Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 82 страниц)

– Я так и думала, – рассмеялась Ксения, отгоняя прочь легкий страх и раздражение за это мальчишество, который не покидал ее с того времени, как они вернулись в Замок. – Как нелепо! А если бы тот выбил ему глаз? Вона какие кулачищи же!

– Ну, не выбил же, – ответил ей Тадеуш, отпивая пива из бокала. – Да и потом – он так оробел, что я сперва подумал, пан Владислав его сразу же на лопатки положит. Да не вышло. Вскоре азарт победы затуманил голову Юшеку, и тот отменно приложил пару раз пана Владека под дружный вдох зрителей. И как думает панна, кто вышел победителем в этом бою?

Ксения прищурила глаза, словно раздумывая над ответом, прикидывая, кто кого мог ударом уложить на снег – высокий и широкоплечий Владислав или вдвое больше и сильнее его кузнец Юшек. Она бросила взгляд на Владислава, левый глаз которого опух настолько, что превратился в узкую щелочку. Тот заметил это, и, оторвавшись на миг от своей беседы со шляхтичами, подмигнул ей здоровым глазом.

– Даже гадать не буду – Владислав, – проговорила она, улыбаясь. – И даже знать не хочу – упал ли Юшек на снег от страха, что на ордината руку поднял, или от удара пана Владислава.

Ответом ей был громкий смех пана Тадеуша, заставивший многих обернуться от потешников на них, а Владислава при этом и выгнуть насмешливо и удивленно бровь.

Следующим утром поехали кататься в снежное поле, что раскидывалось почти на несколько верст от Заслава. Прошлой ночью шел снег, полозья саней словно по мягкому маслу скользили по этому свежему белому покрову, еще нетронутому даже лапой животного.

Владислав сам сел за вожжи, с гиканьем повел их двуместные сани впереди остальных, разгоняя их до такой скорости, что скоро у Ксении, сидевшей подле него, засвистел ветер в ушах.

– Тебе не боязно, моя драга? – перекричал свист ветра и перезвон колокольцев, что висели на упряжи лошади, Владислав, поворачивая голову к Ксении на миг. Его глаза возбужденно сверкали из-под мехового околыша шапки, губы раздвинулись в довольную улыбку. Нет, покачала головой Ксения, отвечая без слов на его вопрос. С Владиславом она ничего не боялась…

Откуда-то из саней позади них донесся задорный свист, и Владислав свистнул в ответ. А потом стегнул лошадь, заметив, что их нагоняют сани кого-то из шляхтичей, выехавших на катание вместе с ними, и та, быстро набрав уверенный темп, увела их сани далеко вперед.

Летел из-под копыт и полозьев саней снег, ветер развевал длинный ворс меха на шапке и вороте плаща Ксении. Она смотрела, не скрывая улыбки, на Владислава, у которого слетела шапка и упала в сани от резкого движения головой, которое тот сделал, снова свистя то ли лошади, что бежала изо всех сил вперед, то ли тем, кто остался позади и безуспешно пытался нагнать сани ордината.

Впереди темной полосой, красиво очерченной белоснежным контуром, показался лес. Вскоре сани въехали на лесную дорогу, замелькали запорошенные снегом деревья и кусты по обе стороны от саней.

Внезапно Владислав вдруг замедлил ход лошади, заставил ту свернуть с дороги прямо под раскидистые ветви рябины, еще хранившие для зимовавших в лесу птиц ярко-красные гроздья ягод. Он отбросил вожжи, остановив сани, и одним махом притянул к себе Ксению, буквально впился в губы страстным глубоким поцелуем. Губы его и кожа вокруг рта были холодными, на короткую щетину налетели снежные крошки, что летели во все стороны при их сумасшедшей гонке, зато язык был горяч, прямо обжигал ее, и от этого контраста голова Ксении пошла кругом, а по жилам снова растекался жидкий огонь. Она прижалась к нему еще теснее, запустила пальцы в его волосы, растрепанные ветром, также слегка заметенные снегом.

