Текст книги "Воздаяние Судьбы"

Автор книги: Марина Казанцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Усталость дальнего пути сморила светло-голубые очи, изгладила печаль в лице, расправила две скорбные морщины меж бровей, прибавила щекам румянец, и вот губы спящего заулыбались – наверно, видит он во сне свою далёкую Радмилу и руки разлучённых вновь соединились, как в далёком детстве, когда она давали вместе обеты вечной верности и клялися в любви.

Нет, всё это не так. Не Радмилу видел во сне тот безымянный путник. На этот раз не пропавшая невеста явилась витязю во сне. Не видел он ни стройную фигуру, ни рук прекрасных, ни заветного кувшина, что держали пальцы, украшенные драгоценными перстнями, не видел он вуали, что скрыла от него лицо прекрасной девы, и заставляла лишь гадать, что за глаза смотрели на него из-за таинственной завесы и что за слово проронили невидимые взору губы. И лишь воображение, распаляемое быстрой кровью, рисовало облик чудесный и необыкновенный – живую, воплощённую любовь.

На этот раз, однако, не Радмилы вид явился спящему покойным сном искателю царевны. Перед сонными очами закружилась крохотная искра, она росла, вращаясь и отчего-то делалась тусклее. Вот звёздочка рассеялась и превратилась в чёрный дым. Но не был этот дым ни страшен, ни противен – он был лишь некоей завесой, за которой крылась тайна. О, тайна! – это слово так и манит юные сердца, так и морочит, так и обещает, так и обманывает, так и ворожит!

Дивится витязь, но терпеливо ждёт. Вот волокна дыма расступились, словно открывая дверь, и в проём шагнула женская фигура. С первого же взгляда видно, что не просто в цвета скорби одета незнакомка – она сама есть подлинная скорбь. Темно в ней всё – от платья до вуали. Черны, как ночь, густые кудри, черны большие, яркие глаза. И лишь лицо бледно и нежно – такой чудесный цвет его, как будто кость слоновая, чуть тронутая слабой желтизной, облагороженная искусной резчика рукой, описывает безупречный овал лица и все его черты.

Не видел витязь до сих пор такой диковинной красы – откуда, из каких земель приходит к грешным человеческим очам такая звёздная, поистине неземная красота? Он смотрит, хочет что-то ей сказать, но лишь безмолвно тянет руку – губы тяжелы, язык немой, слов нет, а в горле словно ком застрял. И он смиряется, и ждёт, что будет дальше. В одном лишь убеждён, что незнакомка в траурной одежде ему не враг, а друг.

И правда – улыбнулись витязю эти нежные губы, а в глазах и ласка, и печаль.

– Молчи и слушай. – она ему сказала, протягивая белую ладонь, а на безымянном пальце спящий с изумлением увидел знакомый перстень – чёрный бриллиант в оправе из двух золотых змей, что кусают свои собственные хвосты. Да, он такое видел, но где и у кого?

– Неважно. – отвечала дева. – Это уже в прошлом, а нынче, витязь, говорю тебе, что сбился ты с дороги. Через эти горы тебе всю жизнь не перейти. Здесь ничего живого нет, а в путь обратный тебе с одними яблоками и водой во фляжке не пройти. Так слушай же, Еруслан Лазаревич, слова той, что видит потаённое и открывает скрытое. Как встанешь утром, иди в дальний угол, там раскопай каменный завал и скорее отступи в сторонку – посыплется каменная крошка, но откроется большой проход. Так ты и выйдешь на свой путь и там найдёшь ты всё, что тебе нужно. Не в старых латах тебе биться со множеством опасностей лихих. И конь твой, хоть и верен, но не годится для тяжёлых переходов и долгих битв. Я всё тебе дарю и всем тебя благословляю, а славу и победу обретёт лишь верное своим обетам сердце и храбрая в лишениях душа.

Видение перед глазами спящего стало понемногу испаряться – рассеялся и чёрный дым, померкла и звезда. И Еруслан очнулся от своей дремоты.

