Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 82 страниц)
Ксения только обняла его, прижимаясь всем телом к нему, пряча свое заплаканное лицо у него на плече. В ее груди разрывалось от счастья и огромной любви сердце. Она понимала, что значит, для него этот дар, и насколько он отдаляет Владислава от его мечты, что когда-нибудь она разделит с ним не только жизнь, но и веру.
– Я так люблю тебя, – прошептала Ксения, едва слышно, и он легко коснулся губами ее макушки, погладил ее мягкие косы.
– Мне так благостно здесь! – тем же вечером, когда они лежали в постели, а за окном по обыкновению гуляла снежная вьюга, прошептала Ксения, целуя Владислава в плечо, а потом прижалась щекой к его груди, прислушалась к стуку его сердца. – Так бы и осталась тут, в Белобродах!
– Мы и так тут пробыли столь долго, – возразил ей Владислав. – Уезжали вон, на тыдзень, а пробыли чуть ли не до самого Адвента начала.
Ксения обняла его крепче, обхватила теснее руками, вздохнула недовольно.
– Как жаль, что мы не можем остаться тут навсегда! Мне так хорошо здесь… с тобой.
– Если со мной, то должно быть хорошо в любом месте, – не мог не заметить Владислав на это, и замер, выжидая ответ. Но только очередной тихий вдох послышался в тишине – Ксения предпочла промолчать, обдумывая предстоящее возвращение в Замок. Ну и пусть, им не суждено жить и растить детей тут, в этом небольшом деревянном доме в Белобродах! Они же смогут сюда возвращаться всякий раз, когда захотят побыть наедине. В конце концов, это всего лишь один день пути!
За пару вечеров до утра предполагаемого отъезда, когда непогода снова стучалась снежными пригоршнями в толстое оконное стекло, Владислав принес еще один небольшой ларчик в спаленку, где Ксения нежилась в мягкой постели, кутаясь в одеяло по плечи, еще не привыкшая к собственной наготе. Она до сих пор удивлялась Владиславу, который мог, ничуть не смущаясь ее присутствия, выскользнуть из постели и добавить дров в очаге. Вот и сейчас он, совсем не стыдясь своего обнаженного тела, присел на край кровати, поставив перед собой ларец.
– Владислав! – бросила Ксения ему край одеяла прикрыться, и он со смехом подчинился ее требованию, склоняясь к ней и целуя ее в губы.
– Мне так нравится, как ты краснеешь! – прошептал он, слегка прикусывая ее пухлую нижнюю губу. – Ты становишься такой… миленькой…
– Миленькой! – фыркнула Ксения, принимая недовольный вид, и он щелкнул ее по носу, чтобы не задавалась. Миленькая – неплохой комплимент для панны, разве нет?
– Я обещал тебе передать это, – произнес Владислав, открывая взгляду Ксении содержимое ларца, крышка которого была богато украшена серебряной сканью. – Обещал, что ты пойдешь к венцу только в том. Как и желала моя мати.
В ларце лежали женские украшения. Золото и серебро, разноцветные камни поблескивали в всполохах огня, будто подмигивая Ксении из глубин ларца. Владислав сначала достал лежащие сверху серьги из серебра и эмали белого цвета, богато усыпанные жемчугом, приложил их к ушам Ксении.
– Под твое платье, что шьется к Рождеству, – прошептал он, улыбаясь, словно отрок, дорвавшийся до сластей. Потом бросил их на постель, потянулся к следующему предмету – диадему с несколькими кроваво-красными камнями. Он была словно сделана из переплетений тонкой золотой паутины, на которую упали каплями рубины – один самый большой по центру и несколько поменьше по обе стороны от него. По центру от большого камня на тонкой золотой цепочке спускался на лоб небольшой грушевидный рубин в золотой оправе.