– Кохана моя… моя кохана, – шептал Владислав между поцелуями, а потом вдруг спустился губами вдоль шеи Ксении в меховом вороте плаща. – Ты – мой дивный цветочек… моя чаровница… мое сердце…

Издалека послышался звон бубенцов на санях, что приближались к лесу, и Ксения попыталась отстраниться от Владислава.

– Владек, едут. Едут же! – едва сдерживая смех, шептала она.

Но он не отпускал ее, пытался поймать ее губы, удержать ее на месте, а она уворачивалась, отводила в сторону лицо, пытаясь увильнуть от поцелуя. Вскоре они не могли сдержать смеха, забавляясь этой игрой, а меж тем мелодичный звук слышался все ближе и ближе. Тогда Ксения, осознав, что Владислава можно остановить только одним путем, приподнялась слегка на сидении и дернула за одну из ветвей рябины, что висела над ними. Тут же на влюбленных полетел в дерева ворох холодных крупинок снега, падая на лица, руки, на волосы Владислава.

– Ах, ты озорница! – прошипел шутливо Владислав, проводя рукой по шее, убирая снег, попавший при падении прямо за ворот жупана. – Ладно, ныне я милостиво позволю тебе увильнуть от кары за этот поступок, – а потом притянул к себе и крепко чмокнул в холодные губы, сурово прошептал прямо в рот. – Но этой ночью пощады не жди! Я буду неумолим…

– О, тогда я определенно не жалею о содеянном, – рассмеялась Ксения. Она подняла с пола шапку Владислава, отряхнула ее от снега и нахлобучила ему на голову. – Горячки не боишься?

– Мне ли бояться ее? С моей-то горячей кровью? – пошутил Владислав, отстраняясь от нее и беря вожжи в руки, готовясь тронуться с места, едва сани, скрип полозьев по снегу которых он уже отчетливо различал сквозь звон колокольцев и свист возницы.

Катались долго, пока паненки и пани не попросились обратно в тепло комнат Замка, и шляхтичам пришлось повернуть обратно в Заслав. Но уже перед воротами брамы стражники, стоявшие в карауле, встретившие их, попросили выйти из саней прямо тут, а не во дворе, мол, там и так мало места – приехал поезд пана епископа. Владислав явно обрадовался, так и спрыгнул на снег, передавая вожжи подбежавшему хлопу из конюшенных. Потом оббежал сани и, откинув медвежью шкуру, что покрывала ноги Ксении, обхватил за талию ее, поднял вверх и медленно, будто не хотя, опустил наземь.

– Мой дядя в Замке, – повторил он то, что Ксения и так уже слышала от стражников. Она кивнула, понимая его невысказанную просьбу. Она осознавала, как важна для Владислава поддержка бискупа ныне, когда назревало судебное разбирательство, оттого и намеревалась сделать все, что могла, чтобы помочь в том Владиславу.

Он улыбнулся, подмигнул ей и взял ее за руку, сжав легко ладонь, повел через ворота брамы на замковый двор. За ним последовали остальные, с гомоном, смехом, шутками.

Двор действительно был полон крытых саней и суетящихся людей, что отвязывали прикрепленные к задним стенкам саней небольшие дорожные сундуки, уносили их внутрь дома, в освещенный проем входной двери.

Владислав вдруг замедлил ход, и Ксения встревожено взглянула на него, почувствовав, как напряглась его рука, сжимающая ее пальцы. Она проследила за его взглядом и заметила на дверце одних из дорожных саней герб, и герб тот был не пана Сикстуша, хотя и был схож с ним. Этот герб можно было легко принять за герб рода Заславских, все то же, даже символы, если бы не фон, цвет который был виден ясно, несмотря на сумерки, что стали опускаться на двор Замка. У Заславских фон был алого цвета, этот же был темно-лазуревым, как небо перед грозой.

Она хотела спросить, не прибыл ли кто из родичей на Святые дни в Замок. Быть может, это кто-то, кого она еще не знала, о ком не слышала даже. Но к ним уже спешил, подобрав длинные полы пурпурной сутаны епископ. Он был без плаща и с непокрытой головой, значит, явно торопился выйти из Замка навстречу Владиславу, которого обнял ныне, а потом сотворил святое распятие над темноволосой головой.

