Текст книги "Пламя и пепел (СИ)"
Автор книги: Марина Ружинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Эльжбета, – Ильзе обратилась к женщине, стоявшей слева. Вот её Джуничи запомнил хорошо: он видел её в сентябре, на сражении под Мурасаки. Герцог обратил внимание на арбалет, который графиня держала в руках. Для него было несколько странно видеть её в доспехах, пусть и лёгких: кажется, в сентябре она не сражалась. Джуничи вздрогнул. Графиня за всё это время ни разу не взглянула на него. В её лице читалась какая-то ветреность и лёгкое равнодушие, словно всё это она уже где-то видела и просто вынуждена пережить второй, а то и третий раз. – Вы можете быть свободны. Проследите, чтобы все были на своих местах, и охота на ветианцев в городе велась исправно. – Эльжбета кивнула и поспешила удалиться. Она производила впечатление подчинённой, которая готова исполнить любую просьбу в кратчайшие сроки или выйти сухой из воды в случае какого-то промаха. Ильзе перевела взгляд на девушку с тёмными волосами. – Генрика, останься. Ты мне поможешь разобраться с его сиятельством Мурасаки, который, кажется, слишком много знает. – Леди Штакельберг выделила три последних слова и улыбнулась шире. Джуничи нервно сглотнул и почувствовал, как холодеет тело и выступает пот. Что бы то ни было, что бы ни имела ввиду Ильзе – он не расколется. Он будет кричать, выть, рыдать, молить о смерти, но не скажет ей ничего. Даже в лицо плевать не станет – это удел полуграмотных дикарей, у которых не осталось чувства собственного достоинства, только лютая ненависть и ярость. Джуничи просто вежливо промолчит. Вежливости его, как и всякого ламахонца, учили с юных лет.
– Похоже, мальчишка нервничает, – с презрением отозвалась рыжеволосая женщина, державшая Джуничи за левую руку. Мурасаки был действительно очень молод: только недавно ему исполнилось двадцать лет. Но, судя по всему, Ильзе была ещё младше. Только вот это не придавало никакой уверенности. Среди её людей, судя по всему, много опытных воительниц и воинов. Джуничи слышал о пытках, которые организовывала Ильзе в захваченных замках, и нервно дёрнулся. Что ж, он готов встретить мучительную смерть, готов корчиться под жестокими орудиями пыток. Уверенность горела в его груди диким огнём, заглушая страх. Голова опять заболела… Как же невовремя.
– Ведите его в темницу. Может быть, холод подземелья немного отрезвит и успокоит его? – ответила Ильзе, рассматривая свои ногти. Воины поспешили исполнить приказ. Ильзе и герцогиня, стоявшая рядом с ней, направились следом. Услышав чьи-то голоса сзади, Мурасаки обернулся и увидел Рокеру, безвольно шедшего следом под конвоем герцогини Корхонен. Его руки были связаны верёвкой. Судя по всему, его уже успели избить: на нём была мятая и грязная, кое-где испачканная собственная кровью рубашка и такие же штаны. Волосы Ким, некогда собранные в пучок, были распущены и падали на лицо. Мурасаки пригляделся и заметил глубокую кровоточащую рану на щеке Рокеру. Герцогиня пнула его. Ким оступился, чуть не упал, но не издал ни единого стона. Лишь тихо скрипнул зубами и зажмурился от боли.
Джуничи почувствовал, как ярость обжигает его грудь. Будь при нём Ночной ветер или хоть какой-нибудь клинок, он бы не раздумывая вырезал бы всех, кто шёл сейчас в темницу. Кроме Рокеру, разумеется. Он ведь никому не делал зла. Он ведь сражался за родину и был рядом с ним до конца. Они с Джуничи вместе вырезали бы их всех, но было уже слишком поздно.
Наконец, их привели.
Женщина швырнула Джуничи на пол какой-то маленькой камеры. Мурасаки поморщился от боли: похоже, он разбил пальцы. По голове словно полоснули раскалённым ножом. Джуничи бы закричал от неожиданности и боли, но вместо этого посильнее стиснул зубы так, что стало больно. Витольд, державший его под правую руку, сразу отошёл, пропуская в камеру Ильзе, Рокеру и Генрику. Он со звоном захлопнул решётку. Все взгляды уставились на лежавшего на полу Джуничи. Злые взгляды. Заинтересованные, оценивающие, и все такие жестокие и бесчувственные. Только Рокеру затравлено пялился куда-то в пол. Он уже смирился с тем, что умрёт.
