Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 82 страниц)
Бискуп ждал их в своих покоях, таких схожих с комнатами Ксении: небольшая комнатка-приемная, из которой вела распахнутая дверь в спальню, где уже суетились слуги, готовя епископу ложе. Сам Сикстус читал, сидя в кресле у камина за маленьким столиком, на котором были разложены многочисленные бумаги и книги. Он поднял голову, когда в комнату ступили Владислав и Ксения, улыбнулся одними уголками губ. Глаз эта улыбка так и не коснулась, впрочем.
Он показал кивком Ксении на низкий табурет, что по его знаку тут же поставил у его стола слуга, а потом обратился к Владиславу:
– Я не смею тебя задерживать ныне, Владусь. Ступай отдыхать, ты видно, утомился после ночи бдения и этого дня, – а потом, после ухода Владислава, положил книгу, что читал, когда в его покои ступили визитеры, откинулся на высокую спинку, складывая руки перед собой, переплетая длинные пальцы. Тускло блеснул в всполохе огня перстень, словно напоминая Ксении о ее давешнем проступке. Она отвела взгляд в сторону и невольно посмотрела на страницы книги, что лежала поверх бумаг, с удивлением распознала буквы кириллицы, что показывал ей когда-то отец Макарий.
– Острожская Библия, – произнес епископ, заметив направление ее взгляда, а потом пояснил, видя ее удивление тому, что читает книгу еретической для него веры. – Я же должен знать своего opponentis {4}. Полезно знать самую суть того, с чем предстоит столкнуться. Ты ведь не читаешь? Нет, не обучена, отец Макарий говорил мне. А стоило бы выучиться. Когда не хватает мудрости, ее можно почерпнуть из книг. Ты не возражаешь мне? Боишься меня?
– Иногда мудрость можно взять и из слов, – проговорила Ксения, смелея в своих речах, забывая о волнении – отчего-то расположившись к этому мужчине, что смотрел на нее так внимательно, и чей голос звучал так убедительно. – Потому я слушаю.
– Отрадно слышать то, – проговорил бискуп. – Ты меня удивляешь. Я всегда знал, что не стоит судить о книге по богатству ее обложки, – он помолчал немного, а затем продолжил. – Я слыхал, ты играешь в шахматы, легко обыгрываешь в словесные игры не только девиц, но и некоторых панов. Да и нынче так ловко ответила пану Юзефу. Дивно то для московитской девицы! Ты мне пани Элену напомнила тем. Та тоже остра была на язык. Так и вспыхивала, как огонь, ежели что не по ней было. Вот только этот огонь и спалил дотла все, что было меж ней и братом моим, оставив на память только рубцы от ожогов, – и снова неожиданный переход к другому вопросу. – Патеры {5}часто читаешь, панна? Посты блюдешь? В вере своей верна до сих пор? А грехи свои кому исповедуешь? Или так и ходишь с темной душой? Быть может, оттого и мечешься, что грехи снять с души твоей некому? Грехи, как оковы, как камни тяжелые, человека к земле тянут. Тяжело человеку без духовника.
Ксения кивнула, соглашаясь с ним. Вместе с благостными воспоминаниями пришла другая память – темная, о которой даже думать не хотелось порой, которая прошлой ночью все же сумела ворваться в мысли. Память о том, что не каждому откроешь, память о грехах тяжких, что сотворила она своими руками, о мыслях грешных, о помыслах скверных. Да и стыд покоя не давал порой – все же без отеческого благословения ушла из родной земли, а по поверьям людским нет счастья тому, над кем нет слова родительского.
– Род Заславских идет от сына великого князя Гедимина {6}, который когда-то получил в удел эти земли, – снова переменил тему беседы бискуп, отвлекая Ксению от мыслей тягостных. – Род древний и знатный, богатый род. Много земель во владении. Много сел и городов, много людей. Все должно остаться в ординации – это священный долг Владислава перед предками, что издавна владеют этой землей. Земли не должны быть делимы или отданы другому роду по купчей крепости {7}, а переданы только сыну и только приумноженными, но не менее того, – Ксения так задумалась, заслушавшись речью бискупа, едва не пропустила резкий вопрос. – Зачем панна за Владиславом поехала земли польские?
– За сердцем своим пошла, – ответила она первое, что пришло в тот момент в голову. Бискуп снова сплел пальцы, перевел взгляд в огонь, пылающий в камине.