– Я рад, что ты внял голосу рассудка, Владусь. Agnosco veteris vestigia {7}, – прошептал он, и только потом, когда Владислав склонился над его рукой, целуя перстень со святым ликом на камне, заметил Ксению, стоявшую у того за спиной, нахмурил лоб, перевел глаза на распрямившегося Владислава. – Панна Ксения… Не понимаю, тогда зачем…? Зачем ты позвал на праздники святые пана Острожского и его дочь?

1. Мастерицы, вышивавшие бисером и жемчугом

2. Имеется в виду – по границе владений

3. Расписка, вексель, обязательство

4. Жалоба, протест, с которым обращались в суд в тех землях

5. Имеется в виду – поветовый суд, в котором рассматривались все жалобы и претензии шляхтичей. Он рассматривал уголовные и гражданские дела, исполнял нотариальные акты, записывал жалобы на незаконные действия должностных лиц повета. Избирался поветовой шляхтой из местных шляхтичей, знавших право и имевших поместья.

6. Тут: сессия земского суда – «рок земский»

7. Узнаю следы былого (лат.)

Глава 42

Ксения сразу распознала в панне Острожской свою соперницу. Позднее она не могла даже самой себе объяснить, отчего это ей привиделось в той стройной девушке с короной из темно-каштановых волос на голове. Быть может, оттого с каким почтением окружающие взирали на ту панну? Или оттого, какими взглядами встретили входящих в залу Владислава и Ксению – любопытными, насмешливыми, выжидающими?

Панна Ефрожина Острожская не была ослепительно красивой, не смогла не отметить про себя невольно Ксения, когда пан Януш вместе с сыном и дочерью подошел к Владиславу обменяться приветствиями. Узкое лицо, карие глаза, аккуратный носик, светло-каштановые густые волосы, слегка волнистые, что было заметно даже, когда те были аккуратно заплетены в косы.

Но все же было что-то в ее лице такое, что привлекало взгляд, заставляло любоваться этой юной прелестью. Рядом с этой смущенно опускающей глаза в пол девушкой Ксения вдруг остро почувствовала, что она старше этой панны, вдруг ощутила некий страх, что выглядит рядом с ней женщиной, а не той девой, что когда-то повстречалась Владиславу.

Она скосила глаза на Владислава, который, вежливо улыбаясь, склоняясь в коротком поклоне, приветствовал прибывших гостей, тщательно скрывая свое недоумение их нежданному визиту. После короткой церемонии обмена любезностями, в которой Ксению бискуп поспешил представить Острожским как «панну Калитину, нашу дорогую гостью», шляхта поспешила разойтись по своим покоям, спеша переменить платье и освежиться, чтобы позднее спуститься в залу на ужин, к которому уже на вертеле жарили нескольких больших поросят.

Ксения осталась бы в зале, ведь она ясно видела, как не спешит уйти от гостей Владислав, но его короткое качание головой, которым он давал понять, что ей лучше уйти к себе, заставил ее подчиниться этому невысказанному приказу. Уже в своих комнатах, скидывая на руки служанке промокшее от снега платье, она не удержала своего любопытства и все-таки спросила Малгожату о гостях. Та поспешила рассказать, что знала сама и что слышала в разговорах, которые возникли в замке, едва поезд семьи Острожских пересек черту въездных ворот брамы.

Богатый и знатный род королевства, это знал каждый в Речи Посполитой, а особенно в Литве. «Больше земель только у самого короля Жигимонта {1}, как говорят люди», сказала Малгожата, помогая Ксении выбрать драгоценности. Соседи Заславских по южным границам ординации.

Ксения быстро прикинула в уме, что значит визит пана с дочерью к молодому неженатому соседу, и какие выгоды сулит этот брак ныне и Острожскому, и Владиславу в его положении. Она уже знала, что шляхта решает многое, и быть в родстве с первым среди благородных означало заранее обеспечить себе выигрыш и в намечающейся тяжбе с Юзефом, и в войне с казачеством, которая, как полагал Ежи, непременно возобновится вскоре, когда те залижут раны, нанесенные им Владиславом и его войском.

