Текст книги "Прекрасная тьма"

Автор книги: Маргарет Штоль

Соавторы: Ками Гарсия
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Иви выудила что-то из складок своей юбки и потерла обложку Книги. Белые кристаллы посыпались вниз с краев книги. Соль – оружие суеверных островитянок, принесших свою собственную магию с Сахарных Островов, с родины их предков. Они верили, что соль отпугивает демонов, и эта вера всегда поражала Абрахама.

– Я вернусь за ней, как только смогу. Я клянусь.

– Я сберегу ее. Даю слово, – Абрахам смахнул соль с обложки Книги, чтобы вновь почувствовать ее тепло под пальцами. Он повернулся к лесу и прошел еще несколько ярдов, чтобы не волновать Иви. Женщины Галла всегда пугались его вида перемещения, как напоминания о его сущности.

– Уберите ее подальше, мистер Равенвуд. Что бы ни случилось, не открывайте ее. Эта книга не приносит ничего, кроме страданий, любому, кто будет иметь с ней дело. Не слушайте ее, когда она будет звать вас. Я приду за ней, – но Иви опоздала с предупреждением.

Абрахам уже слушал.

Когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим на полу, уставившимся на потолок своей комнаты. Он был выкрашен в голубой цвет, как все остальные потолки в доме, чтобы одурачить шмелей-плотников, любивших устраивать там свои гнезда.

Я сел, голова кружилась. Коробка с закрытой крышкой стояла рядом со мной. Я открыл ее, страницы лежали внутри, в этот раз я их трогать не стал.

Чушь какая-то. Почему я опять видел видения? Почему я видел Абрахама Равенвуда? Человека, о котором сплетничали все следующие поколения местного населения, потому что Равенвуд был единственным поместьем, пережившим Великий Пожар. Дело не в том, что я верил во все эти россказни, но когда видения вызывал медальон Женевьевы, на то были причины – сведения, которые нам с Леной следовало знать. Но какое отношение к нам имел Абрахам Равенвуд? Единственным общим в этих видениях была Книга Лун. Но Книга исчезла. Последний раз ее видели в день рождения Лены, она лежала на столе в склепе, охваченном огнем. Как и многие другие вещи, она теперь не более чем горстка пепла.

Глава шестая
Семнадцатое мая. Всё, что осталось

На следующий день в школе за обеденным столом я сидел наедине с Линком и его четырьмя сэндвичами с говядиной. Всё, о чём я мог думать, пока ел свою пиццу, это слова Линка о Лене. Он был прав. Она менялась, понемногу, день за днём, пока я не начал забывать, как было раньше. Я знал, что если бы мне было с кем об этом поговорить, то мне бы посоветовали дать Лене время. И ещё я знал, что так говорят тогда, когда сказать нечего, и сделать ты уже ничего не можешь.

Лена не очнулась от произошедшего. Она не приходила в себя и не возвращалась ко мне. Скорее наоборот, она отдалялась от меня дальше, чем кто-либо другой. Все дальше и дальше, и я не мог достучаться до неё – ни словами, ни мыслями, ни поцелуями, ни любыми другими простыми и сложными способами, какими мы раньше могли общаться. Теперь, когда я брал её за руку, я чувствовал только холод.

И когда Эмили Ашер смотрела на меня с другого конца столовой, в ее глазах не было ничего кроме жалости. Опять я был тем, кого жалели. Я не был больше «Итаном Уэйтом Чья Мама Умерла В Прошлом Году». Теперь я был «Итаном Уэйтом Чья Девушка Слетела С Катушек Когда Умёр Её Дядя». Люди знали, что были проблемы, и что Лену давно никто не видел в школе со мной.

Пусть им не нравилась сама Лена, но их одолевала жалкая страсть к чужому несчастью. А я почти что монополизировал рынок несчастья. Я был более чем несчастным; более раздавленным, чем расплющенный сэндвич с говядиной, оставленный на подносе в школьной столовой. Я был одинок.

