Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 82 страниц)

Ксения поднялась на ноги и ухватилась за край скрыни, что стояла недалеко от кровати, выжидая, когда головокружение, что охватило ее при резком движении, пройдет. Потом плеснула себе на ладони холодной воды, что осталась в небольшой деревянной мисе («балея», как называли ее тут) после утреннего умывания, протерла лицо, стараясь удалить следы недавних слез. Скинула с головы теплую шапку, бросила ее на постель, как и плащ, что сорвала с плеч, расстегнув аграф.

Пришло время переговорить с Ежи по-иному. На равных. Теперь она станет не пешкой на этом поле, где расставили фигуры для партии. Отныне она будет на нем королевой, и пусть по правилам игры эта фигура не может завершить игру победой, зато превосходно может помешать убрать себя с поля. А если удастся, то привести партию к тому результату, что удовлетворит всех игроков.

Ксения расправила юбки, попыталась выровнять дыхание, чтобы ни единая душа не видела ее волнения, а потом подняла руку и толкнула дверь, чтобы лицом к лицу встретиться с тем, кто должен узнать ныне, что расклад уже не таков, как был ранее. Многое успело перемениться за это время, очень многое…

1. Ежи – сокращенное от Георгий. Имеется в виду день св. Георгия (Юрия), теплый Юрьев день – 23 апреля (6 мая)

2. В то время именно кузнецы занимались подобными делами – вырывали больные зубы

3. Книга Притчей Соломоновых (14:12), Библия

4. Грубая ошибка (лат.)

Глава 47

Когда Ксения ступила в гридницу, Ежи сидел в полном одиночестве за широким столом и хлебал рыбную похлебку, макая в густое варево ломоть мягкого ароматного хлеба. Он взглянул на Ксению из-под бровей, но промолчал, не прервал своей трапезы. Только кивнул ей на лавку за противоположным концом стола, приказывая без слов занять место напротив него. Ксения не стала перечить, села на лавку, расправив широкие юбки платья из черной шерсти.

Они долгое время молчали, словно каждый собирался с духом прежде, чем начать нелегкий для обоих разговор. А может оттого, что вокруг них суетилась Збыня, что принесла для пана поджаренных колбасок с соленьями и кувшин пива утолить жажду. Потом, когда по знаку хозяина Збыня удалилась из гридницы, плотно прикрывая за собой дверь, Ежи поднял глаза на Ксению и проговорил:

– Покойна ныне?

– Как мне быть таковой, коли душа так и стонет? – резко ответила Ксения. От запаха рыбной похлебки у нее вдруг к горлу подкатила тошнота, и она поспешила налить себе воды из кувшина, такой холодной, что аж зубы сводило. В последнее время слабость и дурнота беспокоили ее все чаще, пугая ее своими приступами. Ведь ранее такого не было.

– Сколько сама будешь ее тревожить, Кася, – произнес Ежи, отрезая кордасом очередной ломоть хлеба, выделяя в своей реплике новое имя Ксении. – Столько и душа стонать будет. Я тебе твой скарб нехитрый привез. Что смог достать из огня, то и припрятал. Решил привезти до тебя.

Он показал лезвием короткого кордаса на лавку подле Ксении, и она заметила суму из светлого сукна, почти слившуюся цветом с налавочником. Оттого-то сразу ей торба эта в глаза и не бросилась. Ксения быстро раскрыла ее, торопясь извлечь из нее небольшой образок Богоматери, что когда-то подарил ей Влодзимеж, но едва ее пальцы скользнули по холодным бусинам, которыми было расшито платье, лежащее в суме, как она застыла, пропуская очередной удар сердца. Ее шелковое платье, ткань для которого ей привез Владислав из одной из своих поездок. Быстрая музыка танца, темные горящие огнем неукротимого желания глаза Владислава, тяжесть его руки и нежность губ, мягкость кожи…

– Я не смогу жить вдали от него, – тихо прошептала Ксения в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь. – Я просто не смогу…

– Никто еще не умер от сердечной тоски, – тихо проговорил Ежи, отпивая пива из высокой глиняной кружки. – Я пережил то. Ведаю, о чем речь веду. Да и все выправится.

