Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 82 страниц)
– Я же сказал, вон отсюда!
– А я тебе не хлоп, чтоб мне приказы отдавать! – отреагировал на это пан Тадеуш, и Ксения, уловив в воздухе повисшее напряжение, бросила на Добженского умоляющий взгляд. Владислав даже губу прикусил при этом. Что происходит? Когда они успели так спеться за его спиной? Неужто за последние несколько дней, когда он был в отъезде? Он знал, Ксения сама сказала ему, что почти каждый вечер они играли в шахматы с молодым Добженским на виду у шляхты, что осталась в Замке, а он рассказывал ей в это время историю королевства историю рода Заславских, рассказывал про правила и обычаи, принятые тут. Но все же… все же…
– Что бы тебе кто ни сказал… – обратился к нему вдруг проходивший в дверях Тадеуш, но Владислав оборвал его одним взглядом, а потом с силой захлопнул дубовую дверь, аж огонь в очаге взметнулся. Ксения с ужасом наблюдала за ним со своего места, благодарная Провидению, что их разделяют ныне не только десяток шагов, но и тяжелый дубовый стол. Она знала, что Владислав будет зол на нее за нынешний поступок при встрече епископа, а ее задержка на прогулке только усугубит ее вину перед ним, потому просто потупила глаза, не зная, что делать ныне.
Она ушла от Замка в лес, что видела, прогуливаясь, все это время со стены. Сначала намереваясь просто дойти до края и обратно, через уже давно убранное поле. А потом вдруг вдохнула чистого морозного воздуха, наполненного ароматом хвои, шагнула за этим дурманящим голову запахом внутрь леса. Хотела прогуляться вдоль кромки, отпустив Марию, но та вдруг запротивилась, сказала, что вовсе не больна, а в Замке ей тоже опротивело сидеть. И женщины гурьбой направились в лес, наслаждаясь дивным солнечным днем, что так нежданно решила подарить осень напоследок, уже почти уступив права зиме.
Тихо хрустел под ногами редкий снег да замерзшие травинки, тонкие веточки, упавшие с деревьев. С легким шумом перелетали с дерева на дерево белогрудые сороки да маленькие юркие воробьи. Тяжело склонялась к земле рябина под грузом ветвей, полных ярких ягод. Малгожата вдруг вспомнила, что рядом есть небольшая мутвица, на которой должны быть заросли клюквы, и женщины свернули к нему. Мутвица и, правда, была полна ягод, покрытых белым налетом от мороза, краснеющих на зеленоватом мхе, среди пожухлой травы и темно-зеленых листочков клюквенных кустиков. Хлопы, видимо, хоть и собирали ягоду этой осенью да пропустили много, оставили висеть на тонких веточках.
Женщины сначала ели сладкую от морозов, но в то же время кисловатую ягоду, а потом вдруг увлеклись, стали думать во что бы собрать ягод да в Замок унести. И Ксения, и Мария знали по прежней жизни, как почитаема клюква среди других ягод на их земле, как помогает она от многих болезней – от обыкновенной простуды до золотухи. Собрать бы ту впрок, именно такую – уже схваченную первыми морозами, наиболее спелую, да только вот в какой сосуд?
– Тут недалеко сторожка есть, – вспомнила Малгожата, закидывая в рот терпкую ягоду. – Можно дойти до старой Марыли да у нее спросить. А можно в Замок вернуться.
Но Ксения не желала возвращаться в Замок, уже глотнув этого свежего лесного воздуха, будто свободы, опьяненная этими просторами вокруг вместо толстых стен, этим ярким солнечным светом вместо постоянной полутьмы царившей в замке, несмотря на обилие самых разнообразных светильников. Да, залы и покои были полны света, благодаря большим окнам с цветными стеклами, но только когда на небе стояло солнце. Если же оно скрывалось за тучами, то в Замок тут же вползал предательский полумрак, наполняя его пугающими Ксению тенями и холодом, скрывая под своей тенью тайны, которые хранили эти стены.