***

Однажды утром, примерно неделю спустя, я услышал где-то на краю сознания странный звук вроде трения или царапания иглой старой пластинки, или звука рвущейся бумаги. Я сидел на уроке истории, и мы говорили о Реконструкции, особенно скучном времени после Гражданской войны, когда Штаты были вынуждены объединиться в одну страну. Но в гатлинском классе эта тема была скорее постыдной, нежели наводящей уныние, – она была напоминанием о том, что Южная Каролина была рабовладельческим штатом, и что все мы находились на неправой стороне. Мы все знали об этом, наши предки оставили нас с неизменной неудовлетворительной оценкой в национальном нравственном табеле успеваемости. Такие глубокие раны всегда оставляют шрамы, как бы вы ни пытались исцелить их. Мистер Ли все так же монотонно бубнил, сопровождая каждое предложение тяжким вздохом.

Я пытался его игнорировать, когда почувствовал, что что-то горит, возможно, перегревшийся двигатель или зажигалка. Я осмотрел класс. Запах исходил не от мистера Ли – наиболее частого источника всевозможных мерзких ароматов на моих уроках истории. Казалось, никто больше ничего не замечал.

Звук становился всё громче, превращаясь в беспорядочный шум разрушения – грохота, разговоров, крика. Лена.

Ли?

Ответа не было. Сквозь шум я услышал, как Лена бормочет строки стихотворения, и совсем не такого, какое можно отправить кому-нибудь на День Святого Валентина.

Не отвергающий, но тонущий…

Я узнал стихотворение – дело плохо. Лена, читающая Стиви Смита, была всего в одном шаге от мрачнейшей Сильвии Плат и дня в стиле ее романа «Под стеклянным колпаком». Это был Ленин тревожный сигнал, подобный тому, как Линк, слушающий Дэд Кеннедис, или Амма, шинкующая овощи для фаршированных рулетов своим мясницким ножом.

Держись, Ли. Я иду.

Что-то изменилось, и пока оно не успело поменяться обратно, я схватил учебники и бросился бежать. Я был за дверью еще до того, как мистер Ли произнес свой следующий вздох.

***

Рис даже не взглянула на меня, когда я вошёл в дверь. Она указала на лестницу. Райан, младшая из кузин Лены, грустно сидела в обнимку со Страшилой на нижней ступени. Когда я взъерошил ей волосы, она приложила палец к губам:

– У Лены нервное расстройство. Мы должны вести себя тихо, пока бабушка и мама не придут домой.

Это было преуменьшением.

Дверь была чуть приоткрыта, и когда я толкнул её, петли заскрипели, будто я входил на место преступления. Комнату словно перевернули вверх дном. Мебель была перевёрнута, разломана или вовсе отсутствовала. Вся комната была усеяна страницами из книг – клочки изорванных страниц покрывали все стены, потолок и пол. На полке не осталось ни одной книги. Это напоминало взрыв в библиотеке. Некоторые из обуглившихся страниц, сваленных в кучу на полу, ещё дымились. Единственное, чего я не видел, – Лену.

Ли? Где ты?

Я внимательно осмотрел комнату. Стена над её кроватью была покрыта не цитатами из любимых Леной книг, на ней было нечто иное.

Никто мёртвый – Никто живущий

Никто не сдается – Никто не дает

Никто не слышит – Никто равнодушный

Никто не боится – Никто мимо пройдет

Никто мне не близок, Никого нет в руках

Ничего не известно,

Остался лишь прах.

Никтои Никто. Одним из них был Мэйкон, так? Мёртвый.

А кто был вторым? Я?

Вот кем я теперь являюсь? Никем.

Неужели всем парням приходится прикладывать такую же массу усилий, чтобы понять своих девушек? Распутывать запутанные стихи, написанные повсюду на стенах маркером, разгадывать трещины на потолке?

Остался лишь прах.

Я стер рукой последнее слово.

Потому что всё, что осталось, не было прахом. Должно было быть нечто большее – большее для Лены и для меня, большее для всего. Это был не просто Мэйкон. Моя мама умерла, но, как показали несколько последних месяцев, какая-то её часть осталась со мной. Я всё больше и больше думал о ней.

Выбери Призвание сама. Это было послание моей мамы для Лены, написанное номерами страниц книг, разбросанных на полу её любимой комнаты в доме Уэйтов. Её послание для меня не надо было писать нигде ни цифрами, ни буквами, ни даже снами.

