же не знаешь, что было! Или знаешь? Про Олега знал... и про остальное знаешь?

– В общих чертах. То, что было достоянием общественности.

– Гуглил?

– Не без того…

– Ясно, – мрачно ответила она и позволила себе еще некоторое время, совсем недолго, смотреть прямо ему в глаза. Потом улыбнулась и выдала: – Странно, что я раньше не п-поняла. Если бы не см... не смерть Олега, я бы еще долго думала, что все в порядке. И странно, что ты не п-понимаешь, что мне лучше уйти. Или это из б-благородства?

– Если ты хочешь меня обидеть – то у тебя не получится. Я достаточно пожил на свете, чтобы понимать, что у тебя сейчас самая обыкновенная истерика. Отпускать тебя я никуда не собираюсь. А будешь буянить – запру, пока не успокоишься.

– А я и есть истеричка. И еще подвержена депрессиям. И трусиха. Несколько лет назад наглоталась таблеток, потом испугалась, сама скорую вызвала. Честно лечилась у доброго Айболита для психических, даже делала успехи, но ведь ничего не гарантирует моей стабильности... Что ты можешь знать? То, что писали?! Про такое не писали точно. Если я п-потеряю тебя, когда окончательно прирасту к тебе... я второй раз не выдержу, я сдохну, понимаешь?

Несколько секунд он буравил ее тяжелым взглядом, даже оттенок которого разгадывать она не бралась. Только крылья носа раздувались немного сильнее обычного – единственное, что выдавало его волнение от услышанного.

– Не сдохнешь. Не сдохнешь. Иди сюда, я тебе кое-что объясню, – проговорил наконец Андрей, усаживая ее к себе на колени. – Ты – единственная женщина, которую я привел в этот дом. Сделал это совершенно осознанно и передумывать не собираюсь. Твое намерение уйти – превеликая глупость, которую я не позволю тебе совершить. И тебе придется меня слушать. Позвоним Моджеевскому – пусть присылает своего адвоката. Это план минимум.

А потом он почувствовал, как к его виску прислонился ее горячий, будто у нее высокая температура, лоб. Судя по тому, как подрагивали плечи – плакала. Но с этим он ничего поделать не мог – может быть, правда лучше поплакать сейчас. Между тем, Стеша тихо всхлипнула и прошептала:

– А максимум?

– Когда вся эта бодяга закончится – я на тебе женюсь.

Теперь она всхлипнула громче и горше. И вжалась в него еще сильнее, не оплетая руками, но и, кажется, не собираясь отстраняться. А это уже лучше, чем пять минут назад, когда угрожала собрать вещи.

– Я тебе все расскажу, – глухо сказала Стеша. – Один раз расскажу, потому что даже если сейчас все закончится хорошо, то когда-нибудь оно снова выстрелит... мое прошлое. И я не смогу нормально дышать, если буду бояться, что ты мне не веришь... ты уж сам решай, веришь мне или им, – она кивнула в сторону ведра, в котором валялось то самое, ее прошлое. – Но я к этому больше уже никогда не вернусь, если ты позволишь.

– Реветь еще будешь? – спросил Андрей. Обнял ее за талию и сцепил пальцы в замок.

– А нельзя?

– А чего сырость разводить? Живые, здоровые – остальное все пережить и исправить можно.