Потому Ксения совсем не удивилась, когда Малгожата, отводя глаза в сторону, прошептала, что многие из шляхты полагают, что этот визит неспроста. Только умолчала о том, какие предположения ставятся насчет дальнейшей судьбы Ксении, что никто и медяка не поставит ныне, когда перед Владиславом стоит такой выбор, и что будет сделан он не в пользу московитки.

За столом Ксения в отличие от предыдущих вечеров больше слушала, чем говорила, и только улыбалась уголками губ в ответ на шутки. Пан Тадеуш, как ни пытался побороть ее дурное настроение, так и не смог. Да и Владислав был явно чем-то озабочен, хмурил лоб, сидел на своем привычном месте во главе стола, напряженно выпрямив спину и расправив плечи.

Шляхта переглядывалась, обмениваясь друг с другом невысказанными предположениями глазами да мимикой лица, полагая, что власть московитки над ординатом пошатнулась. А когда Владислав вывел на генсий панну Ефрожину, то по залу прокатились уже шепотки и улыбки, полные довольства – им было приятно, что между красой русской и величием шляхтянки пан ординат все же выбрал последнюю.

Перед явно огорченной, хотя и пытающейся скрыть это Ксенией, склонился в поклоне пан Тадеуш, приглашая на танец, и когда та коротко кивнула, едва переборов желание развернуться и уйти прочь из залы из-под этих ехидных и полных превосходства взглядов, завладел ее рукой.

– У пана Владислава нет выбора, пусть панна поймет его. Auribus teneo lupum {2}. Именно то! – а потом заметив непонимающий взгляд Ксении, пояснил. – Ныне он будто по бревну ходит над глубокой канавой и весьма рискует упасть вниз. Канава неглубока, он сможет найти в себе силы выбраться, полагаю. Я огорчил панну? Не желал того вовсе, готов клясться в том. Пусть панна простит мне мою аллегору {3}и не пускает в душу тревогу. Пан Владислав сумеет выбраться, даже если упадет.

Как же ляхи любят говорить заковыристо, думала Ксения позднее, когда лежала в тишине своей спаленки, слушая тихий треск поленьев в камине. Она соединяла кусочки того, что уже знала от слуг, от пана Тадеуша, от Ежи в единую картину, и та ей вовсе не нравилась. Нет, у Ксении не было ни малейших сомнений в том, что Владислав может измениться к ней в чувствах. Но она ясно понимала, что их брак желанен только им двоим.

Она вдруг подумала о том, как поступила бы ее собственная родня, если б, к примеру, Михась привел женой на их двор католичку из земель ляшских. Пришлось признать со вздохо, что почти уверена в том, что никто из родичей не поддержал бы брата в желании сделать женой девицу чужого народа. Народа, что ныне проливает кровь русскую, что всегда вел войны с Московией. И случись бы то еще до того дня, как Ксения встретила Владислава там, на дороге, она бы первая среди остальных возненавидела бы невестку, как бы ни страшен был ей этот грех.

И кроме того, Ксения прикусила губу, кроме того ляшской девице пришлось бы переменить свою веру на греческую. Иного и быть не могло! Иначе, она бы даже порога терема отцовского не переступила бы, как никогда не пускали в дома стольного града заморских купцов.

Следующим утром рано выехали на соколиную охоту, несмотря на ударивший мороз, что больно кусал за щеки и так и норовил пробраться под теплые одежды. Ксения не смогла и тогда сдержать своего недовольства, и оно ясно читалось во время охоты у нее на личике.

Владислав заходил к ней перед выездом, но только молча наблюдал за тем, как ей помогают облачиться в теплое платье из тонкой шерсти, выкрашенной в васильковый цвет. Он молчал, но в этом молчании Ксении вдруг почудилось отчуждение и какой-то холод. А когда он без всяких лишних слов поцеловал ее ладони, пряча глаза от ее взгляда, в душу снова вкралась тоска, сдавило грудь ледяная рука сомнения, которое она так тщательно гнала от себя прочь этой ночью.

