Текст книги "Обрученные судьбой (СИ) "
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 82 страниц)
– Ныне розмарин зацвел вдруг, – продолжила она, протягивая ему рушник, что висел у нее на плече, чтобы он вытер мокрое лицо, а потом с улыбкой наблюдала, как жадно он пьет простоквашу. Совсем как Петрусь этим утром. Она покачала головой – это ж надо так вчера разгуляться! – Раз розмарин цветет, то хорошо. Хороший то знак. Я Касе сказала, чтобы девки проследили и за вашими венками. Не думаю, что московитка твоя ведает, как делать надобно. И, правда, женишься, Владусь?
– Женюсь, пани Мария, – коротко ответил он ей.
– Любишь ее?
– Люблю.
Пани Крышеницкая протянула руку и ласково потрепала Владислава за черные вихры. Красивый, дьявол, вон как холопки засматриваются на него, на эти глаза чаровника, на широкие плечи и грудь. И нет же, довелось ему сердце отдать девице да непростой! И чем ему местные паненки не милы? Чем не пригожи? Она уже знала, что задумали Петрусь с племянником, и только головой качать могла. Ой, и что будет дальше, когда в магнатстве Заславского узнают об том?
Но уже скоро пани Мария и думать забыла об этих мыслях, занятая подготовкой дочери к свадьбе. Едва-едва женщины успели нарядить Касю в свадебный наряд, едва успели обвить яркими лентами венок девичий, как двор наполнился шумом, звуками дуды {17}и скрипели, криками. А громче всех кричал жених – невысокий, но статный шляхтич с русой гривой волос, что виднелись из-под шапки, да недлинными усами.
– Где? Где панна невеста? Где панна нареченная моя?
Ксения потерялась в толпе наряженных девушек, что провели ночь и первую половину дня подле невесты. Теперь же они хлынули вслед за ней, что отдавали в чужой род сегодня, во двор, потащив за собой растерянную Ксению. Она смущалась от этих громких криков и смеха, от шуток, которыми обменивались парни и девушки, оглядывалась вокруг, пытаясь найти хотя бы одно лицо среди этих незнакомых. Она хотела было отступить с крыльца, к перильцам которого ее прижало ватагой девушек, скрыться в темноте дома и, уступая душевной слабости, отсидеться там. Но вот ее пальцы, лежащие на перилах, легко тронула мужская рука, и она, обернувшись в испуге, встретилась с глазами с Владиславом, что сумел протиснуться через толпу к крыльцу.
– Я рядом, – прошептал он одними губами, и она, смущенно улыбаясь, кивнула в ответ. Он кивнул головой на происходящее во дворе, мол, смотри, и Ксения подчинилась. Теперь, когда в ее душе перестал метаться страх, в ней вдруг проснулось любопытство – даже подготовка к свадьбе тут была другая.
А на дворе тем временем уже шел торг между женихом и старшим братом Каси. Костусь делал вид, что ему мало тех грошей, что отсыпал в шапку Лех за косу невесты, потому хмурил брови и то и дело подносил нож к волосам сестры, будто намереваясь отрезать косу под корень. Наконец будущие родичи сошлись в цене, и Костусь расплел длинные волосы Каси в знак того, что та идет под венец девственницей.
Ксения почувствовала, как по ее лицу побежали теплые слезы, когда увидела, как тихо заплакала невеста, не отводя счастливых глаз от жениха, как прижала платок к губам пани Крышеницкая, как спрятал в шапке лицо отец невесты. Она плакала все время, что по обычаю голосила Кася, прощаясь с отчим домом перед отъездом в церковь. Каждое слово, произнесенное невестой, отпечатывалось в сердце Ксении. Она как никто понимала, как это тяжко прощаться с родным домом. Все эти люди… они просто не понимают…
Уже когда возки, украшенные лентами и цветами, были заполнены пассажирами, и были готовы тронуться в путь в костел, что стоял в четырех верстах от фольварка Крышеницких, а двор почти опустел, на пальцы Ксении снова легла ладонь Владислава.
– Мне надобно ехать в костел. Ты побудешь тут? Я уже попросил найти Катерину, чтоб не так одиноко было тебе, пока мы в костеле.
