Текст книги "Пламя и пепел (СИ)"
Автор книги: Марина Ружинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Он изменник, девчонка, ты понимаешь это? Изменник! Дезертир! – Хелене чуть ли не кричала на герцогиню Корхонен. Ильзе вздрогнула от переполнявших её чувств. Ей было одновременно страшно за Генрику и мерзко от того, что позволяет себе леди Лоренцен. Вот так срываться и выяснять личные обиды на встрече, от которой, возможно, зависит судьба всей страны, было просто непозволительно грубо и глупо. Такого, Ильзе была уверена, не позволили бы себе даже рыцари из захолустных земель у лесов, что уж говорить о благородной леди.
Эйуми было дёрнулась к ней, чтобы остановить, но леди Лоренцен грубым движением руки остановила её.
– Я вызываю вас на дуэль. Прямо здесь и сейчас! – Хелене сдёрнула с руки коричневую облезшую перчатку и швырнула её на землю перед Генрикой. Та опешила, потупила взгляд в землю, а затем первела его на Ильзе. Этот взгляд был полон недоумения, недопонимания и даже какого-то страха. Леди Штакельберг и самой сейчас было не по себе. Её сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот пробьёт грудную клетку.
Герцогиня Корхонен подняла перчатку и тут же обнажила свой меч. Леди Штакельберг вздрогнула и обернулась к Эйуми, которая тоже смотрела на леди Хелене со страхом. Её рука сжимала рукоять вакидзаси, как будто этим она сейчас могла что-то решить.
– До первой смерти, – процедила леди Лоренцен сквозь зубы.
Наверное, Генрика не поняла этого, но про себя Ильзе дала себе обещание, что если что-то пойдёт не так, она постарается защитить её.
Когда поединок начался, и лезвия мечей Хелене и Генрики стукнулись друг о друга, леди Штакельберг резко повернулась к герцогине Эйуми. Та смотрела с какой-то надеждой и лёгкой полуулыбкой, как леди Лоренцен ловко орудует кинжалом. Ильзе вздрагивала каждый раз, когда лезвия разрезали воздух и сталкивались друг с другом. Ей не хватало смелости обернуться, следить за ходом сражения. Она не хотела видеть, как Хелене убивает Генрику, не хотела видеть, как она ранит её. Леди Штакельберг старалась скрыть свой страх от Эйуми, но, кажется, получалось плохо.
Её нервы просто не выдерживали.
– Я предлагаю вам два варианта решения нашего конфликта, – герцогиня Мурасаки заговорила на ломаном имменском. У Ильзе чуть не свернулись уши в трубочку, когда она услышала такую речь. Эйуми не выговаривала некоторые буквы и слоги, шипелявила и говорила слишком быстро, оттого едва понятно. Впрочем, леди Штакельберг заметила, что ламахонцы с трудом говорят на иностранных языках, даже переводчики и те, кто якобы хорошо знал имменский и эллибийский.
– Какие? – проговорила Ильзе как можно увереннее.
– Переговоры или дуэль, – герцогиня улыбнулась. – Я не хочу губить свою армию, и вы не хотите. Я предлагаю два наиболее безобидных варианта.
– Забавно. – Леди Штакельберг усмехнулась. Где-то сзади снова послышался стук лезвий друг от друга. – Как же вам удалось сбежать? – До принятия решения ей хотелось тянуть время. Её руки дрожали, сжимая рукоять меча, а сознание было затуманено даже не страхом, а яростью, ядовитой ненавистью, отчаянием. Ильзе не чувствовала себя уверенной. И это наверняка было заметно.
– Долгая история. – Эйуми улыбнулась. – Тот, кто хочет оказаться на свободе, пойдёт на любую сделку, даже если она заключается в чём-то совсем неприятном.
– Что вы имеете ввиду? – скривилась Ильзе, пытаясь скрыть волнение.