– Мой прадед заказал это для моей прабабки в качестве свадебного дара, – проговорил Владислав, опуская на голову Ксении украшение, расправляя локоны на ее обнаженных плечах. – Многие невесты Заславских шли к алтарю именно в ней. И я бы очень хотел, чтобы в ней пошла к алтарю ты, – он провел ладонями по ее плечам, потом далее по рукам до самых пальчиков, которые захватил в плен и поднес к своим губам, не отрывая глаз от ее лица. – Ты так красива, моя драга. Я не устану никогда повторять то. Не диво, что ты стольких пленяешь в свои сети, не диво, что люди…
Он осекся, и снова его лоб пересекли две глубокие складки, снова в его голову пришли неприятные мысли. Ксения выпростала ладонь из его пальцев, провела по его щеке ласково, и Владислав будто очнулся, улыбнулся ей.
– Где б ты ни была, храни тебя бог и милуй! Я буду твоим, покуда не взят могилой, – прошептал Владислав, глядя в ее глаза, гладя тонкие пальчики, что удержал на своей скуле. – Так бог мне судил от века, и не жалею. Ты сотни других прекраснее и милее.
– Владислав! – ахнула Ксения, распахивая глаза удивленно. Таких красивых слов она доселе ни разу не слышала, кроме как в тех лиричных балладах, что пел пан Тадеуш.
– Это вирши {3}пана Кохановского, не мои, – поспешил проговорить Владислав. Она кивнула, не понимая, что такое вирши, завороженная его словами, что тронули ее до глубины души. Пусть эти слова первым сказал кто-то другой. Зато ныне они были от самого сердца Владислава, она читала то в его глазах.
А потом Владислав отпустил ее руку, отвел глаза в сторону, смущаясь своим словам. Видели бы и слышали его люди его хоругви ныне, вот уж подивились бы! С Ксенией он всегда становился таким мягким, таким… таким… словом, проглядывала часть его души, в которую семена опускал не пан Стефан, а монахи из школы, готовившие его к церковной карьере. И он до сих пор не мог понять по нраву ему эта мягкость, что так нежданно проснулась в нем спустя годы, или нет.
Он запустил пальцы в украшения, лежащие в ларце, намереваясь отыскать серьги с рубинами той же работы, что и украшение в волосах Ксении, но переворачивая камни и золото в поисках их, случайно выронил на постель другие серьги. Тускло блеснула в свете огня янтарная слеза в серебряной оправе.
«…Ты должна меня бояться, панна!» – всплыли в голове Владислава слова, сказанные им когда-то. «Ибо проклятие перстня, что ты когда-то носила на своей руке, уже приступило к своему делу. Янтарь погубит тебя, и погубит именно через меня!»
Молва, идущая по его землям, ненависть шляхты, страх людской, что заставляет подчас творить ужаснейшие вещи…
– Что с тобой? – встревожилась Ксения, обхватила ладонями его помрачневшее лицо, заглянула в его потемневшие глаза. – Что с тобой?
– Ничего, моя драга, – он привлек ее к себе, прижал голову к своему плечу. Пусть вокруг творится, что угодно Господу! В нем довольно сил и воли, чтобы защитить ее от всего, что бы только ни свалилось на их головы!
– Владек! Владек! – вторгся в его мысли голос Ксении. Она пыталась вырваться из его хватки, прижимающей ее голову к его телу, золотая диадема не удержалась на волосах и упала в постель. Он непонимающе уставился на нее, еще погруженный в свои тягостные мысли, не сразу услышал то, о чем она пыталась сказать ему. – Стучат! Стучат!
И верно – дубовую дверь внизу кто-то колотил со всей силой, призывая находящихся внутри дома отпереть тяжелые засовы. Владислав быстро перекатился на постели, накинул на голое тело жупан, поспешил сойти вниз и уступить этому требованию, пока дверь не разнесли в щепы.
Он долго не возвращался назад, и Ксения не выдержала – тоже спустилась с постели, завернувшись в одеяло. «Я только гляну одним глазком, что там», уговаривала она себя, когда приоткрывала дверь спаленки, чтобы в образовавшуюся щель осмотреть часть нижнего этажа, увидеть прибывших, ведь с того места была аккурат видна дверь из сеней.
На скрип двери поднялись головы мужчин, что стояли внизу, и Ксения покраснела, заметив, что ее обнаружили. А потом застыла, заметив даже издалека, как бледен Владислав, какая тень набежала на его лицо, делая его на вид старше своих лет.