Осталось в памяти прекрасное лицо, волшебный голос, нездешняя одежда, и обещание – нетленную надежду вселила в сердце витязя любовь. Встаёт он, полон дерзости и силы, идёт к своему каурому коню, но видит – о, чудо! – преобразился жеребец его! Нет ни следа хромоты, ни печати дальнего пути, ни старых ран вокруг копыт, ни седых волос в хвосте и гриве! Конь снова молод, снова бодр, он стал гораздо выше в холке. Он смотрит карим глазом на хозяина, с которым долгий путь прошёл, и лишь не говорит – сказка, а не жеребец!

– Пойдём, Каурый. – ласково сказал ему седок, проводя рукой по длинной гриве. – Нас ждут грядущие сражения и долгий путь к моей любви.

Идёт уверенной походкой он к дальней, утопающей в тени стене. Там в самом деле, насыпана большая куча каменной трухи. Толкнул ногой – посыпалось со стуком, а там открылось нагромождение камней. Напрягся витязь, потянул со всей мочи молодецкой самый нижний камень – и скорее в сторону. Тут всё могучее сооружение пошло ломаться – полетели, как из катапульты, камни. А за стеною слышен долгий гул, как будто сошёл с вершины громадный каменный язык. Потом ещё долго грохотало, свистело, ухало, трещало, билось, завывало. В дыре шёл непрерывный каменный поток – в пещере стало пыльно, так что и конь и всадник поспешно отбежали прочь. И, наконец, камнепад угомонился, осела пыль, и Еруслан отправился в последнее свидание с гостеприимным водоёмом – умыл лицо, почистил лошадь, попил воды, наполнил флягу, набрал в дорогу яблок и, отойдя к открытому проёму, низко поклонился своему приюту – за добро, за ласку, за еду, за светлый сон, за всю твою заботу, каменный дворец, спасибо. А потом вошёл в образовавшийся проём.

Нет ни следа того, что здесь минуту лишь назад бушевала каменная буря – всё чисто, ни камня, ни пылинки. Перед Ерусланом открыта светлая площадка – позади проём, а впереди широкая и пологая дорога, по оба края которой снова две бездонные пропасти. Но сбоку небольшой площадки стоит себе так скромно каменный сундук, и крышка, как у гробницы, обтёсана умело. Стало любопытно Еруслану – пошёл он к каменному сундуку и сдвинул крышку, напрягшись телом.

Всё, как сказала та красавица в сновидении ночном – лежит под плотным кожаным покровом невиданный и дивный богатырский боевой убор. Высокий шлем, покрытый искусно сделанным рисунком – золотые орлы и золотые львы слились в непрерывном узоре, всё инкрустировано драгоценным камнем. К шлему прикреплён широкий плат кольчужный, но причудливый рисунок стального кружева, покрытого тонкой светлой позолотой, украшен множеством вкраплений – самоцветных дорогих камней. Так же великолепны и нагрудные доспехи, оплечья, запястья, налокотники – дивная, нездешняя работа! Кольчуга длинная с двумя разрезами – всё так же сложен орнамент плетения и так же раззолочена. И сапоги, обитые по носу и по пятке, с прочными подошвами и крепким, высоким голенищем, заходящим за колено и украшенные множеством камней. И нательная рубаха из цветного шёлка, и плотная, простёганная куртка, и кожаные, тёплые штаны – всё изумительно и всё прекрасно. Особенно хорош широкий плащ тяжелой атласной глади – алый, как кровь. Нет, королевичи иные не носили таких богатых и надёжных одеяний!

И вот находит Еруслан под грудой снаряжения прекрасное седло, роскошную попону, украшенные самоцветом стремена, подпруги, плётку, узду, поводья – всё замечательно, но где же меч?

Нет, меча в том сундуке не оказалось – нашлась лишь булава. Что ж, копьё у Еруслана есть – спасибо добрым братьям, что остались лежать на поле давней битвы. Теперь у витязя имеется и булава. Но меч – вот чего не достаёт герою, чтобы достойно встретиться с врагом.

Еруслан седлает своего могучего коня – кладёт на него всю новую упряжь. Красавец-конь не шелохнётся, лишь смотрит гордо карим глазом. Затем хозяин облачился во всю новую одежду, оставив прежнюю на маленькой площадке. Потом он взял коня под узд и двинул прочь по склону – навстречу утру и своей надежде.

Глава 14. Те же – и другие…

– Нет, здесь нам не найти ночлега. – сказал с сожалением хан Ратмир своему спутнику – волшебнику Румистэлю. – Смотри, уж тучи собираются над головою, а тут нет места, где бы скрыться от дождя.