Женщины направились к жилищу лесника попросить каких-нибудь торб для ягод, не имея намерения задерживаться там долго. Но вышло иначе – едва переступив порог низкой двери, Ксения заметила в углу гридницы образа, обрамленные вышитым рушником, да так и села на скамью, завороженная ликами, чувствуя, как в груди разливается долгожданный покой, уходят страхи и сомнения последних месяцев. Словно домой вернулась, хотя эта изба была не похожа на терем, в котором выросла Ксения.
Быть может, оттого, что хозяйка, пожилая женщина с частой сединой в густых волосах, что виднелись из-под косынки, была не латинянкой, а «униаткой, хотя и не в душе своей», та смотрела на Ксению совсем иначе, чем хлопы и горожане, которых доводилось Ксении прежде встречать. Она даже предложила нежданным гостьям молока с хлебом, приговаривая «хотя разве ж годится паненкам мое угощение?» Но Ксения, впервые почувствовав тепло гостеприимства на этой чужой ей земле, с большим удовольствием приняла из ее рук глиняную кружку теплого молока да ломоть пахнущего какими-то травами каравая, несмотря на то, что шляхтянки в ее окружении явно спешили выйти прочь из дома Марыли, хозяйки сторожки. И Ксения не стала их задерживать, отпустила во двор. Только Мария осталась подле нее, притихшая под внимательным взглядом хозяйки.
– Знать, вот ты какая, новая пани из Замка, – сказала задумчиво хозяйка и смолкла, только крутила веретено, наматывая толстую нить. Тихонько стучало колесо. От этого стука, от тепла очага да от покоя так и льющегося из глаз ликов в красном углу Ксению едва не склонило в сон. Она спохватилась только, когда ее легко подтолкнула Мария, напомнила, что пора возвращаться, что солнце пошло на убыль, а им еще в костел надо успеть к службе. Хозяйка подала им три берестяных туеса, в которые могло войти около двух гривен ягод, да проводила до плетня.
– Можно я еще приду сюда? – спросила вдруг на прощание Ксения, надеясь, еще хотя бы раз посидеть около этих ликов, которые она так давно не видела. Хозяйка кивнула в ответ, ничуть не смущаясь такой странной просьбе.
Возвращалась Ксения в Замок в приподнятом настроении, едва ли не бегом, собрав в кулак длинные юбки, когда солнце медленно пошло к краю земли. Малгожата и другая девица переживали, что непременно опоздают с мессе, и Ксения чувствовала себя виноватой, что потащила их за собой на эту прогулку, представляя, как сама переживала бы, коли опоздала бы на службу Пасхальную, к примеру. Потому и отпустила их спешить короткой дорогой к Заславу из леса, когда их нагнал сын Марыли, предложив паненкам свою помощь. Мария долго упиралась, не хотела оставлять Ксению одну с холопом, но вскоре поддалась на уговоры, свернула вместе с девицами на широкую тропинку, ведущую к дороге в город.
Но Ксения недолго шла в сопровождении холопа, несшего туеса с красными ягодами. Уже на краю леса их встретил всадник верхом на вороном валахе. Глупое, глупое сердце, корила себя Ксения, как можно было спутать Владислава с невысоким коренастым паном Тадеушем? Только когда тот подъехал ближе, она заметила и русые усы, и взгляд серых глаз, поняла свою ошибку. А ей-то привиделось, что это Владислава гонит к лесу беспокойство за нее.
– Где панна так долго пропадала? – спрыгнул он с валаха, приблизился к ней широкими шагами, ведя за собой коня. Ксения распознала волнение в его голосе, увидела неприкрытую тревогу в его серых глазах, глядящих на нее пристально из-под пышного околыша шапки. – Где остальные паненки? Отчего панна одна?
Ксения рассказала ему о поляне и зарослях клюквы, о визите в лесную избу, показала на туеса, что нес склонивший перед паном холоп, ответила, что отпустила сама девушек в город, чтобы те успели на службу.
– Пан не поехал в церкву? – с любопытством спросила Ксения и с замиранием сердца добавила. – А остальные?
– Вся шляхта и почти вся челядь отбыли в костел, – ответил Тадеуш, отводя глаза на сбрую, которую ему вдруг срочно понадобилось поправить, не в силах смотреть в ее лучистые глаза и не выдать себя с головой.