– Я должен уехать. Нынче же, – проговорил Владислав громко, чтобы услышала Ксения, уже закрывавшая дверь спаленки. Она замерла. За окном вовсю бушевала вьюга. Вон какими заснеженными ступили в дом и Ежи, и другие гайдуки, что приехали с ним! Знать, худые вести привез усатый шляхтич. Как тогда, в землях Крышеницких.
– Нынче выезжаю, – повторил Владислав. – Ты поедешь после, Ежи проводит тебя в Заслав.
Уже закрывая дверь спаленки, Ксения услышала, как он в сердцах выругался и с силой ударил по стене, разбивая в кровь костяшки пальцев.
На белоснежной простыни снова тускло блеснул в очередном всполохе огня дар солнца.
1. Т. е. писанные по грудь
2. От слова «скань», означающего вид ювелирной техники – ажурный или напаянный на металлический фон узор из тонкой проволоки; то же, что филигрань
3. В то время название всех стихов в противоположность прозе
Глава 38
Ксению задержала непогода в Белобродах на несколько дней. Снег шел, не переставая, словно природа, задержавшись с метелями в начале месяца, решила вывалить его разом в конце. Ежи отказывался ехать в такую пору, упирая на то, что если что-то случится в пути, то головы на плечах не будет у него, а не у упрямой панны, говоря, что легко заплутать, когда не видно ничего даже в трех шагах от себя.
Ксения кивала в ответ, а сердце сжималось в каком-то странном предчувствии, предательский холодок вползал в душу. Ей казалось, что ей так покойно тут, в Белобродах, но она ошибалась – покой и счастье ей дарил Владислав. И неважно было совсем, какие стены окружают ее – каменные ли или деревянные. Но тогда Ксения ошибочно связывала свои ощущения, свой страх с внезапным отъездом Владислава, и только.
Он пыталась выспросить у Ежи, что за причины толкнули Владислава на столь поспешный отъезд, но усатый шляхтич молчал, только смотрел на нее так внимательно, будто за то время, что он ее не видел, у нее что-то поменялось в лице. Да и гайдуки, что остались в Белобродах… Они редко заходили в гридницу хозяйского дома, предпочитая ночевать в конюшне, завернувшись в теплые плащи, и это казалось Ксении странным – кто откажется по своей воле лечь у очага в такую непогоду, кто предпочтет прохладной конюшне хорошо отапливаемую гридницу? А еще они тоже смотрели на нее, будто у нее было не два глаза, как у обычных людей, а три. Гайдуки в большинстве своем были незнакомы Ксении, Ежи после сказал ей, что этой новые люди, и она связала их любопытство к своей персоне с тем, что они впервые видели ее. Зато слышали-то точно – у нее не было сомнений, что уже каждый в землях магнатства знает, кто она.
Наконец, на четвертый день природа смилостивилась над Ксенией – когда она выглянула через маленький просвет на покрытом морозными узорами стекле, заметила, что за окном ясно, и не метет более белыми хлопьями. Быстро кликнула Ежи из гридницы внизу, приказала запрягать.
– Что, панна даже не позавтракает? Арыся вон на стол уже накрывает, – нахмурился он, по привычке щипая ус.
– Пусть в дорогу нам соберет то, что на стол ставит! – отрезала Ксения, завязывая шнуровку на груди – в Белобродах она отказалась от платьев шляхтянки, предпочитая эту – простую и добротную. Словно в те времена вернулась, когда только в эти земли приехала.
Ежи не стал с ней спорить – пожал плечами и вышел вон, и Ксения продолжила сборы, завязав в узле одежду, которую брала с собой, уезжая из Замка. Этот узел и ларец с украшениями, что дал ей Владислав в тот последний вечер, который они провели здесь, она передала одному из гайдуков, ящичек с образами в киоте взяла сама, прижав к себе, словно самую большую свою ценность. Ежи, видно, сразу же понял, что находится внутри этого ларца с золоченной сканью на крышке, снова закрутил длинный ус, прищурив глаза.