– Вацлава. – Ильзе кивнула воительнице. Вацлава подошла к Мурасаки и схватила за руку, вынуждая встать. Джуничи безвольно встал, и женщина со всей силы ударила его по лицу. Если бы у него были свободны руки, он бы схватился за поражённое место, но просто отвернулся, чуть не ударившись головой о стену. Судя по болевым ощущениям, ему повредили, а то и сломали нос. Дав герцогу пару секунд отдышаться, Вацлава нанесла ещё один удар, но уже с другой стороны, и на этот раз досталось губам и зубам. Джуничи чуть было не закричал от боли, когда понял, что несколько зубов ему определённо сломали или вовсе выбили. Языком он случайно задел один из пострадавших зубов, зуб качнулся и чуть не вывалился из лунки, всё ещё держась на кончике десны. Поражённое место пронзила страшная, ни с чем не сравнимая боль, и Джуничи вскрикнул, закашлялся, и когда почувствовал, что зуб всё-таки отвалился, выплюнул его. Зуб валялся на грязном полу камеры в розоватой от крови лужице. Джуничи сглотнул и ощутил металлических вкус собственной крови.
Вацлава усмехнулась и обернулась, будто ожидая от миледи похвалы.
– Что ты знаешь о Воронёном клинке? – задала вопрос она, готовясь нанести новый удар. Джуничи вздрогнул. Он не ожидал этого вопроса. Страх прошёлся по спине ледяной волной, заставив кожу покрыться мурашками. Джуничи потупил взгляд и снова поднял его на саою мучительницу. Вацлава смотрела на него холодным взглядом рептилии, загнавшей свою жертву в угол. В её фиолетовых глазах не было ни сострадания, ни ненависти, ни зла – только холод и пустота. Джуничи ещё никогда не видел такого взгляда: он много раз видел презрение к себе, испытал порядочно унижений, но к нему ещё никогда не относились с такой равнодушной жестокостью.
И он снова промолчал.
Вацлава вновь ударила его, и в этот раз Джуничи упал на спину, сдавленно простонав. Его пнули ногой в спину, и герцог выгнулся змеёй, поморщившись от боли. Последовала череда резких ударов руками по ключицам и плечам. Мурасаки молчал, пока его не наградили ударом под дых. Джуничи почувствовал, будто во рту скопился какой-то сгусток и сплюнул. Оказалось, он выплюнул ещё одир зуб и скопление собственной крови. Тонкая алая струйка стекала из левой ноздри – Джуничи чувствовал что-то теплое и липкое на щеке. Он устало вздохнул и попытался поднять голову. Джуничи уже не обращал внимание на боль, пронзавшую переносицу. Он не думал ни о чём в этот момент – только о том, что не проболтается, даже если его во концовке посадят на кол или вздёрнут на дыбе. Даже если от него заживо будут отрезать конечности, Джуничи не скажет ни слова – они были недостойны того, чтобы открыть им такую тайну.
Вацлава улыбалась. Вся эта пытка была для неё просто игрой, будто её целью было не выведывание ценной информации, а просто побои и страдания жертвы. Ей было просто весело от происходящего. Она играла с ним, словно кошка с мышью, получая от этого колоссальное, опьяняющее удовольствие, чтобы в итоге сожрать и забыть, отправиться за следующей жертвой. Вацлава смотрела на Джуничи как на грязную тряпку, к которой даже прикасаться было противно. Она едва заметно улыбнулась, хотя её взгляд был по-прежнему пустым и холодным.
А вот Ильзе стояла с серьёзным лицои. Её явно всё это раздражало. И Джуничи, и Вацлава – все они. Он – не выдаёт ей тайну, она – недостаточно хорошо работает. Вот только Вацлава вряд ли понесёт за это суровое наказание. Ильзе скрестила руки на груди и скучающим взглядом смотрела куда-то в стену. Того гляди, сама возьмётся бить и допрашивать. Но пока ещё стояла смирно, с ненавистью смотря на Мурасаки.
