Текст книги "Прекрасная тьма"

Автор книги: Маргарет Штоль

Соавторы: Ками Гарсия
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая
Первое мая. Падение

В следующие несколько недель мне удалось успешно убедить Лену выйти из дома вместе со мной целых три раза. Один раз мы пошли в кино с Линком – моим лучшим другом со второго класса – где даже ее фирменная комбинация попкорна и карамели в шоколаде не слишком-то ее порадовала. Второй раз она пришла ко мне, чтобы съесть печенье Аммы с патокой и устроить марафон зомби по телевизору – это была моя версия самого лучшего свидания. Но оно таковым не стало. И в третий раз мы пошли прогуляться по берегу Санти, прогулка закончилась через десять минут, потому что к тому времени мы успели поцапаться раз шестьдесят. Где бы она ни была, ей там не нравилось.

Сегодня все было по-другому. Она наконец-то нашла место, где ей было комфортно, хотя мне и в голову бы подобное не пришло.

Я вошел в ее комнату и обнаружил ее парящей под потолком, руки раскинуты в стороны, и волосы развеваются черным облаком возле лица.

– C каких пор ты можешь вытворять такое?

К настоящему моменту я уже привык к Лениным силам, но с момента ее шестнадцатилетия они наращивали мощь и становились все менее управляемыми, словно она неуклюже превращалась в Мага. С каждым днем Лена-волшебница становилась все более непредсказуемой, постоянно испытывая свои силы в поиске границ своих возможностей. И как оказалось, ничего кроме неприятностей эти исследования не несли.

Как в тот раз, когда по дороге в школу на Колотушке Линка в машине вдруг зазвучала его песня, словно ее крутили по радио. Линк был так поражен, что на добрых два фута въехал в ограду миссис Ашер.

– Случайность, – произнесла Лена с кривой ухмылкой, – одна из песен Линка крутилась в голове.

Ни у кого и никогда песни Линка в голове не крутились. Но Линк поверил ей, благодаря чему его самовлюбленность стала еще более невыносимой.

– Ну что я могу сказать? Я произвожу такой эффект на девушек. Этот голос мягок, как масло.

Через неделю, когда мы с Линком шли по коридору, объявилась Лена и крепко меня обняла как раз в тот момент, когда прозвонил звонок. Я решил, что она наконец-то вернулась в школу. Но это было не так, на самом деле. Это было что-то вроде проекции, или как там это называется в мире Магов, когда ты выставляешь своего парня полным идиотом. Линк решил, что я пытался обнять его, и еще долгое время обзывал меня «любовничком».

– Я скучала по тебе. Разве это такое преступление?

Лена думала, что это было весело, но я уже желал, чтобы приехала ее бабушка и немного попустила ее, или что там нужно сделать с Созидателем, который краев не видит.

Не будь ребенком. Я же уже попросила прощения, верно?

Тебе столько же веры, как Линку в пятом классе, когда он с помощью соломинки высосал весь сок из помидоров моей мамы.

Такого больше не случится. Клянусь.

Линк тогда сказал то же самое.

Но ведь он прекратил, правда же?

Ага. После того, как мы перестали выращивать помидоры.

– Спускайся.

– А мне тут больше нравится.

Я взял ее за руку. Меня опять ударило током, но я не отнял руку, опуская ее на кровать рядом со мной.

– Ой, – рассмеялась она.

Я увидел, как дрогнули ее плечи, хотя она была спиной ко мне. Или, может быть, она не смеялась, а плакала, что в последнее время случалось редко. Она почти перестала плакать, но на место плача пришло худшее его замещение. Ничто.

Это ничто было обманчивым. Его было гораздо труднее описать, исправить или прекратить.

Ты не хочешь об этом поговорить, Ли?

Поговорить о чем?

Я притянул ее ближе, накрыв ее руку своей. Ее дрожь ослабла, и я прижал ее настолько близко, насколько мог. Словно она все еще была на потолке, а я был тем единственным, кто ее удерживал.