– Мне пришлось переспать со стражником, а потом зарезать его собственным кинжалом, украсть деньги и смыться через окно. В детстве я любила лазать по стенам, хоть когда-то это умение мне пригодилось в жизни, – покачала головой герцогиня. Ильзе вздрогнула. Будь перед ней какая-то другая женщина, она бы ужаснулась и искренне посочувствовала ей, но перед ней была Эйуми Мурасаки – её пленница, её жертва, та, которая должна была гнить в темнице. Та, которая должна была сейчас лежать на холодном полу своей камеры в собственной крови и моче. Та, которой оказалось мало того ядовитого горя, какое она хлебнула, когда пришли эрхонцы. Она должна быть мертва, как её сын.
– Шлюха. – Ильзе сдёрнула перчатку с руки и швырнула её на землю. Герцогиня подняла её. Леди Штакельберг решилась на дуэль лишь потому, что страстно желала убить Эйуми уже давно и собиралась сделать это своими руками. Леди Штакельберг не была сильна в переговорах и чувствовала, что герцогиня хорошо подкована с этой стороны. А вот на великую воительницу она вообще не была похожа: низкая, худенькая, в каких-то странных и хлипких доспехах.
– Будь по вашему, миледи. – Они синхронно извлекли свои мечи из ножен, отошли на несколько шагов назад, а затем леди Ильзе нанесла первый удар. Меч столкнулся с вакидзаси Эйуми, леди Штакельберг ударила ещё раз и ещё раз, и оба раза безуспешно. Её меч прорезал воздух буквально в паре сантиметров перед глоткой герцогини, но та успела отразить удар так, что оружие чуть не вылетело из руки Ильзе. Останавливаться, чтобы отдышаться времени особо не было. Рука уже устала, но леди Штакельберг не собиралась сдаваться. Эйуми так и не озвучила условия дуэли, сражаются они до первой крови или смерти, но Ильзе была настроена только убивать.
Поединок длился без остановки ещё минут тридцать, и когда герцогиня отразила очередной удар, она резко остановилась, развернулась, и Ильзе даже не успела нанести новый. Она тоже обернулась и увидела, как Генрика извлекает из живота леди Хелене, лежащей на траве, свой меч, обагрённый бордовой кровью. Леди Лоренцен была ещё жива, прошептала сквозь зубы какую-то угрозу, закрыла глаза и больше не дышала. Герцогиня стояла над её трупом, опустив меч и тяжело дыша. В её лице не было радости победы, только страшная усталость и даже горечь. Генрика обернулась, встретилась взглядом с Ильзе и кивнула ей, мол, беспокоиться не о чем.
Герцогиня Эйуми смотрела на Хелене ещё с минуту, а затем резко занесла меч, попыталась нанести им удар, но Ильзе быстро спохватилась и отразила его. Их мечи снова столкнулись в воздухе, ещё раз, и ещё, и когда леди Штакельберг чуть-чуть ослабила хватку, потому что страшно устала, Эйуми выбила меч из её рук.
Ильзе от неожиданности попятилась назад, оскалилась, словно волчица и вздрогнула от мысли, пришедшей ей в голову. Как же она могла забыть о том, что при себе у неё было особенное оружие! Леди Штакельберг молниеносным движением извлекла из ножен Воронёный клинок, направила его на Эйуми, про себя произнесла заклинание и начертила в воздухе руну.
И это никак на неё не подействовало, за исключением того, что герцогиня стояла совершенно недвижимой.
Леди Штакельберг вздрогнула и снова попыталась повторить. Ничего. Руна просто возникала в воздухе, излучая зелёное сияние, а затем исчезала без всякого эффекта. Ильзе повторяла снова и снова, злясь и проклиная всё на свете, но ничего, ничего не менялось…
Она обернулась и увидела, что Генрика, едва дыша, лежит на траве. Из её рта тонкой багровой струйкой текла кровь, глаза налились красным, а руки болезненно дрожали. Её лицо было мертвецки бледным, казалось, вот-вот начнёт покрываться синими трупными пятнами. Ильзе сделалась бледнее мела. Страх обжёг её изнутри, заставив её вздрогнуть. Леди Штакельберг с трудом удержала клинок, который чуть не упал из расслабившейся руки.
Что это? Что происходит? Ильзе не знала. Её ярость сейчас была полностью направлена на Эйуми, будто состояние Генрики было её рук делом. Леди Штакельберг вновь прочертила в воздухе руну, она погасла, и герцогиня Корхонен издала протяжный громкий стон. Стон боли.