Пол Лениной комнаты отчасти напоминал кабинет в тот день – здесь тоже повсюду лежали книги. За исключением того, что эти книги лишились своих страниц, что означало послание совсем иного рода

Боль и вина. Это была вторая глава книги, которую дала мне тетя Кэролайн, – книги о пяти стадиях скорби, или сколько их там должно быть. Лена уже прошла стадии шока и отрицания – первых двух, так что я должен был предвидеть, что будет дальше. В ее случае, видимо, это означало уничтожение того, что она любила больше всего, – книг.

По крайней мере, я надеялся, что происходящее означало именно это. Я осторожно обходил пустые обгоревшие обложки книг. Я услышал приглушенные всхлипывания.

Я открыл дверь стенного шкафа. Она съёжилась в темноте, прижав колени к груди.

Всё в порядке, Ли.

Она взглянула на меня, но я не был уверен, что она меня видит.

Все мои книги говорили его голосом. Я не могла заставить их замолчать.

Ничего. Теперь всё в порядке.

Я знал, что так не будет продолжаться вечно. Ничто не было в порядке. Где-то по пути между злостью, страхом и страданием она свернула за угол. Я знал по опыту, что возврата не было.

***

Бабушка, наконец, вмешалась. На следующей неделе Лена вернётся в школу, нравится ей это или нет. Её выбор заключался между школой или тем, о чём вслух не говорят. Синие Горизонты, или как это там называется у Магов. А до того времени мне разрешалось видеть Лену только тогда, когда я приносил ей домашнее задание. Я устало тащился до самого её дома с пакетом из Стоп энд Стил, полным бессмысленных рабочих тетрадей и тем для сочинений.

За что? Что я такого сделал?

Думаю, мне нельзя находиться рядом с кем-то, кто меня перевозбуждает. Так сказала Рис.

И я тебя перевозбуждаю?

Я уловил что-то вроде улыбки, появляющейся в моем подсознании.

Конечно, перевозбуждаешь. Только не так, как они думают.

Когда дверь ее спальни, наконец, распахнулась, я выпустил пакет из рук и сжал Лену в объятиях. Я виделся с ней всего лишь пару дней назад, но я скучал по запаху её волос, запаху лимонов и розмарина. По знакомым вещам. Однако сегодня я не смог почувствовать этот аромат. Я уткнулся лицом в её шею.

Я тоже скучал по тебе.

Лена взглянула на меня. Она была одета в чёрную футболку и чёрные трико, тут и там искромсанные всевозможными безумными разрезами. Волосы были небрежно собраны на затылке заколкой. Ожерелье свисало, накрутившись на цепочку. Глаза были обведены тёмными кругами, но это был не макияж. Я забеспокоился. Но осмотрев спальню за её спиной, я забеспокоился ещё больше.

Бабушка настояла на своём. В комнате не было ни одной обгоревшей книги, ни одной вещи, находящейся не на своём месте. Нигде в помещении не было ни одного штриха шарпи, ни стиха, ни страницы. Вместо этого стены были покрыты фотографиями, аккуратно наклеенными скотчем в ряд по периметру, словно они являлись своего рода оградой, удерживающей Лену внутри.

Священный. Спящий. Возлюбленная. Дочь.

Это были фотографии надгробий, снятых так близко, что я мог разглядеть только слова и грубый камень, на котором они были высечены.

Отец. Отрада. Отчаяние. Вечный покой.

– Я и не знал, что ты увлекаешься фотографией, – любопытно, что еще я о ней не знаю.

– Не увлекаюсь, честное слово, – Лена выглядела смущённой.

– Классные.

– Это должно быть для меня полезным. Я всем должна доказать, что знаю, что его действительно больше нет.

– Ага. Мой папа тоже теперь должен вести дневник настроений, – как только я произнёс это, мне захотелось взять слова обратно. Сравнение Лены с моим папой нельзя было принять за комплимент, но она вроде бы не заметила. Интересно, как часто она поднималась в Сад Его Вечного Покоя со своей камерой, и как я это упустил.

Солдат. Спящий. Сквозь тусклое стекло.

Я дошёл до последнего снимка, единственного, который, казалось, не был связан с остальными. Это был мотоцикл – Харлей, прислонённый к надгробию. Блестящий хром мотоцикла выглядел неуместным рядом с истёртыми старыми камнями. Моё сердце заколотилось, когда я взглянул на него.

– Чей это?

Лена отмахнулась.