– Как? Как то сделать можно? – так взвилась Ксения, еле сдерживая слезы, сжимая в кулак шелковую ткань. – Ты сделал все, чтобы отнять у меня путь обратно. Как мне вернуться, коли я мертва для всех? Коли я мертва для него?

Ежи продолжал свою трапезу, ни на миг не оторвавшись от нее, даже бровью не повел на резкость голоса Ксении, на ее недовольство. У него было достаточно времени, чтобы продумать, как ему следует поступить с ней, и будь он проклят, если она помешает ему ныне довести начатое дело до желаемого финала. Будь он проклят, если она остановит все на полпути!

– Я доверяла тебе, – растерянно прошептала она, в отчаянье царапая ногтями шелковую ткань. – Он верил тебе, как самому себе, оттого и я доверилась тебе…

– Ты много кому верила в своей жизни, много ли счастья тебе то принесло? – ответил ей Ежи, отрезая от колбасы толстый кусок острым лезвием кордаса. Ксения как завороженная наблюдала игрой света, проникающего со двора через слюду в окнах гридницы, на металле. Отчего-то в голову пришла мысль о тех, у кого этот кордас отнял жизнь.

– Кто отдал жизнь, чтобы твой замысел в жизнь воплотился? Чью душу положил на то? Да и тайну надежнее только мертвяк хранить будет, разве нет? Самому не тяжко от грехов своих? – спокойствие Ежи действовало на нервы Ксении, захотелось вдруг разозлить его, вывести из себя. Чтобы так же не по себе ему стало, как ей ныне. Чтобы тяжко на сердце стало хотя бы на миг.

– За своими грехами следи! – отрезал Ежи. При том голос его остался так же тих и размерен, как и прежде. Крепка броня на душе грузного шляхтича. Не так просто пробить ее словами, не разжалобить его сердце мольбами и слезами. – Я всегда говорил, что ты заноза. Заноза и есть! Есть на мне грехи, но ты не Петр, чтобы их считать. Но раз тебе дело есть, то так скажу – я руки в крови мараю, когда сам могу живота лишиться, когда смерть в глаза глядит. Только так, а не иначе! Больше ничего не скажу на то, сама думай, что желаешь. И хватит о том.

Ежи протянул Ксении кусок колбасы и ломоть хлеба, которые отрезал, пока они разговор вели, но она покачала головой, снова отпивая родниковой воды, чтобы унять приступ дурноты. Он в очередной раз нахлынул на нее, как только ее нос уловил запах мяса.

– Ты должна есть! – резко заметил Ежи. – Худая, как смерть. Разве ж дело то для бабы? Или ты голодом решила уморить себя? Так имей в виду – мне дела до того нет. Панна из Московии мертва уже для всех, и нет разницы, где погребено ее тело – тут или близ Заслава града!

Ксения сверкнула глазами яростно, мгновенно вспыхнув от злости при этом замечании, но все же сумела взять себя в руки, удержать язвительную реплику, что так и рвалась с губ. Еще рано говорить ему о причине отсутствия у нее аппетита. Но при мысли о том, как мало времени у нее осталось, у нее пошла кругом голова. А воспоминание о тех словах, услышать которые она так страшилась, заставило сердце забиться быстрее, затуманило рассудок. Владислав назовет нареченной другую!

– Ты должен меня отвезти обратно! – так резко вскинула голову Ксения, что рантух взметнулся легкой волной. – Обратно в Заслав! К Владиславу!

Ежи ничего не ответил на ее слова, усмехнулся в усы и продолжил трапезу, будто и не слышал ее слов. Тогда она стукнула своим маленьким кулачком по дубовой столешнице, покрытой полотном скатерти, да так сильно, что заплескались напитки в кувшинах и кубках.

– Отвези меня обратно! – повторила она упрямо, и в этот раз Ежи ответил ей. Коротко и откровенно.

– Нет!

Ксения скривила губы в злой усмешке, осознавая, какое оружие ныне у нее в руках, что именно подарил ей Господь в ту ночь. Последнюю ночь, что она провела в Заславском замке. Этот дар снова вернет ее туда, где ее место – к Владиславу, иначе и быть не может.