– А пана прислал за мной пан Владислав, – предположила Ксения, и Добженский не стал ее разуверять в обратном. Да по сути, это было почти правдой. Он видел, как беспокоится Владислав, как часто выглядывает в окно в зале, как ходит в тревоге по крепостной стене.
Они пошли к Замку вместе: Ксения и Добженский впереди, ведя за собой коня, холоп с туесами слегка позади. Сперва Тадеуш хотел посадить Ксению в седло, но та отказалась, боясь ехать одной, пусть даже валах будет идти на поводу.
– Панне все же следует выучиться ездить верхом, – произнес тогда Тадеуш. – Скоро начнутся охоты, панне понравилось бы!
Ксения только пожала плечами в ответ. Странно все тут! Женщины даже могут ездить верхом на лошадях без мужчин. Видано ли! А потом представила, как было бы забавно на охоте – снова выехать из мрачного Замка в лес, проехать по полю, сбивая копытами комья земли, чтобы ветер развевал волосы, как тогда, когда Владислав пустил коня галопом по лугу, еще там в Московии. Как они смеялись, наслаждаясь теми солнечными днями, что так щедро дарили первые дни осени! Как же было хорошо тогда! Не то, что теперь, когда Владислав все чаще и чаще становится неприступным и холодным, а его глаза так темнеют, выделяясь своей чернотой на фоне кожи лица. Он так пугал ее в такие моменты, снова становился тем Владиславом… тем, которого она до сих пор не знала…
Как и нынче, в поварне, когда захлопнув дверь, прошел прямо к столу, уперся о столешницу ладонями, так и сверля ее в упор своими дьявольскими глазами.
– Вот знать как! – проговорил Владислав, и от его голоса веяло таким холодом, что Ксению пробрала дрожь, несмотря на жар очага, поблизости которого она сидела. – Вот знать как! Бискуп не так хорош для тебя, а вот хлопы в самый раз, так?
– Ты недоволен тем, что я в поварне? – взглянула на него Ксения, недоумевая, отчего он так зол, застав ее тут. Быть может, паннам зазорно бывать там, где готовилась пища? Да еще и самой разбирать ягоды? Но ей вдруг стало так одиноко в темных покоях Замка, а тут так светло и тепло, так приятно пахнет выпекающимся к завтрашнему дню хлебами. Да и в Московии не считалось дурным, коли хозяйка сама за работу примется.
Она вскочила с лавки, вытерла руки от ягодного сока о тряпицу, что лежала рядом на столе, чувствуя, как те трясутся от волнения и страха за свою очередную оплошность. Отчего пан Тадеуш не сказал, что она худо поступает, идя сюда, общаясь со служанками, с Магдой, что ушла на мессу в костел?
– Я задержалась… гуляла в лесу, – принялась объяснять Ксения. У нее дрожали не только руки, которые она безуспешно пыталась оттереть от пятен ягодного сока, но и голос, выдавая с головой ее растерянность по его тяжелым взглядом, таким холодным и непроницаемым. – Мы нашли клюкву… потом пошли в избу… собрали ягоды… девицы ушли в костел на мессу… пан Тадек и я…
А потом сбилась, когда Владислав вдруг протянул руку и дотронулся до ее волос, рассыпавшихся свободно по плечам, пропустил меж пальцев одну прядь. Ксения заметила, как шевельнулись желваки на его щеках, как что-то промелькнуло в глазах настолько мимолетно, что она не успела разобрать, что именно это было.
– Твои волосы, – тихо сказал он, и она недоуменно нахмурилась. Что не так? Ее волосы укладывала служанка – выбрав из прядей тонкие веточки, что попали в косы на прогулке, она расчесала их и скрепила на затылке боковые пряди тонкими шпильками, убрав получившийся узел под тонкую сетку. Сначала Ксении тоже показалось, что получилось немного нескромно, но ведь так носили панны в Замке, она видела, потому и позволила это. – Ты распустила волосы…
– Ныне я понимаю, отчего в Московии запирают жен, – проговорил Владислав после минутной молчания. – Скрывают их от их собственной глупости!