– Порой следует слушать не сердце, а разум, панна. Сердце дает не всегда дельные советы. Я опасался, что Владислав силой увел панну из земель московитских, полоном в Замок привез. Но вижу теперь, что панна по собственной воле выбрала этот путь. Панна стольким пожертвовала ради Владислава, я восхищаюсь ее силой. Но поражен ее недальновидностью, – тут бискуп взглянул в глаза Ксении, его взгляд завораживал ту, заставлял выслушать его речи до конца, не возражая ни единому слову. – Я хочу говорить с панной, не как бискуп католической церкви, а как родич нареченного панны. Потому я не буду убеждать в неистинности греческой веры. Не стану опровергать ее каноны. Я хочу, чтобы панна поняла только одно – зайцы с волками не плодятся. Не дано то Господом. Только подобное создает подобное. Таков закон Бытия. Панна умна, она поймет, к чему я сказал то. Заяц может надеть волчью шкуру и выучиться выть по-волчьи, но волком он никогда не станет.
– Люди не волки и не зайцы, – не смогла сдержаться, чтобы не возразить Ксения, сжимая пальцы в кулак, пытаясь успокоиться и убрать из своего голоса дерзкие нотки. – Люди схожи по своему подобию, зайцы и волки – различны.
– Но эти твари Божьи различны еще и по своей натуре, равно как и люди. Facilius est apta dissolvere, quam dissipata connectere {8}, нельзя из слепить что-то из того, что несхоже по сути.
А потом, как обычно, без всякого плавного перехода бискуп снова сменил тему, стал расспрашивать Ксению о семье, что осталась в Московии, какой статус имел ее род в отчей земле, есть ли у того приграничные земли. Она понимала, отчего тот задает такие вопросы – каждая женщина должна принести за собой что-то в семью будущего мужа. К сожалению, Ксения не могла принести ничего, так она и сказала епископу, закончив свой рассказ о своем роде.
– Я думаю, что Владислав потребует земли твоего покойного супруга в приграничье. Я даже уверен в том. Сильных наследников у того не осталось, а слабые в расчет не идут, – бискуп потер кончики пальцев друг о друга, возвращая в озябшие руки тепло. В последнее время у него постоянно мерзли ступни и кисти рук, потому и носил часто перчатки и связанные его домораспорядительницей носки из толстой овечьей шерсти. – Они граничат с землями, что отошли за его матерью, а эта нынешняя война нам только на руку. В такое время и переносятся рубежи.
Епископ заметил, что Ксения нахмурилась, когда он заговорил о ее покойном муже, понял, что еще не затянулась рана, нанесенная когда-то. Значит, одолевают изредка мысли тягостные, не дает покоя совесть.
– Ведает ли пан епископ что-нибудь о нынешней Московии? – спросила Ксения, в волнении сжимая бархат юбки. – Что творится в стольном граде? Кто ныне на царском престоле? Король Жигимонт?
– Я мало осведомлен о том. Знаю, что бояре московские присягнули королевичу Владиславу, просили его занять пустой царский трон. Это дело королевской семьи. Церковь вступит тогда, когда Московия полностью покорится королю Жигимонту. Страна доныне раздираема на части. К Новгороду подступили шведы, Москва и часть земель присягнула Жигимонту, Калуга город под самозваным Димитрием и дочерью авантюрного Мнишека, да и мелких корольков полно. Я панне так скажу: панна была права, когда сказала, что стольный град еще не все царство, не покорилось оно еще никому из тех, кто в его землях ходит.
Ксения несмело улыбнулась ему сквозь слезы на глазах, когда бискуп протянул руку и легко сжал ее пальцы, что теребили бархатную ткань.
– Время вечерней молитвы, панна, – мягко сказал епископ, поднимаясь на ноги, тяня за собой Ксению, чьи пальцы захватила в плен его холодная ладонь. – Позволь пожелать тебе доброй ночи, панна, и выразить желание, что панна разделит со мной дообеденное время следующим днем.
Ксения вздрогнула, когда бискуп вдруг коснулся губами ее лба, прощаясь. А потом присела, как, уже знала, следовало выражать свою любезность при встрече и прощании человеку подобного ранга, ушла, тихо шурша подолом платья по каменному полу, чувствуя спиной пристальный взгляд дяди Владислава.