И только тогда Ильзе резко обернулась, выронила клинок и подбежала к Генрике. Она рухнула перед ней на колени, положила на них её голову и принялась гладить её загрязнившиеся волосы. Герцогиня ещё дышала. Но не реагировала на леди Штакельберг никак.
Ильзе подняла полный ярости и ненависти взгляд на Эйуми, которая смотрела на неё с холодом и насмешкой.
– Вы думаете, это сделала я? – улыбнулась она коварно. – Шлюхи так не умеют. – Эйуми покачала головой. – Ваш Воронёный клинок – подделка. – С этими словами герцогиня извлекла из ножен кинжал, точно такой же как тот, который пять минут назад в руках держала Ильзе.
Леди Штакельберг замерла в ужасе. Неужели… в это просто не верилось. Как тот клинок, который она забирала у Ханыль Мин, мог оказаться подделкой? Как она могла этого не заметить? Ненависть к себе и стыд стали отвратительным комом в горле. Теперь из-за неё умирает та, к кому она успела привязаться за время войны настолько сильно, что сходила с ума от любых неприятностей, происходивших с ней, переживала за неё всегда, ведь они на войне, и каждый умереть просто в сражении.
Ильзе уже не видела перед собой ничего. Генрика едва шевелилась, но ещё дышала. Леди Штакельберг впервые за столько лет испытывала такую горькую, такую овтратительную, застрявшую в сердце обломком стали вину. К её глазам подступили слёзы, и она наклонила голову вниз, чтобы Эйуми не видела.
Герцогиня Мурасаки подняла с земли поддельный клинок, подбросила его вверх, позволив ему упасть на землю. Когда Ильзе подняла голову вверх, в открытые ворота как к себе домой вошёл лорд Чихёль Пак со своей свитой. Там, за ними – многотысячная армия, которая стояла не шевелясь, ожидая приказа своего командира. Леди Штакельберг хотела вскочить, подбежать к нему и отвесить пощёчину, но вспомнила, что рядом с ней Генрика, да и её бы наверняка остановили его головорезы. Ей оставалось лишь смотреть на него с лютой ненавистью волчицы, защищающей свой дом и своих детей. Только вот у Ильзе вместо дома захваченный замок и вместо детей – любимый человек.
Чихёль что-то приказал своим рыцарям на ламахонском языке, двое из них подбежали к Ильзе сзади и схватили её за обе руки, заломили их за спину, силой заставили её встать. Ещё двое так же схватили Генрику.
– Отпустите меня, идиоты! – выкрикнула леди Штакельберг, пытаясь вырваться. Она пыталась оттолкнуть их от себя, но те только сильнее заламывали ей за спину руки и сжимали запястья. Ильзе пиналась, выкрикивала угрозы, пыталась причинить им хоть какой-то вред, но она была бессильна. Это был страх. Животный страх.
А вот Генрика как будто уже успела со всем смириться. Она даже не пыталась вырваться, словно предвидела всё, что произойдёт дальше. Ей было всё равно: изнасилуют её, убьют ли, всё равно, что они проиграют войну.
Ильзе не хотелось верить, что проиграют. Нет! Они не могут! Не должны! Не имеют права. Ненависть, страх, осознание поражения пульсировали в её сердце. Леди Штакельберг вскинула голову вверх. Армия по команде Эйуми уже высыпала во двор замка, уже начала своё грязное дело – убивать, насиловать, грабить. Вокруг поднялся такой адский гул, что, казалось, дрожала земля. Ильзе усмехнулась: они так уничтожат собственный замок, а ещё наверняка запутаются и начнут вырезать своих же.
Чихёль снова что-то приказал своим людям, схватившим Генрику и Ильзе, и все они под его предводительством направились в замок. Леди Штакельберг уже не скрывала слёз, катившихся по её щекам. Ей не избежать суда, не избежать гнева, не избежать расплаты за всё, что она сделала. Зато теперь ей не нужно будет решать столько проблем, связанных с войнов, не нужно будет возвращать потерянные земли. Ей стало жутко просто оттого, как всё стремительно изменилась в один момент.