– Какого-то парня, навещавшего могилу, наверное. Он просто вроде как был… там. Я подумывала выкинуть его, освещение ужасное, – она вытянула руку из-за моей спины, чтобы вынуть из стены кнопки. Когда Лена вытащила последнюю, фото рассеялось, не оставив ничего, кроме четырёх крохотных дырочек в чёрной стене.

Если не считать фотографий, комната была почти пустой, словно Лена собрала вещи и уехала куда-нибудь в колледж. Кровать исчезла. Книжная полка и все книги пропали. Исчезла и старая люстра, которую мы заставляли раскачиваться так много раз, что я думал, что она рухнет с потолка. На полу в центре комнаты лежал матрас. Рядом с ним – крохотный серебряный воробушек. Эта картина напомнила мне о похоронах – вырванные с корнем магнолии, такой же серебряный воробушек в её грязной ладони.

– Всё выглядит совсем по-другому, – я попытался не думать о воробушке и о причине, по которой он лежал рядом с кроватью Лены. Эта причина не имела никакого отношения к Мэйкону.

– Ну, знаешь… Генеральная уборка. Я вроде как очистила комнату от мусора.

На матрасе лежали несколько изорванных в клочья книг. Недолго думая я раскрыл одну, прежде чем осознал, что совершил худшее из преступлений. Хотя снаружи это была старая тесненная обложка от экземпляра «Доктора Джекилла и мистера Хайда», внутри это вообще была не книга. Это был один из блокнотов Лены на пружине, и я открыл его прямо у неё на глазах. Будто это был пустяк или блокнот принадлежал мне.

До меня дошло кое-что еще – бульшая часть страниц была пустой.

Потрясение было почти таким же ужасным, как при обнаружении страниц с бессмысленными закорючками отца, когда я думал, что он пишет роман. Лена всюду носила с собой блокнот, куда бы ни пошла. Если она перестала записывать в него каждое пятое слово, дела обстояли хуже, чем я думал.

Ей было хуже, чем я думал.

– Итан! Что ты делаешь?

Я протянул руку, и Лена схватила книгу.

– Прости, Ли.

Она была в ярости.

– Я подумал, это просто книга. То есть она выглядит как книга. Я не думал, что ты оставишь свой блокнот лежать там, где каждый может его прочесть.

Она не смотрела на меня, прижимая книгу к груди.

– Почему ты больше ничего не пишешь? Я думал, ты любишь писать.

Она закатила глаза и открыла блокнот, чтобы показать его мне.

– Я пишу.

Она взмахнула над пустыми страницами, и теперь они были покрыты мелко нацарапанными строка за строкой словами, неоднократно перечёркнутыми, исправленными, переписанными и снова исправленными тысячи раз.

– Ты заколдовала его?

– Я Переместила слова из реальности Смертных. Пока я не решу показать их кому-то, только Маг сможет их прочесть.

– Гениально. Учитывая, что Рис, наверняка желающая его прочесть, как раз и является одним из них, – Рис была столь же любопытной, сколь и любящей покомандовать.

– Ей не нужно этого делать. Она может прочесть всё по моему лицу.

Это было правдой. Как Сивилла, Рис могла видеть твои мысли и тайны, даже то, что ты только собираешься сделать, лишь взглянув в твои глаза. Вот почему я, как правило, избегал её.

– Так что там со всей этой секретностью? – я плюхнулся на Ленин матрас. Она села рядом со мной, ловя равновесие на перекрещенных ногах. Всё было куда менее комфортно, чем я прикидывался.

– Не знаю. Мне по-прежнему хочется постоянно писать. Может быть, я просто чувствую, что меня меньше понимают, или что я хочу быть меньше понятой.

Я стиснул челюсти.

– Мною.

– Я не это имела в виду.

– А какие еще Смертные могут прочесть твой блокнот?

– Ты не понимаешь.

– Думаю, что понимаю.

– Кое-что из этого, возможно.

– Я бы всё понял, если бы ты дала мне такую возможность.

– Я ничего не скрываю, Итан. Я не могу этого объяснить.

– Дай посмотреть, – я протянул руку к её блокноту.

Лена приподняла бровь, отдавая его мне.

– Ты не сможешь прочитать это.