В ту ночь Владислав снова пришел в ее спальню, несмотря на все ее просьбы и отговорки, что ныне день малого поста, а значит, грешно постель делить. Он только пожал плечами, как делал это обычно в такие дни, не стал слушать ее возражений, лег рядом. Как обычно привлек ее к себе, прижал крепкой рукой к своему горячему телу, провалился почти сразу же в глубокий сон. А Ксения долго не могла уснуть, несмотря на то, что гораздо легче обычно засыпала, когда рядом был Владислав, будто защиту его ощущала, умиротворение от его присутствия рядом.
Нынче же лежала и думала. О Московии, о родных, что остались там, в том далеком от нее краю. Представляла себе их лица, воскрешала их памяти, боясь забыть, как позабыла лица невесток и племянников с племянницами. Она даже думать боялась о том, что родные сказали бы ныне, узнав, что она живет в ляшском замке невенчанной с паном, что отнял жизнь у ее супруга.
Невенчанная! Как же ее жгло это, словно огнем! В блуде живет! Пусть местные считают заречины своего рода обязательством, неким гарантом брака и ее честного имени. Тяжесть греха давила на сердце, не давала покоя теми ночами, когда она лежала одна, в холодной постели, слушая завывания ветра за окном. Она забывалась только, когда подле Ксении был Владислав. Видя его глаза, чувствуя тепло его кожи под руками, вдыхая запах его кожи, Ксения понимала, что возврати ее на несколько месяцев назад и предоставь выбор, она бы ровным счетом ничего не изменила бы.
Невенчанная! Но как можно было обвенчаться, если в землях поблизости не было храмов ее веры? Они были закрыты местными шляхтичами, что владели землями «по службе», заброшены. Пан Стефан отринул даже униатство, принуждая своих людей переменить веру на латинство. Кто-то соглашался, кто-то, как и Ксения, молился перед образами за закрытыми дверями, но тайно от всех. Она несколько раз заводила разговор с Владиславом о венчании в греческом храме, но тот всякий раз уводил его в сторону, утверждая, что они непременно обвенчаются, но только после обряда в католическом храме. Владислав никогда не говорил того, но она легко читала по его глазам, что он по-прежнему надеется, что она изменит православию, перейдет в лоно латинской церкви. Этого не будет! Она изменила своей отчей земле, покинув ее, но изменить вере… Для русского человека – это было равносильно предать свой род, отречься от него, получить клеймо изменника.
И о разговоре с епископом думала Ксения, прокручивая его в голове раз за разом. Она понимала, что не та она невеста, которую желали бы видеть рядом с Владиславом его родичи: без земель, без поддержки рода, что должна была принести женщина, без какого-либо добра. И вера у них разная, и уклад жизни. Но она постепенно привыкала к первому: уже спокойно надевала платья, на которые ранее не взглянула бы без испуга, стала чаще оставаться после вечерней трапезы в зале, где сидела шляхта, не желая расходиться в свои покои. Диво то – у московитов день начинался с первыми лучами солнца и с последними заканчивался, а здесь же часто засиживались за полночь. Значит, сможет стать той женой, которой Владислав видит ее в будущем своем. А вот что касается веры…
Жила же с паном Стефаном мать Владислава. Пусть недолго, но они были вместе, растили детей. И пусть для Ксении это словно нож в сердце, но она позволит крестить своих собственных детей в латинскую веру, чтобы не вбивать клин между собой и Владиславом. Пусть ее проклянут, коли узнают об том ее родичи…
Последующие несколько дней епископ призывал к себе Ксению, где бы ни находился он: в зале, где как обычно сидела, шляхта после трапез, или на прогулку возле крепостных стен, или в небольшую светлицу на втором этаже, стены которой были покрыты полками с книгами. Ксения надолго запомнит свое удивление, когда она увидела библиотеку впервые: корешки многочисленных книг, уходящие ввысь до потолка рядами, солнечный свет, льющийся из высоких окон, жар камина и запах, незнакомый ей прежде. «Запах манускриптов, запах знаний», – улыбнулся тогда бискуп, приглашая ее присесть рядом на табурет возле своего кресла.