Ксения видела, как не по себе ему нынче, когда он вынужден оставить ее одну в вотчине дяди. Но и не ехать в храм он не мог, она понимала это, а потому кивнула несмело, отпуская его. А потом еще долго стояла на прежнем месте на крыльце, чуть поодаль от входа в дом. Она наблюдала, как ставят столы во дворе, подготавливая пир, что устроят здесь после того, как молодые с гостями вернутся из храма, слушала, как перекликаются холопки, расстилая скатерти, расставляя посуду, как ругает эконом зазевавшегося холопа, что чуть было не уронил бочонок с брагой на землю. Слушала, но не слышала, погруженная в свои мысли.
Она была одна, прижавшись спиной к перилам, чтобы не мешать холопкам, ходившим мимо нее в дом или из дома. Катерина, видимо, забыла о ней совсем, занятая Влодзимежем, и Ксения не могла винить ее за это. Но почему-то именно сейчас одиночество почувствовалось ею как никогда ранее. Именно сейчас, когда она была одна среди этой праздничной суеты и смеха, среди этого предвкушения веселья… одна…
Ксения не знала, сколько простояла так, потерявшись во времени за своими думами. Очнулась она только, когда за воротами раздался звук копыт, что ударили по бревенчатому настилу перед самым въездом в вотчину, и во двор влетел валах Владислава. Шляхтич спрыгнул с него и, бросив поводья подоспевшему холопу, в несколько шагов пересек двор, подошел к Ксении, смотревшей на него такими счастливыми глазами, что у него перехватило дыхание.
– Ты приехал! – прошептала она, а он взял ее руки и, прикоснувшись к ним губами, прижал к груди.
– Я едва выстоял мессу, – улыбнулся он. – Мне отчего-то привиделось, что я вернусь, а тебя тут нет. Я тотчас уехал, как все закончилось, летел, будто на крыльях.
Ксения смотрела на него, не в силах отвести взгляд. И после, уже за столом, когда вернувшиеся в вотчину Крышеницких гости расселись по скамьям, когда раздавались орации одна за другой, когда свадьба зашумела в голос. Сначала она смущалась, опускала глаза, не знала куда деть руки. Для нее казалось непривычным и странным, что все – и мужчины, и женщины – сели за один стол, и даже, бывало, бок о бок друг друга, могли легко тронуть друг друга за плечо, отпустить шутку в сторону девиц, что хихикали смущенно, прикрывая рот ладошкой, или вообще прошептать в самое ушко под грозным взглядом старших. Но это смущение прошло со временем, да и как ему не пройти, ведь подле нее сидел Владислав, и так ласково гладил ее ладонь, которую она опустила на лавку. И она все чаще перестала отводить стыдливо глаза, все чаще улыбалась несмело шуткам и здравицам, все чаще кидала взгляды на Владислава, краснея под внимательными взорами пана и пани Крышеницких, когда случайно встречалась с ними глазами при этом.
Но как можно было отвести глаза от Владислава! Как же он был красив! Ксения почти не слушала ни речей, ни шуток гостей, а только кидала исподтишка частые взгляды на шляхтича, что сидел подле нее. Ныне он был облачен согласно своему положению – в богато расшитый золотом жупан, с тяжелым от золотых украшений поясом. Даже сабля, висевшая в ножнах на поясе, была богатой на зависть другим молодым шляхтичам. Но дело было не только в богатстве его наряда и оружия. Ксения с замиранием сердца слушала его смех, его голос, когда он произносил здравицы молодым, смотрела, как блестят его глаза, как он откидывает со лба непослушную прядь волос.
Спустя некоторое время, когда некоторые гости уже порядком захмелели, а остальных так и тянуло пуститься в пляс под задорные звуки дуды, даже ноги уже сами двигались под столом, Ксения тронула за плечо пани Крышеницкая.
– Пойдем со мной, – тихо сказала она. Ксения удивленно оглянулась на нее, а потом на Владислава. Его глаза смотрели на нее с таким странным выражением, что Ксения невольно встревожилась, но все же последовала за хозяйкой в дом после короткого кивка шляхтича. Там, в горнице, где Ксения провела эту ночь с остальными девицами, пани Крышеницкая пригласила ее присесть, а сама вдруг зашла ей за спину и аккуратно расплела косу, разобрала волосы на пряди, что волнами легли на плечи Ксении.