Да еще эта панна Ефрожина! Ксения взглянула поверх головы возницы, что правил ее санями, вперед, в голову отряда охотников, ехавших верхом. Именно там должна быть и панна Ефрожина, пожелавшая быть на охоте не в санях, как другие паненки и пани, а на белой статной лошадке. Ксения только губу прикусила, заметив, как открыто залюбовались панной шляхтичи, когда она с помощью слуги заняла место в седле. Стройная, в алом бархатном плаще, богато затканном золотыми нитями, что красивыми складками опускался на круп лошади. Аграф с рубиновыми каплями на шапке, пышный мех белоснежного горностая на каштановых кудрях. На золотых волосах Ксении этот царский мех словно терялся, смотрелся совсем не так, а тут…

И как панна погнала свою лошадь вместе с остальными всадниками! Будто позируя перед мужчинами, что поспешили следом за панной, не желая отставать от нее. Разумеется, панна заняла место в голове, рядом с братом и Владиславом. Ну и, конечно же, у панны Ефрожины был свой сокол, который сидел на широкой кожаной перчатке, с неудовольствием отметила Ксения. Ныне, на этой охоте, когда ей только и оставалось, что сидеть с открытых санях со своими паненками да наблюдать за полетом хищных птиц, ищущих острым глазом на снежных просторах добычу, она жалела, что не уступила когда-то Владиславу и не стала учиться ездить верхом, считая это неприемлемым для себя. Тогда бы именно она, а не панна Ефрожина сидела в седле лошади, стоявшей так близко к валаху Владислава, и о чем-то говорила ему, слегка приподняв вверх лицо. Именно она, а не панна Острожская запускала сокола вверх под улыбку Владислава.

Ксения вернулась в Замок еще в более дурном настроении, чем покидала его. Она говорила себе, что всему виной лишь неприятное происшествие на охоте, которое привело к буре слез и упреков дам в сторону охотников, а сама Ксения из-за того до сих пор была бледна, несмотря на то, что сердце бешено билось в груди, разгоняя кровь по жилам. Хотя Владислав весь путь обратно ехал только подле ее саней, отстранив ее неизменного спутника, пана Тадеуша. Он шутил с паненками и всячески пытался подбодрить их, развеселить их, заставить забыть о той трагической добыче, что в числе прочих досталась охотникам.

Но ледяные щупальца какого-то предчувствия уже протягивались к сердцу Ксении, и хотя она улыбалась в ответ своему коханому, ее глаз эта улыбка так ни разу и не коснулась.

Перед ужином в дверь покоев Ксении постучали. Молоденький слуга из свиты бискупа попросил панну пройти в библиотеку, где ее будет ждать пан епископ. Дядя Владислава провел там почти весь день, насколько было известно Ксении. Он не поехал на охоту, предпочитая выезду на мороз неспешную беседу с паном Янушем Острожским, который также отказался от азартного развлечения. У епископа еще было время переговорить с Владиславом обо всем, что удалось узнать в ходе разговора с магнатом Острожских земель, но сперва он решил увидеться с русской панной.

Ксения скользнула в комнату так тихо, что бискуп не сразу заметил ее, оттого и вздрогнул, когда она приблизилась к его креслу перед камином. Он не стал подниматься, сославшись на больные ноги, показал на кресло, стоявшее напротив, призывая ее занять это место. Епископ заметил сразу и бледность Ксении, и ее чересчур блестевшие глаза в свете огня в камине.

– Я наслышан о том, что случилось на охоте. Панна скорбит по Божьей твари, знать, панна не лишена милосердия, как истинная христианка, – улыбнулся грустно уголками губ бискуп.

– То, что было – жестоко! – запальчиво возразила Ксения. – Жестокая смерть!

– У каждой твари Божьей свой срок, – отрезал епископ, подавляя ее возмущение на корню, явно не желая обсуждать охоту. – Панна должна помнить о том и не роптать на волю Господа.