– Великий хан, орёл степей, боится вымокнуть под небольшим весенним ливнем? – шутливо отвечал волшебник.

– Не в этом дело. – с сожалением отозвался на эту реплику Ратмир. – Я не имею пагубной привычки таскать с собою всё множество вещей. Что есть на мне, в том и скитаюсь по белу свету. Я, видишь ли, привык, что мне повсюду оказывают радостный приём и снабжают всем необходимым. Но нынче мы с тобой забрались в такие глухомани, что голоса живого не сыскать. Ты видишь эти стены, эти камни, чуть смотрящие поверх травы: тут некогда был высокий и просторный дворец. Так вот, со временем, когда он опустел, его населяли лишь ветра и приносили сюда своё добро – песок, пыль, землю, семена. Трава росла, нисходила в прах, удобряла землю и снова восходила. Так эти стены оказались сплошь погребены под зарослями радостных магнолий, душистых акаций, хлопотливого вьюна, цепкой повилики и прочих жизнерадостных могильщиков зодческих искусств. Здесь скрыт под наслоением земли большой дворец, но не мы в нём гости. Так что, Румистэль, пошли искать до ночи иной приют, чем эти благородные развалины.

С этими словами хан вывел своего коня из пышных зарослей цветущих акаций, просвирника и вишен. Едва два друга вышли на простор, как остановились, с изумлением глядя на открывшуюся перед ними дивную картину. С этой стороны холма открытое пространство выглядело совсем иначе, нежели когда они вошли под зелёный кров старого дворца.

С горки было видно очень хорошо, как простиралась далеко вперёд широкая и плоская равнина сплошь заросшая травой и яркими головками степного мака. Красные, оранжевые, лиловые и жёлтые цветы колыхали головами под лёгким ветром. С неба уже бежали тучи, но солнце ещё било меж их несомкнутых краёв – картина восхитительная и столь же нереальная: густая синева клубящихся хранилищ вод, окаймлённая горящим солнечным золотом по краю, и тени их, бегущие по сохранившей зной земле. Но не это изумило путников: вдали, на краю каменного обрыва, за которым синевой плескало море, стоял великолепный замок – высокие сводчатые переходы, крутые стрелы башен – всё походило на лёгкое, воздушное кружево, висело в воздухе, парило над землёй – чудесный, изумительный, невозможный зодческий каприз! А от высоких кружевных ворот, приветливо распахнутых навстречу вечеру, двигалась прекрасная процессия, сплошь состоящая из молодых девиц. Пестрели шарфы на ветру и развевались яркие одежды, трепались кудри, украшенные нежными цветами – это был поход сказочных красавиц, одетых лишь в газ и кисею.

– О, это как раз то, чего я и желал! – воскликнул хан Ратмир и поторопил коня спуститься с горки. Там он ястребом взлетел в седло и, обернувшись, нетерпеливо махнул рукой волшебнику: чего, мол, тянешь? давай скорее!

– Н-да, наш хан прекрасно адаптирован к среде. – заметит сам себе волшебник. – Давай и мы, моя дражайшая кобыла, последуем за приглашением к ночлегу. Глядишь, успеем доскакать до постоялого двора, пока с небес не сорвало закрышки.

Тут он спустился и погнал вслед за Ратмиром. А тот уж оказался в толпе прекрасных юных пери – две пери на руках, одна уселась сзади и охватила хана нежными руками за стройный стан. С него стащили шапку, руками расчёсывая длинные густые кудри. Те девы, которым не досталось места на ханском жеребце, любовно глядя на степного ястреба, ведут его коня на поводу и гладят белыми руками пыльные сапоги Ратмира с загнутыми по-степному носами и золотыми каблуками.

При виде второго гостя девушки возликовали. И Румистэль, сам не заметил как вдруг очутился среди кокетливых объятий, пламенных лобзаний, страстных вздохов и лепета ароматных уст. Он и не думал им сопротивляться – обхватил покрепче сразу двух девиц и поехал в окружении прекрасного воинства к воротам замка – сдаваться на милость победителя.