Он развернулся от нее и пошел к двери, и тогда она, тут же вспыхнув от оскорбления, которое расслышала в его словах, крикнула ему вслед:
– Вот тогда бы и оставил меня в Московии! Все лучше, чем ныне жилось бы!
Крикнула, и сама испугалась тому, что слетело с губ в бесконтрольном приступе ярости. Хотела тут же поправиться, сказать, что не думает так, но Владислав уже захлопнул с шумом за собой дверь поварни, оставляя ее одну. И тогда она бросилась вслед за ним, замешкавшись в темном коридоре, заплутав в переходах. Выбежала только, когда стук подков о каменную кладку дорогу эхом отдавался в проеме брамы.
Он уехал. Впервые он уехал от нее, не дав ни оправдаться, ни перевести дух и подавить в себе мимолетную злость. Ксения прижала ко рту кулак, ощущая, как стало горячо в груди от накапливающихся, чтобы пролиться бурным потоком, слез.
– Я хочу домой, – прошептала она, устало прислоняясь спиной к каменной стене замка, не обращая внимания на холод, что тут же проник под платье, пробежал по телу. – Я хочу домой!
Еще никогда ей так не было одиноко, как этим промозглым вечером, когда она плакала, стоя в тени караульной лестницы, ведущей на западную крепостную стену. Как никогда хотелось снова оказаться в тереме родовой вотчины, ощутить нежное прикосновение морщинистых рук мамки Ефимии, ласковый поцелуй батюшки…
Только этого не будет более.
Никогда…
1. Ноябрь (старорусск.)
2. Дважды споткнуться о тот же камень (лат.)
3. Мир вам! Мир вам! Во имя Отца и Сына, и Святого духа! (лат.)
4. Подробное описание всего имущества, находящегося в собственности, с указанием ее стоимости и возможных доходов
5. От лат. vigilia, бдение. В Католической Церкви богослужение, устав которого изначально предполагал проведение от захода солнца до рассвета, требуя от всех его участников бодрствования
6. Дверные косяки
Глава 36
Ксения проплакала всю ночь, слушая, как за окном завывает ветер, как глухо бьет о стекло пригоршни снега, которые небо вдруг решило уронить на землю, покрывая ту белой пеленой. В Замке как никогда было пусто и тихо – почти все ушли в костел на вигилию, чтобы пробыть там до самого рассвета. И еще никогда Ксении так не было страшно, как в ту ночь, в этой темной комнате, где в каждом углу ей мерещились блазени, что пришли утащить ее с собой в другой, темный мир. Ей иногда даже виделось, что к ней тянутся руки Северского, пришедшего за ней, словно желавшего свести с ней счеты за былое или просто забрать ее с собой, слышался его шепот: «Моя… моя лада!». И никого не было рядом, чтобы укрыть от этих страхов…
Она заснула только под утро, когда выбилась из сил от рыданий, а проснулась, когда за окном еще только розовел рассвет. Большие ладони скользнули под изгибы ее тела, приподняли с кровати и прижали к широкой груди. Длинные пальцы пробежались по волосам, убирая пряди с лица, а сухие губы стерли следы былых слез, еще не просохших на щеках.
– Прости меня. Мне поведали, что ты плакала тогда, – прошептал Владислав, обжигая своим горячим дыханием ее кожу. – Прости. Я словно потерял разум, видя, как твои волосы… меня будто ошпарило, когда я вспомнил, как долго ты не открывала мне своих волос, а вот ему…
– Что? Что? – переспросила, не расслышав толком, Ксения, и тут Владислав рассмеялся тихо, осознав, как глупо себя повел давеча вечером, что едва не натворил, поддавшись приступу безумной ревности, захлестнувшей его. И как же он в том схож с отцом!
– Ничего, моя драга. Я просто осознал вдруг, что я ужасно ревнив! А ты… ты так красива, что даже солнце затмеваешь своей красой, – он нашел губами ее губы, но она тут же отстранилась от него, уперлась руками в его плечи.