– Что…? – удивленно обернулась Ксения, недоумевая тому, что пани Мария делала сейчас.
– Я ведаю, панна – не дева, – проговорила она, разворачивая Ксению обратно от себя, не обращая внимания на удивление Ксении. – Но пусть будет так. Панне так красиво. И пусть злых языков ныне не будет, – она расправила ладонями волосы девушки, а потом надела на ее голову венок розмарина, мирта, калины и других растений, что был сплетен ныне утром перед свадьбой девицами фольварка. Он был велик Ксении, и пани Марии пришлось опустить значительную часть его на затылок, чтобы девушка ненароком не уронила его. – Пошли, панна, пришло время.
В сенях пани Крышеницкая придержала Ксению за рукав рубахи, повернула к себе лицом, вглядываясь в него внимательно в скудном свете, что шел со двора через распахнутую дверь.
– Любишь ли его? Владуся любишь? – спросила она так тихо, что Ксения едва разобрала ее слова через музыку, смех и крики, топот ног в танце, что шли со двора. Ксения не отвела от ее пытливого взора глаз, только кивнула робко, стараясь не уронить венка с головы. Она шестым чувством знала, что сейчас произойдет нечто там, на дворе, едва она только выйдет с пани Марией на крыльцо. И это что-то было связано с ней.
Пани Мария недолго смотрела ей в глаза настороженно. Вот она нашла, что искала в этих голубых глазах, которые настолько вскружили голову шляхтича. Черты ее лица тут же смягчились, улыбка скользнула по губам.
– Ну, тогда, пошли, моя милая. Пришло время…
1. Влюбленные безумны (лат.)
2. Сентябрь (старорусск., польск.)
3. Женская верхняя одежда в виде безрукавки, которую зашнуровывают спереди
4. Волшебница, колдунья, ворожея, либо – красавица, прелестница
5. Или арендарь – корчмарь-арендатор
6. Знаки, насечки, черты
7. Дорожный ларец
8. Каменный шляхетский дом
9. Приданое
10. Гонец, курьер
11. Имеется в виду – турчанку
12. Одно из слагаемых имени Елена
13. Болотистое место, заросшее кустами
14. Имеется в виду “Angelus”, католическая молитва
15. Главное действующее лицо на сватанье, помолвке, свадьбе, сват
16. Предсвадебный обряд обручения (zaręczyny). Семейно-общественная форма санкционирования брака в Речи Посполитой, признание его родными и односельчанами
17. Музыкальный инструмент, напоминающий волынку
Глава 30
Когда Ксения вышла на крыльцо каменницы, ведомая пани Крышеницкой, столы уже были сдвинуты немного в сторону, освобождая место в центре двора. Именно там сейчас стоял Владислав, широко расставив ноги и спрятав руки за спину, скрывая мелкую дрожь ладоней, что нежданно напала на него. Остальные гости окружали его с трех сторон, перешептываясь возбужденно, переглядываясь, едва скрывая свое удивление происходящему, свое возбуждение тому событию, свидетелем которого они становились ныне. Их шепотки и смех ясно были слышны в этой тишине, что вдруг установилась над двором Крышеницких, ведь музыканты по знаку пана Петруся прервались на время, отложили в сторону свои инструменты.
Ксения почувствовала, как быстро забилось ее сердце от испуга, что оказалась под прицелом стольких взглядов, и от волнения перед тем, что ее ждет ныне. Она обвела глазами окружающих Владислава людей, встретилась взглядом с вечно хмурым Ежи, с улыбающимися лицами девиц, которых едва узнала нынче утром, а потом взглянула на Владислава. Он был так сосредоточен, так погружен в какие-то свои неведомые никому, кроме него мысли, что не сразу заметил ее взгляд, а встретившись с ней глазами, улыбнулся коротко, кивнул незаметно для остальных, качнув легко непокрытой головой. Только венок из трав и цветов, маленькая копия того, что был ныне на самой Ксении, едва держался на черных прядях его волос.