За окнами рычала и металась буря, с небес летели огненные стрелы, и копья бледные дождя пронзали, рвали и трепали зелёный холм, где только час назад два друга наслаждались миром и покоем. Но здесь, под сводами волшебного дворца, ни хан Ратмир, ни его друг волшебник, не ощущали ни в малейшей мере безумства диких шквалов и бешенства стихий.

Здесь было всё прекрасно – богатое убранство, ковры, в драгоценных вазах пышные цветы, и даже сад под разноцветною стеклянной крышей – покой, уют, тепло и нега. Восхитительные розы наполняли томным ароматом чертоги удовольствий. Но пуще всех украс дворца служили необыкновенной красоты девицы. Все, как одна, собою хороши, но всякая – иначе. От чёрных локонов до золотых кудрей, от чёрных глаз – до небесной сини, и все одеты так легко, что ткань прозрачная не столько закрывает, сколько открывает все потаённые девичьи чудеса.

С Ратмира совлекли уже не только шапку, но и расшитое золотом и драгоценным камнем одеяние, с него стащили сапоги. И теперь толпа восхитительных танцовщиц увлекала его под пение цитр и мандолин к благоухающему водоёму, в котором среди парящей розовой воды плавали лепестки магнолий, роз, цикламенов, лилий и апельсиновых цветов.

Ратмир уже забыл про друга – он нежно обнимал всех юных дев, всех ласкал и всем дарил свои лобзания. Все вместе они вошли в бассейн и стали весело смеяться, шалить, нырять, бросаться лепестками, плескать водой и наслаждаться.

– Ну что ж ты, Румистэль? – прошептали на ухо волшебнику прекрасные уста, и он почувствовал, что совлекается с него его одежда, как будто кожа старая оставила его.

– Ты что же, Румистэль? – насмешливо спросил Ратмир, укрытый волосами дев, как разноцветным плащом. – Боишься женщин?

– Оставь, Ратмир. – небрежно отвечал тот. – Тебе ли знать, как много женщин видел я в своих скитаниях под солнцами миров!

Он сбросил с себя последнюю одежду, открыв перед глаза всех дев своё стройное, худощавое тело с прекрасно вылепленными мышцами, и, схватив в каждую руку по прекрасной пери, бросился в роскошный водоём.

Они весело так проводили время, резвясь и отдыхая, наслаждаясь изумительной едой, которую им подносили прямо в воду на золотых подносах, подавали пищу благоухающими пальцами ко рту, поили из чудесных кубков и за каждый съеденный кусок благодарили поцелуем.

Вот, наконец, уставшие и одновременно возбуждённые от ласк волшебных пери путники оказались каждый в своей спальне.

Из-за занавеса доносились раскаты высокого смеха, переливчатый баритон, звуки мандолин, песни, восторги, возгласы, весёлый визг – Ратмир умел всех сразу завлекать. Недаром сын степей привык привольно чувствовать себя в гареме. Радмиле предстояла участь занять одно из многих мест.

Так подумал Румистэль, едва на некоторое время оказался один в своей спальне. Он лёг на широкое, необыкновенно сладостное ложе, вдохнул ароматы множества цветов, покойно вытянулся и взглянул на завешенный бесценной кисеей дверной проём. Оттуда, сопровождаемая тихим пением и запахом курильниц, вошла прекрасная и нежная гурия. Застенчиво взглянув на юношу, она откинула и без того прозрачное покрывало, представясь в пленительно бесстыдной наготе. Медные волосы с красноватым отблеском густой тяжёлой волной спадали ниже талии. А глаза её, неотрывно и с восторгом глядящие на гостя, искрились яркой синевой.

– Иди ко мне, моя невозможная мечта. – тихо проговорил волшебник и протянул к ней руку, и погрузился в бесконечность и краткость ночи, напоенной лаской, страстью и неистовством – всем, кроме лишь одной любви.

***

Однако, едет Еруслан среди полей, среди лесов, минует тёмные овраги, переплывает быстрые потоки вод, лишь сторонится гор. И понемногу сомнение его одолевает: а точно ли идёт он в этот раз, не сбился ли опять с пути? И то сказать, что нет советчика у витязя с собою. Был мелкий серенький клубок – довёл до мостика и в речку закатился. Был сон скитальцу – указала путь волшебница чужих земель. Но мир велик, а у света четыре стороны – куда же путь ведёт? И вот забрался путник в такое дикое местечко!