– Ты не ведаешь, Ежи, покамест, – проговорила она, поднимая вверх подбородок, уже заранее зная, как он будет изумлен той вести, о которой она хотела поведать ныне. – У тебя нет иного пути нынче! И у меня его нет. Верни меня в Заслав, так решил сам Господь, не я, – а потом добавила тихо, словно опасаясь лишних ушей. – Я тяжела, Ежи. Тяжела от Владека.

Ксения не лгала. В ее теле действительно с недавних пор забилось второе сердце. Еще совсем маленькое, неощутимое, ведь срок тягости был невелик, даже живот едва округлился за эти месяцы. Но Ксения уже отчетливо ощущала в себе этого ребенка, словно между ними установилась некая невидимая связь. Она уже любила его, этого долгожданного малыша, который совсем не вовремя был послан ей Господом в ответ на все ее молитвы.

Она обнаружила свою тягость снова не сама, несмотря на то, что тяжела была не впервые. Збыня, мудрая Збыня, выносившая троих, заметила и ее дурноту, и бледность, и постоянную слабость. Тут же стала расспрашивать про дни поганые да про то, когда последний раз с мужем пани Катаржина постель делила. Ксения отнекивалась, говорила, что такое у нее бывает, что не впервые у нее задержки, а потом потяжелела, налилась грудь, стал нос тонко чувствовать ароматы, что окружали ее. Все, как тогда. Когда носила первое дитя, так рано отнятое у нее по злому умыслу.

Вот, думала Ксения, кладя руку на еще плоский живот, вот тот путь, что приведет ее снова к Владиславу. И улыбалась довольно, любуясь яркими красками, которыми снова вдруг заиграл нынче мир вокруг нее.

Ложка, которой шляхтич хлебал похлебку, с глухим стуком упала в миску, расплескав на скатерть немного варева. Ежи оторопело глядел на нее с миг, а потом выругался в голос, сжал пальцы в кулаки.

– Ты же говорила, не допустишь! Как могло то случиться? – Ксения смело выдержала его гневный взгляд, но все же вздрогнула, когда он с шумом поднялся из-за стола. Потом он вдруг застыл на миг, закрыл лицо ладонями, словно успокоиться пытался, собирался с мыслями.

– Я не жилец… увезти… с приплодом! – глухо произнес Ежи, и Ксения снова вздрогнула при звуке его голоса – такая обреченность прозвучала в том. Он отнял руки от лица, снова взглянул на растерянную Ксению. – И ты тоже, панна, не жилец, коли вернешься ныне в Заслав. Ты названа умершей не только оттого, что таково было мое решение. Есть человек, которому ты не ко двору пришлась. Оттого и помереть должна была. А уж плоти от плоти твоей он точно не даст на свет появиться, панна. Или ты себя в силе считаешь пойти против бискупа? Готова рискнуть жизнью своей и младенчика душой? Готова к тому?!

– Бискупа? – отшатнулась невольно Ксения, едва не падая с лавки. Такого она точно не ожидала услышать. Епископ, дядя Владислава, что всегда был так добр к ней, что привечал ее чуть ли с не первых дней их знакомства, мог отдать приказ умертвить ее? Они столько проводили времени вместе – то за беседами, то за игрой в шахматы, что ей стало казаться, родич Владислава принял ее, готов видеть женой Владека. Да разве может то быть?

– Может, – раздался прямо над ее ухом голос Ежи, слегка хриплый от волнения, что он испытывал ныне, когда судьба нанесла ему удар в спину, к которому он вовсе не был готов. Увезти панну, нареченную Владислава, с дитем в утробе! Он точно не жилец, если все откроется…

– Я готов на распятии тебе клясться в том! Я пошел на сговор с ним лишь бы жизнь тебе сохранить. Не я, так другой! А у другого точно рука не дрогнула бы. И не дрогнет, панна!

Он положил Ксении, растерянной и обескураженной услышанным, ладонь на плечо, сжал его, надавливая пальцами на тонкую кожу через плотную ткань платья.