Я открыл блокнот и заглянул в него. Я не знал, была ли это Лена или сам блокнот, но на странице передо мной медленно, по очереди, появлялись слова. Это были не стихи и не тексты песен. Там было не так уж много слов, в основном странные рисунки – завитушки и загогулины извивались на странице, сплетаясь в смесь какого-то подобия этнических рисунков.

Внизу страницы был список.

что я помню

мать

Итан

Мэйкон

Хантинг

огонь

ветер

дождь

склеп

я сама не своя

я, готовая убить

два тела

дождь

Книга

кольцо

амулет Аммы

луна

Лена выхватила блокнот у меня из рук. На странице было ещё несколько строк, но мне так и не суждено было их прочесть.

– Хватит!

Я взглянул на неё:

– Что это было?

– Ничего, это личное. Ты не должен был суметь это увидеть.

– Тогда почему же сумел?

– Я, должно быть, неверно исполнила заклинание Verbum Celatum.Невидимое Слово, – Лена с тревогой посмотрела на меня, её взгляд смягчился. – Неважно. Я старалась запомнить ту ночь. Ночь, когда Мэйкон… исчез.

– Умер, Ли. Ночь, когда Мэйкон умер.

– Я знаю, что он умер! Разумеется, умер. Просто я не хочу об этом говорить.

– Я знаю, ты наверняка подавлена. Это нормально.

– Что?

– Это следующая стадия.

Ленины глаза вспыхнули.

– Я знаю, твоя мама умерла и мой дядя умер. Но у меня свои собственные стадии скорби! И это не мой дневник настроения! Я не твой папа, и я не ты, Итан! Мы не так похожи, как ты думаешь.

Мы смотрели друг на друга так, как не смотрели уже долгое время, а может быть, и никогда. Это был неподдающийся описанию момент. Я понял, что мы говорим вслух с тех пор, как я пришёл, ни слова не произнеся при помощи келтинга. Впервые я не знал, о чём думает Лена, и было совершенно ясно, что и она понятия не имеет, что чувствую я.

Но затем она поняла. Лена протянула руки и обняла меня, потому что, впервые, я плакал, а не она.

***

Когда я вернулся домой, свет везде был погашен, но я всё же не зашёл в дом. Я сел на крыльцо и стал наблюдать за светлячками, мерцающими в темноте. Мне не хотелось никого видеть. Хотелось подумать, и у меня было ощущение, что Лена не станет подслушивать. Есть что-то в сидении в одиночестве в темноте, напоминающей тебе о том, как велик на самом деле мир, и как далеко мы все друг от друга. Звёзды кажутся такими близкими, будто ты можешь дотянуться и коснуться их. Но ты не можешь. Иногда вещи кажутся гораздо ближе, чем есть на самом деле.

Я так долго смотрел во тьму, что, кажется, уловил какое-то движение у старого дуба на нашем переднем дворе. На мгновение мой пульс участился. Большинство людей в Гатлине даже не запирали двери, но я знал, что было множество вещей, которые могли проникнуть за засов. Я заметил, как воздух снова шелохнулся, почти неуловимо, словно волна тёплого воздуха. Я понял, что это не было нечто, пытающееся вторгнуться в мой дом. Это был кое-кто, сбежавший из другого дома.

Люсиль, кошка Сестёр. Я мог видеть её синие глаза, сверкающие в темноте, когда она подкрадывалась к крыльцу.

– Я всем говорил, что рано или поздно ты найдёшь обратный путь домой. Только ты нашла не тот дом, – Люсиль склонила голову набок. – Знаешь, после этого Сёстры никогда больше не отпустят тебя с верёвки для белья.

Люсиль посмотрела на меня так, словно прекрасно всё понимала. Будто знала о последствиях, когда сбегала, но, по какой-то причине, всё равно это сделала. Передо мной вспыхнул светлячок, и Люсиль спрыгнула с порога.

Он взлетал всё выше, но эта глупая кошка продолжала его преследовать. Казалось, она не понимает, как далеко он на самом деле. Как звёзды. Как множество других вещей.

Глава седьмая
Двенадцатое июня. Девушка из моих снов

Темнота.

Я ничего не видел, но чувствовал, как остатки воздуха покидают мои легкие. Я не мог дышать. Все было в дыму, и я, кашляя, начал задыхаться.

Итан!