Ни о чем.

Не стоило мне возмущаться по поводу того потолка. Были куда более безумные места, где можно было ошиваться. Вроде того, где мы были сейчас.

– У меня плохие предчувствия.

Я был мокрым от пота, но не мог вытереть лицо. Мне мои руки нужны были именно там, где они сейчас находились.

– Странно, – улыбнулась мне Лена. – Потому что у меня предчувствия хорошие.

Ее волосы развевались от ветра, но я не мог определить от какого рода ветра.

– Кроме того, мы и так почти уже там.

– Но ты же понимаешь, что это ненормально, да? Если приедут копы, то они арестуют нас или отправят в Синие Горизонты навестить моего отца.

– Это не ненормально. Это романтично. Парочки постоянно приходят сюда.

– Когда люди приезжают к водонапорной башне, то они не имеют в виду крышуэтой башни, Ли.

А именно там мы и окажемся через минуту. Только мы двое, шаткая железная лестница в ста футах над землей и голубое небо Калифорнии.

Я старался не смотреть вниз.

Лена уговорила меня взобраться наверх. В ее голосе было странное волнение, заставившее меня согласиться на это, как будто такая глупость могла помочь ей снова стать такой, какой она была, когда была здесь в последний раз. Улыбающейся, счастливой и в красном свитере. Я помнил это благодаря красной шерстяной нитке, висящей на ее ожерелье амулетов.

Видимо, она тоже помнила. И потому мы были здесь; уцепились за лестницу, задрав головы вверх, чтобы не смотреть вниз.

Когда мы выбрались на крышу, и я посмотрел на открывшийся вид, я все понял. Лена была права. Здесь было лучше всего. Все казалось таким далеким и таким незначительным. Я свесил ноги с края.

– Моя мама собирала изображения водонапорных башен.

– Правда?

– Как Сестры коллекционируют ложки. Только моя мама собирала водонапорные башни и открытки со Всемирной выставки.

– А я думала, что все водонапорные башни похожи на эту. Словно большой белый паук.

– Где-то в Иллинойсе башня выглядит как бутылка кетчупа.

Она засмеялась.

– А есть одна башня, которая похожа на маленький домик высоко над землей.

– Нам стоило бы поселиться там. Я бы залезла туда, и никогда бы не спускалась, – она оперлась спиной на теплую белую краску стены. – Мне кажется, что башня в Гатлине должна быть персиком, большим, старым гатлинским персиком.

Я устроился рядом с ней.

– Такая уже есть. Но только не в Гатлине, а где-то неподалеку от Гаффни. Они, похоже, первые до этого додумались.

– А как насчет пирога? Мы бы могли разрисовать этот резервуар так, чтобы он стал похож на пирог Аммы. Ей бы это понравилось.

– Я таких не видел. Но на одной из маминых открыток была башня, выглядевшая как початок кукурузы.

– Я бы все равно выбрала тот дом, – Лена посмотрела в небо, в котором не было ни облачка.

– Меня бы и попкорн с кетчупом устроили бы, если бы ты была там.

Она взяла меня за руку, и какое-то время мы так и сидели на краю белой водонапорной башни Саммервилля, разглядывая округ Гатлина, словно это был игрушечный город, населенный игрушечными людьми. Такой же маленький, как мамина картонная модель города, которую мы ставили под рождественскую елку.

Как у таких маленьких людей вообще могут быть проблемы?

– Эй, я принес тебе кое-что.

Она выпрямилась и уставилась на меня во все глаза, как маленький ребенок.

– Что это?

Я посмотрел вниз через край водонапорной башни.

– Может, стоит подождать, чтобы мы не свалились отсюда и не разбились насмерть?

– Мы не умрем. Не будь таким трусишкой.

