Текст книги "Воздаяние Судьбы"

Автор книги: Марина Казанцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

И вот отважный рыцарь выплыл, отыскал в селении у прокажённых свою Изольду и вместе с нею удалился в некий лес, который звался Моруа, и поселился в замке Волшебной Девы. Настало время счастья, безмятежности, свободы и любви. Но долго идиллия такая продолжаться не могла – Изольду выследили, похитили, и оказалась она заточённой в башне в Тинтажеле, под присмотром верных слуг супруга и подлого Одре. А Тристана гнали, словно вепря, словно дикого лесного кабана, ни днём, ни ночью не давая сна, покою, отдыха лишая. И ранили его отравленной стрелой, и снова муки терпит он – от потери возлюбленной своей и от раны, в которой яд кипел. Из последних сил искал он прибежища у друга своего, короля Хоэля, у которого имелась дочь, весьма умелая в искусстве врачевания. И надо же, прекрасную принцессу звали не как иначе, а Изольдой! Изольда Белорукая, прекрасная, как ангел. И вот пошла история как бы по второму кругу, а коли так произошло – так хуже бед уже не встретить!

Он снова ранен, снова в ране яд, снова рыцаря врачует особа королевской крови, которую к тому же звать Изольда! О, да, как много раз шептал в беспамятстве он это имя! И возбудил в прекрасной деве пламя чувства, поскольку – о, мы уже это говорили! – к прославленному рыцарю с лицом, которому завидовал бы сам Ланселот Озёрный, красавица-целительница не могла не воспылать любовью! О, Судьба, зачем же ты так шутишь, что двух Изольд поставила, как вехи, на его пути?!

– О чём вздыхаешь ты, Тристан? – с братской лаской в голосе спросил у рыцаря брат королевны, принц Катран.

– Я грежу об Изольде. – с мрачной думой и слезой тяжёлой ответил рыцарь.

Боже мой, вот где капкан, вот где силки Судьбы! Ни слова вымолвить, ни вздохнуть без позволения коварной дамы, что нить плетёт в своей заоблачной светёлке, и сталкивает в битвы королевства и искры высекает, играя душами людскими, и заставляя их проклинать тот день, в который родились они на свет!

Опомниться Тристан едва успел, как дело к свадьбе покатилось – что скажешь, чем оправдаешься, как убежишь?! И вот женат на женщине, которую не любит, к которой сердце не лежит, с которой надо каждую минуту помнить, что Изольда эта – не та Изольда! Но, как обманешь доверчивое чувство юной девы, как оттолкнёшь руки, жаждущие ласки? Да только что её невинная любовь в сравнении с тигриной прежней страстью?! Одно лишь имя и красивое лицо – вот вся Изольда, дочь Хоэля! Ну да, конечно, а ещё добрая душа и любящее сердце… Кому всё это надо? Кто ценит это? Тому, кто наслаждался остротой греховного напитка, пресна невинность, как грудное молоко.

А между тем жизнь продолжалась. Тристан друзей обрёл, нашёл утешение в охоте. Но вот заноза в сердце дышать спокойно не давала – решился он на отчаянное дело. Обрился налысо, нарядился в дерюгу, словно нищий, измазался землёй и заявился в Тинтажель. Там он шутками и скоморошеством обрёл себе внимание монархов и был допущен к трону в качестве шута. Да, впрочем, красота его значительно померкла – шрамы на лице, следы от яда, на голове – щетина с сединой.

– Зачем ты притащил мне этого урода? – брезгливо спрашивает Марка королева, ногой толкая прочь шута.

– Он показался мне забавным, а я тебя, душа моя, не знаю, чем развеселить.

– Я ненавижу дураков.

– Я тоже дур едва терплю. – грубо отвечал Тристан. – Особенно дур красивых. Особенно прелюбодейных. И ещё больше тех дур, что теряют память и глазами слепы.

Так он и потешал скучающую королеву и её супруга. Бросили ему в углу соломы, собачью чашку и три раза в день кормили объедками с королевского стола.

– Пошёл вон, дурак! – со злостью хлестанула его по щеке Изольда, когда однажды подобрался он к ней в отсутствие супруга.