Пан Петрусь тем временем зычно гаркнул, привлекая к себе внимание окружающих, заставляя умолкнуть взбудораженных хмельных гостей.
– Други мои, соседи и родичи, – начал он свою речь, оглядывая знакомые лица, что собрались ныне на этом дворе. – Нынче у нас праздник. Я отдаю свою Касеньку, – при этих словах пан Петрусь взглянул на дочь, что сейчас смотрела на него светящимися от счастья глазами, склонив голову в пышном венке на плечо молодого мужа, стоявшего рядом. – Свою Касеньку, свет моих глаз, радость моей души, за Янека. Будьте счастливы, дети! Но нынче я горд и рад вдвойне. Ведь я не только отдаю из рода, но и хочу принять в род. Я не только отец невесты нынче, но и райек. Райек моего родича, сына моей сестры Алюты, пана Владислава Заславского.
По толпе гостей снова тихо прошелестела тихая волна шепотков, удивленных и перемигивающихся взглядов. Владислав даже головы не повернул, глядя только на притихшую вдруг на крыльце Ксению, что смотрела в его глаза неотрывно, словно боясь разорвать ту нить, протянувшуюся меж ними в этот миг. Она стояла одна, без пани Крышеницкой, быстро спустившейся по ступенькам вниз, но нынче она не была так растеряна как тогда, когда он вернулся на двор после венчания. Нынче ее спина была расправлена, а голова в пышном венке была поднята высоко вверх. Истинная пани из знатного рода, истинная нареченная шляхтича. Из больших, широко распахнутых глаз исчезло то затравленное выражение, что Владислав ясно различал все время, проведенное у Крышеницких, теперь они будто светились, озаряя лицо, делая его еще краше прежнего, возвращая на щеки нежный румянец.
– Ксения, дочь Никиты Калитина, из приграничных земель, выслушай меня, – проговорил тем временем пан Петрусь, и Ксения отвлеклась на миг от лица Владислава, взглянула на его дядю. Тот уже подходил ближе к крыльцу, где она стояла. – Не может быть голубь без голубки, не быть лебедю без его лебедки. Так и не может быть шляхтич без своей панны. Как не может без части сердца и души своей. Ты – в сердце и голове моего пана Владислава, ты стала ему светом всем. И не будет ему покоя без очей твоих нигде, куда бы он ни пошел, не будет счастья без руки твоей в его ладони, – Ксения при этих словах снова посмотрела в глаза Владислава, и слезы тут же навернулись на глаза. Потому как она ясно видела, что пан Петрусь говорит именно то, что царит в душе Владислава, что так и светится в его темных глазах, что так пристально смотрят на нее из-под трав венка. – Твои мати и отец не могут ныне встать возле тебя, потому это решение суждено принять только своей головой нынче. Потому я и веду речи с тобой и только. Я прошу тебя принять имя пана Владислава Заславского, принять его руку и войти в его род. Достойный ли нареченный для тебя? Примешь ли ты его имя, его сердце и руку? – пан Петрусь поманил к себе холопку, что держала в руках одну из тех редких дорогих вещиц, что были в доме Крышеницких – серебряный поднос с двумя небольшими чарками из того же металла. Кроме них, на подносе стояла и небольшая бутыль, которую пан Петрусь легко откупорил, выпуская резкий дух крепкого напитка.
– Подадут тебе бутыль, – вспомнился Ксении тихий шепот пани Крышеницкой, что услышала еще там, в сенях, когда они уже были готовы ступить на внезапно притихший двор. – Коли жениха принимаешь, коли готова с ним под венец, то бутыль должна взять. Вместо родичей своих возьмешь. А сама же разлить должна из бутыли по чаркам и выпить с райеком. Так ты свое согласие жениху дашь.
Пан Петрусь кивнул холопке, и та протянула поднос в сторону Ксении, предлагая той либо принять, либо отвергнуть подношение. Ксения вдруг улыбнулась, едва сдержав смешок, что рвался из груди, обхватила бутыль ладонями под дружный выдох гостей. Пан Петрусь же только на миг веки опустил, будто желая скрыть то, что мелькнуло в его глазах.