Он рассказывал ей многое, что она никогда не знала не ранее: о землях, о которых никогда не слышала, о правителях этих земель, о шляхте и ее известном в Речи «шляхетском гоноре», о родичах Владислава. Он разворачивал перед ней листы бумаги – «карты» – с нарисованными на них линиями и словами, показывал, как широки земли магнатства, с какими землями граничат, с какими семьями оттого надо держать хотя бы «нейтралитет». Бывали за эти дни у них и разногласия. Например, Ксении не по нраву совсем было, когда бискуп ответил на ее вопрос о книгах в библиотеке:
– Нет, увы, даже если вы выучишься кириллице, сможешь прочесть только пару книг с этих полок. Все они либо на латыни, либо на языках других благородных народов. Книг на холопском языке тут почти нет.
Снова кольнуло слегка при осознании той линии, что проводили между собой и своими соседями-московитами живущие в этих землях. Холопский язык, холопская вера, дикий народ…
Но свою горечь стремилась не показать, скрыть свою обиду в глубине души, хотя так и рвалась возразить, что в отличие от «благородных» шляхтичей русские не гонят со своей земли людей неугодной веры, не разрушают их храмы. Уж кому-то знать то, как ни ей, жившей по соседству с Китай-городом, где расположились подворья купцов самых разных народов, даже магометанского!
В день отъезда бискуп попросил Ксению выйти и проводить его, «коли не сумела встретить достойно». По этим словам, сказанным с легким упреком, та поняла, что дядя Владислава не забыл и не простил ей тот злополучный день, когда она проигнорировала перед шляхтой Замка. Потому и спустилась вниз в числе первых, потому и коснулась его руки коротким поцелуем, удивляя всех собравшихся во дворе. Только рука та была другая, не перстнем епископским. Знать, и поцелуй был дарован, как старшему в роде, но не как служителю латинской веры.
– Ты умна и красива, это многого стоит, – проговорил ей бискуп, поднимая ее из поклона, отводя немного в сторону, чтобы чужие уши не слышали их разговор. – Я бы не мог желать Владиславу жены лучшей, чем ты, коли б многое иначе было. Мне ты пришлась по сердцу, не буду лукавить. Но есть женщины, которые мужчину заставляют пылать огнем всю его жизнь, а есть те, которые сжигают его дотла, – Ксения вздрогнула от резкости его тона и невольно оглянулась на Владислава, наблюдающего за ней издали. – Коли решишь вернуться в земли родные (не перебивай меня!), я помогу в том! Или если решишь отмолить грехи свои, укрыться в монастыре своей веры, очистить душу, тоже окажу помощь, даю свое слово. Времена и обстоятельства бывают разные. Только Господь ведает, что ждет нас. Просто имей в виду то. И поступай по уму впредь, а не по сердечной тяге к чему-либо. А я буду молить Господа и Святую Деву, чтобы даровали тебе прозрение, чтобы помогли увидеть то, что пока скрыто от тебя. Храни тебя Господь, дитя!
Бискуп коснулся губами ее лба, и она невольно вздрогнула – настолько холодны были уста епископа. А потом отступила в сторону, позволяя ему уйти к своей колымаге, занять место внутри. После благословения бискупа собравшихся во дворе людей – шляхты и слуг – тронулись лошади, заскрипели колеса, загрохотали колеса по каменной кладке двора.
Владислав бросил взгляд на Ксению, что стояла там же, где и оставил ее бискуп – задумчивая, молчаливая, а после кивнул ей коротко и выехал со двора вслед за поездом дяди и его гайдуками. Он желал проводить дядю Сикстуша до границ земель Заслава, намереваясь переговорить с ним без лишних глаз и ушей. Так и вышло – выехав из города и проехав около пяти верст вдоль полей, заметенных первым, еще довольно редким слоем снега, бискуп приказал остановить колымагу и вышел пройтись вместе с Владиславом вдоль края дороги.