Он тоже смотрел на неё, не скрывая гнева и боли. Ему было всё равно, что будет дальше. Прежнюю честь и имя восстановить уже не удастся. Удастся сохранить её остатки, не сказав врагу ни слова о Воронёном клинке. Всё, что он вычитал в письме – он унесёт с собой в могилу. Об этом должен знать только он и Рокеру. И тот, кому в итоге достался Воронёный клинок.
– Где. Воронёный. Клинок? – процедила Вацлава, нанеся ещё несколько ударов. То ли она действительно так озверела, то ли умела изображала ярость и усталость, но Мурасаки стало не по себе. Когда его ударили в очередной раз, в глазах потемнело, и головная боль окончательно сдавила голову железным обручем. Джуничи захотелось закричать. Громко. Это должен был быть утробный крик, раздирающий горло. Последний крик отчаянья и боли. Но он не мог себе этого позволить. Джуничи лишь тихо, словно дикий зверь, зарычал, не в силах произнести ни слова. Теперь Вацлава смотрела на него с дикой ненавистью, от прежнего равнодушия не осталось и следа. Её рыжие волосы, заплетённые в косу, сильно растрепались, спадали ей на лицо. Вацлава нервным движением убрала со лба надоедливую прядь. Того гляди, сорвётся, достанет кинжал и покромсает Мурасаки. Джуничи будет только рад этому. Он сдохнет на славу им и на счастье родине – он ведь не выдал тайну.
Его взгляд остановился на Рокеру. Тот стоял, едва ли дыша и дрожа. То ли от страха, то ли от холода – в подземельях никогда не было тепло. Почувствовав на себе взгляд сюзерена, Ким вздрогнул и посмотрел на него с сочувствием. Мурасаки нервно вдохнул. Сочувствие – последнее, что было нужно ему сейчас. Похоже, конец ближе, чем кажется.
– Он не расколется, миледи, – произнесла Вацлава и заправила ещё одну прядь, свисшую на лоб, за ухо. – Говори! – Женщина извлекла клинок из ножен и полоснула им по голени Мурасаки. Джуничи вскрикнул – сил молчать уже не было. Рокеру вздрогнул и попытался отвернуться, но герцогиня Корхонен схватила его за подбородок и заставила смотреть. Слабак. Мурасаки откинулся назад, забывая о неудобствах и боли. Хотелось смерти. Пусть он уже умрёт. Пусть хоть не позволит себе расколоться и выдать им всё, сходя с ума от боли. Его бросило в жар.
Вацлава вновь полоснула ножом, но на сей раз сильнее и глубже. Джуничи вскрикнул. А женщина и не собиралась останавливаться. Она наносила и наносила удары, кромсала обе ноги, изредка попадая по тем же самым ранениям. Сколько раз кинжал уже прорезал кожу? Десять? Двадцать? Двадцать восемь? Джуничи потерял счёт. Он почти перестал кричать, привыкнув к постоянной боли. Казалось, ноги вот-вот просто сами оторвутся от тела. Вацлава не наносила ударов по более уязвимым местам лишь потому, что ставила своей целью всё-таки не убийство, а причинение страданий и выведывание сведений. А значит мучить его будут ещё очень долго.
В ярости Джуничи сжал зубы. Скупая слеза скатилась по его щеке и смешалась с кровью. Ему не было страшно. Ему не было холодно. Слёзы текли просто от напряжения и боли. Вацлава полоснула кинжалом по ключице, и Ильзе было хотела напомнить ей, что она начинается заигрываться, но женщина сама остановилась, напоследок вонзив кинжал в левую ногу Мурасаки.
Наверное, это было очень больно, но Джуничи было всё равно.
Он снова посмотрел на Рокеру. Посмотрел с сочувствием, сожалением и виной. Да, он был виноват, что теперь Рокеру обречён. Его убьют. Его запытают до смерти. И всё это потому, что Джуничи сдал замок.