– Прости и ты меня, – сказала она. – Я вовсе не думаю… вернее… я хочу быть с тобой. Только с тобой!
– А я с тобой, – улыбнулся Владислав, и Ксении уже не казалось, что в этой комнате, которую нынче наполняли солнечные лучи поднимающегося из-за края земли солнца, мрачно и страшно. А потом он вдруг отстранился от нее, поднялся с постели, снимая со своих плеч ее руки, пытающиеся задержать его на месте.
– Куда ты? – встревожилась Ксения, потянулась за ним, и он не в силах оторваться от нее, от ее тела и губ, снова присел на край кровати, позволяя ей прижаться всем телом к его спине, обвить его руками, зарылся лицом в ее волосы, что окутали его золотым облаком.
– Нынче День поминовения. Я должен вернуться в костел, в склепы почтить память отца, – ответил Владислав. – А вечером будет обед – дань традиции. Я надеюсь…
Но Ксения положила пальчики на его губы, прерывая его. Нет, не надо сейчас говорить, она не хотела, даже боялась их разговоров, опасаясь, что те снова приведут к ссоре. И Владислав подчинился ей, замолчал. Так они и сидели молча, наслаждаясь близостью друг друга, слушая, как возвращается с вигилии в Замок шляхта, как суетятся слуги, как шумят лошади во дворе.
А потом он ушел, чтобы переменить платье и привести себя в порядок. Нынче предстоял непростой день, когда предстояло вспомнить ушедших, почтить их память. В склепы костела спустится вся семья, положит на могилы венки, свитые хлопами из ветвей вечнозеленых деревьев, зажжет толстые свечи в знак того, что о тех, кто покоится ныне в каменных могилах, помнят и скорбят.
Ксения осталась одна, с легким сожалением отпустила Владислава из своих объятий. Долго лежала в постели, глядя в огонь. Ни о чем не хотелось думать, вспоминать. Вот так бы лежать, не выходя из комнаты! Но вскоре она поднялась с постели, коря себя за то, что снова пропустила рассветный час для молитвы, опустилась на колени перед малым образом у себя в спальне.
Пришла Мария, показавшаяся Ксении какой-то растерянной. Она отвечала невпопад на вопросы Ксении, запуталась в шнуровке платья, вскоре уступив эту обязанность служанке, отошла к окну. Только однажды она повернулась к Ксении – когда та сказала, что собирается снова сходить в ту сторожку, где они были прошлого дня.
– Не стоит, Ксения, не надо этого делать! – запальчиво произнесла она, и Ксения повернулась к ней, уловив незнакомые ей оттенки в голосе Марии. Она стала совсем шляхтянкой – в платье из темной шерсти цвета темной воды, поясом, свитом из серебряных и синих нитей, в белом чепце, отороченном узкой полосой кружев, на толстом узле волос. Ее муж, Влодзимеж, занял при Владиславе должность ловчего, стал во главе всех служб, что отвечали за гон и соколиную охоту. Конечно, им был предложен и фольварк в службу, но Влодзимеж не стал уезжать от Владислава, видя, как не желает его жена расставаться с Ксенией.
– Ксения, – Мария сделала жест рукой служанке, приказывая удалиться, взяла из рук той маленький чепец из бархата, расшитый стеклянными бусинами в тон платью. Когда они остались одни, Мария продолжила. – Эта женщина, что там живет. Она – пупорезка {1}, Ксения.
– И что? – заставила ее продолжить Ксения после того, как Мария замолчала, прикрепляя к высокому узлу волос Ксении чепец. – Что с того?
– Люди считают ее ведьмой.
Услышав эти слова, Ксения сначала в испуге схватилась за распятие, висевшее на груди, а после расслабилась, рассмеялась.
– Какая же она ведьма? У нее же образа стоят в углу! Да и как можно такое о повитухе думать? – покачала она головой. На Руси повитуха считалась одной из уважаемых женщин, ее приглашали на свадьбы детей, что она приняла, считали, что именно эта женщина ответственна за будущую жизнь принимаемого младенца.