– Ты хочешь знать, что я думаю? – проговорил пан епископ, пряча озябшие руки в рукава сутаны. – Как епископ Святой Церкви – я категорически против этого брака и должен настаивать на разрыве обязательства заречин. Она стойка в свое ереси, увы! Но как твой дядя… – он остановился. Остановился и Владислав. Они долго смотрели друг другу в глаза, словно каждый испытывая другого. – Я вижу, что ты потерял свое сердце, а вместе с ним и голову. Он красива, она умна и полна жизни, полна страсти. Я совсем не ждал увидеть то, что увидел. Inter vepres rosae nascuntur {9}, как оказалось. Но она – другая. Вспомни, как мучились твои родители, связанные неразрывно друг с другом in aeternum ( 10}. Ты наступаешь на тот же острый камень, что и твой отец, только твоя рана… она будет мучительнее. Ее, как и пани Элену, шляхта твоих земель ненавидит за веру, а тут к тому же и за происхождение, ее боятся хлопы и горожане. Молва о ней передается из дома в дом, и ты ведаешь, о чем она.
– Luna latrantem canem non curat {11}, – возразил ему Владислав. – Я заставлю языки смолкнуть.
– Как заставишь принять ее? Не всегда силой можно добиться желаемого, Владусь, – бискуп замолчал. Владислав тоже не говорил ни слова, только смотрел на дядю из под мехового околыша шапки с упрямым блеском в глазах.
– Поживем – увидим, что даст нам Бог, – наконец кивнул епископ, прерывая их молчаливую дуэль. – Только зря ты Юзефа с пани Патрысей от себя отпустил. Нет ничего страшнее обиженного человека.
– Юзеф свободен в своих поступках. Да и решено все меж нами давно. А если и будет подвох, то что он может сделать? У него нет людей, нет средств. Ему не сбить меня с ног.
– Зато можно выбить кресло, в котором сидишь. Для этого надо всего лишь ударить и сломать одну из подпорок. Ты привык ожидать удара силой, но ударить можно и хитростью. Юзеф не должен получить магнатскую цепь, ты обязан сохранить ее любой ценой, слышишь, Владусь?
– Я запомню твои слова, – кивнул Владислав, соглашаясь с дядей. Тот положил ладони ему на плечи, заглянул в его лицо. Глаза бискупа при этом заметно потеплели, черты лица смягчились.
– Я верю, что так и будет. Ты преодолеешь все, что бы ни послала тебе судьба, Владусь. Ты всегда был умным и сильным мальчиком, всегда был честным и преданным, – бискуп вдруг сделал то, что практически никогда не делал в своей жизни – он улыбнулся племяннику ласково, а потом сжал легко его плечи. – Помни о своем долге. А что до панны, тут я тебе не советчик и не помощник, увы. Я не стану против твоего брака с ней, но и помогать тебе тут тоже не буду. Не пара схизматичка ордината Заславского, а уж московитка – тем паче.
– Я уж решил, дядя Сикстуш. Faber est suae quisquie fortunae {12}, и я буду ковать свою собственную. Сил для того мне достанет, – проговорил Владислав, и бискуп снова улыбнулся – другого ответа от Заславского он не ожидал. Как и его отец – пока не расшибет себе лоб в кровь, не поверит, что впереди нет хода, что впереди стена.
Что ж, значит, все должно быть, как и задумано им. In commune bonum {13}. Для блага семьи и рода. Для блага самого Владислава. Пусть даже он и не понимает пока необходимости того. Он подождет до Рождества. Ежели все переменится к тому времени так, как он предполагает, каким видится ему будущность, что уже стоит у порога этих земель, то сам Господь призовет его тогда вмешаться.
Hoc fac et vinces {14}, гласит их родовой девиз. И Заславские всегда побеждали и будут побеждать – во всем и любыми средствами. Иначе и быть не может! Иначе и быть не должно!
1. Так ранее называли повитуху Московии
2. Дым отечества ярче огня чужбины (лат.)
3. Ипатий Потий – государственный и церковный деятель Речи Посполитой, богослов, писатель-полемист, активный сторонник заключения Брестской унии, митрополит.
4. Возражающий (лат.) Имеется в виду оппонент.
5. Молитвы
6. Основатель династии Гедиминовичей – княжеских родов Литвы, Беларуси, Польши, России и Украины. Соправитель Литвы в период с 1295 по 1316 год. Великий князь литовский с 1316 по 1341 год
7. Общее название документов, которыми оформлялись договора купли-продажи
8. Легче разделить связанное, чем соединить разделенное (лат.)
9. И среди терновника растут розы (лат.)
10. Навек (лат.)
11. Луна не обращает внимания на лай собаки (лат.)
12. Каждый кузнец своей судьбы (лат.)
13. Для общего блага (лат.)
14. Сделай это, и ты победишь (лат.)