Вот ехал-ехал, думу думал-думал, а как очнулся, смотрит: вот незадача! Кругом, насколько хватит взгляда, лежит сухая серая равнина, а со всех краёв её охватывает цепь высоких гор. Ни входа и ни выхода – как он туда попал?

На небе солнца не видать – где север, а где юг? Лишь тучи серые висят над самой головою – висеть висят, а влаги не дают! Шуршит под копытом у коня седой лохматый мох, да камни сплошь покрыты лишайником сухим. Всё мёртво, пусто и тоскливо, и лишь далёко стоит высокий крутой холм с кустарником, растущим наверху.

Досадно витязю, да делать нечего – поехал он в обход холма, искать прохода из ловушки. И так уж сбился он с дороги и потерял Радмилы след, а тут опять придётся блуждать среди горных кряжей – куда его дорога уведёт?!

Приблизился к холму и изумился: не холм то вовсе, а большая голова. Нет, не большая, а огромная!

Вот объезжает Еруслан кругом такое чудо, копьём тревожит длинные усы, щекочет древком в нос. Какой же богатырь обрёл тут смерть?! И каков же враг его величиною был, коль в землю вколотил такого великана!

"Нет, явно не по мне такой соперник, мне век не совладать с таким чудовищным врагом! Моё счастье, что до меня нашёлся некто, кто был способен победить такую силу и обуздать такую мощь."

И он уж повернуть хотел и обойти диковинное диво стороною, как вдруг раздался долгий вздох, которым понесло, как ураганом, коня и всадника его.

Поднялись веки, тяжёлые и морщинистые, как старая дубовая кора, и глянули два огромных, в прожилках узловатых, налитых тёмной кровью, мутных глаза. Шевельнулись ноздри, из которых волосы торчали, как вязки хвороста, и раздался голос, подобный камнепаду:

– Кто потревожил тяжкий мой покой? Кто разбудил меня от векового сна?

А Еруслану нечего сказать – вот он, весь на виду, и спрашивать не надо. Хотел ведь пройти сторонкой, да не удержался – полез тут со своим копьём! И он учтиво говорит:

– Не беспокойся, голова. Я еду по своим делам. Сейчас вот обойду тебя сторонкой, и снова сон твой будет тих и мирен.

– Нет, не пройдёшь. – сурово возразила голова. – За твою наглость тебе придётся поплатиться жизнью. Я сотню лет спокойно спал и видел сны о юности своей, когда горы были мне, как бугорки земли, а пропасти – как ямки на дороге. Явился ты, порушил сон, теперь плати – таков закон.

– Чего же требуешь ты, голова?

– Сразись со мной, попробуй дерзким своим оружием убить меня.

– Я не хочу.

– Тогда прощайся с миром!

И тут же голова потянула в себя воздух – коня и всадника, как вихрем подхватило и понесло ко рту. А там! Там полный рот чёрных, как смола, зубов, и каждый зуб, как мельничный жернов!

Беда пришла! Как быть – нет у Еруслана Лазаревича меча! Нечем ему голову седую порубить, нечем великана погубить!

Тут он со всей силы изловчился и на скаку метнул в глаз великану булаву. Взревела голова, откинувшись назад, открыла тайну, что хранила под седыми волосами – не было у головы ни шеи, и ни туловища!

Озлилась великанья голова, собрала губы в дудку и так поддала, что богатыря снесло обратно на две версты, а может быть, на полторы – мы не считали.

– Ну ладно, дуй, вояка! – раззадорясь, крикнул Еруслан. – Тебе не повернуться ни направо, ни налево – ведь шеи нет у тебя!

И он под яростные вопли утратившей рассудок головы помчался вкруг, как ранее и собирался – обошёл смердящую струю. Вот сбоку заскочил, копьё железное он в стремя упирает и со всей мочи лошадиной на великана налетает. Как врезал по башке! Как остриём упёрся в край широкий шлема, как навалился, привстав на стременах, так и стронул с места целый холм, поросший за древностию лет по шишаку еловым лесом.

Тут заскрипела голова, задрожала, наклонилась и вдруг, как камень, покатилась!

Как глянул Еруслан в то место, где когда-то была у головы шея, и удивился: дыра большая там сквозит! Пустая оказалась голова – за многие года сожрали черви болтуна!