Ксения, распознав в голосе бискупа нотки раздражения и недовольства, поспешила потупить взгляд, но быстро подняла их на своего собеседника, едва услышала его последующие слова:

– У меня для панны есть дар, – бискуп взял со столика, что стоял рядом с его креслом тонкую книгу в зеленой бархатной обложке, протянул Ксении. – То азбука из печатной мастерской Острожских земель. Панна сможет выучиться грамоте, сможет тогда читать Святое Писание греческой веры.

Сначала Ксения вспыхнула от радости, принимая из рук епископа книжицу, гладя кончиками пальцев ее обложку. Но после она помрачнела, улыбка сошла с губ.

– Я благодарю пана бискупа за его дар, – тихо сказала она, поднимая глаза на епископа, явно недоумевающего ее внезапной серьезности. – Я с рвением примусь за грамоту, обещаю то. Но не для того, чтобы читать Писание православной веры. Пану бискупу, верно, будет отрадно слышать, что я переменила свое решение. Я готова принять римский закон, коли то будет во благо пану Владиславу.

Епископ долго смотрел на Ксению, пристально вглядываясь в ее бледное лицо, а затем откинулся на спинку кресла, скрестив перед собой пальцы, прижав их к губам. Он хорошо мог со своего места разглядеть ее, для нее же его лицо было скрыто полумраком, вползающим в замок вместе с зимними сумерками.

– Я удивлен, что панна решила изменить своей стойкости, – проговорил наконец бискуп, шевельнув пальцами. Тускло блеснул в очередном всполохе огня перстень со святым ликом. Ксения не смогла распознать, что за нотка промелькнула на этот раз в его голосе, отчего-то подумалось, что бискуп не рад ее решению. – Панна ведает, что за отречение от веры схизмы ее проклянут в отчей земле, коли узнают, нарекут изменницей? Панна готова к тому?

– Я думала, что пан бискуп будет доволен, что я решилась вступить в лоно латинянской церкви, – ответила Ксения. – Пан бискуп отговаривает меня от шага в папскую веру?

– Разве могу я быть не рад, что очередная заблудшая овца прибивается к стаду? Я рад, панна, рад, – епископ вздохнул, быстро поднялся и отошел к окну, где встал едва различимым силуэтом в сгущающейся темноте, глядя в окно на замковый двор. – Желание панны идет не от сердца, я чую то. Оттого и нет благости в моей душе от этой вести. Пан Владек ведает о решении панны? – и, получив отрицательный ответ Ксении, проговорил настойчиво. – Тогда панне следует промолчать покамест о том. Пусть панна подумает до праздника Крещения святого. Тогда и обсудим то. Смею я надеяться, что панна окажет мне удовольствие и разделит со мной партию в шахматы?

Они играли долго, до тех пор, пока за Ксенией не пришли паненки и не напомнили, что скоро будет ужин, к которому панне необходимо переменить платье. Никто из них не собирался сдаваться, каждый хотел выиграть в этой борьбе, что развернулась на шахматном столике. Наконец под взглядами ожидающих Ксению паненок та все же сумела привести игру к ничьей.

– Панна – сильный противник, – улыбаясь, проговорил бискуп Владиславу, который тоже пришел к тому времени в библиотеку, желая переговорить с дядей наедине, без лишних ушей, узнав о том, что тот весь день провел с паном Янушем. – С таким соперником так просто не сладить…

Он наблюдал, как аккуратно берет ладонь Ксении в свою руку Владислав, как смотрит на нее – с нежностью, с гордостью за ее успех, за эту похвалу. И все больше хмурился епископ при этом.

Бискуп не слукавил ни в едином слове. Он действительно полагал, что Ксения далеко не пешка на том поле, на котором расставлялись ныне фигуры для очередной партии. Но ей нечего было делать на нем, иначе его игра может придти к поражению. Бискуп сохранит своего короля. Пусть даже пожертвовав королевой!

– Пан Януш получил письмо перед праздниками с приглашением прибыть в Замок и обсудить общие дела, – начал бискуп, едва за хихикающими паненками и Ксенией закрылась дверь библиотеки, и в комнате повисла тишина. – На нем была печать Заславских. Кто-то сумел либо подделать ее, либо поставить на чистый лист истинную, чтобы потом воспользоваться этой грамотой в своих целях. И этот кто-то был далеко не последним в замке. Cui prodest? {4}

– Юзеф, – прошептал Владислав, и епископ кивнул. – Печати все у пана Зробаша. Неужто и он…?