– Дай мне время, и я все решу, как говорил тебе, – произнес он тихо. – Только время дай мне, панна. Владиславу суждено привести под венец панну Острожскую. Так должно быть. Только так! Пока Владислав не соединился с панной Ефрожиной, ты помеха для пана бискупа, а уж про дитя твое и вовсе говорить не стоит. Дай свершиться тому, что должно. И я решу, как быть тебе, как вернуться тебе к нему. И моли Господа, панна, чтобы в срок на свет появилась девица! Не то…

Ежи не договорил, прервался, заслышав, как застучали гулко колеса по деревянному настилу у крыльца, как громко заржали под самыми окнами лошади. Тут же сжал воздух в том месте, где висела давеча рукоять сабли, которую он сложил на лавку, усаживаясь за стол, напряглись плечи.

– Кто это там к нам на двор пожаловал? – проговорил он, чувствуя, как побежала кровь по венам быстрее, словно в предвкушении опасности. Глухо стукнуло в сенях, а потом распахнулась дверь, ведущая в гридницу, пропуская на порог статную женщину в темно-серых одеждах. Она быстро окинула взглядом комнату, задержалась на Ежи, что по-прежнему стоял, держа ладонь на тонком плечике Ксении.

– Пан Смирец! – кивнула женщина, откидывая назад капюшон плаща, а потом смело шагнула в гридницу, шурша подолом платья. Глаза ее сверкали от ярости, губы были сжаты в тонкую линию. Руки, обтянутые кожей длинных перчаток, сжимали ткань юбок с такой силой, словно хотели порвать толстую ткань.

– Пани Эльжбета! – Ежи двинулся навстречу женщине, пожал ее правую руку в знак приветствия. – Не успел я даже порога каменицы переступить, а пани Эльжбета на моем дворе.

Ксения удивленно взглянула на этих двоих, стоявших друг напротив друга, словно бойцы перед тем, как сразиться в кулачном бою в дни широкой Масленицы. Острые взгляды скрестились будто лезвия острых сабель.

– Кто она? – тихо произнесла гостья, указывая ладонью на Ксению, развернувшуюся к ним лицом и недовольно поморщившуюся при этом жесте. Эта встреча с пани Эльжбетой была не первой для нее.

Еще не успела Ксения и седмицы пробыть в землях Ежи, как прибыла с визитом на двор эта статная женщина во вдовьем чепце. Ксения до сих пор помнила тот взгляд, которым окинула ее пани Эльжбета – настороженный, злой. Эти колючие глаза пробирали до самого нутра, хотелось перекреститься, ведь этот взор явно не сулил ничего хорошего.

Она ничего не сказала поклонившейся Збыне, не ответила на короткий вежливый поклон самой Ксении, вышедшей на крыльцо встретить нежданную гостью, а только снова обвела взглядом панну с края подола до макушки, покрытой расшитым чепцом, поджала губы да тронула за плечо возницу, приказывая уезжать со двора пана Смирца.

И вот она снова здесь, спустя несколько месяцев. И по-прежнему пронзает Ксению колючими злыми глазами, сжимая пальцами подол платья.

– Кто она? – снова повторила пани Эльжбета, а потом добавила, вздернув острый подбородок вверх. – И ненадобно мне сказ говорить про дочь твою прижитую. Я-то как никто иной знаю о той все. И что ей годков ныне пятнадцать должно было быть ныне, и что померла она от горячки пару зим назад. Так что кто эта пани, пан Ежи?

Ксения удивленно взглянула на них снизу вверх, пораженная и словами нежданной гостьи, и ее тоном, злым и жестким, совсем неприличным для беседы, и теми слезами, что послышались в голосе. Ежи же, не долго думая, ухватил пани за локоть, с силой вцепившись в него.

– Касенька, – проговорил он медленно, и Ксения, не сразу сообразив, что это к ней он обращается, помедлила перевести свой взгляд на него. Ему пришлось снова повторить уже настойчивее. – Касенька, пожелай нашей гостье доброго пути до ее вотчины. Пани Эльжбете надо уезжать. Ныне хоть и весной пахнет на дворе, да вечера ранние, темные.

– Доброго пути, пани Эльжбета, – повторила растерянная Ксения, пытаясь сообразить, что происходит ныне в гриднице, и Ежи тут же повел, даже потащил за собой женщину в темном платье к выходу. Та только и взглянула в последний раз на сидящую на лавке Ксению исподлобья, зло, прежде чем скрыться вместе с Ежи в сенях.