– Я знаю. Я вполне могу относить себя к тем немногим людям, которые знают, что выжить можно после чего угодно. Но на сырость все равно пробивает… наверное, это жалость к себе, – она уныло улыбнулась. – Помнишь, я говорила, что не особенно хотела в театральный поступать? Если честно, то вообще не хотела. Я планировала какой-нибудь филфак или иняз. Мне языки легко давались, а я не привыкла куда-то через тернии. Как говорила бабушка, я выбираю путь наименьшего сопротивления, и это правда. Я думала, отучусь, выйду замуж, рожу ребенка и, наверное, совсем работать не буду. Зачем? Я и так красивая. А потом Ленка... подружка моя... решила в театральный, и я уже не помню с чего спор начался, но типа... что туда без подготовки или без связей... или не через постель никто не поступит, а ее до этого года два по риторике и сценическому мастерству преподавательница гоняла... я только в школьном театре играла и все. И то – потому что классная очень просила – из-за внешности. Ну а тут завелась. Чтобы меня – и не взяли, такую красивую? Плюнула и пошла вместе с Ленкой. В итоге я прошла конкурс, а она нет. Мы встретились как-то незадолго до... до всего. Трое детей, муж, когда-то вначале работала, вроде бы, корректором в какой-то газете. Сейчас, наверное, с трудом помнит, как буквы пишутся. Это все, конечно, к делу отношения не имеет, но я иногда думаю, как же забавно, когда твои мечты сбываются не у тебя. Хотя что это за мечта? Слишком обыкновенно для мечты... А тогда я решила, что раз так повезло, то буду большой актрисой. Именно театральной. Театральной – как-то серьезнее, чем в кино. Или на ТВ. Прямо большой из меня не вышло, конечно, – она усмехнулась и снова уткнулась лбом ему в висок, после чего с хрипловатым смешком добавила: – Не Вивьен Ли, да... Но когда меня после института очень шустро забрал... почти отбил у других театр Брехта, я разве что не до потолка прыгала. С обычными девочками такого не случается. Ты бывал там? Ну, в нашей Брехтовке?

– Не довелось, – негромко проговорил Андрей и улыбнулся. – Макаровна наша была. Кажется, автографом хвасталась.

– У меня теперь автографы будут брать на зоне, начну продвигать тюремный театр, должен же быть такой, – усмехнулась Стефания, впрочем, похоже, теперь уже в шутку, хотя ее напряженность никуда и не делась. И все, что ему оставалось – дальше слушать и не перебивать, потому что ему, может быть, ни к чему все ее откровения, он для себя все решил, – а ей нужно. И это самое меньшее, что можно сделать – знать и каждый день быть с ней. В ее жизни. Среди ее руин создавать новое.

– Потом случился Володя. Владимир Кульчицкий, может быть, ты слышал? Мне только исполнилось двадцать два года, и он – взрослый, красивый, уже тогда с именем. Не таким громким, как сейчас, но о нем говорили и много... В общем, Стешка Адамова сорвала джек-пот. У меня просто не было шансов в него не влюбиться. Что вкладывал сам Володя в наши с ним отношения – теперь для меня загадка, потому что то, что я в своей голове нарисовала, как выяснилось, не имело отношения к действительности. У нас быстро все закрутилось, почти с порога. Мы работали вместе, спали вместе, потом – жили вместе. Володя любил говорить, что сделал из меня звезду... а я, дура зеленая, верила. Сейчас думаю, что мы оба сделали друг из друга то, что... что из себя представляем. Я почему-то недавно только вспоминала, что после моего ухода ни один его спектакль не достиг уровня даже нашей первой работы... молодой, сырой... В прошлом году у Кульчицкого был самый скудный урожай премий на моей памяти... а я за ним все еще следила... за его деятельностью. Он за моей вряд ли – да и какая у меня деятельность? Звание мне так и не дали, а он уже при регалиях... Я его видела этим летом. Почти как тебя сейчас, рядом. На гастролях, мы в столицу мотались, играли в Брехтовке по закону подлости. Увидела – и ничего не дрогнуло, словно ничего и не было. Это уже после того, как ты приезжал, помнишь, когда мы... – Стеша грустно улыбнулась и мотнула головой. – В общем, поздоровались и разошлись, а я заранее почему-то так боялась этой встречи, как будто увижу – и умру. И ничего не случилось. Даже осознать не успела. Мы прожили вместе почти десять лет – и ничего. Первые года три или четыре я хотела выйти за него замуж. Ну это нормально – хотеть замуж. Я и потом хотела, но понимала, что пока не случится ничего экстраординарного, этого не произойдет. Знаешь... я для себя объясняла тем, что просто есть такие мужчины – даже если и любят, жениться не хотят. Вроде как, а зачем? Мы и так вместе. Что это меняет? Штамп – и все. А Володя погуливать начал. Может, и всегда гулял, просто я не ловила, а тут застала с поличным – его и девчонку из нашей танцевальной труппы. Прямо в театре, за сценой, во время спектакля. Это было отвратительно, – Стеша замерла, глядя в одну точку, теперь уже мимо Андрея.