– Я… я знаю, где он, – неожиданно подал голос Рокеру. Мурасаки вздрогнул. Если Рокеру сейчас им всё расскажет – кто он теперь для него, как не мразь, предатель, тряпка, скотина, достойная только безвольно гнить в земле? Если Ким пытается во благо – у него ничего не выйдет. Да и какое это будет благо? Жизнь среди врагов, разоривших земли, на которых он рос? Служба тем, кто убил его сюзерена? Джуничи не ожидал такой подлости и трусости от Рокеру. Надо же – это просто смешно… Только вот Джуничи было совсем не до смеха. Хотелось убить Рокеру, чтобы он не сказал больше ни слова. Он заслуживает смерти даже больше, чем Вацлава, Ильзе и остальные их люди. Они не предавали родину на глазах у того, кому служили всю жизнь.
Джуничи вздрогнул от ярости. Рокеру сейчас предаст всех – и его, и родину, и родную мать, и товарищей, павших за Ламахон.
– Что? – переспросила Вацлава и резко извлекла кинжал из ноги Мурасаки. Джуничи сжал руки в кулаки.
– Говори, – приказала Ильзе холодным голосом.
Ким вздрогнул, нервно усмехнулся и принялся говорить, то и дело запинаясь и повторяясь – на имменском он говорил довольно плохо. Джуничи почувствовал, как задрожали руки. От ярости, от отчаянья, от страха и боли. Пальцы ужасно болели. Казалось, какие-то из них и вовсе были сломаны. Рокеру, вот ведь сукин сын… И он ещё смел ему верить, считал его лучшим из своих людей. Да лучше бы отправил его на смерть в первый же день, чем сейчас был вынужден слушать, как он выдаёт врагу всё, что клялся хранить в тайне.
– Воронёный клинок сейчас у леди Ханыль Мин. И больше о нём мы ничего не знаем. Утром пришло письмо, известие о смерти принца. Там буквально два слова было о клинке, – договорил Рокеру и его тут же перебили.
– Прекрасно. – Ильзе торжествующе улыбнулась. Джуничи лежал, не издавая ни звука. Он был поражён, ошеломлён, раздавлен, разбит. Он не понимал: как так, почему Рокеру всё рассказал? Он обязан был хранить эту тайну, пусть она и не казалась какой-то сильно значимой для государства, он должен был. Должен. Несмотря ни на что. Несмотря на слабость, на боль, на отчаянье. Несмотря на то, что прямо перед ним умирает его сюзерен. Так было надо. Он ведь давал клятву. Он ведь понимал тогда, в семнадцать с половиной лет, понимал, на что шёл. Джуничи задрожал от ярости всем телом. Вацлава, смотря на это зрелище, усмехнулась. Дрожь пробирала изнутри, сердце бешено стучало, будто готовилось вырваться наружу, разрушив рёбра и кожу. Джуничи впервые за это время прошипел всего одно бранное слово на ламахонском языке и снова замолчал, втягивая в себя холодный воздух. Мурасаки бросил на Рокеру полный ненависти и презрения взгляд. Тот аж вздрогнул от такой неожиданности, попятился назад. Джуничи продолжал смотреть на него с ненавистью, обнажил покрасневшие от крови зубы, и выглядел действительно страшно и жутко. Рокеру даже попятился назад, словно ребёнок, увидевший собаку. Как же Джуничи ненавидел его в те минуты, каким же мерзким и слабым он казался ему.
Ильзе подошла ближе и потребовала у Вацлавы клинок. Вацлава схватила Джуничи под руку, заставив его встать. Он хотел вырваться. Хотя бы попытаться. Но какая-то незримая сила не дала ему сделать этого. Мурасаки покорно встал. Леди Штакельберг наклонилась и полоснула кинжалом по его горлу. Этого следовало ожидать. Боль прожгла поражённое место. Джуничи сдавленно простонал и рухнул без чувств на холодный пол. Рокеру вздрогнул и попятился назад, но Витольд схватил его за левое плечо, не давая сдвинуться с места.
– И так будет с каждым, кто будет молчать. – Ильзе подбросила кинжал в воздухе.
***
– Нам не удалось выяснить больше ничего. – Вацлава стояла перед леди Штакельберг, опустив голову. Она выглядела уставшей. Спутавшиеся рыжие волосы упали на лоб, и баронесса даже не стремилась их убирать. Похоже, пытки, длившиеся чуть ли не беспрерывно неделю, выжали из неё все соки. Она даже не улыбалась и не шутила.