Я засунул руку в задний карман моих брюк. То, что там лежало, не было чем-то особенным. Но я надеялся, что это сможет помочь ей снова обрести себя. Я достал крохотный маркер Шарпи с колечком.

– Видишь? Как раз подходит для твоего ожерелья, – стараясь не упасть, я дотянулся до ожерелья Лены, которое она никогда не снимала. Это был набор талисманов, каждый из которых что-то для нее значил: сплющенный пенни из автомата в Синеплексе, куда мы ходили в наше первое свидание; серебряная луна, которую подарил ей Мэйкон в ночь зимнего бала; пуговица от жилетки, которая была на ней в ту дождливую ночь. Это были воспоминания Лены, и она всегда носила их с собой, как будто могла потерять их где-то и лишиться единственных доказательств своих кратких моментов абсолютного счастья.

Я прицепил Шарпи на цепочку.

– Теперь ты сможешь писать когда угодно.

– Даже на потолках? – она посмотрела на меня и улыбнулась одним уголком губ, немного грустно.

– Даже на водонапорных башнях.

– Мне нравится, – тихо сказала она, снимая колпачок с Шарпи.

Прежде, чем я успел что-либо сообразить, она нарисовала сердце. Черные чернила на белой поверхности; сердце, скрытое на самой вершине Саммервильской водонапорной башни.

Одну секунду я был счастлив, а потом пришло чувство, будто я падаю с башни вниз головой, потому что она думала не о нас. Она думала о своем следующем дне рождения, о Семнадцатой Луне. Она уже начала обратный отсчет. В середине сердца она написала не наши имена, она написала число.

Глава пятая
Шестнадцатое мая. Звонок

Я не спрашивал ее, что она написала на крыше водонапорной башни, но я не забыл об этом. Как я мог забыть, когда все, через что мы прошли в прошлом году, было, по сути, обратным отсчетом к неизбежному? Когда я, наконец, спросил ее, почему она написала эту цифру, и к чему ведет этот отсчет, она мне не ответила. И мне показалось, что она сама не знает. И эта неизвестность была куда хуже, чем ожидаемый финал.

С тех пор прошло две недели, но Лена, насколько я мог судить, больше не сделала ни одной записи в своем блокноте. Она носила маленький Шарпи на своем ожерелье, но выглядел он таким же новым, как в тот день, когда я купил его в Стоп энд Стил. Странно было видеть, что она больше не пишет ни на своих руках, ни на поношенных кедах, которые она нечасто надевала в последнее время, вместо них она опять стала носить старые побитые черные ботинки. Ее прическа тоже изменилась. Теперь волосы почти всегда были стянуты назад, как будто так она хотела вытянуть из них всю магию.

Мы сидели на крыльце, все было как в тот раз, когда Лена сказала мне, что она волшебница – секрет, который она не открывала до этого ни единому смертному. Я пытался заставить себя читать книгу «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», Лена же сосредоточенно смотрела в страницы своего блокнота, как будто бы в тонких голубых линиях скрывалось решение всех ее проблем.

Когда я не смотрел на Лену, я смотрел на дорогу вниз по улице. Сегодня папа возвращался домой. С тех пор как тетя пристроила его в Синие горизонты, мы с Аммой каждую неделю навещали его в день посещений. И хотя он еще не стал тем самым прежним собой, я признавал, что он снова ведет себя как нормальный человек. Но я все еще нервничал.

– Приехали, – позади нас хлопнула дверь-ширма, и на крыльце появилась Амма в своем рабочем фартуке, который она предпочитала больше обычных, особенно в такие дни, как этот. Она потирала золотой амулет, висящий у нее на шее.

Я посмотрел на дорогу, по ней ехал Билли Ватсон на велосипеде. Лена немного наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.

Я не вижу машины.

Я тоже их не видел, но я знал, что они появятся через пять секунд. Амма была щепетильна, особенно в том, что касалось ее способностей Провидицы, она бы не сказала, что они едут, если бы не была уверена, что они вот-вот появятся.