– Владислав сказал, что его мать была бы не против того, что они моими отныне будут, – проговорила Ксения, опуская глаза на ларец, словно стыдясь этого дара. Ежи протянул руку и провел пальцами по крышке, так легко, будто касался нежной женской кожи. А потом вздохнул, тряхнул головой в большой шапке с лисьим околышем, посторонился, пропуская Ксению к дверце колымаги. Но когда она уселась внутри, устроив ларец на сидении подле себя, вдруг проговорил:
– Будь его мати живы, поняла бы, как ошибалась тогда, в те дни, когда эти доски в ларце ставила выше. Выше пана Стефана, выше своего счастья. Теперь, когда перед глазами станет так ясно…, – он осекся, а потом аккуратно закрыл дверцу колымаги, словно завершая их разговор. Но не удержался и добавил, уже отходя. – Так что не думаю, что она была бы рада, что они теперь твои нынче, не думаю, панна.
Колымага тронулась с места, скрипя колесами по хрустящему снегу, а Ксения задумалась над словами Ежи. Разве возможно то, что пани Элена была бы против, коли жива была бы? Разве не рада была бы, что ее невестка той ж веры, что и она? А потом вспомнила все ссоры и разногласия родителей Владислава и их разрыв. Нет, у нее будет другая судьба, Ксения уверена в том твердо. Владислав не такой, как его отец, а она не станет совершать такой ошибки, как сделала пани Элена, покрестив дочь в греческую веру.
Обратный путь в Заслав занял гораздо больше времени, чем путь в Белоброды – четыре дня против одного. Ежи решил, что Ксения поедет в колымаге, хотя по ставшему снегу, уже такому твердому и плотному, обычно ездили в санях. Дорогу основательно замело за эти дни метелей, а колеса – не полозья, часто застревали в снегу, и гайдукам приходилось спешиваться, толкать тяжелую колымагу из очередного сугроба.
– Неужто нельзя было в Белобродах сани взять? – горячилась Ксения очередной задержке, запальчиво спрашивала Ежи. Но тот только плечами пожимал, мол, взяли колымагу, в колымаге должны и вернуться. Ксения видела по его глазам, что тот даже рад, что их путь так растянулся, что они так долго едут в Заслав. А еще он скрывал от нее причину, по которой Владислав так неожиданно уехал из вотчины. Она спрашивала Ежи об этом еще в Белобродах, но тот неизменно отвечал одно:
– Пан Владислав сам решает, кого в свои дела посвящать. Вот решит поведать тебе – сам и расскажет.
Ксения вскоре сама перестала пытать усатого шляхтича, осознавая, что ничего не добьется от него. Вон, как он решительно губы поджимает, вон, как брови хмурит грозно, показывая ей, чтобы не беспокоила его со своими расспросами, позволила ехать наедине со своими мыслями, а на стоянках в корчмах придорожных выкурить чубук у очага в одиночестве. Непривыкшей к такому долгому молчанию Ксении это было в тягость, она заметно заскучала, и была готова уже хоть с кем-нибудь поговорить, даже о метели, что разыгралась тогда за окном к полудню.
Ежи велел завернуть в корчму, дорогу к которой спросил в деревеньке, что они проезжали тогда, и Ксения в этот раз не огорчилась, а только обрадовалась этой остановке, несмотря на то, что до Заслава оставалось всего ничего – снег бил с такой силой, что уже порядочно намел даже внутри колымаги. А руки и ноги Ксении совсем окоченели от холода даже под медвежьей полостью.
В корчме было шумно и многолюдно, почти все столы и лавки были заняты. Но гайдуки быстро освободили стол для Ксении в самом углу гридницы, возле одной стороны белой ценинной печи, а сами расселись на лавке чуть поодаль от нее, окидывая грозными взглядами любопытных, заставляя их отводить глаза в сторону. Ежи приказал корчмарю принести горячей рыбной похлебки да хлеба, подогретого вина с травами для панны и «что-нибудь погорячее» для него и гайдуков, понимая, что только так можно вернуть тепло в закоченевшее от непогоды тело и члены.