Ильзе вздохнула. Это было странно. Ким так легко вскрылся тогда, неужели остальное решил утаить? Или действительно не знал? Как обычно – всё самое ценное выведать не удалось. Леди Штакельберг казалось, что это было именно так. Он ведь был так близок к Мурасаки и наверняка знал больше остальных.
– Продолжайте пытать его до тех пор, пока не проболтается, – ответила Ильзе твёрдым голосом. Она терпеть не могла, когда что-то не получалось. Как же быстро леди Штакельберг успела привыкнуть к тому, что всё давалось легко. Пока они не столкнулись с Мурасаки. Богиня, как же они потрепали ей нервы…
– Некого пытать – сдох он, – устало усмехнулась Вацлава и таки убрала с лица волосы. – Мы с Ульрикой чуть перестарались…
То есть, как это – перестарались? Ильзе устало вздохнула. Говорить о том, что они только что потеряли ценного пленника, не имело смысла. Вацлава и герцогиня Рихтер всё знали сами.
– Похоже, он действительно ничего не знал. И выдал всё, что мог. – Эти слова были сказаны как самоутешение. Он совершенно точно, определённо что-то знал. Не мог не знать. – Вы получите в качестве награды его катану и вакидзаси. Они высоко ценятся в Эллибии. Да и здесь за них наверняка много отдадут. Ну, или можете оставить их как память о победе.
Вацлава в ответ улыбнулась со свойственным ей тщеславием.
– Могу ли я отправиться в Мёллендорф, чтобы заниматься пытками дальше? – с некоторой надеждой спросила она.
– Нет, пока не можете, – отрезала Ильзе и опустила голову на руку. – Я совсем забыла вам сказала: я вела переписку с Ханыль Мин… Будет битва недалеко от её замка. Ближе к концу июля, – добавила леди Штакельберг, смотря пустым взглядом перед собой. – У нас достаточно времени, чтобы подготовиться. Я уже написала брату о том, что нам требуются солдаты. – Ильзе кивнула. Людей у брата оставалось ещё достаточно. За полгода осады она просила прислать подкрепление всего раз, и просила не очень много – пятьсот человек. Так что у Аццо найдётся пару тысяч солдат для этой битвы. Тогда как раз армия Ильзе будет значительно превосходить армию Ханыль. А значит, сражение имеет смысл.
В ответ Вацлава только кивнула. Ильзе отпустила её, баронесса ушла, и в ту же секунду в кабинет вошла Генрика. Леди Штакельберг была очень рада её видеть. Она так устала от своих вассалов, отчитывавшихся о пытках и потерях или постоянно спрашивавших о наградах, так устала от мыслей о войне, от всех этих забот и проблем. Генрика сейчас была спасением, лучиком света во всём этом хаосе. Она хотя бы никогда не спрашивала о вознаграждении, словно ей это было совсем не важно, никогда не жаловалась, и после её визитов всегда оставалась надежда на лучшее.
Герцогиня поклонилась, и Ильзе улыбнулась ей настолько радостно и дружелюбно, насколько могла. За всё время, пока длилась война, леди Штакельберг успела сильно привязаться к ней и уже не понимала, как могла относиться к ней раньше с пренебрежением и грубостью? В глубине души ей было немного стыдно за это, но того, что было не вернёшь, да и сама Генрика вряд ли помнила. Она всегда так искренне улыбалась, что, казалось, и не замечала такого плохого отношения и ранее.
– Ты ведь уже знаешь о готовящейся битве? – спросила леди Штакельберг с улыбкой.
– Ты же сказала мне вчера, – ответила герцогиня чуть неуверенно и поправила воротник платья. Сегодня Генрика была одета в платье геральдического зелёного цвета с воротником, расшитым белыми нитками и длинными рукавами, к низу тоже расшитыми белым. В довершение ко всей этой красоте был бледно-салатовый поясок. Обычно герцогиня одевалась довольно скромно и иногда, по мнению Ильзе, совершенно безыскусно, но это платье леди Штакельберг пришлось по душе. Оно только подчёркивало нетипичную, слегка небрежную красоту Генрики.