– Что слышала, то и сказала, – ответила Мария, пожимая плечами. – Мне Малгожата поведала, когда прошлого дня на службу шли. У них повитуха с нечистой силой знается. Говорят, именно ее зовут роды принимать у нечисти всякой, другие ведь не могут того. Я не верю в то, Ксения, но ты ведь ведаешь старую истину – береженого Бог бережет. Не стоит более там появляться от греха подальше.
Эти слова только разозлили Ксению. Она вспоминала, как ласкова была с ними пожилая женщина, как крутилось колесо прялки, как улыбнулась она ласково, видя радость Ксении, когда та образа увидела. До чего же разные все же люди на свете живут! И веры разные, и обряды, и традиции разные. Только вот чувства одни и те же питают их. Любовь, горе, радость, ненависть…
Но к сторожке лесной все же не пошла, решила сделать это как-нибудь в другой раз. Осталась в Замке, дожидаться возвращения из костела семьи Заславских, сидя в одной из зал второго этажа за вышивкой. Неожиданно пришел к ней в залу Ежи, спросил, может ли он разделить с ней комнату, а после попросил разрешения закурить, доставая свой чубук из кошеля на поясе. Ксения позволила, и тот раскурил трубку, наполняя комнату ароматом табака, возвращая мысленно ее в недавние времена. Девицы косились на старого шляхтича, а Ксения только улыбалась, вспоминая.
Какой же дивной стала ее жизнь после того, как появился Владислав! Какой полной тех чувств и эмоции, которые только он мог вызвать в ней! И в какие клубки порой они сплетались: ненависть шла рядом с любовью, а отчаянье подле счастья, от которого хотелось смеяться во весь голос. Огонь страсти, что всякий разгоралась в их жилах, коснись один другого, свет любви, что наполнял душу такой благостью, таким покоем.
Только с Владиславом Ксения становилась сама собой: дерзкой, смелой на язык, своевольной, и даже немного сумасбродной, но такой свободной. Только с ним она чувствовала себя живой. Только с ним ощущала себя женщиной.
Во дворе Замка зацокали подковы по камням двора, и Ксения поспешила подняться с места, выглянуть через квадратные стекла на приехавших. Спускалась с колымаги при помощи гайдука пани Патрыся, затем вышел бискуп в ярком пурпуре и толстой цепи поверх сутаны и подбитого мехом плаща. Слез при помощи слуги с коня пан Юзеф, морщась от боли в мышцах, быстро спрыгнул с валаха Владислав. Ксения залюбовалась им, водя пальчиком по стеклу, будто обрисовывая его широкоплечую фигуру. А потом улыбнулась, заметив, как окинул быстрым взглядом Владислав окна Замка, будто смог бы разглядеть ее сквозь толстое стекло. Отчего-то быстрее забилось сердце в груди, как тогда, когда она увидела его впервые на московской улочке, вспотели ладони.
Даже после, когда Ксения спустилась в трапезную, где уже ждали ее члены семьи Заславских, ее сердце все никак не могло успокоиться, а только пуще пустилось вскачь, когда Владислав с улыбкой принял из руки Ежи ее пальчики. Быть может, оттого Ксения была так невнимательна и не сразу заметила, какое напряжение витает над столом. Вроде бы все было как обычно, но пан Матияш был хмур и рассеян, бискуп молчал, разглядывая собравшихся за столом через стекло бокала, пани Патрыся чересчур деланно смеялась, бросая мельком взгляды на мужа, что в очередной раз обновлял содержимое бокала.
Вдруг пан Юзеф поднялся с места, со скрипом отодвинув тяжелый стул. Он поднял бокал, салютуя в сторону Владислава и сидящей по правую руку от него Ксении, и тому пришлось отвести взгляд от улыбающейся нареченной, взглянуть на брата, едва стоявшего на ногах.
– Я бы хотел выпить, панове и пани, – он поднял бокал еще выше, отчего вино дрогнуло в нем от резкого движения, выплеснулось на платье сидящей подле Патрыси. – Я бы хотел выпить за наше королевство и нашу шляхту.
Задвигались с шумом стулья, повставали с мест шляхтичи, поднимая бокалы с вином или ставленым медом.