Хлопнула наружная дверь, и Ксения сорвалась с места, движимая своей давней чертой, с которой так давно и безуспешно боролись ее мамки – неудержимым любопытством, подбежала к окну, чтобы поглядеть на двор. Там, у колымаги, на которой, видно, приехала на двор пана Смирца пани Эльжбета, стояли эти двое, но взгляды их были уже иные, обращенные друг на друга, жесты другие. Женщина смотрела на мужчину с какой-то странной мукой в глазах, с немой просьбой, ее ладонь нежно коснулась небритой щеки Ежи, легко скользнула до высокого ворота жупана. Во взгляде Ежи по-прежнему читалось недовольство, но уже без той злости, которой так и горели его глаза в гриднице. Он что-то тихо говорил пани Эльжбете, и та только покорно кивала, соглашаясь.

Ксения вдруг поняла, глядя на эти скрытые для посторонних жесты, на эти взгляды, осознав причину странного поведения пани Эльжбеты. Угадала сердцем, измученным любовью, другую душу, подверженную тому же недугу.

Статная женщина, несмотря на года (а ей явно было более трех десятков) и возможные роды, стройная, как береза. Белая кожа, едва тронутая меленькими полосками морщинок у глаз. Тонкий нос и острый подбородок, придающий женщине надменный вид. Она была довольно привлекательна, и было удивительно Ксении, что та нашла в этом грузном шляхтиче с пусть недурным лицом, изборожденным редкими, но глубокими морщинами, жизнь которого явно наметила свой путь к закату, отмеряя тому все меньше лет, оставшихся до конца.

Хотя, с тоской подумала Ксения, разве позволительно нам выбирать, кому сердце свое отдать? Если б такое можно было, разве сама она была здесь, в этих землях, так далеко от отчего дома?

Позади нее раздался тихий шорох, и Ксения обернулась на этот звук, краснея от стыда, что кто-то застал ее за подглядыванием. Возле нее стояла Збыня, смотрела через плечо Ксении на двор и тех, кто по-прежнему о чем-то тихо беседовал у колымаги.

– То я, пани Кася, – тихо сказала Збыня. Она держала в руках большую мису, в которой что-то мешала деревянной ложкой с длинной ручкой. Видно, ставила тесто для хлебов завтрашних. – А, так и думала я, что это пани Эльжбета. Раз пан на двор приехал, то и она приедет поглядеть на него.

– Они…? – начала Ксения и замолчала, чувствуя себя неловко оттого, что задает подобные вопросы, да еще и холопке. Но Збыня даже бровью не повела при этом, словно ничего предосудительного в том не было, кивнула коротко.

– Давненько уже пани Эльжбета сердцем к пану Ежи прикипела. Еще с малолетства, как люди языками чешут. Разве ж скрыть, как щеки алеют, когда знатный шляхтич мимо проходит? Не утаить то, будь ты паненка али холопка простая. А потом пан Ежи уехал отсюда да надолго, в Заславский замок, к пану ординату на службу. Пани Эльжбету отец замуж отдал, когда срок пришел, и сваты в дом ступили. Как же она, видать, удивлена была, когда открыла, что стала соседкой пану Ежи. Желала женой стать, а пришлось соседство делить. А когда…

Но тут Ксения заметила, что пан Ежи, подсадив пани Эльжбету в колымагу, уже идет прочь со двора, в дом, подала знак Збыне и сама отошла прочь от окна, не желая быть застигнутой за подглядыванием. Когда Ежи ступил в гридницу, она снова сидела на своем месте, гладя шелк платья, в котором когда-то пережила свои самые счастливые дни.

– То пани Эльжбета Лолькевич была, наша соседка, – пояснил он, возвращаясь к трапезе, поморщился недовольно, когда обнаружил, что похлебка уже остыла, отодвинул от себя миску. – Вдовица она. Сын ее в Менске у иезуитов на обучении в школе. Ей одной одиноко вот и навещает соседей. И к тебе приезжать будет отныне. Ты не думай, она не злая и сварливая, какой сюда прибыла ныне. Просто… – он замялся, пожал плечами. – Она может стать тебе справной собеседницей, разделит с тобой дни, когда я, коли Бог даст, сызнова уеду отсюда. Эти земли – не Заслав, а каменица моя – не Замок. Заскучаешь тут… Да и еще! Никаких выездок ныне. Пани Эльжбета сказала, что тяжелым то ни к чему вовсе. Вот как разродишься, тогда и твори, что пожелаешь, а ныне я запрещаю. И Лешко о том скажу.