От похлебки Ксении пришлось отказаться – по ее расчетам уже более седмицы шел Рождественский пост, и Ежи ничего не оставалось другого, как отойти из-за стола, так и не дождавшись корчмаря, как он его ни звал.
– Ни рыбы, ни яиц, ни молока, верно? – перечислил он прежде. Он вот что бы то ни стало, желал, чтобы та съела за обедом хоть что-нибудь, кроме куска хлеба – «И так тоща, аж кости все сосчитать могу! Разве должно ба… панне быть такой худой?» Вот и решил сказать рындарю, чтобы жинка его приготовила овощную похлебку для панны. А потом, уже удаляясь от стола, оглядел зал корчмы, сидящих за столами, и напоследок добавил, удивляя Ксению своими словами. – Ни с кем не говорить! То добже будет.
Ксения задумалась, глядя, как тот лавирует между многочисленных столов, как скрывается за дверью, что вела к хозяйским комнатам и кухне. Что от нее скрывают? И Владислав ничего открыл, уезжая, и Ежи всю дорогу молчал, будто воды в рот набрал. Она оглядела зал внимательно, как Ежи сделал то, уходя, но ничего странного не заметила: слегка закопченные от дыма очага некогда побеленные стены, шляхтичи и мещане за широкими столами, гайдуки Владислава, хохочущие во весь голос, но тут же смолкнувшие, едва заметили взгляд Ксении на себе.
Ксения вздохнула и взяла хлеб, укусила ароматную мякоть, наперед перекрестившись, как положено было перед едой. И тут же встретила на себе пристальные взгляды сидящих за пару столов от нее. От их напряженных лиц Ксении стало не по себе, и она поспешила опустить глаза на кусок хлеба, что держала в руке.
– Панна из Замка Заславского? – спустя некоторое время прозвучал прямо над ухом Ксении вопрос. Она вздрогнула от неожиданности и повернулась к говорившему, худому и высокому шляхтичу, что стоял прямо возле ее стола, сминая шапку в руках. Это был один из мужчин, что так странно смотрели на нее недавно. Другие же тоже поднялись со своих мест, подошли к столу Ксении, пока та соображала, что ей следует ответить на этот вопрос. А потом кивнула несмело, убеждая себя, что бояться ей нечего – в зале сидят гайдуки, прямо за спиной обратившегося к ней шляхтича, и недалеко был Ежи.
– Панна позволит нам присесть за ее стол? – проговорил шляхтич, быстро оглядев зал, задержавшись взглядом на примолкших гайдуках. – Панна ведь не откажет своим братьям по вере.
Ксения взглянула на него, прищурив глаза, и тот поспешил показать нательный крест, вытащив его поверх жупана.
– Мы православной веры, как и панна. Панна позволит присесть?
Заинтригованная и обрадованная, хотя и скрывала это как могла, Ксения кивнула, приглашая мужчин сесть на лавки у ее стола, что те и сделали. Рванулись с места гайдуки, но Ксения остановила их жестом, мол, все в порядке.
– Вы православной веры? – переспросила она у шляхтичей, что расселись напротив нее. Тот, что подошел первым к ней, занял место на лавке рядом с ней.
– Православной, панна, – подтвердил он. – И мы слыхали, что панна тоже верна отеческой вере, невзирая на старания пана Заславского.
Ксения хотела сказать, что Владислав не переубеждал ее ни разу веры переменить, но не стала прерывать его, решила дослушать до конца, что они намерены сказать ей ныне. Ведь не зря же они подошли к ней. Знать, есть, что поведать ей.
– Панна знает, каково наше положение ныне в землях этих, – продолжил шляхтич. – Как решили, что быть всем храмам в этих землях под Папой, так житья совсем не стало. Ведает ли панна…
И шляхтич рассказал Ксении о том, как рьяно взялись за уничтожение православной веры бывшие недавно пастырями греческой церкви митрополиты, перешедшие на сторону Унии. Как тут же после принятия Унии набросились на монастыри и церкви, что отказались переходить под Папу, набросились на православные храмы, священников и монахов. Как преследовали их по всем землям, бросал их в тюрьму, приказывал сбривать им бороды, отбирал приходы, издевался над ними, а особенно упорных в православной вере сдавал как бунтовщиков светским властям.