– Получи и ты той же монетой! – звонко треснул он ей по исхудавшему лицу. – Наверно, я и впрямь дурак, что поверил твоим клятвам! Ты шлюха, Белокурая Изольда! Ты спишь с Марком!

– Мерзавец! – прошипела она, впиваясь ногтями в его щёку. – Ты меня бросил! Я с ума сошла, пока все эти годы не видела ни твоего лица, ни весточки, хоть самой скверной, от тебя! Говорят, ты обзавёлся милою супругой! Говорят, ты счастлив в браке! Говорят, её зовут Изольда?!!

Так, препираясь, обмениваясь оплеухами и поцелуями, они упали на солому и там в исступлении предавались страсти и разврату.

– Я буду на соломе грязной валяться, словно портовая шлюха, но не лягу с тобой на шёлковое ложе – оно всё провоняло Марком и его стариковской ревностью. – томно говорила Белокурая Изольда, снова распуская свои косы и снова обвивая прядями Тристана. – Скажи мне, что ты был хоть минуту счастлив с твоей стервой, и я тебе вот этой чашкой выбью зубы.

– Заткнись, охальница! Не тебе позорить благородную жену и честное её чрево, в котором (черти бы его побрали!) не заведётся вовеки ни пылинки человечьей!

– О, да, я счастлива!

– Потаскуха!

И снова пускались в дикие скачки по всем амуровым дорогам.

Однако, любовь любовью, а дело – делом. Вот хитрый Одре и пронюхал под дверями, что тот убогий грязный нищий не кто иной, как первый рыцарь Маркова двора! Вот удача! Спешит постельничий порадовать монарха известием о новой измене королевы. Пробрался-таки негодяй через все препоны и заслоны!

Едва унёс Тристан в тот день ноги от расправы.

– Мне что – уже с шутом не поиграть?! – оскорблено закричала королева на мужнины упрёки. – Да если б это был Тристан, валялась бы я с ним на ложе на твоём, а не на соломе! На, нюхай простыни! Где ты учуял здесь Тристана?!!

***

Однажды неугомонный рыцарь отправился с другом Риваленом поохотиться на вепря. Да вместо леса угодил прямиком в некий замок, где супруга господина одного в одиночку коротала время да поджидала, когда её супруг вернётся с добычей. Как водится, в постели время течёт куда быстрее, а особенно с любовником – вот это и была охота, которую задумал Ривален. Но рогачи, особенно двуногие, бывают порою очень резвы и возвращаются в берлогу, когда их меньше всего ждут.

– Как, разве я не с тобой лежала в постели все три дня? – удивилась невнимательная дама при виде мужа своего. – Неужели меня изнасиловал посторонний человек?

– О, да! – со гневом отвечал супруг. – К тебе пробралось в простыни одно нахальное животное. И я не я буду, если не догоню его и не приглашу к обеду.

И вот погнал гневливый господин иную дичь в своих владениях. Одному оленю пришлось очень плохо – его настигли и срубили благородную главу. Так Ривален нашёл свою смерть, а Тристану опять досталось отравленной стрелой. Алхимикам в те поры было мало жертву отравить – надо, чтобы она помучилась подольше. И вот Тристан в который раз измучен жестокой раной, добрался до своей жены в надежде, что её искусство исцелит его больную ногу. Надо сказать, что добираться ему пришлось долго до островов короля Хоэля и к тому моменту, когда Тристан прибыл к своей жене, он стал похож на привидение. Однако, все его надежды были тщетны – никакие травы и противоядия не излечили его раны.

Глаза Изольды Белорукой к тому времени прозрели, поскольку даже самая наивная девица, став женою, обретает особенно хороший нюх на измены своего супруга. Дочь короля Хоэля прознала о своей сопернице – Изольде Белокурой.

Тристану стало ясно, что путь земной его стремится к завершению. Много он страдал, много грешил, но эти последние шаги по дороге жизни были горше всех. Боль в ранах жгла сильнее боли в сердце. И вот призвал он одного из своих друзей и попросил:

– Я ухожу. Мой путь бесславный завершился. Но лишь последнее, о чём мечтаю я: увидеть снова лик моей любимой, Изольды Белокурой. Найди, мой добрый друг, придумай способ привезти её сюда. И сделай так: коль неудача тебя постигнет, и Изольды с тобой на корабле не будет, то парус чёрный вывеси на мачте. Когда же сделаешь ты по моему желанию, то белый парус пусть мне возвестит твою удачу. Ибо верю я, что если застанет она меня живым, то вылечит мою отравленную рану, и хоть немного буду счастлив я.