Скоро будут.

Стоило сказать, как белый Кадиллак моей тети вывернул на Хлопковый поворот. У тети Кэролайн были опущены все окна – она это называла круговым кондиционером, и я видел, как она машет нам еще в начале квартала. Я встал, когда Амма пихнула меня локтем, спускаясь мимо меня вниз:

– Давай, вставай. Твой папочка заслуживает должного приема, – что в переводе означало «оторви свою задницу и шагай к машине, Итан Уэйт».

Я глубоко вздохнул.

– С тобой все в порядке? – спросила Лена, ее глаза цвета лесного ореха заблестели на солнце.

Да.Я соврал. Она, очевидно, это поняла, но промолчала. Я взял ее за руку. Она была холодной, как и всегда в последнее время, и привычный разряд тока ощущался скорее, как прикосновение обжигающего холода.

– Митчелл Уэйт. Только не говори мне, что ел еще какие-то пироги, кроме моих, потому как выглядишь ты так, будто свалился в чан с выпечкой и не смог оттуда выбраться.

Мой отец взглянул на нее понимающим взглядом, Амма воспитала его, и он понимал, что в таком ее поддразнивании скрыто больше любви, чем в любом объятии.

Пока Амма сюсюкала с отцом, как с десятилетним ребенком, я стоял в стороне. Они с тетей болтали друг с другом, как будто все трое вернулись с привычной поездки по магазинам. Отец слабо мне улыбнулся, он также улыбался мне, когда мы приезжали к нему в Синие горизонты. Улыбка говорила: «Я уже не сумасшедший, мне просто стыдно». На нем была одета его старая университетская футболка и джинсы, из-за чего он выглядел моложе, чем я его помнил. Не считая, правда, морщинок вокруг глаз, которые стали заметнее, когда он обнял меня в неловком объятии:

– Как ты?

Мой ответ застрял где-то в горле, и я кашлянул.

– Хорошо.

Он взглянул наверх, на Лену:

– Рад снова тебя видеть, Лена. Я сожалею по поводу твоего дяди, – это была та самая сидящая в подкорке благовоспитанность Юга. Даже в такой неловкий момент для него самого, отец должен был выразить свои соболезнования о смерти Мэйкона.

Лена попыталась улыбнуться, но по виду ей было так же неуютно, как мне.

– Спасибо, сэр.

– Итан, иди сюда и обними свою любимую тетушку, – тетя Кэролайн протянула ко мне руки. Я и сам хотел обнять ее покрепче и дать ей возможность вышибить из меня дух в смертельном объятии.

– Пошли в дом, – Амма махнула моему отцу с верхней ступени. – Я сделала пирог с кока-колой и пожарила цыпленка. Если мы не поторопимся, цыпленок додумается, как удрать домой.

Тетя Каролайн, подхватив отца под руку, повела его вверх по ступенькам. У нее были такие же каштановые волосы и такая же миниатюрная фигура, как у моей мамы, и на долю секунды мне показалось, что это мои родители опять идут домой вместе, поднимаются на крыльцо и заходят во владения Уэйтов.

– Мне пора домой, – сказала Лена, прижимая к груди блокнот, словно щит.

– Тебе не обязательно уходить. Входи.

Пожалуйста.

Я предлагал ей войти не из вежливости. Я не хотел проходить через все это в одиночестве. Несколько месяцев назад Лена бы догадалась об этом. Но, видимо, сегодня ее мысли витали где-то в другом месте.

– Тебе надо побыть с семьей, – она встала на носочки и поцеловала меня, ее губы едва прикоснулись к моей щеке. Она уже была на полпути к машине, прежде чем я успел возразить.