– Верными вере предков остались только самые стойкие и мужественные, – проговорил шляхтич, и его товарищи кивнули головами, соглашаясь с каждым его словом. – Поддающиеся на уговоры, пугливые, те, кто боялся потерять свои владения, имущество, особенно магнаты, зажиточные бояре и мещане отреклись и перешли кто в латинскую веру, а кто и в униатскую, – шляхтич будто выплюнул с языка последнее слово. – А хлопов же погнали в новую веру силком. Как пан Стефан Заславский…
Ксения взглянула на шляхтича, перепуганная тем, что услышала. Ей казалось, что нет никаких гонений в землях Заславских, ведь жила она же сама в своей вере, и никто слова поперек не сказал.
– Нашим иереям запрещается под угрозой смерти появляться в местах, где церквы стоят. У них нет права творить службы, таинства, служить панихиды. Запрещены похоронные процессии для православных по улицам городов и деревень, покойников приказывают вывозить ночью через врата для удаления из города нечистот, – не умолкал шляхтич, хотя и видел, как побелела лицом Ксения, как замерла потрясенно, слушая его рассказ. – Панна, видно дивится, к чему я говорю то панне? Я скажу ей. Пани Элена, упокой Господь ее душу в чертогах своих небесных, – перекрестился он, за ним этот жест повторили все сидящие за столом. – Пани Элена, мать нынешнего ордината, была истинной православной. Ее земли были оплотом для всех верующих в магнатстве, ведь именно там была церква греческая. Пан Стефан сумел затянуть в сеть латинской веры всех хлопов и шляхту в своей ординации, но пани Элена сумела отстоять греческую веру. Но как только ее не стало… – шляхтич горько вздохнул, а потом вдруг рванулся к Ксении, взял ее ладони в свои руки, сжал их в волнении.
– Панна нам – как ответ на наши молитвы, – запальчиво проговорил он. – Панна сумеет убедить пана ордината не трогать нашей веры, вернуть нам священников наших. Или хотя бы не трогать нас, православных. Мы согласны оставить церквы под властью новой веры, мы могли бы выстроить свои, как делаем то уже несколько лет в поле или в лесу. Пусть не трогают нас, панна попросит пана ордината о том. Ведь позволил же пан униатам. А еще пан Стефан клялся, что не будет иной веры в его землях, кроме латинской! Вести о том по всему магнатству разошлись. Все ведают, что панна помогла униатам в том.
Ксения выпрямилась резко, удивленная до глубины души толками, что ходили по землям. Вот отчего так возненавидел ее пан Ясилович!
– Пан ошибается, – медленно произнесла она, улыбаясь ласково шляхтичу. – В том нет дела моих рук. Пан Заславский сам принял то решение.
– Но панна, видать, подсказала…
– Нет, – покачала головой Ксения. – Я не ни единого слова не сказала про церковь той веры.
– Но панна ведь уговорит пана ордината в нашем деле? – настаивал шляхтич, сжимая пальцы Ксении сильнее. Та поспешила высвободить руки, но тот не отпускал ее. – Разве сама панна не понимает, как тягостно душе, коли церквы нет? Коли нет службы, исповеди, причастия святого? Панна должна умолить пана ордината!
– Вы сами сказали мне, паны, что греческая вера вне закона в этих землях. Как же пан ординат…? – попробовала ускользнуть от этой опасной для нее темы Ксения, уже жалея, что пригласила их за свой стол, чувствуя подсознательно, как поменялся настрой шляхтича – теперь он уже не улыбался умиротворенно, ныне его губы словно застыли в злом оскале.
– Пан ординат – сам себе закон в его землях! Панна ведает пути, которыми можно склонить пана ордината к своей воле. Разве панна сама не желает освятить свою греховную связь с паном под куполом православной церкви? Или панна настолько погрязла в грехе, что уже забыла о том, что в блуде живет?!