Жена его, Изольда, всё слышала из соседнего покоя и затаила в сердце злобу.

Да, верил Тристан в свою судьбу: до сего момента, хоть и измучила она его нещадно, но всякий раз, рану нанеся, давала и отпущение грехов – посылала радость встречи с возлюбленной Изольдой. А нынче отвернулась от него.

Привыкшая к обману, неверная супруга короля, сумела провести и слуг, и самого пронырливого шпиона Марка – подлого Одре. В результате Изольда оказалась на корабле, а Одре нашёл конец свой в холодных водах моря. И вот плывёт она под белым парусом к островам Хоэля, и струны сердца непрестанно стонут от жестокой боли – то чувствует она страдание Тристана.

Меж тем, он лишь силой мысли держался за жизнь, весь в надежде, что не сегодня-завтра она прибудет, и спрашивал нетерпеливо:

– Какого цвета паруса?

И вот однажды озлобленная изменою жена ему сказала:

– Чёрные.

И обрубила нить его жизни.

Тристан более не сказал ни слова – он отвернулся к стене и перестал дышать. И в тот же миг Изольда упала на корабле, как мёртвая, с одним лишь словом: умер.

Взошла она в покои скорби, и небесные глаза её смотрели леденящим взглядом Горгоны. Жестокий холод сковал её лицо, а гнев её подобен был ярости Минервы.

– Прочь. – сказала она вдове Тристана. – Не смей его касаться, он никогда не был твоим. Я его жена.

Лежал он на столе, омытый и приготовленный к последнему пути. Лицо Тристана превратилось в маску смерти: распухшее и чёрное, губы покрыты струпьями, волосы седы. Тяжёлый дух шёл от мертвеца – кровь загнивала в его жилах от отравы.

"Надо же, – подумала Изольда, глядя на ужасные останки. – я полюбила Тристана за красоту, а Марка ненавидела за его уродство. Теперь Марк по сравнению с Тристаном писаный красавец, а я всё жажду этих чёрных губ, как райского нектара."

А вслух сказала:

– Я говорила тебе, что вместе в ад пойдём? Настало время – я с тобою.

Нагнулась и коснулась бледными устами его искусанных в страданье губ и упала бездыханной.

Бесчинствует отравленный ненавистью Марк и мечется по берегу – ждёт возвращения жены, придумывает пытки ей и казни. Но вот корабль прибыл и снесли на землю Корнуэльса два гроба – рыцаря Тристана и королевы Изольды Белокурой.

Похоронили их – его в гробу из халцедона, её – в смарагдовом гробу. И выросла из могилы Тристана терновая ветвь и протянулась к могиле королевы и вошла в неё. Три раза приказывал король рубить терн, но всё напрасно – они вновь соединялись. И так оставили их – навеки вместе.

***

Вернулся тихий лунный свет, как будто эти двое прибыли в спасительную гавань из бурного плавания по морю бед.

– Ты была лучшая из всех Изольд, Изольда. – сказал ей со слезами бард.

Она покачала головой, не зная, соглашается или отрицает.

Ещё немного молчания, и он заговорил опять:

– Зачем тебе возвращаться в свой мир, Изольда? Останься здесь, со мной.

– Зачем?

– Что тебе в мире том? Что дорогого, кроме мопса, есть в твоей жизни? Нет ни семьи, ни родителей живых, работа тебе давно противна. Что дальше? Пенсия и посиделки со старухами на лавке?

– Что ты мне предлагаешь? Чем я могу заняться тут?