Леди Штакельберг попыталась обернуться, чтобы посмотреть, что происходит, но один из стражников грубо развернул её голову обратно. Но Ильзе вновь задрала её вверх, повернулась к нему, плюнула в лицо и оскалилась. От неожиданности тот сначала вздрогнул, отшатнулся, но затем со всей силы ударил её по лицу. Ильзе почувствовала тепло в области носа и резкую боль. Похоже, у неё текла кровь и было что-то сломано.
Безвольно всхлипнув, леди Штакельберг опустила голову вниз. Расплата не близко. Расплата уже здесь.
Комментарий к Глава 15
Хоба, я успела!
Фридрих создавался для того, шобы плакать
Закончила главу аж за три дня до дедлайна, такого не было с февраля (еба достижение)
А ещё мы близимся к завершению: осталось дописать 2 главы и привести всё в порядок
========== Глава 16 ==========
Из большого окна кабинета открывался вид на Башню молчания, стоявшую на холме у леса. Это была самая высокая и отдалённая башня из тех, что были вокруг. В сиянии рассветного солнца она казалась чёрной, словно сгорела. Для полноты картины не хватало только дыма, который валил бы из верхних окон, алых языков пламени у подножия и криков перепуганных горожан. Где-то рядом с этой башней начинался город, обнесённый крепостной стеной. Войска Сармов чудом не спалили его дотла, но Агнешка вовремя спохватилась и приказала потушить пожар. Микалина считала её прекрасной воительницей. Агнешке мешала лишь излишняя властность и вспыльчивость, но эти недостатки меркли перед её расчёстливостью и хитростью. Именно она уговорила своего брата Сержа жениться на Малгожате.
Отпив немного вина из серебряного кубка, Микалина улыбнулась. Этот замок принадлежал ей уже вторую неделю. Каждый день графиня Розенберг вставала на рассвете и приходила смотреть, как багровое солнце поднимается над землёй. Над её землёй. Всё, что когда-то принадлежало Эльжбете Кюгель – теперь её. Микалина могла взмахом руки приказать сжечь это, разрушить полностью и выстроить заново. Вот только править в будущем этим будет не она и отвоёвывала эти земли в первую очередь не для себя, и даже не ради признания сюзеренки.
Всё ради единственной дочери, Малгожаты Розенберг, прямой наследницы этих земель. Она поселится здесь после свадьбы с Сержем Сармом и будет управлять вассалами Кюгеля. И если те не присягнут – их ожидает виселица.
Допив вино до дна, Микалина поставила бокал на стол. Она понимала: предстоит ещё много работы. Около года назад в Ойгварце начались беспорядки и волнения, в ходе которых земля три месяца назад разделилась на две части: восточную и западную. Восток, где правила княгиня Эржебет Терновская, в прошлом управлявшая единой землёй, отказался воевать против Эрхона. А запад уже давно хотел войны. Править Западным Ойгварцом стала графиня Аниела Ружинская. Она провозгласила себя княгиней, свой замок переименовала в Ружинванд, а Сармов, бывших баронами, сделала графами. Ружинские и Сармы всегда тесно дружили, Агнешка была фавориткой Аниелы. У Сармов и без того было много золота, а теперь к нему добавился и высокий статус.
В соседних землях об этих изменениях знали едва ли, и сама Микалина неоднократно слышала, как эрхонцы называют Сармов баронами, а Ружинских – графами.
Кюгель – очень важный стратегический объект на пути к захвату Эрхона, и Микалина очень гордилась тем, что замок был взят благодаря ей и её армии. Пока другие герцоги и графы не предпринимали никаких действий, Микалина взяла инициативу в свои руки и повела войска на Кюгель. Все штурмы замка были безуспешными из-за защитного поля, установленного Войцехой Кюгель, но во время последней битвы с Эльжбетой, это поле неожиданно ослабло. Скорее всего, Войцеха просто испугалась неожиданного сражения. Микалине удалось проникнуть в замок и уговорить её при помощи чар сдаться. Затем же, когда ключи от города оказались у герцогини, Войцеха была задушена и похоронена в Башне молчания.