Лицо Ксении бросило в краску, едва он произнес эти слова резким, злым голосом, сердце больно сжалось от страшной правды его слов. Но все же…! Как он может! Он попыталась вырвать руки, но он не отпустил ее ладони из своей хватки.
– Я кликну гайдуков! – прошипела она в лицо шляхтичу, который склонился вдруг к ней еще ближе, едва ли не нос к носу. Он тут же выпустил ее руки, и Ксения отстранилась от него, хотела отодвинуться по лавке дальше, но он прижал подол ее платья ладонью, мешая движению.
– Знать, панне не нужна церква православной веры? – проговорил тихо шляхтич, но от его тона кровь застыла в жилах Ксении.
– Идите к пану ординату, как сделали то униаты, и просите его, – тихо ответила она. – Я буду рада, коли он поможет вам в том.
– Но будет ли панна огорчена, коли откажет? – таким же холодным и злым голосом проговорил шляхтич. – Творит ли панна поклоны? Блюдет ли пост? Сдается мне, что правы языки, и панне не нужна церковь греческой веры. Панне не нужен храм, вера-то у панны не в Господа нашего. Московитская ведьма!
Ксения застыла, пораженная его словами, его злыми несправедливыми обвинениями в свой адрес. Она не встречала ранее такую ничем неприкрытую агрессию от совершенно незнакомых ей людей, а ныне – и пан Ясилович, и теперь вот этот шляхтич, носящий на груди такой же нательный крест, как у нее, называющий себя давеча ее братом…
Они понимала, что не могла ничего обещать этим людям, до сих пор помня о том, как бушевал в Замке пан Ясилович. «Есть те, кто не простят тебе твоих слов», вспоминала она слова Владислава, что уж говорить о поступках? Или она просто испугалась нарушить то зыбкое равновесие, что установилось недавно, не захотела потерять тот покой, что приобрела в Белобродах?
Шляхтичи уже давно вернулись на свои места, а Ксения все думала над тем клубком чувств, что ныне был в ее душе. Ей было гадко от слов, что услышала, от злобы, что так и сквозила в голосе ее собеседника. Разве может истинный православный быть таким злым, бросать такие обидные слова?
– Что стряслось? – спросил Ежи, ставя перед ней глиняную миску с овощной похлебкой, усаживаясь напротив нее. Ксения только покачала головой, придвинула к себе миску с похлебкой, опустила ложку в горячее варево.
– Да, я вижу, – кивнул Ежи, крутя ус, – Несолено, видать, тебе, раз ты слезами варево поливаешь. Кто подходил к тебе? Говори, не то гайдуков спрошу, – а потом обернулся на шляхтичей, что недавно у стола Ксении были. Те поспешили собрать свои пожитки и, бросив еще не опустевшие кружки, уйти спешно из корчмы. – Чертовы фанатики! – плюнул он на пол корчмы в сердцах.
– Ты их знаешь? – удивилась Ксения. Ежи схватил ложку и принялся хлебать с шумом уже изрядно остывшую рыбную похлебку, что стояла перед ним. Только после, когда уже вышли из корчмы и готовились тронуться в путь, усатый шляхтич заговорил с Ксенией.
– Когда пани Элена обвенчалась с паном Стефаном, многие рты пораскрывали. Всяк костерили ее – и ведьма она, и изменница вере своей, раз с католиком руки соединила, – Ежи прищурил глаза, пытаясь скрыть свои эмоции от глаз Ксении, но та ясно распознала боль, мелькнувшую в них. – Особо старались не католики даже, а ее же братья по вере. И вот этот Гридневич во главе этой своры. Дошло до того, что они прошение патриарху куда-то в иные земли писали признать брак по православной вере недействительным. И добились своего!
Ксения резко обернулась к нему. Так резко, что едва не уронила шапку с головы, пришлось ладонью придержать, чтоб ту в снег не сбросить ненароком.
– Что? Что?! – она, широко раскрыв глаза, уставилась на Ежи, даже забыв дышать в своем волнении. Ежи улыбнулся ей с грустью в глазах, одними уголками губ под густыми усами.