Он молча принялся за колбасу с хлебом, запивая эту нехитрую снедь отменным хмельным напитком, какой варили только у него в пивоварне. В голове только и крутилась мысль, кому еще он мог сказать о смерти дочери, прижитой от одной вдовы в восточных землях. Непозволительный промах! Видать, и правда, старость у ворот притаилась, раз уже голова допускает такое. Владислав ведает, что у него дочь есть в приграничье, сам ему говорил некогда. Но вот что там насчет той болезни, что унесла с собой жизни и пани той, и его дитя? Этого он не мог вспомнить, как ни старался. И как только Эльзя узнала? Ей-то он точно не говорил ни о вдове из приграничья, ни о дочери. Чертова баба, подумал Ежи и с удивлением поймал себя на том, что при том в душе мелькает не злость, а некое восхищение.

– У тебя была дочь? – вдруг спросила Ксения, так резко врываясь в его мысли. Ежи кивнул.

– Был такой грех. Сама знаешь, не только от большой любви дети родятся. Провел как-то ночь с вдовицей, когда на постой встали у нее на дворе. А потом мне весточку она прислала, что дочь прижила от меня, Катаржиной нарекла в честь матери. Ты не бойся, в моих землях она не жила никогда, оттого никто ее тут в лицо не знает. Да и сам я не видел ее, только в младенчестве. Но свой долг перед ней выполнил – и адопцию {1}сделал, и приданое ей выделил бы, когда срок пришел бы. Да не сошлось, как видишь. Доле о том. Ты мне лучше скажи, что еще тут творила? Гляжу, много дивного – и на лошадь села, и в костел ездила. Зачем ксендз понадобился?

Ксения отвела взгляд в сторону, стала смотреть на переливающийся в свете дня шелк под своими пальцами. Скоро же Ежи разведал обо всем, даже дня не прошло, как прибыл. И кто только рассказал ему? Лешко, что отвозил ее на двор латинянской церквы, в дом ксендза? Или Эльжбета, которую Ксения часто встречала у костела?

– Я, Ежи, беседы с ним веду, – произнесла наконец Ксения, придумав правдоподобную версию того, зачем ей ксендз понадобился. Открывать очередное свое приобретенное умение, которому ее с такой готовностью обучал здешний священник римского закона, – грамоту, она решила до поры скрыть от Ежи, словно чувствуя, что это в дальнейшем ей только на руку сыграет. – О канонах закона вашего, о догмах ваших.

– То добро, – кивнул Ежи. Ему действительно пришлось по нраву, что Ксения становится постепенно той, кто по праву сможет встать подле знатного шляхтича. Он опасался, что встретит тут московитку, упрямо отрицающую уклад и обычаи, что были приняты тут, стойкую в своей дикости, какой славились их соседи, именно той девицей, каковой она прибыла в Заславский Замок. Но эта Ксения удивила его. Словно изменив собственное имя, она меняла и свою сущность.

Вечером, едва на двор стали опускаться сумерки, Ежи приказал седлать себе коня и уехал прочь, в постепенно сгущающуюся темноту. Ксения проследила за ним взглядом из окна своей спаленки, что выходило на двор. Знать, все верно, как она подумала. К вдове Ежи едет, не иначе. И если вернется глубокой ночью или на самом рассвете, то подтвердятся ее догадки, при мысли о которых начинали гореть щеки.