Но война ещё не была окончена, и Розенбергам предстояло вести войска ещё дальше, захватывать новые территории Эрхона. Они пользовались моментом, пока леди Ильзе была на войне, а её брат Аццо не собирался предпринимать никаких действий. Никто не знал, как долго это будет продолжаться, но пока влияние Штакельбергов ослабло, княгиня Аниела пользовалась этим.
В дверь постучали, и Микалина, заранее угадав, кто это может быть, улыбнулась и разрешила войти. На пороге возник её двадцатишестилетний сын, Тадеуш Розенберг. Его нельзя было назвать красавцем: хилый, худой, с жидкими чёрными волосами до плеч, бледнолицый и довольно низкий. Но графине Розенберг, наверное, как и любой матери, сын казался красивее всех на свете. В нём она узнавала себя. Ей говорили все, как Тадеуш похож на неё. Иной раз доходило до того, что некоторые движения они совершали почти одинаково, говорили одновременно, словно читали мысли друг друга.
– Здравствуй, матушка. – Тадеуш улыбнулся и захлопнул за собой дверь. Он потянулся к ключам, лежавшим на столе, стащил их с него и поднёс к замку.
– Не стоит. Зачем? – сказала Микалина, а затем уставилась на него пристальным взглядом, будто бы всё поняла. По спине прошёлся приятный холодок. Графиня немного коварно улыбнулась и кивнула. – Ладно, закрой. Ты пришёл только за этим?
– Нет, матушка, не только за этим, – отозвался он, закрыв наконец дверь. – Я хотел узнать, во сколько мы должны явиться на молитву? Она ведь будет проходить в Бронзовой башне?
– Да, дорогой, именно там. – Микалина провела рукой по своим чёрным волнистым волосам. – Мы идём туда после обеда. Я зайду за тобой, когда надо будет.
– Не стоит, я запомнил, – Тадеуш усмехнулся. – Надеюсь, Малгожата не зарежет Сарма в первую брачную ночь, – добавил он тихо. – Она так не хотела выходить за него, при мне ругала его последними словами.
– Надеюсь, его рядом не было? – Микалина осторожно дотронулась бледных пальцев сына. Они были такими холодными, такими хрупкими, что графине Розенберг иной раз казалось, что, если неосторожно сжать их, кости могут просто переломаться. Проведя указательным пальцем по выступающей бледной венке на большом пальце сына, Микалина чувствовала, как в груди становится тесно. Ещё лет девять назад это казалось ей неправильным, а ещё тремя годами ранее она вообще не могла бы представить, что её сердце будет биться сильнее при виде собственного сына.
– Нет, конечно, – проговорил Тадеуш и резким движением прижал к себе мать. Ей неожиданно сделалось холодно, а затем так томительно жарко, и всё тело задрожало от предвкушения. Микалина подняла на сына уверенный взгляд и положила обе руки ему на грудь. Тадеуш задышал тяжело и быстро. Казалось, он был не слишком уверен в себе. У графини Розенберг это вызывало лишь лёгкую улыбку: Тадеуш всегда сначала сомневался, а затем легко и быстро входил во вкус.
– Она его не зарежет. Я приказала ей не трогать его. Приказала выйти за него замуж, – проговорила Микалина тихим, чуть дрожащим голосом. Стоять так близко к Тадеушу и разглядывать его уже не было никаких сил. Религия эллибийцев осуждала связи между родственниками, и иной раз Микалина задумывалась об этом, но ничего не могла с собой поделать. Её желание, её страсть и любовь были сильнее всех вместе взятых богов. Прямо сейчас все эти чувства рвались наружу, и держать их в себе графиня Розенберг не хотела. Да и вообще не могла.
Она принялась расстёгивать тёмно-синий камзол Тадуеша, но он отстранил её, дав понять, что не хочет раздеваться полностью. Тогда графиня просто расстегнула его брюки, Тадеуш задрал её юбку и резко остановился.
– Бери меня, где хочешь. Хоть на столе, хоть на полу, – прошептала Микалина и небрежно поцеловала сына в губы.