– У нас есть всё необходимое для того, чтобы начать подготовку. Осталось только разработать тактику, – сказала девушка воодушевлённо. Судя по всему, роль главнокомандующей пришлась ей по душе. Энергичности Генрике было не занимать. Ильзе всегда нравилась в ней эта черта. Иной раз она даже понять не могла, как в этой с виду хрупкой девушке много самоотверженности, отчаянности и безрассудства.
– Через пару дней мы этим займёмся. Благо место было выбрано удачное. Проблема в том, что удачное оно не только для нас, но и для них. – Ильзе усмехнулась и покачала головой. Иначе и быть не могло. Но они ведь приложат все возможные усилия для того, чтобы разбить их армию и взять замок. Кроме того, Воронёный клинок… в последнее время леди Штакельберг только и думала о том, как он будет сверкать в её руках, означая победу в войне, демонстрируя всё её могущество и силу. Погрузившись в свои мысли, она мечтательно улыбнулась, но, вспомнив, что рядом Генрика, быстро пришла в себя. Впрочем, у неё больше не было от герцогини Корхонен секретов. Вот уже месяца как три ей больше нечего скрывать от неё. Ильзе усмехнулась, вспоминая подробности той ночи, и Генрика, словно уловив её мысли, слегка покраснела.
Заметив это, леди Штакельберг рассмеялась, а герцогиня в ответ только нервно, смущённо улыбнулась. Казалось, ей хотелось скорее убежать, вылететь за дверь и больше не думать об этом, но что-то ведь мешало? Ильзе порывисто встала, подошла к вассалке и принялась целовать её, зарываясь пальцами в спутанные чёрные волосы. Генрика неуверенно обняла её в ответ, а затем – слегка несмело коснулась завязок на её платье, и леди Штакельберг про себя улыбнулась. Как же она всё-таки в глубине души любила эту глупую, неуверенную в себе девчонку…
– Запри дверь, – тихо сказала Ильзе чуть хриплым голосом. – Нас здесь никто не услышит.
Комментарий к Глава 7
Ой содом, ой разврат, если честно, думала, что не успею написать эту главу.
Тут ещё не пиздец – весь пиздец впереди
Если заметили опечатку или ошибку – ткните носом, это действительно важно
P.S. – японское оружие как смысл моей жизни
========== Глава 8 ==========
Они ехали уже второй день, когда вдалеке наконец показались высокие башни Бхаттара-Мёллендорфа, нынешнего лагеря пыток. Вацлава видела дым, клубящийся среди них – это сжигали пленников, предварительно запытанных до полусмерти. Они всегда так громко кричали от боли, задыхаясь от пламени и едкого дыма. Иной раз даже выкрикивали проклятия, не понимая, что этим уже ничего не изменят. Их убивали на глазах у своих же – запугивали, наглядно показывали, что ждёт их просто за то, что они ветианцы.
Ветианцев с каждым днём становилось всё меньше. Большинство умирало от пыток или на кострах, но были и самоубийцы. Самые сообразительные из всех – они понимали, что их ждёт конец. Они сдавались, сами бросались в ноги палачу с мольбами убить их. И палачи убивали. Мучительно, долго, больно. Кто-то додумывался сам лишить себя жизни при помощи доступных им средств.
Эрхонцы были близки к уничтожению нации. Опьяняюще близки.
Мысли об этом заставили Вацлаву сдержанно улыбнуться. Страсть к пыткам была у неё с детства. Ещё ребёнком она часто наблюдала за тем, как отец допрашивал провинившихся. Его жертвами становились изменники, слуги и служанки, грешники и, как ни странно, ветианцы. Кифер Склодовский, как и Ильзе, ненавидел их всей душой и сердцем. Возможно, из-за того, что несколько представителей этой национальности убили его жену, Брунхильд, которую он так любил. И эта ненависть, это желание отомстить передалось Вацлаве. Она плохо помнила мать, но считала месть за неё своим долгом. Кроме того, пытая, Вацлава как бы мстила за всё то, что сама перенесла в этой жизни: брак по расчёту в восемнадцать лет, смерть старшего брата в войне, и многое другое. Почему-то смотреть на пытки ветианцев Вацлаве было интереснее всего.