– Я вижу оживлённую дорогу, на краю которой возле леса стоит уютная бревенчатая харчевня, к которой непрерывно спешат люди, чтобы насладиться чудесной кухней и весёлою беседой. Там всё обильно, приветливо и чисто. Хозяйничает в доме том прекрасная хозяйка – не юна, но том чудесном возрасте, когда достоинства души становятся ценнее, нежели скоро утекающая молодость и красота. Есть в доме том и хозяин, любитель рассказать гостям весёлые и грустные истории, играющий на мандолине и поющий вечерами у камина под звоны чаш и рокот голосов. Туда приходят добрые друзья из разных мест, там собираются и странники, и каждый несёт с собою сказки и легенды. Хозяин, чернобородый и зеленоглазый, записывает всё, что слышит, в свою книгу, а после пересказывает истории другим гостям, и оттого в их доме веселье никогда не угасает – там мир, там свет, там добрые дела. Но вот однажды в год хозяин и хозяйка закрывают своё заведение на ключ, уходят прочь из дома, идут в леса густые и никто не может проследить, куда они деваются в ту ночь. А они уходят лунной ночью в весну, в полёт, в волшебную Вальпургиеву ночь. И утром возвращаются, насыщенные до предела чудесными историями, которым имя – вечная любовь. Вот потому их век столь долог, а старость не спешит. Пройдут года, и те, кто приходил к ним молодыми, придут к ним стариками, чтобы снова послушать сказки, что вынесли хозяин и хозяйка из полёта, а те всё будут молоды и телом и душой.

Изольда слушала его и воочию видела картины, которые разворачивал перед нею этот сладкий голос. Если бы хоть десять лет назад сказал ей кто-то это… Теперь же она угасла, как свеча. Теперь его слова рождают в душе Изольды только горечь.

Он не понимает: она не Изольда – она Изольда. Не Белокурая, а Белорукая. Кто, как не она, прекрасно знала, что творила вкупе с прочими над ихним рыцарем. Это у Вероники логика односторонняя и ущербное нравственное чувство – для неё всё ясно, как дважды два: всё, что мешает, надо вырвать. С чем не справляешься, от того избавься. Всё, что не контролируешь, то плохо. А Изольда не хотела конфликтов с начальством, не хотела беспокойства, и потому спокойно подчинилась высшему указу – кто приказал, того и ответственность. Думала – забудется со временем. Мало того, она усердствовала добровольно, как подлец Одре.

Завуч Кренделькова довольно скоро поняла, что всё происходящее в школе – реально, и что Косицын в самом деле прирождённый маг, потому что умела видеть вещи в совокупности. Это Вероника легко и просто всё объясняет предрассудками, искусственно разделяя факты и наделяя их самым примитивным смыслом, в своей закоренелой прагматичности исключая всё, что выходит за пределы её убогого воображения. А Изольда знает, что реальность гораздо шире, разнообразнее и менее доступна пониманию. Всё понимала и добровольно гнобила парня, сознательно пригибая в нём всё то, что отличало его от массы прочих. Это был её многолетний труд – её профессия, её призвание – убивать живое в людях. Так в пустых заботах и не заметила, как вся жизнь её прошла.

Так что, не ей быть в роли доброй хозяйки гостеприимного трактира – греха много на душе. Это ведь Тристан с Изольдой были невольники Судьбы, а она сама решала, какой ценой платить за своё спокойствие. Всю жизнь она старалась оградить себя от треволнений, и Судьба миновала её – ничего не дала и ничего не отняла.

– Отпусти меня. – попросила она барда.

– Подумай. Время есть.

– Я ухожу. – сказала она, из последних сил подавляя рыдание и простилась со своей мечтой:

– Прощай, Томас Лермонт.

Глава 25. На Лысой Горке

Вероника Марковна провалилась в непонятную мглу, из которой неясно пробивался голубой свет – словно уволакивало её прочь нечто нереально-потустороннее. Голубое свечение угасло, но несколько секунд директриса ещё отбивалась от чего-то, но потом с удивлением обнаружила, что это лишь просторный чёрный капюшон широкого балахона, который непонятно откуда взялся на её плечах. Она скинула колпак и огляделась. А, оглядевшись, поняла, что хорошо влипла.

Стояла она со стаканом того странного вина, которым всю их компанию угостил мерзавец магистр, на плоской вершине лысого холма, а вокруг простиралась дикая природа, утопающая в ночной мгле. Лишь сверху светил угнетающе большой месяц. Дул лёгкий ветер, приносящий сырость и тепло.