Я слышал ее голос, но звучал он очень далеко.

Воздух вокруг меня был горячим. Пахло пеплом и смертью.

Итан, нет!

Я увидел блеск клинка над моей головой, и услышал зловещий смех. Сарафина. Но ее лица я не видел.

Как только нож вонзился в мой живот, я понял, где нахожусь.

Я был в Гринбрайере, на самом верху склепа, и был при смерти.

Я попытался закричать, но не смог произнести ни звука. Сарафина запрокинула голову и засмеялась, сжимая обеими руками воткнутый мне в живот нож. Я умирал, а она смеялась. Кровь текла отовсюду: из ушей, носа, рта. У крови был отдаленный привкус соли и железа.

Мои легкие казались мне двумя тяжелыми мешками цемента. Когда кровь прилила к ушам, и ее голос унесся вдаль, меня стало переполнять такое уже знакомое чувство потери. Зелень и золото. Лимоны и розмарин. Я почувствовал этот аромат сквозь запах крови, дыма и пепла. Лена.

Я всегда думал, что не смогу без нее жить. А теперь вот и не придется.

***

– Итан Уэйт! Почему я до сих пор не слышу, как в ванной течет вода?

В холодном поту я подскочил на кровати. Сунув руку под футболку, я провел по животу. Крови не было, но я чувствовал режущую боль там, куда вошло лезвие во сне. Я задрал футболку и уставился на рваную розовую линию. Шрам красовался внизу живота и походил на колотое ранение. Он появился из ниоткуда – ранение из сна.

Только вот шрам был наяву и болел по-настоящему. Я не видел ни одного подобного сна со дня рождения Лены и не имел ни малейшего понятия, почему они вернулись теперь, еще и в таком виде. Я привык просыпаться в грязи на собственной постели или с остатками дыма в легких, но я впервые проснулся с болью. Я попытался стряхнуть с себя это ощущение, твердя себе, что это всего лишь сон. Но живот болел. Я уставился в окно, жалея, что Мэйкона нет рядом, чтобы украсть последнюю часть моего сна. Честно говоря, у меня было много причин жалеть, что его нет.

Я закрыл глаза, пытаясь сконцентрироваться и увидеть, была ли рядом Лена. Хотя я уже знал заранее, что ее не будет. Я чувствовал, как она словно отталкивает меня, что в последнее время происходило почти постоянно. Амма снова закричала снизу:

– Если ты намерен опоздать на свой последний экзамен, то сидеть тебе в твоей комнате на одних кукурузных хлопьях все лето! Я тебе это гарантирую!

Пышка Люсиль смотрела на меня, лежа в ногах кровати, что стало входить у нее в привычку. После того как Люсиль объявилась у нашего порога, я отнес ее обратно тётушке Мерси, но на следующий день она снова сидела на крыльце.

После этого тётя Прю убедила своих сестер, что Люсиль – дезертир, и кошка переехала к нам. Я был удивлен, когда Амма пустила кошку в дом, но на то у нее были свои причины:

– Ничего нет плохого в том, что кошка будет жить в доме. Они могут видеть то, что людскому глазу не под силу, как жители Другого мира, они распознают добро и зло. А еще они охотятся на мышей.

Похоже, что Люсиль – это копия Аммы в мире животных.

Стоило встать под душ, как горячая вода смыла с меня все, пережитое ночью. Все, за исключением шрама. Я сделал воду еще горячее, но мысли ей были неподвластны. Я думал о сне, ноже, смехе…

Экзамен по английскому.

Черт.

Я уснул, так и не выучив. Если я провалю тест, то завалю весь год, и неважно на стороне какого глаза буду сидеть. В этом году я не мог похвастаться оценками, что означало, что я иду ноздря в ноздрю с Линком. Теперь мое «авось прокатит» не сработает. Я уже, можно сказать, завалил историю, раз уж мы с Леной проигнорировали обязательное участие в Реконструкции Битвы на Медовом холме в день ее рождения. Если я провалю и английский, то проведу все лето в школе, настолько старой, что там даже кондиционеров не было, или останусь на второй год. Для живого человека, которому сегодня предстоит мозговый штурм, это была самая что ни на есть животрепещущая проблема. Сложносочиненное предложение, верно? Или сложноподчиненное? Я пропал.