А он в запале боевом – несётся, чтобы расправиться с врагом! Лишь подскочил, копьё занёс, хотел ударить в глаз… и опустил.

Издыхает голова, тощает, съёживается, как пустая оболочка. От шлема отлипают виски и оставляют волосы седые на пропотевшем за года металле. И сам металл сминается, ломается, как кожа пересохшая. Ужасная картина!

Смотрит Еруслан и печальную слезу роняет: как долог век был великана, и всё же наступил конец. А человеческая жизнь длиною в двадцать-сорок раз короче! И сколь ни суетись, сколько ни мечись по свету – конец один: тлен, смерть, бессилие и гниль!

А голова меж тем свой мутный глаз приоткрывает, и сморщенные губы размыкает:

– Спасибо, Еруслан, тебе. Спасибо, что прервал мой страшный сон, который много лет мне был заменой жизни. За то открою тебе тайну, которой стражем три века я служил. Я здесь не зря поставлен средь пустого поля – ни мёртвый, ни живой. Под этой головой хранится дивный меч – волшебный – который лишь один способен чернокнижника убить. Лишь этим волшебным оружием, откованным у древнего народа, покинувшего лик земли, меня и можно было обезглавить. И стал я сторожем над тем клинком, который разделил мою главу и моё тело. Лишившись крови, стал я тянуть живые соки из земли, поскольку из земли когда-то поднялись мои братья и весь мой народ. За много лет я истощил здесь всё живое, и сам стал чахнуть, и землю отравлять собой. Так вот, возьми на месте, где моя стояла голова, тот меч, которого боится враг мой. Пойди и уничтожь. И меч навеки твой – твой и твоих потомков.

– Мне жаль. – печально отвечал отважный витязь. – Но у меня другой путь и другая цель. Когда-нибудь, клянусь, я отомщу за смерть твою. И кто же враг твой?

– Черномор. – тускнея глазами и едва ворочая иссохшим языком, прошептала голова. – Этот мерзкий заклинатель, похититель жалкий девушек и жён.

– Что?! – вскричал поспешно Еруслан, бросаясь к голове и требуя ответа: где обитает Черномор, какою он владеет силой, в какую сторону идти?

Но, не было ответа – последний вздох сорвался с бледных и холодных губ.

Поник Руслан. Потом поднялся, отправился туда, где в сыром и липком круге стояла прежде голова. Там он и нашёл блистающий клинок, к которому ни грязь, ни сырость не могла пристать – он светел был и ярок, словно не лежал три сотни лет во мраке и тёплом смраде старой головы.

***

От бури не оставалось и следа – как будто лишь примерещилось. Но, маковичные луга словно обновились – и ране они были хороши, а нынче стали просто необыкновенны – такое благоухание вокруг, такая свежесть! Не нанесла свирепая буря никакого вреда ни земле, ни чудному розовому саду, ни волшебному дворцу. И море, оставив свою прежнюю ярость, нынче плещется и ласково смёется.

Два путника проснулись далеко за полдень. И снова вовлеклись в забавы, купание, веселье. Снова толпа прекрасных дев, снова лобзания, снова сладостные перси, нежные ланиты, томные очи, лебединые объятия. Короче – надоело.

– Послушай, меня уже тошнит от лукума, халвы, орехов и пирожных. – сказал Румистэль товарищу, выглядывая меж двух благоухающих потоков украшенных розами, магнолиями, лилиями и гиацинтами волос – чёрного и золотого. В то время, как две гибкие и стройные нубийки умащали драгоценными маслами его ноги.

– Я в жизни столько не купался. – признался хан. – Мне кажется, с меня содрали не только старую, но и новую кожу.

– А как ты думаешь, не задержались мы тут?

– Девушки, ну хватит полировать мне ногти на ногах! Идите и натрите розовым маслом мои сапоги! – ласково велел хан, выпроваживая прочь танцовщиц.

Он взял с подноса сладкий пирожок, откусил, скривился, выплюнул.

– Мяса хочу, в жизни больше сладкого в рот не возьму! Драпать надо, Румистэль! У меня в степи целый стан стоит с высокими шатрами, а в стане том три тысячи наложниц. Хотел я перещеголять гаремом своим царя Соломона, да понял, что не потяну. Вот оттого и сбежал от них. Продать их, что ли? Нет, как-то не по-княжески.