Ксения ж едва подняла бутыль, заполненную чуть ли не по горлышко крепким напитком, но все же разлила по чаркам прозрачную жидкость трясущими от волнения и тяжести руками, немного расплескав ее на поднос. Пан Петрусь лишь улыбнулся, глядя, как лихо московитка плеснула себе – чуть ли не до края чарки.
– Ну, панна? – он поднял с подноса свою чарку, подавая глазами знак Ксении взять свою. Потом развернулся к стоявшим за спиной людям, открывая им Ксению, принявшую чарку. Пан Петрусь кивнул Ксении, мол, пора, пей, и она опрокинула в себя одним махом чарку, уже унюхав резкий дух крепкого напитка. Она видела, как пили хлебное вино мужчины, и подозревала, что ни за что не выпьет, коли маленький глоток сделает сперва. А выпить надо было до дна! Только так и не иначе.
Тут же обожгло горло, а потом желудок горячо, будто огнем. Перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. А пан Петрусь, выпив свою чарку, уже схватил Ксению за кисть, разворачивал ее к людям и Владиславу, что уже не скрывал свою улыбку. Тут же зашумело во дворе Крышеницких – закричали, засвистели шляхтичи и холопы, загрохотали выстрелы, оглушая на миг и так растерявшуюся от водки Ксению. Она плотно сжала губы, чтобы не поддастся соблазну, и не открыть рот, не хватать жадно воздух, пытаясь погасить огонь, что горел ныне у нее в глотке. Не упадет она так в глазах окружающих ее людей. Она боярская дочь, и как подобает, боярской дочери, ступила с крыльца горделиво, высоко неся голову, стараясь не уронить большого ей венка с волос.
Пан Петрусь довел Ксению за руку до Владислава, поставил ее прямо перед тем – лицо к лицу, глаза в глаза, грозно зыркнул в толпу, откуда донеслись до его уха редкие шепотки, вынуждая смолкнуть эти тихие, но злые голоса. Незаметно подошедшая холопка передала пану Крышеницкому в руки буханку хлеба на расшитом рушнике.
– Панна, положи руку твою на хлеб, – тихо прошептал пан Петрусь, и Ксения подчинилась – ее ладонь легла на чуть шершавую от небольших трещинок корочку хлеба. Затем на ее маленькую ладошку Владислав положил свою – широкую, сильную, накрывшую Ксенину руку полностью, надежно укрывая ее из вида. Как он будет укрывать саму Ксению от всего зла, что есть на свете, от всех невзгод и напастей.
Ксения улыбнулась несмело, глядя на их руки, скрещенные на хлебе, а потом снова перевела взгляд на Владислава, поражаясь тому, какими мягкими ныне казались его черты. Ушли все морщинки, вся напряженность из его лица. Он даже показался ей ныне намного моложе своих лет, будто отрок, если бы не чернота уже намечающейся щетины на подбородке и скулах.
Пан Петрусь ловко поднял концы рушника и перевязал руки Владислава и Ксении, лежащие на хлебе, слегка вдавив их ладони через корочку в мякоть – таким крепким узлом завязал он полотенце.
– Отныне ты его, панна, – громко проговорил пан Петрусь, после чего по двору прокатилась очередная волна восторженных криков и выстрелов. – Ты – его!
Музыканты, будто только и ожидая этого момента, вдруг разом ударили по струнам, задудели изо всех сил, наполняя двор быстрой веселой музыкой. Узел на рушнике едва был развязан – так крепко пан Крышеницкий завязал его во время обряда. «Хороший знак! Крепко завязаны нареченные ныне!» – пронеслось среди гостей при виде этого. Потом пан Петрусь с помощью жены отломил от обрядового хлеба два куска. Они были переданы Владиславу и Ксении (она с таким удовольствием вонзила в ароматную мякоть зубы, стремясь побыстрее погасить огонь внутри), остаток хлеба поделили между гостями, пусть каждому и досталось по краюшке совсем.
– Теперь ты должна мне отдать свой венок, – прошептал Владислав, когда хлеб был съеден присутствующими до крохи последней, и на пару снова устремились десятки глаз. – Я же тебе отдам свой.