Отец допрашивал и пытал их самыми разными способами, один изощрённые другого. Больше всего он любил пытку водой, когда изменника привязывали колючей проволокой к столу с сильно приподнятой серединой, набивали рот соломой и через специальную трубку вливали в рот неимоверное количество воды. И если жертва не сознавалась в преступлении, её снимали со стола, укладывали на землю, и палач прыгал на её живот.
Вацлаве нравилось смотреть, как умирают изменники. Нравилось видеть страх и боль в их глазах. Нравилось смотреть, как с них заживо сдирают кожу, или как их тела разрываются под большим давлением. Поначалу эти мысли пугали её, но отец уверил её в том, что это пройдёт. Пытки – это совершенно обыденный ритуал, такой же обряд, как свадьба или похороны, наказание для грешников и изменников. Это такое же искусство, как игра на музыкальном инструменте.
Иной раз пленники раздражали Вацлаву. Они кричали, плакали, молили о пощаде, и всё это только разжигало азарт в сердце юной баронессы. А с четырнадцати лет она стала помогать отцу, принимала активное участие в пытках, пытала сама.
Многие методы Склодовского были вне закона, из-за чего отец часто конфликтовал с Корхоненами и Штакельбергами – своими вассалами, которые давно могли обезглавить его за незаконную деятельность. Но барон Склодовский был и хоть и низкого чина, но достаточно богат. По слухам, он просто приплачивал своим сюзеренам и в последние годы старался вести пытки тайно. Но когда Кифер умер, Вацлаве всё равно пришлось выплачивать огромный штраф за его преступления. Несмотря на всё это, отца она недолюбливала. Именно с его подачи баронесса вышла замуж по расчёту за человека, который был ей крайне неприятен.
Вацлава привыкла не только пыткам, но и к деньгам. У отца их было много, он любил их, потому занимался в основном купеческим делом. И эта любовь к деньгам также передалась Вацлаве от отца, как фиолетовые глаза и рыжие волосы.
Вацлава покачала головой. Всё же было тяжко вспоминать о прошлом. Оно ведь так быстро и безвозвратно прошло. Сейчас её куда больше удивляло то, что ей всё-таки удалось отправиться в Мёллендорф.
Поначалу миледи говорила, что у баронессы в ближайшее время не будет возможности отправиться сюда, в Бхаттар, но планы, видимо, изменились, и леди Штакельберг лично попросила Вацлаву отправиться сюда на два дня. И вместе с ней отправила герцогиню Ульрику Рихтер.
Склодовская усмехнулась. Всё это происходит за две недели до битвы с Мин, одной из важнейших. И как раз в разгар подготовки к сражению Ильзе направляет их сюда…
До этого Вацлава плохо знала герцогиню Ульрику. Это была высокая женщина с длинными каштановыми волосами, постоянно одетая в жёлтое. То был её геральдический цвет. У неё, как и у Вацлавы, были фиолетовые глаза. Правда, пытки она любила куда меньше, а вот деньги… За пытки ветианцев неплохо платили. Вацлава улыбнулась. Это была одна из причин, почему и она, и Ульрика так рвались сюда.
Ульрика оказалась не слишком разговорчивой, но интересной собеседницей. И всё же Вацлава относилась к ней с некоторым недоверием – она слишком плохо её знала, а со статусом Ульрики, её манерами и деньгами, от герцогини можно было ожидаать чего угодно. По статусу Вацлава была ниже, но они общались почти на равных. Возможно потому, что герцогиня Рихтер всё-таки не была её сюзеренкой, и сейчас они были заняты общим делом.
Когда женщины наконец подъехали к замку, Ульрика впервые за всё время пути улыбнулась Вацлаве. В этой улыбке читалось что-то надменное, самоуверенное, и вместе с тем – какое-то искреннее.
Это чем-то напомнило Вацлаве её покойного мужа в молодости, которого, впрочем, она никогда не любила. Он был хорошим воином и сильным человеком только на словах, а на деле оказался тряпкой, о которую вытирают ноги, бессмысленным животным, живущим только для того, чтобы пить в тавернах и пропадать в борделях, которые были в Эллибии нелегальны, но всё же имелись, надёжно укрытые от правительства. В окрестностях Склодовского раньше было много борделей, но потом большинство из них были разорены и закрыты, а их хозяева – казнены или заключены в тюрьмы. Это всё случилось уже после того, как Эдвард Склодовский скончался от какой-то загадочной болезни, оставив Вацлаву править и растить двенадцатилетнего сына в одиночестве. Сама Вацлава тоже владела крупнейшим их борделей во всём аллоде, но закрыла его до того, как это сделали головорезы Штакельбергов. Тогда она заплатила лорду Гюнтеру круглую сумму, и он помиловал её, даже не сказав жене о том, что баронесса содержала публичный дом. Узнала потом только Ильзе и недолюбливала Склодовскую за это.
***
– То есть, вы хотели заполучить Бхаттар, но замок, как мы видим, отдали Мёллендорфу? – У Ульрики был низкий и красивый голос. В ответ на вопрос Вацлава только кивнула. В глубине души она была зла на леди Штакельберг за то, что та отдала замок Мёллендорфу, а не ей, обосновав это тем, что в штурме участвовало много его людей. Это действительно было так, но и людей Склодовской там было не меньше. Наверное, Мёллендорф просто успел приплатить ей, да и был вассалом Эльжбеты Кюгель, которая была очень близка к леди Штакельберг. Вацлава усмехнулась. Наверняка и Эльжбета приплатила Ильзе – Кюгели всегда были едва ли не самым богатым домом Эрхона.
Ульрика и Вацлава спускались в темницу, где их ожидали двое пленников, которым сегодня предстояла пытка. То были, кажется, парень и девчонка лет тринадцати. Сами они вряд ли знали, что предстоит им сегодня.
Услышав шаги, пленники принялись прятаться, что удавалось им отнюдь не бесшумно: звенели цепи и наручники, были слышны шорохи и даже тихие вздохи. Их старались держать в страхе, и это удавалось. Проходя по рядам камер, Вацлава злым, бесцветным взглядом оглядывала ветианцев. Она пыталась найти нужных, тех, которых ждёт сегодня последняя пытка. Вацлава усмехнулась: сегодня ещё человек десять будут сожжены. И руководить этим сожжением всё так же ей. Но это всё на два дня. Послезавтра Вацлава и Ульрика отправятся в Мурасаки.
Ветианцы смотрели на них по-разному. Кто-то со страхом, кто-то – с мольбой, а кто-то – с нескрываемой ненавистью. Большинство и вовсе прятали изувеченные лица, затаились в углах и старались не смотреть. Или тихо плакали, оплакивали умерших родных, свою нацию и себя. Какие же они всё-таки жалкие! Яркая, гордая, вечно счастливая нация за считанные дни опустилась, поблекла, превратилась в сборище еле живого мяса, одичала, стала походить на рабов, никогда и не ведовавших свободы. И они, ветианцы, теперь действительно были рабами. Ненадолго, правда – после войны их истребят всех.
Ульрика, шедшая рядом, смотрела менее уверенно, чем Склодовская. Кажется, она впервые принимала участие в пытках. Более серьёзных пытках, чем избиение рыцаря из разрушенного феода. В лице Ульрики читалась задумчивость, будто бы она сочувствовала этим людям или винила себя. Вацлава не знала – так оно или нет. Ульрика не рассказывала ей о своих чувствах и отношении к ветианцам. Она говорила только о том, что подписалась на это ради денежного вознаграждения. К слову, нельзя было сказать, что Рихтеры были бедным домом, иначе на что Ульрика приобретала свои дорогие доспехи? Вацлава усмехнулась – бесконечная жажда денег роднила её с герцогиней.
– Отлично. – Вацлава дошла до нужных камер. Герцогиня остановилась рядом с ней, и они переглянулись. Тринадцатилетняя девчонка и юноша… Осталось распределить, кто кому. Девочка была дочерью богатой баронессы Дикшит, которая была сожжена неделю назад людьми Мёллендорфа. Теперь земли Дикшита были землями Вацлавы.– так Ильзе наградила её за командование успешным штурмом Дикшита. А вот юношу Вацлава видела впервые… Кажется, это был барон Айчара, владения которого были сожжены дотла и разорены, и им теперь требовалась реставрация, прежде чем их отдадут кому-то.