Прямо перед Вероникой стояла та, кого она боялась и кого надеялась больше не увидеть – старая карга, которая в прошлом году едва не свела её с ума самым фактом своего появления. Тогда Вероника Марковна многого натерпелась от этой ведьмы.

Фифендра как будто не замечала гостью, отчего у той вдруг появилась слабая надежда, что на этот раз всё обойдётся – она как-нибудь незаметно исчезнет из этой галлюцинации и снова очутится в своём кабинете. Но старуха подняла голову и обнаружила директора.

– А, коллега… – неопределённым тоном заметила она.

– Я бы предпочла, чтобы вы прекратили свои шутки надо мной. – оскорблённым тоном ответила та.

– Не я к вам явилась – вы ко мне. – безразлично ответила Фифендра.

И тут только Вероника заметила, что они на холме не вдвоём – была ещё одна фигура, над ней и стояла со своей клюкой ведьма.

На жухлой прошлогодней траве пригнулась на коленях и медленно валилась набок ещё одна старуха. Она упала, и Вероника с невольной дрожью увидела сморщенное лицо, пустые челюсти и седые космы. Голова старой женщины была неловко склонена к левому плечу, отчего лицо смотрело вбок. Один глаз закрыт морщинистым веком, второй из-под седой брови бессмысленно смотрел на месяц из глубоко провалившейся глазницы, и был он мутен от застарелой катаракты. В тишине, вновь наступившей на вершине, слышалось тяжёлое и хриплое дыхание. Со страхом Вероника вдруг поняла, что старуха умирает, а Фифендра лишь смотрит на это.

Что здесь происходит?! Она в панике огляделась и бросила ненужный ей стакан с вином, которое так и не выпила.

Был там ещё котёл – массивная толстостенная посудина из чугуна, украшенная по ободу литыми фигурами вроде оскалившихся горгулий и пятилопастных виноградных листьев. Стоял он на треноге, глубоко ушедшей в землю своими лапами. В котле оставалось на дне немного жидкости – тёмной и густой.

"Наверно, кровь!" – в страхе подумала Вероника.

Умирающая с усилием вдохнула воздух, широко разинув беззубый рот, белый глаз её уставился на Веронику, чем вызвал в женщине дрожь отвращения.

– Немного не вовремя вы, коллега, попали ко мне в гости. – низким голосом сказала Фифендра, не отрывая пристального взгляда от лежащей перед ней фигуры – та уплощалась, распластывалась по земле, становясь почти бесплотной.

Вероника ничего не успела возразить, как старая карга продолжила:

– Мои ученики привыкли называть её Кривельдой. Они думают, что это её имя. Но это не так.

– Да? – безразлично спросила директриса.

Но ведьма словно не заметила нарочитого пренебрежения в голосе коллеги и продолжала:

– Настоящее её имя – Кримхильда, а шея у неё кривая оттого, что когда-то очень давно воин по имени Хильдебранд ударил её своим мечом.

– Вот как? – уже с гораздо большим интересом отозвалась Вероника Марковна. – И за что же так он обидел пожилого человека?

Ведьма засмеялась, словно оценила шутку.

– О, нет! Кримхильда была дивно хороша собой! Она была из рода Нибелунгов. Её мужем был Зигфрид.

Всё, что она сказала, пролетело мимо ушей директрисы – та не знала тех, о ком говорила ведьма, и они её не интересовали, но перемена, начавшаяся с Фифендрой, оказалась занимательна. Веронике и раньше казалось занятным, как та умеет меняться прямо на глазах – надо сказать, у старухи явно было сценическое дарование. Ведьма выпрямилась, и облик её быстро потёк – седые космы сменились на пепельную волну, лицо посветлело, расправились морщины, и превращение завершилось переменой цвета плаща – теперь он стал густо-синим, с атласным отливом.

Старуха на земле ещё раз схватила ртом воздух и с тихим хрипом стала отходить. Тогда Фифендра, не глядя, резким жестом выбросила в сторону руку, и стакан, оброненный Вероникой, взмыл с земли и чётко попал прямо в ладонь ведьме – та почерпнула жидкость из котла и быстро влила в рот умирающей.