Он стянул свой маленький венок и аккуратно опустил его на распущенные волосы Ксении, при этом не удержавшись, провел ладонями по ее лицу, запрокинутому вверх, по золотым волнам, лежащим у нее на плечах. Теперь, когда венок оказался ей впору, Ксения поняла, отчего тот, что одели ей в горнице, был так велик. Ведь с самого начала он был предназначен вовсе ней ей.
Владислав склонил голову, и она, привстав на цыпочки, опустила на его черные пряди венок, что держала в руках, а потом вдруг взлетела в воздух, поднятая сильными руками Владислава, едва не завизжав от мимолетного испуга.
– Ну? – спросил со смехом Владислав, глядя в ее лицо снизу вверх. А потом крутанул ее так что ее волосы под венком пошли волнами, заставляя ее вцепиться пальцами в ткань его жупана на плечах. То ли от этого кружения, то ли от хмеля, что вдруг ударил в голову от выпитого, но Ксения вдруг запрокинула голову, аккуратно, чтобы не уронить венок, рассмеялась в голос, не скрывая своих чувств. Она чувствовала себя такой легкой, такой счастливой. Совсем забыла, где она находится, забыла, что вокруг нее люди, которых она еще недавно так смущалась и даже немного побаивалась. Для Ксении ныне не было никого, кроме Владислава, который тоже рассмеялся, разделяя ее радость, видя ее счастье, которое словно было откликом тому, плескавшемуся в его душе сейчас.
Только его глаза, так сверкающие из-под темных прядей волос и зелени венка. Только его крепкие руки, что позволили ей соскользнуть вниз вдоль его тела, прижали ее к себе. Только его губы, что впились в ее рот, разгоняя ее кровь по всему телу, наполняя ее до краев тем огнем, что только он вливал в ее вены.
Вокруг них заревели от восторга в голос люди, перекрывая звуки музыки, но Ксения даже не слышала их сейчас, прижимаясь еще крепче к Владиславу, запуская пальцы в его волосы, путаясь в травах венка. Только когда почти над самым ее ухом грохнул голос пана Петруся «За нареченных!», она вернулась на грешную землю, оторвалась от губ Владислава, спрятала лицо у него на плече.
– Не смущайся, кохана моя, – прошептал ей Владислав в макушку, неприкрытую венком, вдыхая аромат ее волос, который даже травы не смогли заглушить. – Мы теперь скреплены узами нерушимыми. То были заречины. Мой родич скрепил наши руки на хлебе, значит, мой род тебя принял, для них ты жена моя ныне.
– Жена? – проговорила она глухо в мягкую ткань его жупана, не отрывая своего лица, горевшего от стыда, что позволила себя поцеловать прилюдно.
– Жена, – подтвердил он. – Теперь ни у кого даже мысли худой не возникнет, коли даже кров с тобой разделим. Так что не прячь лица. Нет нужды.
Он обхватил пальцами ее подбородок, заставил ее поднять лицо и взглянуть на него.
– Ты моя нареченная, Ксения. Теперь нам друг от друга никуда. Только в храм, – Владислав смолк, заметив, как на ее лицо при последних словах набегает тень, и отругал себя мысленно за них. Не время пока про храмы речи вести. Не приехал еще текун, посланный в греческую церковь, а значит, еще неизвестно, какой вере она принадлежит ныне.
– Генсий! {1}– крикнул кто-то громко со стороны музыкантов, и Ксения заметила, как загудели гости, как стали возбужденно перешептываться стоявшие отдельно девицы, оглядываясь на строгих старших, как поправили пояса мужчины, стряхнули с жупанов невидимую глазу пылинку. Ударили по натянутым струнам цымбалы тонкие палочки, пронесся над двором Крышеницких первый тонкий звук.