– А зачем тебе Радмила? – осведомился Румистэль, с сомнением глядя на столы, полные изысканнейших яств.

– Да думал, может, эти северные девы с их неприступностью и холодностью взволнуют сердце и востревожат ум. Я слышал про загадку женщины и всегда смеялся. Я полагал, что этими химерами себя тешат те, кто просто не умеет быть счастливым. Теперь, когда я вспоминаю эту сдержанную скромность Радмилы, её холодную грацию, её изящное скольжение меж пьяных гостей – она умеет оставаться неприступной среди бушующего людского моря! Это ли не достоинство! Я слышал, что жёны славянские со своими мужьями холодны и целомудренны. Да, уходя в походы, я буду оставаться спокоен за мою супругу, не то что мои наложницы – за ними глаз да глаз! Нет-нет, да кого-нибудь в мешке приходится бросать в пустыне. Да, с ними просто и легко – они податливы, как масло, но каждый вечер брать супругу боем – это нечто!

– О да! – с иронией отозвался Румистэль, глядя на ветреного и непостоянного, как ветер, хана Ратмира. – Но я не буду помогать тебе боем брать Радмилу. У меня другое дело: мне нужно достигнуть колдуна и изъять у него все его чёрные книги. Он слишком распоясался и стал злоупотреблять своим талантом.

– Да? – удивился хан Ратмир. – А я думал, что ты находишься в вечном ученичестве и думал поживиться у чернокнижника его магическим приёмом – сам сказал.

– Уничтожать магическую нечисть – моя работа. Я дивоярец. – кратко ответил Румистэль.

– Раз так – в дорогу. – распорядился хан, вскакивая с кушетки и сбрасывая с себя просторные кисейные одежды. – Подать мне рубашку, халат, ичиги, шапку!

Притаившиеся за аркою девицы вбежали с плачем и стали умолять обоих странников не покидать их гостеприимный кров. Они-де и мясо будут подавать им, и пирожки с печёнкой, и окорока, и буженину, и пельмени, и шашлыки, и гуся жареного, и уток с черносливом, и устриц…

– Тьфу, вот устриц я особенно презираю! – воскликнул хан Ратмир. – Простите, милые, нам некогда – нас подвиг ждёт!

И так, решительно развинув толпу рыдающих красавиц, он устремился прочь по залам, срывая драпировки и скидывая груды покрывал – он требовал вернуть ему ичиги, халат, соболью шапку, рубаху, шёлковы штаны и особенно – вернуть стальные латы.

Девицы с ужасом взирали на погром и с воплями помчались доставать старательно запрятанное имущество гостя. Также всё вернули и его товарищу – стиранное, глаженое, отполированное, зашитое, раздушенное благовониями.

– А если баньку на дорогу? – с надеждой спросила предводительница этого обольстительного стада.

Оба гостя испустили громкий вопль и принялись ещё быстрее наряжаться в свои латы.

Выйдя на просторный двор, они сыскали среди сказочных беседок, розовых шпалер и клумб своих коней. Всё было замечательно, но Румистэль вдруг с подозрением стал оглядывать свою кобылу, пока Ратмир душевно прощался с красавицами и каждой клятвенно обещал, что вскоре непременно вернётся к ним.

– Поехали давай. – сказал сердито Ратмиру Румистэль. – Пока с тобой мы прохлаждались у волшебных гурий, твой Сивый обрюхатил мою караковую кобылу! Куда теперь мне ехать на беременной лошади?!

– Э, нет. – оторвавшись от лобзаний и внимательно всмотревшись, отвечал степной кочевник. – Тут не мой красавец поработал – твоя кобыла брюхата не третий день. С кем спуталась она? Ну ладно, там увидим. Ну, и куда наш путь лежит?

– Сейчас увидим! – со смехом отвечал волшебник. Он достал из рукава маленькое зеркальце в тонкой фигурной оправе и взглянул в него. Потом стал медленно поворачиваться в сторону, держа вещицу на вытянутой руке. Внезапно зеркальце блеснуло, и Румистэль вгляделся в него.

– Я вижу берег широкой реки, песчаный обрыв и старую иву. – сказал он.