Она впервые почувствовала к нему что-то, когда Тадеушу было пятнадцать. Тогда это чувство пугало, и хотя Микалина была в то время уже вдовой и не связывала себя романтическими отношениями ни с кем, рана была ещё свежа, и она испытывала вину перед покойным Збигневом. Её смущало скорее это, а не то, что она испытывает влечение к собственному сыну. Микалина первое время хотела скорее уже женить его, но потом поняла, что испытывает самую настоящую ревность. Графиня Розенберг не могла видеть его с другими девушками, ревновала его даже к служанкам, и Тадеуш замечал эти странности в его поведении. Поначалу он советовал ей больше молиться и обратиться к лекарю, но Микалина не слушала его. Он ведь не знал, в чём дело.
Она была страшно удивлена, когда её чувство, казавшееся мимолётным, но крепко укоренившееся в сердце, оказалось взаимным. Это произошло, когда Тадеушу было двадцать. Микалина никогда не забудет ту ночь в саду Розенбергов под огромным старым ясенем. Их могли видеть и слышать, наверное, их даже видели и слышали, но графине было уже плевать. Слухов после этого не было, а им с Тадеушом было так хорошо, что ни один бог не мог даже знать, насколько.
– Не забудь, пожалуйста, про молитву, – проговорила Микалина, поправляя оборки на платье, когда всё закончилось. Она буквально пинком выставила Тадеуша за дверь. То, что он так долго был в её кабинете, должно было выглядеть подозрительно, и хоть им удавалось скрываться все эти шесть лет, графиня Розенберг постоянно боялась. Она старалась вести себя с ним как можно тише, говорила чуть ли не шёпотом, с помощью магии заколдовала стены своего кабинета и спальни на высокую звукоизоляцию.
***
Храм, в котором должно было проходить бракосочетание, был просто огромным. Должно быть, Кюгели вложили в его возведение и отделку бешеные деньги. Судя по тому, что часть украшений у входа облупилась и буквально сыпалась на головы прихожан, храму было уже лет сорок, а то и больше. Он казался Микалине чужим и непривычным, слишком вычурным и оттого безвкусным. Что-то менять и перестраивать до свадьбы времени не было, но графиня уже видела, что хочет изменить в будущем.
Храм был совсем не похож на тот, какой стоял близ замка Розенбергов. Тот был намного меньше, беднее и новее – его построили года два назад по просьбе Тадеуша. До этого там стоял какой-то полуразрушенный сарай, который и храмом было назвать сложно.
Остановившись у входа, Микалина окинула здание придирчивым взглядом. Крыша была украшена несколькими яркими праздничными венками, которые смотрелись слишком аляписто и безвкусно. Мозаика на стенах и статуэтки богинь от времени уже выцвели, и казалось, что если прикоснуться к ним, тут же разрушатся.
Войдя внутрь, Микалина с удивлением обнаружила, что пока в храме не было почти никого. У огромного идола верховной богини Элис стояла высокая рыжеволосая жрица и высоким голосом напевала молитву. Рядом с ней, возле идола богини любви Елены, стояла ещё одна жрица, но моложе и ниже. Её волосы были небрежно острижены, а длинный сарафан цвета охры кое-где запачкан и изорван. Обе девушки пели что-то про счастье, вечную любовь и спокойствие в семье.
Приблизившись к идолам, став позади жриц и нескольких молящихся, Микалина обернулась и увидела рядом Тадеуша, читавшего молитву богине Елене. Графине сразу вспомнились события утра, и она улыбнулась, чувствуя себя немного странно и даже неловко. Религия эллибийцев не осуждала связей между родственниками, но говорить открыто о них в обществе было не принято. Кроме того, сильное влияние ауксинисской церкви, в которой за подобное полагалась смертная казнь, уже начинало прослеживаться среди эллибийцев. Микалина не замечала подобных движений в Ойгварце, но всё равно старалась быть осторожной даже сейчас, в священном месте. Если кто-то узнает про неё и Тадеуша, репутация дома Розенберг будет сильно подмочена.
Микалина приложила к сердцу правую руку и стала молиться. От запаха благовоний начала кружиться голова, в храме и без того было очень душно. Люди стремительно стекались к идолам, ряды становились всё теснее и теснее, жрицы пели всё громче и громче, и графиня понимала, что не может здесь больше находиться. Но не уходила. Она должна была завершить молитву.