– Пойдем, – потянул вдруг Ксению за руку Владислав, к парам, что соединяли рук и становились для танца сразу за Янеком и Касей, молодоженами. Сначала она не поняла, куда и зачем он ведет ее, а потом заупрямилась, вспыхнула, как лучина, от стыда, от неприятия того, к чему он принуждал ее. Да, она танцевала когда-то в вотчине батюшки своего, летом, в Иванов день, водила хороводы с девицами, смеясь и дразня молодых парней, глазевших на пляски девичьи. Но тут – на виду у всех, под прицелом стольких глаз, под руку с мужчиной….
– Я не могу, – прошептала Ксения, хотя даже пальцев, дрожащих от волнения или от испуга перед тем, что ей предстояло сделать, не выдернула из руки Владислава. Тот же только взглянул на нее, но упрямо повел к парам. – Грех ведь!
– Доверься мне, Ксеня, – прошептал он ей в ухо, когда они заняли место сразу же за молодоженами. – Тут то не грех и не срам. И нет ничего страшного в ходзоном, просто делай, как Кася и я. Так надо.
Владислав повел ее в медленном степенном танце, подбадривая улыбкой, легким пожатием пальцев, в которых держал ее руку. Она должна перебороть свои прежние привычки, забыть старый уклад жизни, московитский, который, как он лишний раз убеждался, не зря в этих землях считали варварским, диким. Ксения со своим неукротимым духом не была рождена для того, чтобы ее заперли в стенах терема, она была предназначена самой судьбой стать пани Заславской, принять то, что дает и к чему обязывает это имя. У нее достаточно для того сил и нрава, он видел это, знал.
Ведь уже спустя некоторое время, в течение которого они шли танцем по двору, на лицо Ксении снова вернулась улыбка, стирая из ее глаз панику, сомнения и страх. Она уже исподтишка оглядывала остальных танцующих, а потом и гостей, что остались сидеть за столами, сдвинутыми на половину двора, отмечая каждый брошенный в сторону танцующих взгляд – не с осуждением ли он? А потом она забыла о своих страхах, когда большой палец Владислава вдруг погладил нежную кожу ее запястья, задорно подмигнув ей при этом. Ксения не смогла не рассмеяться – так необычно выглядел сейчас Владислав в венке из трав и цветов. Будто Лель, про которого ей сказывали мамки долгими зимними вечерами.
Ксения никогда не бывала на таких пирах, когда брага и вино льется рекой, когда сбиваются каблуки от танцев, что следуют один за другим, оттого-то даже некогда дух перевести. Когда вдруг могут повздорить ни с того ни с сего пара шляхтичей, ухватив друг друга за волосы, а спустя миг уже помириться и поднимать кружки за здравие. Именно поэтому она с любопытством оглядывала происходящее, присев на лавку после генсия, удивляясь тому, что ей ничуть не странно видеть все это ныне, что ноги бывает сами идут в какой-то пляс при звуках музыки, которыми наполнен двор, под которые так справно идут танцоры.
Владислав тогда сел рядом с ней, надежно взяв в плен ее руку, принимая здравицы и пожелания от то и дело подходивших к нему, поднимал с ними кружки. Ксения видела, что отпивает он совсем немного, будто не желая захмелеть, как многие другие гости на свадебном празднестве. Она не могла не отметить это для себя, памятуя о том, как часто был хмелен Северский после тех пиров, что устраивались в их вотчине. Но мысли о том, что бывало, случилось позже, она тут же отмела прочь, не желая, чтобы этот день был испорчен даже малейшим воспоминанием о том, другом мужчине.
Когда на двор Крышеницких опустились осенние сумерки, и запалили факелы, чтобы развеять эту тьму, Ксения уже не скрывала своих взглядов, полных любопытства и гордости, которые она кидала на Владислава. Она будто впервые увидела его здесь, на празднестве, на пиру, в кругу веселящихся людей. Таким, каким он был ныне, она еще его не знала. Владислав громко смеялся, шутил и громко говорил орации, перекрикивая музыкантов, а однажды вдруг сорвался с места, расслышав знакомую мелодию. В тот момент многие мужчины вдруг пустились в пляс, посрывав с голов шапки, крича что-то во всю глотку, выделывая такие движения руками и ногами, что Ксения замирала от испуга – вдруг кто споткнется о саблю на поясе. Это и случалось пару раз, но упавшего со смехом поднимали, и он тотчас пускался в пляс, приноравливаясь к движениям других.