– Не думаю, что пан секретарь будет так рисковать собой. Это было бы глупо с его стороны так подставлять свою голову, – бискуп усмехнулся. – Однако умно придумали! Поссорить тебя с Острожскими. И прямо перед роком земским. И шляхта… неизвестно, как отреагирует она на эту ссору.

– Я ничего не обещал пану Янушу, – проговорил Владислав, переплетая пальцы так крепко, что побелели костяшки. – А раз так – нам нет нужды ссориться.

– Ты не обещал, – согласился, мрачнея лицом, бискуп. Все выходило так, как он и предполагал, зная нрав племянника и зная о его клятве, данной когда-то самому себе. – Но зато пан Стефан дал. И мало того! Памятуя о старой истине, что vox emissa volat – litera scripta manet {5}, был составлен договор между паном Острожским и твоим отцом. Его-то и привез с собой пан Януш, полагая, что ты пригласил их обсудить посаг, речь о котором еще не велась, и другие детали обручения. А еще пан Януш приехал, желая представить тебе свою дочь, панну Острожскую. Представь его недоумение, когда он лицом к лицу столкнулся в замке с той, о которой молва расползлась далеко за пределы твоей ординации.

Оба замолчали надолго, каждый обдумывая происходящее. Существующий договор значительно осложнял ситуацию, ставил Владислава в совсем невыгодное положение. Оттого он и был так напряжен ныне, сжимал до боли пальцы, которую, впрочем, совсем не ощущал, погруженный в свои мысли. Ему казалось, что тяжесть навалившихся на его плечи почета и долга перед родом, а с ними и обязанностей, раздавят его когда-нибудь. И тяжесть клятвы, данной когда-то самому себе. Тогда ее исполнение казалось таким простым…

– Хочешь, скажу, как мне видится дальнейший путь? – проговорил бискуп, наконец разорвав то тягостную тишину, что повисла в воздухе. – Ссора с Острожскими совсем ни к чему ныне. Да, тебя принуждают к браку с панной Острожской, но никто ведь не нудит тебя отказаться совсем от твоей московитской коханы. Ты можешь увезти ее в одну из вотчин, да хотя бы в Белоброды, поселить ее там хозяйкой. Никто не запрещает тебе любить русскую. Никто не претендует на твое сердце, Владусь. Никто не нудит выбирать между паннами. In mediam viam tutissimus ibis {6}.

Затаив дыхание ждал ответа от племянника епископ. От напряжения даже пальцы сжал сильнее, чем следовало – впилось больно в кожу золото перстня епископского.

– Нет, – наконец прозвучал в тишине голос Владислава. Он поднялся с кресла напротив епископа, в котором еще недавно сидела Ксения, но от глаз дяди отвел взгляд в сторону, встал у камина, упершись руками в мрамор, словно не чувствуя жара, бьющего в лицо. – Я не могу пойти против своей совести и чести, дядя. Не казни меня за то. Отец не волен был заключать этот договор без моего согласия. И на тот день мое слово уже отдано было панне Ксении, как и мое сердце. Я не могу отныне распоряжаться ими.

– О Deus mio, какая глупость! – не сумел сдержаться бискуп, воздевая руки к резному дереву потолка, как часто делал это на своих службах. – Какая глупость, Владусь! Ты сам роешь себе могилу ныне, цепляясь за русскую панну! Молчи! Ни слова мне, коли желаешь и далее быть со мной в близости родственной! Ты навлечешь на себя проклятие моего брата из могилы, если ординация достанется Юзефу, чужой крови, пятну на гербе Заславских. Идти против чести рода! Homines caecos reddit cupiditas {7}, но тебя она сделала еще и глухим к доводам разума! За кого ты так ратуешь? Кого желаешь привести в род? Схизматичку? Ладно, она была бы шляхетского происхождения, но, Владусь…! Она не шляхтянка! И значит, ваши дети, даже рожденные в браке, не будут признаны шляхтой. Вспомни давние законы.