– На третий год их союза с паном Стефаном грамота пришла от патриарха вашей веры. Священника, что таинство творил, и епископа земель строго наказать, а сам брак признать без силы среди верующих православия. Вот так вышло, что пани Элена и не мужней женой оказалась, а блудницей в глазах тех, кто веры ее держался. И в церковь не могла ходить, чтоб каждый не взглянул косо, и была вынуждена всякий раз каяться в грехе своем сожительства без венца. Пан Стефан тогда лютовал страшно против православных за то. И возненавидел их шибко за обиды эти. И за то, что даже это не сломило пани Элену в вере ее, не приняла она догматов католичества, как ни била ее недоля. А зря! Что притихла, панна? Готова к тому, что в грехе будешь жить, коли так же дело пойдет? Али сменишь патриарха на Папу все же? Такие, как Гридневич, не оставят тебя в покое никогда. Только когда недоля прижмет, приползут да ногу поцелуют, не раньше. Вон как он приполз к пани Элене, когда закрутилось все так.
– Они меня тоже ведьмой за глаза зовут? – тихо спросила Ксения, глядя в глаза Ежи, чтобы сразу понять – правду ли он ей скажет или солжет. – Как и мать Владислава?
– Зовут, панна, – твердо ответил Ежи, уже давно решивший открыть ей то, что так тщательно скрывают в Замке, несмотря на все запреты Владислава. – Говорят, что ты церкви боишься и крестного распятия, что тебя аж перекосило, когда бискуп крест хотел совершить над тобой. Все то видели тогда. Что ходишь к Марыле-повитухе за снадобьями ведовскими да на встречи с дьяволом. А еще затем, чтобы… – он скривил губы, немного помолчал, словно слова подбирал, а потом продолжил. – Что ты зеркал боишься, как любая ведьма, не глядишь на свое отражение. И пана Владислава ты околдовала, что он совсем другим стал, чем в земли московские уезжал. И других панов в Замке. Что, мол, околдованный, пан Добженский едва не пустил кишки пану Ясиловичу по твоей воле. Что от тебя детей надо прятать, чтоб не сглазила, что в землях зима такая лютая ранее срока по твоей вине. Вот, что молва разносит.
Ксения стояла ни жива, ни мертва от этой вести. В ее груди смешались и возмущение этими толками, и обида за эти несправедливые слова, и суеверный страх. С губ невольно сорвался истерический смешок, и Ежи взглянул на нее удивленно – все так непросто, а ей смешно. И это ныне, когда…!
Только уже когда колымага тряслась по неровной снежной дороге, Ксения позволила себе выплакать то, что накопилось за день. Ее изрядно напугало и огорчило то, как отнеслись к ней православные шляхтичи. Неужто теперь и они будут клясть ее последним словами? Быть может, стоило позабыть о своей гордыне и попросить Владислава? Но она знала, что это вызовет целую бурю среди католической шляхты. Вон какая волна неприязни и злобы пошла после разрешения о строительстве униатской церквы! Что ж будет, коли она все же уговорит Владислава?
Или надо было взять на душу грех лжи и обмануть? Сказать, что переговорит, а самой умолчать и об этом, и о встрече в корчме? О Боже, Ксения опустила лицо в ладони, она сама не хотела даже думать о строительстве православной церкви в землях Заславского магнатства, зная, какие последствия это может принести. Она словно проклята отныне – чужая, везде чужая! И среди православных, и среди латинян.
А потом вспомнились слова Ежи о судьбе пани Элены. А вдруг она не права? Что, если ей не суждено обмануть судьбу, и ее ждет та же участь, что и мать Владислава – одинокая, страдающая, корящая тот день, который так перевернул ее судьбу? Заклинающая свое дитя, что любовь не сулит ничего благостного, а только боль и горести, как заклинала пани Элена своего сына. Способна ли любовь преодолеть столько напастей, столько трудностей? «Тебе нет нужды бояться», сказал ей когда-то Владислав, «Я всегда буду подле тебя, клянусь». И она успокоилась, вспомнив эти слова. Ведь их любовь пережила столько испытаний ранее, неужто им не справиться?