В ту ночь ей не спалось. Ксения долго стояла на коленях у небольшого образка на полке в восточном углу ее спаленки, что закрепил один из холопов, тихо молилась, едва шевеля губами. Но молитва не лилась неспешным ручьем, как бывало то обычно. Ксения то и дело запиналась, сбивалась, мысленно уходя совсем в иное. Она закрывала глаза и представляла себе, что стоит на коленях в спальне Замка, а за ее спиной, на кровати, вольготно устроился Владислав, который ждет окончания ее молитвы. Она закончит шептать святые слова, сотворит трижды святой крест и положит поклоны, а потом поднимется с колен и скользнет в постель, в кольцо крепких рук, прижмется щекой в груди, в том самом месте, где распахнута рубаха, будет слушать мерный стук сердца, пока не провалится в сон.

Но эта скромная спаленка совсем не походила на богато убранную спальню в Замке, а узкая постель была пуста и холодна. Никто не ждал ее, никто не протягивал к ней руки, чтобы прижать к своей груди. Долгая ночь в одиночестве ждала ее. И даже во сне Владислав не приходил к ней, чтобы хотя бы на миг развеять ее тоску. И это не могло не тревожить Ксению. Ведь больше всего на свете она боялась забыть его, черты его лица, нежность его рук и губ.

А еще Ксения долго ворочалась в постели, думала о том, что, быть может, именно в этот день подписали договор между родами, который вскоре должен окончательно скрепиться узами брака. Приведет тогда под своды того большого костела в Заславе Владислав панну Острожскую, наденет на палец ей перстень в знак того, что отныне пойдут они по этому свету рука об руку.

Как поступить ей ныне? Должна ли она объявиться в жизни Владислава, помешав браку, столь желанному всему, кроме них двоих? Ведь этот союз навсегда лишит ее ребенка отца, сделает его безбатешенным. Пусть не в чужих глазах, пусть для всех это будет дитя, подаренное свыше после смерти отца. Но она будет знать. Будет смотреть на этого ребенка и понимать, что сама лишила его отца, родила его байстрюком, навеки лишив того, что должно принадлежать ему по праву. Признаться, когда Ксения думала о будущей жизни с Владиславом невенчанной, она и думать забыла о детях, что могут быть рождены от такого греховного союза. Недопустимо!

Но вернуться ныне и рискнуть тем, что так долго вымаливала у Господа…? Готова ли она к тому? И готова ли подставить под острие сабли голову Владислава, ведь на этот раз разрыв с Острожскими не пройдет бесследно? Тяжел ее выбор. Непростая доля выпала на пути…

Ежи вернулся только, когда заалело на краю земли, Ксения не спала и слышала, как стучат копытами по деревянному настилу перед крыльцом копыта лошади. Все верно, подумалось с какой-то грустью ей, в соседней вотчине был, навещал пани Эльжбету. Недаром ей привиделась некая связь между ними, когда она наблюдала за ними через слюду окна.

Но Ксения, как и Лешко Роговский, и хлопы, что, судя по всему, были прекрасно осведомлены о том, что происходит между паном и пани вдовой, никогда даже взглядом не показала, что знает об их отношениях. Она по праву считала, что не ее это дело размышлять о чужих грехах или осуждать их, коли сама жила с Владиславом столько времени только по языческому обряду.

А сами Ежи и пани Эльжбета, казалось, даже не думали скрывать, по крайней мере на собственных дворах, что между ними есть связь. Они часто выезжали вместе, особенно в пору скорого наступления для святого Егория, проверяли распаханные поля или вместе ездили к лесничему, что смотрел за небольшим леском, который был у них в собственности. Эльжбета часто оставалась в каменице, ожидая, когда Ежи закончит дела на дворе, разберется с холопами, суд над которыми ныне перешел к нему, как хозяину земли. И довольно скоро Ксения почувствовала, как незаметно вдова Лолькевич стала близка к ней, как когда-то была Мария, что осталась в той, другой жизни.

Все началось с коротких вежливых разговоров о здравии, о погоде и о севе, что вскоре предстоял. Потом пани Эльжбета стала аккуратно заводить разговоры на другие темы, выполняя обещание, данное своему возлюбленному.