Я смотрел, как фастбэк Ларкина скрывается за углом. Лена больше не водила катафалк. Насколько я знал, она не садилась за его руль со смерти Мэйкона. Дядя Барклай отогнал его за старый сарай и накрыл тентом. Теперь Лена водила машину Ларкина – черную и хромированную. У Линка только что пена изо рта не пошла, когда он ее увидел.

– Представляешь, сколько девчонок я бы подцепил на этой тачке?

Я не понимал, как Лена могла водить машину кузена, предавшего всю семью. Когда я спросил ее об этом, она пожала плечами и сказала: «Ну, ему-то она больше не понадобится». Может быть, делая это, Лена думала, что наказывает Ларкина. Он был соучастником в смерти Мэйкона, и Лена никогда ему этого не простит. Машина медленно исчезала за углом, и мне тоже хотелось исчезнуть вместе с ней.

К тому времени как я добрался до кухни, на столе меня уже ждал дымящийся кофе из цикория и… неприятность. Амма расхаживала вдоль раковины с телефонной трубкой в руках, каждые две минуты она прикрывала ее рукой, чтобы дать отчет тете Кэролайн:

– Они не видели ее со вчерашнего дня, – Амма опять поднесла трубку к уху. – Сделайте тете Мерси пунша и уложите ее в постель, пока мы ее не найдем.

– Не найдем кого? – я взглянул на отца, и он пожал плечами.

Тетя Кэролайн оттащила меня от раковины и зашептала, как делают все дамы на Юге, когда им надо сообщить что-то слишком ужасное, чтобы говорить громко:

– Пышка Люсиль. Она пропала.

Пышка Люсиль была сиамской кошкой тети Мерси, которая большую часть своего времени проводила на заднем дворе будучи привязанной за шлейку к бельевой веревке. Именно так по понятиям Сестер должна была выглядеть физическая нагрузка.

– Как это случилось?

Амма опять прикрыла трубку рукой и глянула на меня, сощурив глаза и сжав челюсти – Взгляд.

– Похоже, что кто-товтемяшил твоей тетке в голову идею, что кошек необязательно привязывать, потому что они всегда возвращаются домой. Ты случайно не знаешь, кто бы это мог быть? – это был не вопрос. Мы оба знали, что я твердил об этом годами.

– Но кошки не должны сидеть на поводке, – я попытался обороняться, но было уже поздно.

Амма еще раз зыркнула на меня и повернулась к тете Кэролайн:

– Похоже, что тетя Мерси так и сидит на крыльце в ожидании, глядя на пустую шлейку, свисающую с веревки, – она опять обратилась к трубке. – Заведите ее в дом и накормите, если у нее закружится голова, сделайте ей отвар из одуванчиков.

Пока глаза Аммы совсем не превратились в щелки, я смотался из кухни. Супер. Кошка моей столетней тети пропала, а виноват в этом я. Надо позвонить Линку и узнать, не согласится ли он покружить по городу на машине и поискать Люсиль. Может быть его демо-треки напугают ее достаточно, чтобы выбраться из укрытия.

– Итан? – мой отец стоял в коридоре как раз за кухонной дверью. – Можно тебя на минуту?

Я с ужасом ждал того момента, когда он начнет извиняться за все и будет пытаться объяснить мне, почему игнорировал меня почти что целый год.

– Да, конечно, – но я не был уверен, хочу ли я слушать его объяснения. Я больше не злился. После того как я почти что потерял Лену, я понял, почему мой папа едва не сошел с ума. Я уже не мог представить свою жизнь без Лены, а мой папа любил маму больше восемнадцати лет.

Теперь мне было его жаль, но боль не ушла.

Папа провел рукой по волосам и наклонился ко мне:

– Я хочу сказать тебе, что очень сожалею, – он замолчал, глядя себе под ноги. – Я не знаю, как это случилось. Один день – я сидел там и писал, а на другой – все, что я мог делать, это думать о твоей маме… сидеть на ее стуле, вдыхать запах ее книг, представлять, как она читает у меня за спиной, – он изучал свои руки, как будто говорил сейчас с ними, а не со мной. Может, этому приему их обучают в Синих горизонтах? – Только там я чувствовал ее близость. Я не мог отпустить ее.