Но Ксения ненадолго отвлекалась на такие казусы. Она с трудом могла оторвать взгляд от Владислава, что танцевал в кругу остальных мужчин, от знакомых черт его лица, еле освещенного светом факелом, от статного тела.
– Вот он наш шляхтич, – прозвучало над ухом Ксении, и она, вздрогнув, обернулась к Ежи, который впервые за весь день заговорил с ней. – Вот он!
Столько гордости звучало в этих словах, что Ксения невольно улыбнулась, разделяя с Ежи его чувства. И вправду – грех не гордиться им!
– Вон он что удумал, знать, – проговорил Ежи потом таким тоном, что у Ксении слегка померкла улыбка, будто кто немного воды плеснул в огонь. – Заречины. Что ж мудро то. Теперь пану Заславскому придется туго, ведь ваш брак уже признан родом, и неважно, что его признали только родичи со стороны матери, – а потом добавил, глядя ей прямо в глаза. – Владислав из-за тебя даже в ад будет с головой готов, коли нужда будет. Довольно ли в тебе любви к нему? Не думаю, панна…
Ксения не успела даже рта открыть, чтобы достойно ответить усатому поляку, как ее пальцы снова взял в плен своей ладони возвратившийся Владислав, сжал их легонько.
– Запряжен ли Лис? – спросил он у Ежи, перекрикивая шум гостей и музыку. Тот коротко кивнул, и Владислав потянул за собой растерянную Ксению, которая с трудом оторвала взгляд от тяжелого взора усатого поляка.
– Мы уезжаем? – только и спросила она, когда они выскользнули за ворота к валаху, что ждал их, в ночную тишину, оставив позади разгулявшуюся свадьбу. Владислав привлек ее к себе и жадно поцеловал, дурманя ее сладостью поцелуя и ароматом хмеля. Потом он легко взлетел в седло и помог ей усесться перед ним, надежно укрыл полой жупана, укрывая ее от прохлады ночи.
– Я тоскую по тебе, – прошептал он, целуя ее в макушку. – В эту ночь грех оставить тебя одну.
Они отъехали недалеко от двора Крышеницких, в небольшую рощицу, с окраины которой все еще были видны стены тына, окружающего каменницу и постройки, хоть и не ясно.
Именно там, в этой рощице, Владислав стянул ее с коня и, прислонив спиной к узкому стволу молодой березки, стал целовать. Ксения отвечала ему со всем пылом, на который только была способна. Она уже успела позабыть, какими горячими и страстными могут быть его губы, какими нежными могут быть руки, которые уже распустили шнуровку у нее на груди и коснулись кожи под рубахой. Она вздрогнула от холода его руки, а потом снова забылась, цепляясь пальцами в бархатистую ткань его жупана, когда он потянул наверх ее многочисленные юбки, принимая его целиком в себя, обхватывая его ногами в крепком объятии.
– Я люблю тебя, – прошептал ей прямо в ухо Владислав, и она взглянула в его лицо, толком не видя в скудном свете полумесяца на ночном небе. А потом сама притянула его голову, беря в плен его губы, заставляя его продолжить то, что он начал, заставляя его потерять голову от страсти, что уже разливалась по их венам.
Потом, поправив ее одежды и отыскав в высокой траве венок, что, как оказалось, упал с ее головы, Владислав разжег огонь из веточек, что насобирал в рощице. А потом присел у этого небольшого костра, усадив Ксению к себе на колени, прикрыв ее полой расстегнутого жупана. Некоторое время они молчали. Ксения слушала мерный стук его сердца, наслаждаясь теплом его кожи под ее щекой в вырезе его рубахи. Он же думал о чем-то своем, то и дело отхлебывая из небольшой бутыли, что достал из торбы, привязанной к седлу.
– Завтра, быть может, под венец тебя поведу, – тихо сказал вдруг Владислав, и Ксения подняла голову, взглянула в его глаза. Он медленно кивнул. – В твоем храме, как ты и просила. Вот, текуна жду, надо ж узнать, чья церква там – унии или схизмы. Коли схизма, с завтра же и обвенчаемся.