– Ждать нечего – поехали. – ответил Ратмир. – До Днепра нам трое суток добираться.

Странники вскочили на коней и поспешно покинули сии чертоги наслаждений.

***

По берегу Днепра метался в бешенстве Рогдай. Его точило злое волчье чувство – он ненавидел своего врага. Проклятый Еруслан – он всему виною! Он перебёг дорогу славному Рогдаю! Он втёрся лестью к отцу Радмилы, он похитил первый взгляд пугливый, который юная царевна обронила из-под густой вуали! Заманил, околдовал, похитил! И надо же – всё это он легко проделал прямо под носом у Рогдая! А кто он был? Какой-то жалкий оборванец, холоп дворовый, пёсья требуха! И вот теперь он ускользнул от рук Рогдая! И нынче тоже ускользнул!

Витязь молодой устало опустился на траву, скинул соболью шапку, провёл ладонью по вспотевшему лицу. Сегодня что-то жарко – солнце так и печёт с неба – так что рассудок как будто мутится, и чувства в неистовство приводит.

Рогдай в душевном изнеможении расстёгивает ворот, водой из фляги мочит лоб. Глаза его невольно блуждают по берегу реки, по дальней роще, по тонкой линии тропы и взглядом задевают мирно пасущегося жеребца. От этого мысли отчего-то перескочили, и подумалось Рогдаю отстранённо: а почему же жеребец? Откуда жеребец? Разве у него была не караковая кобыла? Но это странное, ничем не объяснимое видение снова затонуло в глубинах памяти, что тяжкой, медленной волною то накатывала на Рогдая, то отступала – кто не сойдёт с ума?

Он вспомнил: как ехал по склону заросшей дремучим лесом горы, как крался за деревьями, глядя на двоих, которые ограбили и бросили его. Это проклятый Еруслан со своим проклятым колдуном!

Рогдай снова застонал, как от тяжёлой боли, но воспоминания продолжали всплывать.

Да, тогда он понял, что враг его неуязвим, пока с ним рядом этот проклятый чернокнижник. Надо как-то разлучить их. И Рогдай (или кто другой?..), кипятясь от злости, придумывал и отвергал планы разлучения этой нечистой пары. Но, тут произошло нечто удивительное, как будто кто-то откликнулся на неистовую мольбу Рогдая. Кто-то? О, да – Некто!

Рогдай с улыбкой посмотрел на перстень, украшающий его средний палец. Как чудесно, у него теперь есть покровитель! Да, это он тогда надоумил Еруслана покинуть своего охранителя – вот дуралей! Шалея от восторга, Рогдай (нет, это точно был Рогдай?) тогда слушал из-за кустов, как Еруслан отказывается от помощи колдуна. Слышно было плохо – немного далеко, но потом холоп поднялся, сел на своего коня и ускакал, а колдун остался! Вот тут не мешкая Рогдай (да что же так в виске стучит?!) кинулся следом за соперником, а тот уже вовсю нахлыстывал к мосточку. Знал, подлый, где искать Радмилу, а с нею царство Лазаря (упокойся его душа!)!

Тут Рогдай смело ринулся вдогонку, да вот незадача – отчего-то унесло его куда-то в сторону от Еруслана. Потерял он своего врага! И с тех пор рыщет по обоим берегам Днепра, шарит по лесам. А нынче пришла ему в голову страшная мысль: а ведь волшебником, похитившим Радмилу был как раз тот гадкий колдун, который ехал с Ерусланом! Они точно сговорились! Да, это сговор, чтобы не допустить Рогдая на царствование! Они тогда ведь как думали: что он поедет обратно в столицу и станет утверждать, что он и есть пропавший царский сын. Нет, погодите, ведь пропала-то царевна! Ай, шут с ним, неважно, кто пропал. Важно избавиться от претендентов на трон. А тут ещё этот язычник Ратмир! Раньше Рогдай думал, что он просто потешиться заехал на царский пир и что на самом деле ему не нужно царство. Но потом смотрит: а степной стервятник то тут, то там возникнет. А потом со всей своей подлой кочевничьей душой примазался к Рогдаю и давай ему в уши дуть, что он-де бескорыстно хочет помочь ему победить врага и что он мечтает видеть витязя на троне царском. Тогда они через этого степного князя заключат мир и будут мирно что-то там то да сё!