Он поднял голову и посмотрел на старый, покрытый штукатуркой потолок, маленькая слеза медленно скатилась по его лицу. Отец потерял любовь всей своей жизни, он потерял себя, совсем как старый, поношенный свитер теряет свою форму. Я все это видел, но ничего не делал. Может быть, стоит обвинять не только его? Я знал, что сейчас мне стоило бы улыбнуться, но не мог.

– Я понимаю, пап. Жаль, что ты ничего мне не говорил. Я тоже очень скучаю по маме. Ты ведь понимаешь это?

Он ответил не сразу.

– Я не знал, что сказать, – прошептал он.

– Все хорошо, – сказал я, не зная так ли это на самом деле, но на папином лице отразилось облегчение. Он подошел и обнял меня, на секунду сжав мою спину кулаками.

– Теперь я с тобой. Хочешь, поговорим об этом?

– Поговорим о чем?

– О том, что следует знать, когда у тебя есть девушка.

В мире не было другой темы, которую я бы захотел обсуждать меньше, чем эту:

– Пап, вовсе не обязательно…

– У меня большой опыт, знаешь ли. За совместные годы жизни я узнал пару-тройку вещей о женщинах от твоей мамы.

Я начал обдумывать план побега.

– Если ты захочешь обсудить кое-что, ну, знаешь…

Я мог бы выскользнуть в окно кабинета и протиснуться между домом и забором.

– О чувствах.

– О чем? – я чуть было не рассмеялся ему в лицо.

– Амма сказала, что Лена сейчас переживает тяжелые времена из-за смерти ее дяди. Она ведет себя необычно.

Зависает под потолком. Отказывается ходить в школу. Закрывается от меня. Лазает по водонапорным башням.

– Не, все нормально.

– Понимаешь, женщины – это другой вид.

Я кивнул, стараясь не смотреть ему в глаза. Он понятия не имел, насколько близок к истине.

– Как бы я не любил твою мать, довольно часто я не мог понять, что творится в ее голове. Взаимоотношения всегда сложны. Но ты можешь спросить меня о чем угодно.

О чем я мог спросить? Что делать, если твое сердце останавливается каждый раз, когда вы целуетесь? Как понять, когда можно, а когда нельзя читать чужие мысли? Какие ранние признаки того, что твоя девушка Призвана добром или злом?

Папа в последний раз сжал мое плечо. Я все еще пытался придумать ответ, когда он отвлекся. Он смотрел вглубь коридора, в сторону кабинета.

В коридоре висел облаченный в раму портрет Итана Картера Уэйта. Хотя я сам повесил его туда на следующий день после похорон Мэйкона, я все еще не мог привыкнуть к нему. Всю мою жизнь он был спрятан под куском ткани, это было неправильно. Итан Картер Уайт ушел с войны, в цели и идеи которой перестал верить, и отдал свою жизнь за волшебницу, в которую был влюблен.

Так что я нашел гвоздь и повесил картину – так было правильно. После этого пошел в кабинет отца и собрал листы бумаги, разбросанные по всей комнате. Я всмотрелся в каракули и кружки, которыми была испещрена бумага, – доказательства бесконечной любви моего отца к матери и боль от его невосполнимой утраты. Затем я навел там порядок и выбросил все эти листы – это тоже было правильно.

Папа, подойдя к картине, стал разглядывать ее, будто видел впервые:

– Давно я не видел этого молодого человека.

Я был так рад, что мы сменили тему разговора, что слова полились ручьем:

– Я ее повесил. Надеюсь, ты не возражаешь? Мне кажется, его место здесь, а не под куском старой тряпки.