– За нашу шляхту, что наконец-то сломила этих московитских варваров, за гетмана Жолкевского, что ныне пирует в Кремле! Московия отныне станет лишь воеводством под дланью нашего короля. Да здравствует великая Речь Посполита, да хранит ее Господь и Святая Дева Мария!
Многие взгляды за столом тут же обратились к побледневшей Ксении: кто с любопытством, кто с неприкрытым злорадством. Она сжала ложку, что держала в руке, а потом подняла голову, казавшейся сейчас такой тяжелой от дум, тут же заполонившие ее, скрыла слезы, которые уже навернулись на глаза.
– Стольный град – еще не Московское царство! – твердо сказала Ксения, когда все, глотнув вина, расселись снова по местам, и за столом притихли, умолк смех. – Разве взят Смоленск? – и не смогла сдержать улыбки, видя, как отвели глаза в сторону шляхтичи, недавно пьющие за победу над Московией. Знать, не взяли еще пока крепость! Знать, не по зубам королю их ляшскому Смоленск оказался!
Владислав, поджав губы, повернулся к Ксении, но тут на его руку легла ладонь бискупа, качающего головой.
– Patriae fumus igne alieno luculentior {2}, – произнес епископ. – И так будет всегда. Помни о том и не суди строго.
Ксения не поняла первую фразу бискупа, встретила взгляд его пытливых, пронзающих глаз, дивясь тому, как смела ныне. В Московии она не посмела бы даже рта открыть, если сидела за одним столом с мужчинами на пиру, а тут же… И как? Едва ли не бросила в лицо собравшимся за столом шляхтичам, что и польское войско слабое, что никогда не покорится им Московия, не склонит головы. А потом погрустнела мигом, помрачнела – польские рати в Москве, успели ли Калитины уехать прочь из стольного града? И что там с Михасем, брате ее милым? Ведь тот во главе царской сотни ходит. Жив ли, здрав? Или срубила молодой дуб на корню ляшская сабля?
Так и сидела грустная до конца ужина, не притронувшись к фруктам, что подали напоследок. А потом тотчас ушла к себе в покои в сопровождении своей маленькой свиты.
За окном уже стемнело, оттого ей снова вдруг стали казаться комнаты замка неуютными и холодными. Хотя и запалили с десяток толстых свечей, света все же было недостаточно для работы, потому и другого дела не было, кроме как разговоры вести да игры разные. Но в шахматы Ксения не желала играть, ведь для того надо было идти в залу. Да и не с кем было – девицы не играли, Владислав был занят, уединившись снова с паном Матияшем, а с молодым Добженским Ксения не хотела играть сама. Она видела, как неприятно Владиславу ее невольное сближение с паном Тадеушем, оттого и решила «не дразнить боле гусей, чтобы не пострадали пятки», как говорила еще ее мамка Ефимия.
Малгожата затеяла игру в «угадай», но Ксения не приняла в ней участия, погрустнела, вспомнив, как часто играли в «угадай» еще в ее тереме девки, какой гам стоял там каждый Божий день. А потом в голове всплыли слова пана Юзефа о взятии Москвы. Неужто и вправду в стольном граде ляхи стоят? И что там с ее родичами? Она резко поднялась с места, накинула на плечи плащ, что лежал на сундуке у двери, вышла прочь из комнаты, остановив потянувшихся следом девушек. Нет, не нужны они ей сейчас, одна она побыть желает.
На крепостной стене было так холодно, что Ксению ударила дрожь, едва она закрыла за собой тяжелую дверь. Ярко светились окна второго этажа замка, значит, еще не разошлась шляхта по спальням. Она повернулась сначала в сторону Заслава, мерцающего вдали десятками маленьких огоньков, даже не догадаться в темноте, что там городок, а не деревня и не починок какой. А потом взглянула в сторону отчей земли, запахнув плотнее плащ.
Бедные вы мои родичи! Что за напасти свалились на вас в этой године лихой? Не успели порадоваться, что из плена меня вызволили, как вести о мнимой гибели моей пришли. Не успели вздохнуть спокойно, избавившись от Вора, как с другой стороны вороги подошли. Где вы? Как вы? Живы ли?