Едва тёмная влага проникла меж сморщенных губ, как глаз старухи закрылся, и в лице умершей отразилась тишина.

– Кримхильда, ты оставила меня… – прошептала ведьма.

Вероника деликатно помалкивала – не время сейчас приставать с требованиями, чтобы её немедленно отправили обратно, потому что и так предельно ясно, что это снова шуточки полтергейста. Но то, что произошло далее, заставило Веронику на некоторое время забыть и о своём раздражении, и о требованиях, которые она собиралась предъявить ведьме.

Лицо умершей вдруг стало преображаться – оно разглаживалось и молодело на глазах – кожа приобрела безупречную гладкость и свежий цвет, брови выгнулись ровными дугами над закрытыми глазами. И вот под чёрным балахоном уже лежала молодая женщина.

– Как вам это зрелище? – неожиданно спросила ведьма своим резким голосом, отчего Вероника вздрогнула и невольно подняла глаза. Оттого и не заметила, как умершая поднялась.

Кривельда, или Кримхидьда, стояла на земле, ничего вокруг не замечая. Её глаза удивительного голубого цвета смотрели на луну. Белая рука потянулась к капюшону и скинула его, плащ соскользнул и открыл золотые волны прекрасных длинных волос. Открылось богато расшитое платье. Женщина была такой необыкновенной красоты, про какую раньше слагали песни и поэмы.

– Это ты, Брунгильда?! – вскрикнула она, словно очнувшись от сна, белая рука её невольно потянулась к шее, где более не было уродующего её шрама. Вокруг её фигуры словно серебрился воздух – лёгкая дымка охвативала женщину.

– Да, это я, сестра моя. – дрогнувшим голосом отвечала ведьма.

– Прости меня, Брунгильда! – зарыдала золотоволосая. – Прости предательство, прости мне мою зависть! Прости мне гибель Нибелунгов!

– Прости и ты меня, сестра. – отвечала та со слезами. – Прости мне смерть Зигфрида! Ночь прощения, Кримхильда! Сегодня мы прощаемся с тобой!

Вероника ничего не понимала, но возвышенность происходящего коснулась и её. Директриса почувствовала смущение – настолько сильная волна горя и печали шла от обеих женщин.

– Иди, Кримхильда, – глотая слёзы, заговорила валькирия. – Он ждёт тебя.

Она подняла вверх руки и развела их в стороны. От этого движения заколебался и задрожал не только воздух над горой, но и само пространство начало преображаться. От вытоптанного пятачка на вершине горы стала простираться далеко вперёд мятущаяся травами равнина. Вдали засияла под луной река, по берегам которой могучим строем стояли многовековые сосны. По водной глади беззвучно скользила ладья с высоким носом. Она приближалась, и стало видно, что нос её вырезан в виде драконьей головы – он гордо плыл над лунной рекой. Ряды вёсел вздымались и опускались в такт, отчего казалось, что это крылья, и дракон сейчас взлетит.

На носу ладьи стояла высокая фигура в длинном плаще, и ночной ветер развевал светлые волосы этого человека. Хотя и был он далеко, заворожённой Веронике подумалось, что должен быть он необыкновенно хорош собой.

Кримхильда шла к берегу реки. Ладья причалила, и они встретились.

– Всё. – сказала валькирия.

Видение задрожало и рассеялось. На вершине горы остались только Брунгильда и её гостья из другого мира.

– Куда она ушла? – в потрясении спросила Вероника.

– В Валгаллу. – ответила та, которая была Фифендрой, а нынче назвалась Брунгильдой. – Они соединились. Счёт закрыт.

Глаза Вероники невольно обратились к тому месту, где только что была умершая старуха, и директриса содрогнулась: тело покойной тихо распадалось, превращаясь в сухой прах, и тот, похожий на печную золу, стал медленно уходить в землю.

«Не пора ли поговорить о возвращении?» – размышляла Вероника, подумывая, как бы подступиться к неуступчивой карге.

– Где наш стаканчик? – спросила колдунья. – Вы, кажется, так и не выпили? Догадываюсь, кто своровал из моего котла волшебное вино. То-то мне показалось, что какой-то лысый молодец в нездешнем костюмчике шатался у моего дуба.