– Надеюсь, пани Кася не держит на меня зла за то, что лишила ее радости прогулок верхом, – говорила пани Эльжбета, уже без особого труда называя Ксению тем именем, которым нарек ее Ежи. – Тяжелым не стоит в седле ездить. Можно и дитя скинуть…

Нет, разумеется, Ксения не знала о том. Она ведь того и на лошади-то не ездила, только тут решилась в землях «отца». А когда пани Эльжбета, видно, разузнав у болтливой Збыни о частых недомоганиях Ксении, привезла ей травы, отвары которых сама пила от дурноты и слабости, когда носила последнего и единственного, кто выжил за эти годы, сына, между ними и вовсе растаял лед. И, несмотря на то, что Ксения подозревала, что это дружеское расположение было вызвано просьбой Ежи, она была рада, что ее одиночество, наконец-то нарушено, а голод по общению, к которому она так привыкла за время, прожитое в Замке, будет удовлетворен.

А потом и сама пани Эльжбета прониклась к Ксении, стала чаще бывать на дворе пана Смирца, и именно она привезла Ксении из ближайшего града, куда ездила за покупками, клубки нитей для вышивки, моток кружев и тонкое, почти прозрачное полотно.

– Для крестильной рубахи младенчика, – улыбаясь, передала она свои дары растерянной Ксении. – Егусь об этом точно не подумает, вот увидишь. А позаботиться о том совсем не мешало бы. Как и об одежке для маленького. А колыбель я сама привезу. У меня после Радека осталась. И одеяльце привезу, и другого много. Эх, как это добже младенчика-то в доме иметь! – а потом осеклась, заметив, как набежала тень на лицо Ксении. – Прости меня. Не подумала совсем о горе твоем.

Ксения решила, что Эльжбета говорит о ее мнимой потере мужа, но вскоре поняла, как ошиблась, когда та поджала губы недовольно, снова напоминая ту пани, что приехала в гневе на двор Ежи узнать, что за девицу тот поселил у себя в каменице да за дочь выдает.

– Ты должна быть осторожна, Кася! Ныне не только собственную жизнь в руках держишь. И не только младенчика этого, что вскоре даст о себе знать, – тихо, но твердо проговорила она, глядя Ксении прямо в глаза. – Ты жизнь Егуся в руках держишь. Он ведь вор! Украл панну нареченную, а за то пан Заславский по голове его не погладит. Да еще дитя его невольно умыкнул. И прежде чем решить что-то, пани, три раза обдумай то! Я не прощу тебе, коли Егусь из-за тебя живота лишится! Он – моя радость, моя душа. Я ждала его ласки более десятка лет, я грезила о нем, едва девицей стала. И пусть он мой до самого нутра, пусть не по мне сердце его тоскует, но пока он подле меня… Я душу за него отдам!

Ксения даже замерла, пораженная тем, что увидела в глазах Эльжбеты, сжимающей ее ладони в волнении. Так любить может только женщина. Так любить была обречена она сама, если все сложится так, как обещал ей Ежи. Собирая по крохам моменты скупой ласки и тепла полученного от мужчины, редкие оттого, что нечасты его визиты, зная, что он не твой и никогда не будет принадлежать тебе полностью, до самого конца.

Она сжала в знак поддержки пальцы Эльжбеты, стараясь не поморщиться от боли, что та невольно причинила ей своей хваткой, кивнула, соглашаясь с ее словами.

– Я обещаю тебе, что сделаю все, чтобы Владислав не причинил вред Ежи, если смогу, если то будет в моих силах, – а потом замерла в испуге, осознав, о ком именно они ведут речь, огляделась по сторонам в гриднице – не слышал ли кто, и повернулась к Эльжбете. – Ты знала?

– С самого первого дня догадывалась, – кивнула та. – Как увидела глаза твои цвета неба. Готова поспорить на что угодно, что рантух твой золотые волосы прячет от чужого глаза. Мы хоть и далече от Заслава, да тоже слыхали, что померла панна, которую пан Заславский из Московии привез да женой желал сделать своей. А там уж и сложилось все в единое целое. Осторожна будь, прошу тебя!

Ксения снова повторила слова своего обещания, в душе усмехаясь. В который раз ее желания расходились с чаяниями людей, окружающих ее. Ведь даже по глазам Эльжбеты легко читалось, что та только и думает о том, чтобы никогда Ксения не повстречала снова Владислава, чтобы тот никогда не узнал о том, что жива она, что по-прежнему ходит по этому свету и дышит только ради него. Ради него и дитя, что растет в ее чреве.