Шел пятый день суперзавтраков. Всю неделю мы сдавали экзамены, и Амма свято верила, что существует прямая связь между количеством съеденного мной и успехом на экзамене. Я съел уже, наверное, тонну бекона и яиц с понедельника. Не мудрено, что мой желудок не дает мне покоя, и по ночам я вижу кошмары. Так, по крайней мере, я пытался себя успокоить.

Я ковырнул яичницу вилкой:

– Опять яйца?

Амма подозрительно прищурилась:

– Я не знаю, что ты задумал, но мне это уже заранее не нравится, так и знай, – она добавила мне еще яичницы в тарелку. – Не испытывай мое терпение сегодня, Итан Уэйт.

Спорить с ней я не собирался. У меня и так проблем по горло.

На кухню зашел отец и открыл шкаф в поисках пшеничной соломки:

– Не дразни Амму. Ты же знаешь, она этого не любит, – он перевел взгляд на нее, покачивая ложкой. – Мой парень З.А.К.А.Л.Е.Н.Н.Ы.Й. вниз по вертикали. Как в…

Амма уставилась на него, захлопывая дверцы шкафа:

– Митчелл Уэйт, я сейчас и вам отсыплю пару подзатыльников, если вы не перестанете мешаться под ногами на моей кухне.

Он засмеялся, и секунду спустя, могу поклясться, она улыбнулась тоже, а я наблюдал, как мой сумасшедший папочка возвращает старую добрую Амму. Мгновение исчезло, лопнув как мыльный пузырь, но я знал, что видел. Все менялось. Правда я пока не привык видеть, как папа ходит днем по дому, хрустя хлопьями и перебрасываясь парой слов. Казалось невероятным то, что еще четыре месяца назад тётя навещала его в Синих Горизонтах. Хотя он не стал в полной мере другим человеком, как заявляла тетя Кэролайн, я его едва узнавал. Он не делал мне куриные сэндвичи с салатом, но в последнее время он все чаще покидал свой кабинет, и даже иногда выходил из дома. Мэриан пробила моему отцу место в Университете Чарльстона, как приглашенному лектору на кафедре английского. И хотя автобус превращал сорокапятиминутную поездку в двухчасовое испытание, за руль моему отцу садиться не разрешалось, пока еще.

Он казался почти счастливым. Я имею в виду, для человека, который совсем недавно сутками сидел в своем кабинете, месяцами рисуя там каракули, как сумасшедший. Дело сдвинусь с мертвой точки. А если у моего отца дела пошли на поправку, и Амма стала улыбаться, может есть шанс, что и у Лены все тоже измениться? Верно?

Но мгновение миновало. Амма вернулась на тропу войны. Я мог видеть это по ее лицу. Отец сел рядом со мной и налил молока в чашку с хлопьями. Амма вытерла руки о полотенце на фартуке:

– Митчелл, съел бы ты лучше пару яиц, хлопья – никудышный завтрак.

– И тебе, Амма, тоже доброе утро, – он улыбнулся ей, как, могу поспорить, он делал это в детстве.

Она искоса на него посмотрела и со стуком поставила стакан шоколадного молока рядом с моей тарелкой, хотя в последнее время я его почти не пил.

– Не такое уж оно и доброе, – фыркнула она и стала накладывать в мою тарелку огромную порцию бекона. Для Аммы я всегда останусь шестилетним. – Ты выглядишь, как живой труп. Твоему мозгу нужна подпитка, чтобы сдать экзамены.

– Да, мэм, – я опустошил стакан воды, который Амма налила для отца. Она подняла свою знаменитую деревянную ложку с дырой в центре. Одноглазая Угроза, так я ее называл. Когда я был ребенком, она часто гоняла меня ею по дому, когда я злил ее, но никогда так на самом деле и не ударила. Я специально ее дразнил, чтобы от нее побегать.

– И лучше бы тебе все сдать с первого раза. Я не хочу, чтобы ты шатался все лето по школе, как дети Пэтти. Потом найдешь себе работу, как ты и говорил, – пробурчала она, размахивая ложкой. – Свободное время только способствует поискам неприятностей, а у тебя их и без того уже целая куча.

Отец улыбнулся и подавил смешок. Могу поспорить, Амма говорила ему то же самое, когда он был в моем возрасте.