– Что ты хочешь от меня? – взревел, не выдержав натиска дяди, Владислав, бросая на бискупа взгляд, полный муки. А потом отвернулся от него, надавил пальцами на сомкнутые веки, будто пытаясь стереть из головы все тягостные для него мысли. Когда он наконец заговорил, его голос звучал глухо, плохо скрывалась боль, что разрывала душу шляхтича на части ныне. – Я ведаю про законы. И про долг перед родом и гербом помню. Но, пойми, я не в силах отказаться от нее… для меня это как вырвать сердце из груди, как души лишиться. Я понимаю, что это делает меня слабым, смешным, быть может, в твоих глазах, но это так. Я пробовал жить без нее – нет мне жизни тогда. Она нужна мне, как вода, как воздух, как солнце над головой… Она – часть меня, дядя, а человеку худо жить калекой.

Епископ вздохнул, переводя взгляд в огонь, лижущий поленья, пожирающий дерево, превращая его со временем в пепел. Мирские страсти! Как часто он встречал в исповеди их, как часто приводили они к худому! Воистину, страсть – плод рук дьявола, стремящийся толкнуть душу человеческую на стезю, ведущую в погибели. А может, и правду люди говорят про панну? Вон будто зачарованный Владислав, вон как душа его стонет… Нет, бред, покачал головой бискуп. Бабские то россказни!

– Lavabo manus meas {8}, – тихо проговорил епископ, не глядя на Владислава. – Ты волен решать сам свою судьбу, я ни слова не скажу более. Но подле встану, коли нужда будет на то. Ежели волен буду.

Он не стал говорить Владиславу, что Юзеф и его жена нанесли удар не только по границам ординации через казаков, не только по положению Владислава через заключенное соглашение пана Стефана с Острожскими.

В Краков была послана грамота анонимная, что пан Заславский с ведьмой живет открыто, что дела творятся ведовские в ординации, умоляя «славных воинов Святой церкви в борьбе с ересью и ведовством {9}спасти души людские от зла, творимого ведьмой русской». Епископу вовремя сообщили о той опасности, что повисла над головой его родича. Ведь доведись этой грамоте дойти по назначению, в земли Заславских прибыли бы святые отцы инквизиции, а, зная об их деяниях – иногда полыхали костры в королевстве, Владислав никогда не позволил бы им заполучить для дознания панну, бросая вызов не только инквизиции, но и всей Святой церкви в их лице.

Чем в итоге закончится это разногласие? Отлучением ли от причастия святого? Или Владислав решит вовсе отойти от веры святой ради этой московитки? И как на то посмотрит шляхта? А после и трибунал шляхетский…. И епископ тогда не сумеет помочь Владеку, увы.

Нет, бискуп не будет смотреть, сложа руки, как загонят Владислава, будто зверя какого в яму. Не позволит хитрой суке Патрысии добраться до почета, земель и казны Заславских. А в том, что основная голова, что козни задумывала, была именно она, жена Юзефа, у епископа не было никаких сомнений. Недаром же она заплатила его слуге за все толки, что тот разузнает по приказу епископа, еще тогда, осенью, во время пути в Заслав.

Нет, он не позволит свершиться ее воле и ее желаниям. И не позволит Владиславу свалиться в ту яму, которую роет он своими собственными руками по чужой воле. Любой ценой спасет того от неминуемого падения, а возможно – и гибели.

Хотя и наблюдал епископ, как Владислав играет на руку Юзефу. Тем же вечером в одной из комнат замка, пока остальная шляхта веселилась в большой замковой зале, провожая последний день года, Владислав имел беседу с паном Острожским. Он не стал юлить и открыто сообщил тому, что пан Стефан, заключая договор о браке, не знал, о том, что его сын уже не волен распоряжаться своим словом, что тот уже обручен с другой женщиной. И хотя породниться с родом Острожских для Владислава большая честь, он не может нарушить свое шляхетское слово, закончил он свою короткую речь.