И будто бы снова очутилась в том дне, он и сам чувствовал – она в том дне. И этот день вряд ли самый худший в ее жизни, потому что должно было случиться что-то еще. Судя по ее напряжению – что-то было, что привело ее в день сегодняшний.

Она сглотнула и продолжила:

– Я ушла к родителям. Сразу же, в тот же вечер. Без битья посуды, но с твердой уверенностью, что навсегда. Мне было двадцать семь, я верила, что все впереди, да и сил было больше, но не учла единственного – я все равно его любила. Безумно, просто до одури любила, потому что он оставался для меня на каком-то пьедестале, на который я водрузила его в первый же день, как попала в его постановку. Я на него как на бога смотрела... почти как на бога. И когда он стал ловить меня у подъезда, поджидать после работы, чтобы проводить, таскать мне цветы охапками и умолять простить... характер у меня слабый, я сдалась быстро. Хотя мама и говорила, что, скорее всего, пожалею. Мам полезно слушаться. Но Володя тогда привел аргумент, с которым спорить было невозможно. Он предложил дом. Наш с ним дом. Построить за городом для меня и для него дом. Сменить обстановку, начать сначала, настоящей семьей. Замуж, что характерно, и тогда не звал, но мне это было уже не столь важно. Лишь бы с ним... Я слишком долго была без него – несколько месяцев. Этого оказалось достаточно, чтобы истосковаться и простить. И искать повод помириться. Меня преследует Теннеси Уильямс. В переломные моменты жизни он оказывается рядом. В тот год мы получили несколько статуэток за «Кошку на раскаленной крыше». Тогда я считала, что это был лучший год. Потом все началось сначала, но простив его один раз, я прощала снова и снова, до тех пор, пока оказалось, что это вообще в порядке вещей. В конце концов, если тогда не смогла обрубить, что уж потом? Я не сомневалась, что Кульчицкий гуляет, но заставляла себя не спрашивать и не узнавать. Воротники рубашек не рассматривала и не обнюхивала, белье не проверяла. По его телефону не шарилась. Я считала, что лучше не знать, потому что он меня любит, а остальное... ну бывает. С мужиками такое бывает. Я сама не заметила, как оказалась в каком-то диком состоянии, при котором меня втаптывали в грязь, а я – терпела и ждала за это поощрения... Как собачка… Ничего для себя, все для него. Хотя вру… один раз я решила и для себя… Ну, что до тридцати неплохо бы родить ребенка. Мы укладывались по времени – достроить дом и беременеть. Ему тогда было тридцать восемь, мы вполне стояли на ногах – зачем оттягивать? Потому что настоящая семья, как он говорил. Обещал... Но оказалось, что и этого нельзя. Володя встал на дыбы – у нас работа на годы вперед расписана, его в Нидерланды пригласили спектакль ставить, и я сошла с ума, если решила все разрушить декретом в самое неподходящее время. У него же все на мне завязано. Да и куда спешить? Возраст позволяет подождать еще лет пять, а потом мы обязательно вернемся к этому вопросу. Не вернулись. Даже столько не протянули уже... я честно пила противозачаточные, а он честно в наш очередной спектакль приволок Анжелику Акулову в качестве моей дублерши. Я была младше Володи на десять лет. Анжелика – на семнадцать. А у него случился кризис среднего возраста. По его разумению я должна была делиться с ней опытом. А она ему вообще как дочка. Настолько дочка, что я даже понять не успела, как она однажды оказалась с чемоданом в нашем с ним доме, в соседней спальне, а Володя очень честно сказал, что, во-первых, так удобнее работать, а во-вторых... он очень любит меня, но спать хочет с ней, и что это все равно рано или поздно произойдет, и потому лучше так перебеситься, чем исподтишка... чем врать. Догадаешься, что я тогда сделала?