– Михась, – сорвался с ее губ полуплач-полустон. За него, своего погодку, она боялась более всего. Он ходил в войске царском, он и ляжет первым из рода, ежели что. – Михась!
– Он жив, – раздалось позади нее. Ксения резко обернулась к Владиславу, так неслышно для ее уха приблизившемуся к ней. – Если ваш род Калитиных один в Москве.
– Один, – кивнула Ксения, а потом схватила за руку Владислава, сжала в волнении, распирающем грудь. – Ты ведаешь о Михасе?
– Милошевского я встретил в прошлом месяце, когда в северные земли ездил. В корчме повстречались. Помнишь пана Милошевского? – Как не помнить Ксении? Навсегда это имя будет у нее связано с юной девочкой, что так жестоко замучена была на лугу Московии. – Мы с ним же монастырь тот брали, где тебя нашел. Я увез тебя, а к вечеру того дня московиты пришли. Сильно побили хоругвь Милошевского, его самого покалечили. Едва ноги унес. С трудом он добрался до гетмана Жолкевского, остался при нем, пока тот к Москве не подошел, здоровье выправлял, чтобы уехать в земли свои.
«Прочь! Прочь от этой дикой земли! Прочь от этих варваров!» – кричал тогда в корчме пан Милошевский, качая как в колыбели свою покалеченную руку. «Чума на Москву и на московитов!» Но Владислав не стал говорить этого Ксении, что ловила ныне каждое его слово.
– К гетману бояре приезжали тогда часто из города. Один раз с ними был и Михаил Калитин. Пан Милошевский не мог не узнать его. Ведь это он был во главе сотни, что пришла тогда в монастырь, и именно он покалечил его руку.
Он знал с самого начала, едва произнес первое слово из своего рассказа, что буквально потрясет ее своими вестями. Но и молчать более он не мог, скрывать то, что поведал ему пан Милошевский.
– Он приходил в скит? Михась приходил в скит?! Тем же вечером, как мы уехали? – Большие глаза Ксении и без того стали такими огромными, как круг луны, что висел ныне над их головами. Она покачала головой, словно не веря тому, что услышала. Подумать только – промедли хотя бы на день Владислав… или Михась приди ранее, то она встретилась с братом. А потом помрачнела – поняла, что тогда в итоге ждало ее: страшная для нее битва между братом и любимым. И пусть тогда она не понимала бы, кто стоит друг против друга, но после, спустя время, жестокое осознание все равно настигло бы ее. Смерть одного из них – жестокая кровавая рана для нее, которой не суждено будет затянуться даже со временем.
– О Господи, избавь! – перекрестилась Ксения, а потом вдруг прижалась с размаху к его груди, обхватила крепко, прислоняясь щекой к мягкой ткани жупана. Он коснулся губами ее волос, неприкрытых тканью чепца, провел ладонью по ее голове, а потом обхватил ее в объятии, прижал к себе.
– Ты зря сказала про Смоленск за столом, – прошептал Владислав, прижимаясь подбородком к ее макушке. – Эта крепость стала костью в горле у Жигимонта. И есть те, кто не простят тебе твоих слов.
Он не стал добавлять, что при первой же удобной возможности эти слова будут переданы королю. Как и то, что ординат Заславский сделал своей женой схизматичку. И это тогда, когда король, яростный в своей вере католик, руками Потия {3}так тщательно уничтожает схизму!
– Московия не покорится! – упрямо повторила слова, сказанные за столом, Ксения, словно желая оставить в этом вопросе последнее слово все же за собой. Владислав же тихо рассмеялся в ответ.
– Мне нет никакого дела до того, удержит ли Жигимонт власть над Московским царством или нет. Все, что важно для меня нынче – это папское разрешение да эта земля, что вокруг. А остальное… это так далеко. Просто прошу тебя – постарайся удержать слова, что так и рвутся с языка. Многие, кто сидит подле тебя – отныне твои люди, а не враги, – а потом потянул ее за руку прочь со стены. – Пойдем, дядя желает видеть тебя. Вы же так толком и не сделали знакомство.