Целую минуту папа не мог отвести взгляда от молодого юноши моего возраста в форме Конфедерации:

– Сколько себя помню, эта картина всегда была накрыта с самого моего детства. Бабушка и дедушка мало что объясняли, но они ни за что не дали бы повесить на стену портрет дезертира. После того, как я унаследовал дом, я нашел портрет на чердаке и принес его в кабинет.

– Почему ты не повесил его? – трудно было представить, что мой отец смотрел на ту же скрытую под материей картину, когда был ребенком, что и я.

– Не знаю, твоя мама хотела, чтобы я сделал это. Ей нравилась его история, что он все-таки ушел с войны, хоть это и стоило ему жизни. Мне надо было его повесить, но я привык к тому, что он накрытый стоял в моем кабинете. Я уже было согласился его повесить, но твоя мама умерла, – он провел рукой по резной нижней планке рамы. – Ты знаешь, мы назвали тебя в его честь.

– Я знаю.

Папа взглянул на меня так, будто и меня он тоже увидел первый раз:

– Ей так нравилась эта картина. Я рад, что ты ее повесил, здесь ей самое место.

Я не смог избежать ни обеда из жареного цыпленка, ни разноса от Аммы. Так что после обеда мы с Линком на машине прочесывали близлежащие окрестности в поисках Люсиль. Линк выкрикивал ее кличку, чередуя выкрики с поеданием куриной ножки, завернутой в промасленное бумажное полотенце. Каждый раз, когда он проводил рукой по своим торчащим светлым волосам, они начинали блестеть все больше из-за жира.

– Тебе надо было взять с собой побольше жареных ножек. Кошки любят цыплят, в природе они едят птичек, – Линк вел машину медленнее, чем обычно, чтобы у меня была возможность высматривать Люсиль, в то время как он отбивал на руле ритм «Любовного печенья», ужасной новой песни его группы.

– И что потом? Ты бы ездил по округе, а я бы свисал из окна с куриной ножкой в руке? – Линка было так легко раскусить. – Ты просто хочешь еще Амминого цыпленка.

– Угадал. И пирога с кока-колой, – Линк вытащил обглоданную куриную ножку из окна, – иди сюда, кис-кис-кис…

В поисках сиамской кошки я внимательно просматривал все закоулки, но совсем другая вещь привлекла мое внимание – изображение полумесяца на рекламном плакате. Он был втиснут между изображением флага Конфедерации и рекламой товаров Грузовичков Будды. Это был самый обыкновенный для Южной Каролины рекламный плакат, на котором был изображен символ штата. Я сотни раз видел множество подобных ему, но никогда раньше не задумывался об этом символе. Маленькая голубая пальма и полумесяц, может быть, это был знак Магов. Выходит, Маги, действительно, обосновались здесь давненько.

– Если кота не интересует жареный цыпленок, то он намного тупее, чем я думал.

– Это она. Пышка Люсиль – девочка.

– Кот есть кот, – Линк, хмурясь, свернул на Главную улицу. Страшила Рэдли сидел на тротуаре. Он вильнул хвостом, увидев нашу машину, – одинокий взмах как знак узнавания от самого одинокого пса в городе.

Увидев Страшилу, Линк кашлянул и сказал:

– К слову о девочках. Как дела у Лены? – в последнее время он ее редко видел, хотя в свое время видел куда больше, чем остальные люди. Большую часть своего времени Лена проводила в Равенвуде под зорким присмотром бабушки и тети Дель, либо скрываясь от этого присмотра, смотря какое настроение.

– Справляется, – в целом это не было ложью.

– Правда? Просто, она стала какая-то странная, даже для Лены, – Линк был одним из немногих, кто знал ее секрет.

– Ее дядя умер, такие вещи меняют людей, – Линк должен был знать это, как никто другой. Он видел, как нелегко мне было пережить смерть мамы, а потом свыкнуться с мыслью, что ее больше нет в этом мире. Он знал, что это немыслимо трудно.

– