Текст книги "Пламя и пепел (СИ)"
Автор книги: Марина Ружинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Жених и невеста поцеловались, после чего толпа залилась бурными аплодисментами. Микалина аплодировала вместе со всеми и, сама того не замечая, буквально заливалась счастливыми слезами. Стоявшая рядом Агнешка что-то радостно крикнула своему брату, и Серж, найдя её в толпе взглядом, улыбнулся и помахал ей рукой. Он был очень похож на сестру внешне: кудрявые чёрные волосы, карие глаза, бледная и тонкая кожа. Можно было подумать, что они близнецы, но Агнешка была на два года младше своего брата. Микалина хоть и не знала Сержа как человека, но ей часто говорили, что на сестру характером он совсем не похож. Серж был молчаливым, спокойным, любил бывать один, даже говорил тихо. По слухам он даже мечом не владел, при себе у него обычно был кинжал, нужный скорее для красоты и демонстрации богатства.
Молодожёны, держась за руки, вышли из храма, а следом за ними отправились и все остальные. Микалина оглядывалась по сторонам, стремясь увидеть хоть одно знакомое лицо, и пребывала в ужасе оттого, что не видела ни разу в жизни и половины этих людей. Родственники Сержа, родственники Аниелы, родственники самой Микалины, вассалы, приглашённые на свадьбу за свои заслуги или по старой дружбе, все они смешались в одну кучу. Абсолютно разные выражения лиц, разные типажи, богатые и бедные, все они стояли так близко друг к другу, что было не протолкнуться.
Микалина была рада наконец выйти из душного храма, но это был далеко не конец. После свадьбы все гости должны отправиться на пир, который будет продолжаться допоздна, после чего жених и невеста под радостные крики толпы удалятся впервые исполнять супружеский долг. Микалина в своей жизни успела побывать аж на четырёх свадьбах, включая свою, и эти традиции провожания казались ей дикими и пошлыми. Графиня слышала, что в Эрхоне это проходило куда более эстетично и изящно, не стесняло молодожёнов, которые, возможно, друг друга не знали и вообще занимались этим впервые. Но от традиций было уже никуда не деться, и народ от них так просто не откажется.
Пир проходил в огромном и довольно тёмном, несмотря на большое количество свечей, зале. Места жениха и невесты находились в самом его центре, на небольшом возвышении, остальное пространство было плотно заставлено разного размера столиками. Войдя внутрь, гости стали стремительно рассредотачиваться по залу, стараясь занять самые уютные и удобные места. Микалина проскользнула к столику, стоявшему ближе всех к жениху и невесте, заняла его, а потом к ней подсела Агнешка Сарм в своём белом платье. Она всё ещё улыбалась и махала рукой Сержу, что-то кричала ему, стараясь поддержать. Микалина окинула зал настороженным взглядом. Марианна Вишневецкая вместе с Гретель расположились как можно дальше от их стола, видимо, из-за Агнешки. Они о чём-то оживлённо беседовали, и Марианна гладила свою служанку по плечу. Такая привязанность к врагине просто вымораживала Микалину, и она, чтобы не портить себе настроение перевела взгляд в другую сторону. Найдя Тадеуша, сидевшего тоже неблизко, графиня окончательно успокоилась. Он тоже заметил её и улыбнулся, хотя до этого сидел с таким лицом, будто пришёл не на свадьбу, а на похороны. Микалина улыбнулась ему в ответ и приветливо помахала рукой.
Вскоре в зал высыпали служанки в причудливых костюмах с открытой спиной и пышными юбками, разлили в бокалы вино и подали еду. Серж выбирал лично самых лучших девушек двора на эту работу и, по слухам, сам придумывал для них костюмы. Микалине всё это казалось безвкусным. Серж просто превратил служанок в каких-то бордельных шлюх – улыбались и даже ходили они точно также, даже одежда была похожа. Если бы графиня Розенберг знала, что так будет, немедленно прикрыла бы эту лавочку и сделала всё по-своему. Она уже успела пожалеть, что не принимала в организации свадьбы почти никакого участия.
Где-то вдалеке уже вовсю играла музыка, выла скрипка, пела арфа и звенели бубенцы. Это звучало уныло, слишком громко и хаотично, но танцовщицы в красных платьях двигались в сбитый ритм музыки так, будто им действительно нравилось. Микалине было даже страшно представить, сколько Сармы заплатили за это дешёвое представление. Благо девушки были одеты в приличные и красивые наряды: белоснежные платья, расшитые чёрным.
Графине Розенберг очень быстро успел надоесть пир. Агнешка, просто сидевшая со скучающим выражением лица по левую руку и даже не пившая вина, раздражала. Поговорить с ней было не о чем, да и она как-то не стремилась разговаривать. От монотонной музыки в ушах уже звенело, а когда какой-то юноша начал петь, Микалине и вовсе стало тошно от его слабого скрипучего голоса. В его речи было много ошибок, проскальзывал деревенский говор, но самое страшное было в том, что «певец» непростительно фальшивил. Менестрели у торговых рядом пели и то лучше и душевнее.
На второй час пира Микалине стало настолько скучно и тоскливо от этого жалкого зрелища, что она стаканами стала вливать в себя вино, ибо уйти с пира как мать невесты не могла. Микалина пила уже второй кувшин, но не чувствовала себя пьяной. Вино нисколько не притупляло её чувств: отвращение от музыки не исчезло, служанки в костюмах Сержа всё ещё казались бордельными шлюхами, начал раздражать даже сам Серж, кормивший Малгожату багровым виноградом с рук.
Микалина ещё раз окинула зал усталым взглядом и увидела, что Тадеуш уже просто спал, опустив голову на правое плечо, а Марианна Вишневецкая, державшая в руке позолоченный бокал, что-то нашёптывала изумлённой служанке.
***
– Иди вниз, в мои покои, я сейчас подойду, – прошептала Марианна, наклонившись к уху. Гретель, услышав эти слова, вздрогнула, вскочила с места и побежала к выходу. Сердце забилось сильнее, когда она подлетела к двери и увидела двоих широкоплечих стражников. Один из них осматривал её оценивающим взглядом, а второй и вовсе делал вид, что не заметил какую-то жалкую служанку.
– Пропустите. Это по моему приказу, – крикнула им Марианна, и рыцари тут же исправились и пропустили Гретель. Это поразило её. Обычно люди Розенбергов не очень-то слушались герцогиню Вишневецкую, считая её чужой, хотя она и была двоюродной сестрой их сюзеренки. Признаться честно, Гретель до безумия раздражали эти люди. Таких наглых, грубых и бесчувственных слуг бывшая баронесса Хан ещё никогда не видела. Иной раз хотелось избить кого-нибудь из них, и Гретель пару раз была в шаге от этого, но её постоянно останавливало осознание того, что здесь за любую провинность её могут казнить.
Пробежав длинный освещённый коридор до конца и завернув за угол, Гретель как бешеная влетела в покои Марианны и тут же опустилась на стул у кровати. Ей было всегда так страшно ходить по этому замку одной. Она боялась здесь чуть ли не каждую служанку или кошку, но самый большой ужас у неё вызывала Агнешка Сарм. От одного только её упоминания Гретель начинало трясти. Трясти от злости, от страха, от неописуемой ярости, жгущей её сердце.
Когда они впервые столкнулись в шатре графини Кюгель почти месяц назад, Сарм с Гретель ни секунды не церемонилась. Служанка искренне жалела о том, что тогда ей не хватило ума придушить её. Если бы Гретель не засуетилась и не испугалась, Агнешка и Малгожата сейчас были бы мертвы. Сарм разорвала на ней платье, а затем, пока шла битва, собственноручно изнасиловала и избила. Потом, вдоволь наигравшись, оставила её Малгожате и ещё двоим солдатам, имён которых Гретель не знала. Она даже не видела их лиц, хотя ей, признаться, хотелось бы их знать, чтобы однажды найти и выцарапать глаза. Один из них якобы пожалел её и не заставил ублажать его ртом, но по большей части издевался, как хотел. И со вторым было ещё хуже. Больше всего девушка боялась забеременеть после этого, хотя лекарь ещё в детстве говорил ей о том, что она бесплодна.
Гретель ненавидела себя за то, что не смогла в тот день даже сбежать. После всех этих истязаний она просто потеряла сознание от боли и усталости. Её унесли с собой, и бывшая баронесса очнулась уже в замке Кюгель, принадлежавшем теперь Розенбергам.
С этого дня Гретель стала служанкой Агнешки, но выполняла скорее роль игрушки или личной шлюхи. Графиня Сарм позволяла себе делать с ней такие вещи, о которых те двое солдат вообще даже думать бы побоялись. Гретель даже представить себе не могла, что когда-то в этой жизни будет плакать каждый день и серьёзно задумываться о том, чтобы уйти из жизни. Самое страшное было то, что все вокруг знали об этом, слышали, видели своими глазами, но никто не сочувствовал и не жалел служанку. Наоборот, чуть ли не каждый считал своим долгом напомнить Гретель, что она якобы сама виновата во всём. В том, что не смогла убежать, не смогла дать отпор. В том, что вообще родилась на свет.
А потом, буквально неделю назад, в замке Розенберг появилась Марианна. Как только Гретель впервые увидела её и услышала от Агнешки, что теперь временно будет служить ей, в сердце служанки забилась какая-то слабая надежда на то, что хоть герцогиня Вишневецкая сможет её понять и простить. Гретель не ошибалась. Марианна стала единственной, кому бывшая баронесса могла хоть немного доверять. Гретель понимала, что в служанках у герцогини Вишневецкой она временно, но старалась об этом не думать. Её доброта заставляла сердце девушки буквально таять, но вспоминая о том, что скоро вернётся к Агнешке, Гретель не могла сдерживать слёз. Она ни разу не упрашивала Марианну забрать её отсюда, так как понимала, что не нужна ей, да и Микалина наверняка запретила бы.
От ужаса у Гретель снова задрожали руки, а на глаза навернулись горячие отчаянные слёзы.
Внезапно дверь отворилась, служанка по привычке вздрогнула от страха, но когда увидела лицо Марианны, успокоилась.
– Значит так. – Графиня Вишневецкая захлопнула за собой дверь и буквально подлетела к Гретель. – Ты ведь хочешь отомстить Агнешке и всем этим мразям, которые сидят здесь?
– Что? – выпалила служанка и посмотрела на Марианну, как на сумасшедшую. Она заметила, что на герцогине Вишневецкой были доспехи. Красивые, позолоченные, явно дорогие, скорее всего парадные – сражаться в таких, конечно, было можно, но неудобно.
Гретель не понимала, что это значит, но её сердца забилось чаще. Она прижала руку к груди и не могла вымолвить ни слова, будто боялась, что её подслушивали.
– Говори честно, – добавила Марианна шёпотом и присела перед девушкой на корточки. – Тут никого нет, кроме нас с тобой.
– Д-да, – наконец вымолвила Гретель. Её руки задрожали от страха и ненависти к Розенбергам, которая столько дней теплилась в груди и вот, кажется, запросилась наружу. Микалина была права, когда смотрела на её покорность с недоверием. Гретель ненавидела здесь всех, кроме Марианны. Она спала и видела, как убивает каждого из них лично.
Слёзы не лились по её щекам, но на лбу выступил холодный пот. Гретель ощутила на языке вкус крови – в порыве чувств она прокусила губу.
– Ти-ихо. – Вишневецкая взяла ладони служанки в свои. – Послушай. Сейчас я дам тебе кинжал, и ты отправишься в спальню Малгожаты и Сержа. Когда молодожёны войдут туда, чтобы заняться исполнением супружеского долга, ты быстро прирежешь их, после чего побежишь в мои покои и без меня никуда не будешь выходить. Поняла? – Гретель быстро закивала в ответ. Она не понимала ещё, во что ввязывается, но предложение Марианны звучало слишком уж заманчиво. Руки Гретель всё ещё дрожали от ужаса и предвкушение мести. Месть… её близость действительно опьяняла. Желание убить Малгожату заставляло сердце стучать где-то в горле. Перед глазами встало её жестокое, бесчувственное, злое лицо. Гретель часто задышала в предвкушении расплаты. Ей больше не было страшно.
– А где будете вы? – спросила она дрожащим голосом.
– Я открою ворота и впущу войска в замок. Ева Кюгель прибыла из Варноса с армией, – прошептала Марианна с ободряющей улыбкой.
Сердце Гретель замерло в этот момент. Неужели Ева откликнулась на письмо Эльжбеты? Девушка впервые за столько дней радостно улыбнулась и рассмеялась. Ева здесь. Она не бросила свой родной замок и своих людей, она прибыла освобождать их. Гретель ведь до последнего не верила, что это случится, считала решение написать ей полной глупостью, но теперь, когда осознала, что всё реально, не могла сдержать счастья. Жаль только, что графиня Эльжбета не увидит этого. Её душа навсегда переместилась в загробный мир и, возможно, там наконец нашла приют и всё, что потеряла при жизни.
– А как же стража? – Гретель прижала руку к сердцу, всё ещё не веря в происходящее.
– Вся стража – мои люди, ты забыла? – усмехнулась Марианна и поправила воротник замызганного платья служанки. – Ну давай уже, иначе резня начнётся без тебя.
Гретель вскочила с места как ошпаренная, схватила со стола кинжал и побежала по коридору к соседней башне. Она бежала так быстро, что задыхалась и чуть не споткнулась несколько раз о подол собственного платья. Ей казалось, что её преследуют, что Малгожата и Серж вот-вот появятся здесь, и Гретель ничего не успеет сделать. Страх разливался по её венам тяжёлым ядом. Хотелось свободы, хотелось мести, хотелось вернуть всё, что потерялось в войне: замок, богатство, власть. Всё, что возможно было вернуть: о возвращении отца и собственной чести Гретель даже не задумывалась, ведь они потеряны навсегда. Но она может отомстить за них. За каждую рану, за каждое грубое слово, за каждый синяк Розенберги и Сармы расплатятся жизнями.
Наконец Гретель достигла цели. Она ворвалась в покои и тихо закрыла дверь, чтобы никто посторонний не заподозрил неладного. Гретель тяжело рухнула на кровать, но тут же привстала, понимая, что времени просто сидеть у неё нет. Сердце стучало где-то в горле, руки тряслись, и Гретель боялась выронить кинжал. Она так давно не держала в руках оружие, что буквально сходила с ума, вновь чувствуя пальцами рукоять кинжала, осторожно проводя пальцами по блестящей стали, которая была такой опьяняюще-холодной. Сегодня этой стали предстояло обагриться горячей, липкой кровью.
За дверью послышались шаги. Гретель поудобнее взяла кинжал, встала у самой двери и почувствовала, как в душе засвербела звериная ярость. Девушка замерла будто в предчувствие боли. У неё было всего несколько секунд на то, чтобы уложить их обоих – ей хотелось расправиться с Малгожатой и Сержом как можно быстрее, а дальше…
Шаги становились громче и громче. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошла сначала смеющаяся и улыбающаяся Малгожата, а за ней и Серж, вялый, пьяный и бормочущий что-то невнятное. Гретель, не теряя не секунды, молниеносно схватила девушку за плечо. Малгожата только успела вскрикнуть и предпринять попытку вырваться, как служанка вонзила кинжал ей прямо в глотку, затем ещё раз, ещё раз, и ещё. Алая кровь лилась фонтаном, её брызги летели во все стороны: на одежду, на шею, на лицо будущей графини. Серж вскрикнул где-за спиной, но Гретель не обращала на него внимание. Вокруг не существовало никого кроме неё и жертвы. До этого баронессе Хан доводилось убивать много раз, но ещё никогда она не получала от убийств удовольствие. Малгожата была уже мертва, но Гретель продолжала снова и снова наносить ей удары. В общей сложности, служанка нанесла ей двадцать ударов, и только затем вспомнила, что помимо неё в комнате был Серж.
Оставив Малгожату валяться на полу, Гретель резко обернулась к Сарму. Он стоял перед ней ошарашенный, уже протрезвевший, и сжимал в руках какой-то странный кинжал с тонким, напоминавшим большую иглу, лезвием. Гретель замешкалась, не зная, стоит ли наносить ему удар. Она бросила на него полный ненависти, отчаяния и боли взгляд, вздрогнула, пырнула его ножом наугад в плечо и рванула за дверь, обратно по коридору, чуть не выронив от страха кинжал.
Да, не убила. Да, испугалась. Да, не сообразила вовремя. Гретель бежала и не чувствовала ног. Она вообще ничего не чувствовала кроме страха и накатывающей ядовитой волной вины. Гретель должна сражаться. Плевать, что в платье. Плевать, что без защиты. Плевать, что с собой у неё только кинжал. Она должна быть там, ведь там Ева, а Ханы всегда были верны Кюгелям. Гретель – не служанка Агнешки Сарм. Она – баронесса Хан, вассалка Кюгелей, всегда будет ей и никогда не посмеет забыть своего истинного призвания.
Ворвавшись в зал, Гретель попала в кровавую баню.
Она увидела перед собой испуганное, искажённое болью и яростью лицо Агнешки. Поверх её белого платья была кое-как нацеплена стёганка – похоже, графиня успела переодеться. Она отчаянно, до скрежета зубов сражалась с каким-то мужчиной типичной варносской внешности, вассалом Евы Кюгель. Гретель была буквально в шаге оттого, чтобы нанести ранение Агнешке и даже убить, но почему-то боялась. В её сердце острым ножом входили смонения. Вдруг штурм не удастся? Вдруг Кюгели проиграют, Гретель вернётся к Агнешке, и она станет обходиться с ней жёстче? Гретель задрожала от ярости. Нет, все эти страхи – ничтожны. Она убьёт Агнешку и покончит с этим.
Баронесса Хан подлетела к графине сзади и что было сил и ярости полоснула по шее. Агнешка вскрикнула, пырнула своего противника мечом в живот и обернулась. В её лице читался невероятный страх, но стоило Сарм осознать, что перед ней – Гретель, этот страх в один момент сменился ядовитой злобой. Агнешка резко, молниеносно выдернула из варносского солдата меч и полоснула им прямо по животу Гретель.
Ноги сами собой подкосились, а живот прожгла просто сумасводящая боль. Баронесса упала на пол, выронив кинжал и прижав правую руку к ране. Рука тут же обагрилась кровью, Гретель кое-как отползла в угол, зажмурив глаза и ожидая расплаты. Она чувствовала, что рана была большой. Может, не особо глубокой, но по ощущениям просто огромной. Гретель почувствовала тошноту, режущая боль усилилась, и девушка прорычала не в силах терпеть. Только спустя секунд пять она в страхе распахнула глаза и заметила, что Агнешка стоит к ней спиной. Напротив неё стояла высокая женщина лет тридцати пяти со светлыми волосами, собранными в хвост, одетая в доспехи. Её зелёные глаза светились победной радостью и смеялись над противницей. Это была Ева Кюгель. Ошибки и быть не могло.
В зале уже минут пять назад затихло сражение. Часть солдат корчилась в предсмертных муках на полу, часть, состоящая в основном из варносцев, стояла, обнажив мечи в боевой готовности. Из ойгварцких Гретель видела здесь только Агнешку, пару арбалетчиков, перепуганного Тадеуша, прижавшегося к стене, и Микалину Розенберг, которая стояла в центре зала в изорванном платье. Из носа у неё текла кровь, серые глаза смотрели со страхом и ненавистью, а бледные пальцы нервно сжимали зелёно-голубую ткань платья.
Внезапно из-за угла к ней вышла Марианна Вишневецкая. На поясе у неё висел большой двуручный меч, на лице и теле не было ни царапины, лишь парадные доспехи были обагрены вражеской кровью. Она была похожа на сиверийскую царицу: высокая, гордая, властная, торжествующе улыбавшаяся. Ей приятно было сознавать свой триумф, она гордилась собой и смаковала реакцию на её появление. Точнее, реакцию Микалины. Гретель ещё никогда не видела её такой испуганной, такой раздавленной и размазанной, буквально разбитой изнутри в пух и прах. Ещё утром графиня Розенберг так надменно разговаривала и смотрела, чувствовала себя властительницей тысяч жизней, а сейчас она была похожа на приговорённую к костру преступницу.
Микалина вздёрнула вверх правую руку с поднятым указательным пальцем. Из её глаз сами собой полились жгучие слёзы, она обнажила зубы в попытке что-то прорычать или сказать. Марианна подошла к ней ближе, улыбнулась шире, посмотрела как на тряпку и усмехнулась.
– Ты ответишь за своё предательство, мразь. – Графиня Розенберг буквально ткнула в неё указательным пальцем. – Именем княгини Аниелы я начинаю войну!
Микалина произнесла эти слова со звериным рыком, отшатнулась назад и чуть не упала. Она вздёрнула обе руки вверх, её радужки блеснули белым, и из ладоней в разные стороны брызнул огонь, потом ещё раз, и ещё. Огонь загорался и потухал, не успевая перекинуться на что-то или кого-то, но Гретель всё равно становилось безумно страшно. В глазах темнело. Боль пульсировала где-то в желудке, не давая даже спокойно вздохнуть. Сражение закипело с новой силой, снова застучали мечи, засвистели арбалетные стрелы, стали слышаться крики солдат. Нужно было убираться отсюда, но каждое движение причиняло просто невероятную боль.
Баронесса Хан поняла, что начинает терять сознание. Ей показалось, что кто-то попытался поднять её на руки.
========== Глава 17 ==========
Она стояла у окна самой верхней башни и смотрела в пурпурно-бронзовое от заката небо. Солнце медленно заходило за горизонт, и его последние лучи падали золотистыми струями на крепостную стену. Эйуми любила закаты больше чем рассветы, так как после них всегда наступала прохладная и тёмная ночь.
Вот только теперь герцогиня ждала наступление ночи с содроганием: ей уже шестой день снились кошмары. В ночь после штурма Мин Эйуми долго не могла заснуть, ей удалось сомкнуть глаза только на рассвете, а все последующие ночи были ничуть не лучше. Сны герцогини выматывающими, страшными и кровавыми. В них она постоянно видела кровь. То ли свою, то ли чужую – понять не могла. Ей постоянно слышались одни и те же крики той женщины, ребёнка которой жестоко убили эрхонцы, далёкий гром, ржание лошадей и стук копыт. Часто снился штурм Мурасаки, злые, бесчувственные лица солдат. Вдобавок ко всему этому старые шрамы и голова болели так, что Эйуми в судорогах не могла даже подняться с кровати. Дня два она вовсе не выходила из своей комнаты и уже думала о том, что скоро умрёт.
К концу недели неожиданно стало легче. Сегодня Эйуми подозрительно быстро оправилась от очередного страшного сна, но к вечеру уже начала беспокоиться, как бы вся эта боль не вернулась снова.
– Красивый вид. Давно мне не доводилось наблюдать закат с крепостной стены. – Сзади послышался неуверенный голос Чихёля. Эйуми обернулась и кивнула ему. Лорд Пак стоял, сжимая в руках какой-то лист пергамента. Он выглядел как обычно неуверенно и походил больше на провинившегося слугу, чем на лорда крупнейшего аллода Ламахона. Герцогиня Мурасаки всю жизнь представляла его куда более волевым, сильным и преданным делу, но, похоже, Чихёль не слишком стремился к власти и охотно принимал любую помощь.
– Лорд Аццо выплатит контрибуцию в ближайший месяц. – Он подошёл к Эйуми и вручил свиток.
– Он ведь знает о том, что его сестра приговорена к смерти именем королевы? – В ответ Чихёль просто кивнул. Он связался с королевой сразу после того, как Ильзе взяли под стражу, и уже через два дня у лорда Пак на руках был приговор в письменном виде.
Герцогиня развернула письмо, написанное аккуратным почерком на имменском, и принялась внимательно читать. Лорд Аццо писал, что выплатит всё в скорейшем времени и заключит с Ламахоном мирный договор, но основное внимание Эйуми привлекла приписка в конце письма.
Она горько улыбнулась, просмотрев письмо ещё раз, и отдала Чихёлю.
– Аццо просит передать Ильзе, что их мать умерла сразу после того, как узнала о поражении, – сказала герцогиня устало. – Не знаю, сколько ей, но надеюсь, она прожила долгую счастливую жизнь.
– Это уже не важно, – кивнул Чихёль, отведя взгляд. – Важно, что впереди у нас – мир и покой.
– Не совсем так. – Эйуми едва заметно улыбнулась и посмотрела лорду Пак в глаза. Почувствовав её взгляд на себе, Чихёль вздрогнул, и в его глазах застыл немой вопрос. Герцогиня отчасти понимала его: он был безумно рад победе и надеялся, что всё кончилось на этом. Но так просто подобные войны не кончаются. – Нам грозит смута. Королеве почти сорок девять, у неё нет наследников. Возможно, она проживёт ещё лет десять, но после её смерти в стране начнётся мракобесие.
– Я ведь совсем и забыл, что король умер… – самокритично усмехнулся Чихёль. В его глазах сверкнула искорка боли и горечи, будто бы он потерял что-то важное.
– У нас есть шанс пресечь это, – заговорила Эйуми уверенным голосом. – Наследников нет, но есть указ о престолонаследии. Точнее, королева напишет его рано или поздно. – Она заправила чёрную, выбившуюся из пучка, прядь за ухо. – Десница королевы – мой давний друг. Я могу договориться с ним, чтобы он за небольшую плату подделал указ. Там будет значиться ваше имя. А затем, когда придёт время, мы просто подойдём к королевскому замку с армией. У нас же есть почти тринадцать тысяч вайсландцев.
– Зачем? – выпалил Чихёль, подойдя ближе. – Я не стремлюсь к такой большой власти.
– Вы только представьте, это полный контроль над каждым в этой стране. Возможность отомстить своим врагам, почувствовать своё величие и силу. Я уверена, вы почувствуете это, когда вступите на престол. – Эйуми улыбнулась. – Помогать вам буду я и тайный совет. Вас же устраивают такие условия?
– А как же мой собственный аллод? – Чихёль вздрогнул.
– Власть над Пак останется как прежде. Вы сами решите, что делать с ней: присвоить эти земли кому-то или оставить себе. И, раз Хелене погибла, вы возьмете в жёны её сестру, Хельгу Лоренцен, – ответила Эйуми, прижав правую руку ко лбу. Голова опять начала болеть, и хоть боль была не сильной, герцогиня понимала, что ночью может стать хуже. – Настало время превратить Ламахон в самодержавное государство. Если это не сделали Монкуты, сделаем мы с вами. Мы наведём порядок на этой земле. Люди потянутся к вам.
Чихёль промолчал, стараясь дышать ровно. Эйуми считала, что стремление к власти есть у каждого, у многих прото скрыто очень глубоко в душе, но если дать ему волю, вырвется наружу, и его невозможно будет остановить. Герцогине хотелось верить в Чихёля. Она успела привязаться к нему за всё это время как к собственному сыну и стремилась направить на истинный путь. Эйуми понимала, что он может сопротивляться ей, но её безумно радовало, что лорд Пак согласился легко.
– Мы убьём королеву, – сказала Эйуми с улыбкой. – Медленно, постепенно. Пока о том, что её сын мёртв, знают немногие. От народа это тщательно скрывали все три месяца. Тогда, в мае об этом сообщили только лордам и строжайше запретили разглашать, но Ханыль написала мне, потому что доверяла. Но скоро народ узнает, и желающих свергнуть королеву станет ещё больше. У меня есть план.
– Для начала нам следует заключить мир с Эрхоном, и уже потом думать о захвате престола, – устало сказал Чихёль. – Казнь состоится завтра на рассвете. Вам не кажется, что отрубание головы – это слишком почтительная казнь для Штакельберг?
– Она всё-таки леди, довольно неплохо управлявшая своей землёй и людьми. Я привыкла уважать своих врагов. У многих из них есть чему поучиться. – Эйуми устало вздохнула. – Ильзе была слишком неосторожна и жестока. Это тот случай, когда никто не смог остановить её ненависти. Я думаю, независимо от причины эта ненависть была пустой и недостойной такого размаха. Любая ненависть такого недостойна.