– Полненький такой? – встрепенулась Вероника, по описанию признавая подлеца-магистра.

– Он самый. – подтвердила ведьма.

– Этот мерзавец обманул меня. – мрачно ответила директриса.

– Это точно. – согласилась ведьма. – Только ошибаетесь, это уже совсем не тот мерзавец. Тот мерзавец сам крупно накололся – его сделка совсем не так выгодна, как он думал. Фактически он сдал своё тело в аренду навсегда под самые мошеннические проценты. Теперь в его теле обитает демон, именно он украл у меня зелье.

Вероника вдруг осознала, в каком же скверном положении она очутилась. Как выбираться? Как торговаться со старухой? А та подошла к котлу и заглянула в него. Сосуд был пуст, и ведьма с явным сожалением оставила его.

– Знаете, Вероника Марковна, – сказала она примирительным тоном. – Не хочется мне нынче препираться с вами и спорить о педагогике. – Наши с вами пути расходятся и навсегда. Портал между вашим и нашим миром закрывается навсегда и я не думаю, чтобы у нас была причина когда-либо снова искать встречи. Но, сегодня вы попали ко мне в гости, а гостеприимство на Селембрис свято, тем более в такую ночь. В Вальпургиеву ночь.

Тут до Вероники дошёл весь ужас – она угодила на шабаш. Подлец магистр, или кто там вместо него!!

– И не надейтесь, что я буду с вами летать на мётлах и целовать в зад чёрного козла. – с достоинством произнесла она. – Немедленно верните меня обратно и прекратите ваши дурацкие шуточки.

– Брось скандалить, Вероника. – небрежно отозвалась колдунья. – А то останешься здесь навсегда. Будешь у меня служить вместо Кривельды. Лягушек откармливать сто лет, потом пиявок на болотах собирать сто лет, потом солить поганки, посуду убирать за учениками. А там посмотрим – выдать тебя замуж за лешего, или скормить дракону. Зря так осторожничала – надо было пить со всеми, сейчас бы веселилась. Теперь пойдёшь со мной, а у меня совсем иные планы. Помни, только нынешней ночью я добра к тебе!

Тут она пронзительно засвистела, так что у Вероники заложило в ушах, и непонятно откуда на холме взялся белый жеребец с крыльями – тот самый, которого директриса видела в прошлом году в вестибюле и который её до смерти перепугал. Теперь же он нетерпеливо фыркал, кося огненным глазом на гостью, и рыл копытом землю. Валькирия уже сидела в седле и с усмешкой протягивала Веронике руку.

Директриса обостренными нервам почуяла, что всё действительно очень серьёзно – шестое чувство говорило, что ещё мгновение промедления, и будет поздно. Ведьма не шутила!

Валькирия одним движением, словно кошку, втянула её на круп коня, и тот резким прыжком взял с места.

Широкие крылья едва шевелились, ловя кристальный воздух, и нереальный скакун возносился широкими виражами в восходящих с земли потоках. С ясного неба пронзительно светили звёзды – они вызывали у Вероники панику. А также яркая луна, словно огромный фонарь, освещала проплывающие мимо земли. Они летели высоко над плотными массивами тёмных лесов, миновали реки.

Проплывали стайками деревни, тонкие ниточки дорог едва угадывались среди мерцающих травами и россыпью цветов полей. Величественные шпили городских построек, ратуши, островерхие дома, площади, мосты.

Крылатый конь снижался над широкой рекой, текущей среди скалистых берегов, поросших седым лесом – дикое место! И вот Вероника идёт с колдуньей по мрачно-величественному лесу – высокие замшелые сосны, как исполинские копья, устремились в небо. Такая древность чувствовалась в этом месте, такая далёкая эпоха… Сам воздух был иным – густой и пряный, от него кружилась голова.

– Я родилась в Исландии. – заговорила ведьма, вступая на лесную тропу. – Но, моим отцом был не человек, а сам Один, которого в те поры мы считали богом. Потом я была выдана замуж за франкского короля Гюнтера. Тогда я и встретила Зигфрида.