– Графиня Розенберг. – За спиной послышался высокий женский голос. – Я ищу вас сегодня целый день. – Микалина резко обернулась. Перед ней стояла Марианна Вишневецкая – двоюродная сестра княгини Аниелы. Её короткие светлые волосы были украшены венком из белых лилий, хитрые зелёные глаза смотрели с насмешкой, на лице сияла лукавая улыбка. Марианны была лет на десять младше Аниелы, но выглядела ещё моложе. Судя по венку, она только что вернулась с обряда, в котором участвовали незамужние, не состоящие в отношениях девушки, надеющиеся в скором времени встретить свою любовь.
– Добрый день… – графиня запнулась, не зная, как к ней обратиться. Вишневецкие всегда были баронами, вассалами Ружинских, но теперь, когда Аниела стала княгиней, наверняка ведь всё поменялось.
– Ваше сиятельство, – подсказала Марианна с улыбкой. – После того, как Терновские разрушили мой родовой замок, Аниела подарила мне замок на границе с Вайсландом и сделала меня герцогиней. – В её речи отчётливо слышался западный говор: Марианна сильно выделяла шипящие звуки, а букву «л» произносила нечётко, как бы «проглатывала» её.
– У вас очень красивое платье. – Микалина оглядела собеседницу оценивающим взглядом. Платье на ней было действительно потрясающим: золотистого цвета, украшенное многочисленными драгоценными камнями и металлическим поясом. За спиной у герцогини был длинный алый плащ, на застёжках которого поблёскивали несколько сапфиров. Платье подчёркивало все достоинства её фигуры, достаточно изящной даже несмотря на то, что Марианна, как и многие женщины Эллибии, владела мечом.
– Такого в Эллибиии не достанешь. Дядя Миколай привёз его из Варноса, это было платье моей матери. – Марианна рассмеялась и провела рукой по оборкам на юбке. – Настоящий варносский шёлк.
Вдруг из толпы, с трудом протолкнувшись между рядами молящихся, к Марианне вышла низкая черноволосая девушка с косичками, одетая в какие-то запачканные золой и кровью обноски. Она бросила на Микалину взгляд быстрых серых глаз и вздрогнула. На левой щеке у девушки красовалась царапина, а под глазом – уже заживавший, потемневший синяк. Микалина сразу узнала Гретель Хан, пленную вассалку Эльжбеты, ставшую служанкой Агнешки. Графиня было хотела напомнить девушке, что челяди вход в этот храм запрещён, но потом вспомнила, что в честь праздника сегодня храм был открыт для всех.
– О, Гретель, наконец-то! – Марианна улыбнулась служанке, и та, поздоровавшись с Микалиной, присела в реверансе.
– Ты ведь служишь Агнешке, что ты здесь делаешь без неё? Неужели у тебя нет никаких обязанностей в такой день? – строго проговорила графиня Розенберг. Гретель бросила на неё затравленный взгляд и снова вздрогнула, но уже явнее, будто бы нарочно. Говорят, на полях сражений она была просто волчицей, но сейчас Микалине просто не верилось в это. Гретель дрожала перед ней, как осиновый листочек, будто графиня держала в руках нож и угрожала ей жестокой расправой. Руки служанки, покрытые мозолями, царапинами, какими-то волдырями и мелкими язвами, нервно теребили край бесцветного грязного платья. Не знай Микалина, кем была эта девушка, она бы пожалела её и дала бы медяк, но понимание того, что перед ней бывшая вассалка Эльжбеты, вызывало у Микалины даже не отвращение, а просто искреннее равнодушие к её беде.
Марианна ободряюще улыбнулась Гретель и осторожно коснулась плеча.