– Надо назначить Аццо встречу, – резко перевёл тему Чихёль.
Эйуми не ответила ничего. Она смотрела, как солнце уходило за горы, тонуло за их вершинами, окрашивая облака в розоватый цвет. По красно-жёлтому небу где-то вдалеке скользил клин белых длиннокрылых журавлей. Они медленно плыли между кровавых облаков куда-то на восток, в сторону Золотого моря. Мать говорила Эйуми в детстве, что журавли – это души воинов, погибших во славу родины. Герцогиня не знала, так это или нет, но ей хотелось верить, что среди этих белых птиц есть место и для Джуничи. Эйуми всеми силами хотела уберечь его от смерти во время осады, но когда замок сдался, она поняла, что спасения нет. Герцогиня видела истерзанный труп своего сына, выставленный на всеобщее обозрение на главной площади. В тот день в её сердце проснулась не горечь, не скорбь, не отчаяние, а лютая, дикая жажда мести. Эйуми хотела только одного – отомстить.
– Мы ещё вернёмся к Эрхону. Когда ламахонский престол будет ваш. – Герцогиня развернулась к Чихёлю, сжав кулаки. – А сейчас предлагаю пойти проведать заключённых. Мне нужно поговорить кое с кем. У вас кинжал с собой?
Лорд Пак кивнул, и они вместе удалились к подземельям.
***
В её камере было пусто, холодно и темно. С потолка постоянно капала взявшаяся не пойми откуда вода, где-то вверху башни рыдал холодный одинокий ветер, и хотя в камере не было окон, все звуки снаружи были слышны. Ночами постоянно выли волки из соседнего леса, каркали вороны и пели ещё какие-то птицы с не особо приятными голосами. Это мешало спать спокойно. Ильзе каждую ночь просыпалась от малейших шорохов и долго не могла заснуть, кутаясь в какое-то предоставленное ей в качестве одеяла тряпьё. От холода, сырости и чувства пустоты в сердце с каждым днём ей становилось всё хуже и хуже. Даже не физически – душевно. Поначалу сердце сковывал отвратительный страх и ненависть, а затем к ним добавилось сожаление о сделанном. Не то, чтобы Ильзе винила себя в чём-то. Ей было просто досадно. Она потратила на эту войну почти год своей жизни, приложила столько усилий, так уверенно шла к своей цели, но всё это разрушилось в один момент как по щелчку пальцев, стоило только ламахонцам вторгнуться в Мин. Осознание этого вгрызалось в душу и разрывало сердце. Ильзе не могла смириться с этим, да и думать о чём-то другом уже не могла.
Она не видела, как ламахонцы сражались с её армией, но слышала. Ильзе считала слёзы слабостью, ведь это только лишняя жалость к себе и пустая трата времени, но тогда рыдания просто сдавливали ей горло. Она не знала, где остальные, кто выжил, жива ли Генрика. Ильзе поначалу даже не знала, за кого переживала больше: за себя или за неё. Теперь у Генрики были причины ненавидеть Ильзе до конца жизни: она чуть не убила её, допустила захват Мин, чем могла погубить ещё больше дорогих герцогине Корхонен людей. Генрика будет винить во всём Ильзе, ведь именно она начинала войну, а не Эйуми.
Впрочем, вскоре Ильзе поняла, что жалеть себя – бессмысленно. У Генрики есть больше шансов выжить и отправиться домой, а леди Штакельберг как зачинщицу скорее всего просто казнят. Ильзе не могла думать об этом спокойно. Она сразу вспоминала мать с её огромными глазами, которые от безумия и страха казались ещё больше. Ильзе вспоминала её слова, которые та говорила перед войной, и чувствовала только ненависть. Она пыталась убедить себя в том, что давно наплевала на мнение матери, но в глубине души понимала, что это не совсем так. Как жаль, что она не может посмотреть матери в глаза со всей ненавистью и отчаянием. Как жаль, что Ильзе не сможет задушить её своими руками. Или сможет… если выберется отсюда, или за неё заплатят выкуп. Эйуми не изволила назвать дату казни, но другого конца Ильзе не ожидала.