– Постойте! – вдруг вспомнила Вероника. – Так это же был фильм! Там такую блондинку тоже из Исландии выдали замуж именно за Гюнтера! Я хорошо помню, у меня отличная память! У него с Брунгильдой была любовь, а потом он женился на другой и забыл эту блондинку. А под конец, когда он умер, она себя убила мечом на такой большой лодке, где его хотели похоронить. Так это вы, вы из этой сказки?!

– Заткнись. – терпеливо ответила валькирия, не останавливая шага. – А то проткну мечом. Так вот, как было верно подмечено, Зигфрид умер, потом погиб, спустя много лет, и мой муж, король Гюнтер. Я не любила его, но была верна долгу. Это была история предательства, и в ней была виновата Кримхильда, за что и была наказана гибелью своего второго мужа, гибелью детей, уродливым шрамом и, главное – бесславием. Проклятия, которые ей слали люди, погибающие по её вине, погрузили её в непроходящий ад вечной старости. Я к тому времени оставила королевство франков, выполнив своё предназначение – родить от короля сына, который будет продолжать род великих воинов. Только это уже скрыто от бардов, которые записали трагическую историю гибели Нибелунгов. Кровь героев не должна иссякнуть. И вот нынче я иду посмотреть на своего сына.

Это Вероника, не имеющая детей, всё же была в состоянии понять – мать соскучилась по сыну.

– А потом вы меня вернёте обратно? – допытывалась она.

– Верну, верну, не беспокойся. – успокаивала её колдунья. – Если будешь вести себя хорошо.

На краю высокого утёса, стоящего над водами реки и окружённого глубокими ущельями, среди поросших лесом гор, под раскидистой сосной лежал надгробный камень, широкая плита, на плоскости которой был вырезан барельеф – спящий воин в полном вооружении. Лицо, каких нынче не увидишь – твёрдый лик арийца – крылатый шлем и двуручный меч в руках.

– Вот здесь он спит уже много веков. – промолвила валькирия. – Раньше этот утёс стоял на Рейне, потом я с сестрами перенесла его сюда, в Селембрис. Это было уже после того, как мой отец разгневался на меня и изгнал меня от своего лица. Боги умерли, валькирии ушли в Валгаллу навсегда, а я осталась здесь.

– Теперь пора? – спросила директриса.

– Молчи. Я всё ещё валькирия, и долг мой не завершён. Я не веселюсь беспечно, подобно прочим свободным существам, в Вальпургиеву ночь. Я каждый год слежу, как приближается конец, когда проснутся и выйдут из преисподней все демоны войны и гибели – эрифии, керны, гарпии. Я вижу неумолимое приближение смерти, я вижу, как с каждым годом набирает силу прах. Как тлен вновь собирается в подобие призрачной жизни и движется великим войском на беспечный мир. Как в тучах копится бессчётное число проклятий, духов насилия, демонов жестокости, суккубов злобы, бесов алчности и торгашеской лихорадки. Я вижу, как среди людей, в их повседневной жизни поселились и живут их жизнями умертвия, вампиры, оборотни, йэху.

– Не знаю, о чём вы говорите. – заметила Вероника, глядя на надгробный камень. – Я лично ничего такого не встречала. Конечно, в последнее время средства информации разводят нездоровый мистический ажиотаж, но это есть прямое следствие расцвета этих самых средств – естественная борьба за своего читателя и зрителя.

– Вот-вот. Обыкновенная борьба за пищу. Знаете сказку о лисёнке, который понадобился сразу двум псам?

– Ну и зачем вы мне всё это говорите? Какое я-то имею к этому отношение? Явились бы не в школу к нам, а в Думу, или в Белый Дом, да объяснили бы там всё.

– Поздно, поздно. – пробормотала ведьма.

Вероника набрала воздуха и хотела уже что-то отъязвить в ответ, до того её раздражала эта дешёвая игра, как вокруг сильно потемнело, потом мощно содрогнулось небо, всё освещённое дьявольски яркой вспышкой – от края и до края – а потом глубокий, продолжительный раскат тяжёлыми волнами обрушился на землю. Второй раскат, ещё более могучий, сопровождаясь ветвистыми молниями, потряс утёс так, что сосна в смертельном ужасе пронзительно заскрипела и тяжко застонала.