– Графиня Агнешка предоставила мне её в качестве служанки на время. Когда я уеду, Гретель снова вернётся к ней, – сказала Вишневецкая и с какой-то заботой посмотрела на служанку. Та, услышав, что скоро вернётся к Агнешке, вздрогнула и чуть не заплакала. Микалина слышала о тех ужасах, которые творила графиня Сарм почему-то именно с Гретель, но вмешиваться не стремилась. Это было не её дело. Микалина никак не могла бы защитить служанку, да и ей просто не хотелось лишний раз пачкать руки. Она – врагиня, пусть пленённая, запуганная и полностью подчиняющаяся приказам Агнешки. Микалина относилась к ней с большим недоверием. Наверняка Гретель мысленно уже похоронила всех своих мучителей и мучительниц, и кто знает, во что её скрытая ненависть может перерасти в будущем. Без страха и смятения служанка смотрела лишь на Марианну, видела в ней спасительницу от жестокости и грубости Агнешки. На Микалину же она поглядывала со священным ужасом, но графиня Розенберг не верила в это. Гретель не могла не ненавидеть её. Не могла.
Когда молитва была наконец окончена, народ разделился на две части, столпившиеся кто по правую, кто по левую сторону от входа. Их разделяло довольно широкое пространство от дверей до помоста, на котором стояла огромная статуя богини Елены. Богиня была одета в длинную белую робу, её руки были согнуты в локтях и подняты к небу, лицо же было опущено вниз, и на нём красовалась слегка лукавая улыбка. Скоро сюда, под эту статую, выйдут молодожёны.
По традиции жениха до помоста провожала его мать, но так как Вера Сарм умерла аж в годы ауксинисской войны, Сержа провожала Агнешка. Держа брата под руку, она вошла с главного входа, прошла мимо аплодирующей и радостно свистящей толпы, довела брата до назначенного места и встала в первый ряд рядом с Микалиной, поближе к помосту. Графиня Розенберг впервые видела Агнешку в платье. Оно было белым, длинным, воздушным, отнюдь не подходящим ей по характеру. Несмотря на это платье очень шло ей и подчёркивало все достоинства её довольно коренастой фигуры. Микалина впервые видела, чтобы Агнешка улыбалась так счастливо. При всей своей жестокости, вспыльчивости и упрямстве она искренне любила брата, радовалась за все его успехи, всегда стояла за него горой. Будучи сиротами, Серж и Агнешка воспитывались Аниелой и, идя на войну, давали клятву отстоять честь своих родителей, павших в войне с Ауксинисом. Они оба гордились ими, хотя вряд ли помнили – в те годы им было слишком мало лет.
Дверь в храм снова отворилась, и Микалина почувствовала, как от волнения часто забилось сердце и задрожали, занемели пальцы. Она вспоминала свою собственную свадьбу, которая отнюдь не была счастливой: в храме было душно, большинство родных уехало очень рано и даже не стремилось поддержать графиню, еда на пиру была холодной и невкусной. Под конец же Збигнев, муж Микалины, напился до беспамятства и избил жену. С тех пор она ненавидела его всей душой и, чтобы больше не терпеть унижений, заперла в темнице, в которой Збигнев и скончался довольно быстро от голода и простуды.
Графине хотелось искренне верить, что Серж не будет груб и жесток с Малгожатой. Впрочем, как говорил Тадеуш, скорее она сама его однажды зарежет.
Наконец Малгожата в сопровождении брата вошла в храм. Микалина почувствовала, как слёзы волнения и счастья подступают к глазам. Малгожата выглядела просто прекрасно в новом платье, сшитом за кратчайшие сроки прямо к свадьбе. По традиции светло-голубое, украшенное серебристым поясом и расшитое спереди золотыми нитками, оно выглядело просто прекрасно и отлично сочеталось с огненно-рыжими волосами Малгожаты и её голубыми, ясными как небо глазами. Тадеуш, державший сестру под руку, улыбнулся матери, и Микалина в ответ сдержанно усмехнулась. Оставив Малгожату рядом с женихом, Тадеуш отошёл в первый ряд противоположной к Микалине, левой стороны.
Жрица Елены, певшая у идола сегодня утром, поднялась на помост и встала между молодожёнами. Она произнесла слова своей клятвы, после чего свои слова должны были произнести жених и невеста. Микалина, кажется, волновалась даже больше Малгожаты, которая говорила так уверено, словно то была не клятва, а обычная сводка новостей о вражеском лагере или какой-то монолог на историческую тематику. Графиня знала, что дочь считала свадьбу не более чем выгодным вложением, и никакого трепета это событие у неё не вызывало. Микалина была согласна с ней, но, как и всякая мать, искренне переживала и радовалась за дочь.