– Да, мэм.

Услышав звук клаксона и ритмичные басы, присущие только колонкам Колотушки, я схватил сумку. Все, что я успел заметить на бегу, так это силуэт грозящей мне ложки.

Я скользнул в Колотушку и отрыл окно. Бабушка добилась своего, и Лена неделю назад снова пошла в школу, чтобы закончить учебный год. В первый день ее возвращения я поехал за ней в Равенвуд, чтобы подкинуть ее до школы, даже заскочил в «Стоп энд Стил» и накупил их знаменитых булочек с тянучкой, но когда я подъехал, Лены уже не было. И с тех пор до школы она добиралась сама. А мы с Линком опять ездили в Колотушке.

Линк выключил музыку, сотрясавшую машину и орущую на весь квартал.

– Итан Уэйт, только попробуй опозорить меня на всю школу. А ты, Уэсли Джефферсон Линкольн, выключи эту ужасную музыку. Иначе вся моя репа из земли повыскакивает от этого «гавканья», – Линк посигналил ей в ответ. Амма погрозила ему ложкой, а затем смягчилась:

– Постарайтесь сдать экзамены хорошо, и может, тогда я испеку вам пирог.

– Неужели «Гатлинский персиковый», мэм?

Амма фыркнула и кивнула:

– Может быть.

Она никогда не признается, но, в конце концов, за все эти годы Амма нашла в себе немного нежности и для Линка. Линк считал, что все дело в том, что она сочувствует его матери, пострадавшей от вселившейся в нее Сарафины, но дело было в другом. Ей было жаль Линка.

– Не могу поверить, что этому мальчишке приходится жить в одном доме с этой женщиной. Он бы лучше был воспитан, воспитай его волки, – сказала она на прошлой неделе, заворачивая для него ореховый пирог.

Линк, сияя, посмотрел на меня:

– Нападение Лениной мамы на мою – лучшее, что случилось со мной за последнее время. Никогда мне раньше столько пирогов от Аммы не перепадало, – пожалуй, это была самая длинная его фраза с упоминанием случившегося в день рождения Лены. Он дал газу, и Колотушка покатилась по дороге, мы, как обычно, опаздывали.

– Ты учил английский? – вопросом это не было, я и без того знал, что Линк с седьмого класса ни одной книги не открыл.

– Не-а. Спишу у кого-нибудь.

– У кого?

– Твое какое дело? У кого-нибудь умнее тебя.

– Да ну? В прошлый раз ты списал у Дженни Мастерсон, и вы оба по паре заработали.

– У меня не было времени на подготовку. Я писал песню. Может, мы ее на ярмарке сыграем. Вот послушай, – Линк стал напевать песню, на пару с его же собственным голосом, звучавшим из колонок. – Девочка с леденцом, ты исчезла безмолвно, как тебя ни зови, не услышишь ты зов мой.

Отлично. Еще одна песня про Ридли. А что я удивляюсь, за последние четыре месяца другой темы для песен у него и не было. Я уже начал думать, что он навечно запал на кузину Лены, которая была полной ее противоположностью. Ридли была Сиреной, которая с помощью своей Силы убеждения добивалась желаемого, лишь один раз лизнув леденец. На какое-то время этим желаемым был Линк. Он не смог забыть ее, даже зная, что она лишь использовала его и потом исчезла. Винить его я не мог. Наверное, тяжко любить Темного мага. Иногда и Светлого-то мага любить не легче.

Я все еще думал о Лене, не смотря на оглушительный рев Линка, пока его голос не потонул вдруг в мелодии Семнадцати Лун. Только слова на сей раз были другими.

Семнадцать лун, семнадцать лет,

В ее глазах и тьма и свет

Срок грядет, но раньше тот

Полумесяц подожжет

Срок грядет? Что это значит? Семнадцать Лене стукнет только через восемь месяцев. Так о каком сроке тогда речь? И кто тот, кто подожжет луну?

Линк дал мне по уху, и песня исчезла. Он кричал, пытаясь переорать запись:

– Если бы мне удалось приглушить басы, получилась бы неплохая роковая мелодия, – я молча смотрел на него, и он снова треснул меня по голове, – успокойся, друг. Это же просто экзамен. Ты выглядишь таким же ненормальным, как мисс Луни – кухарка.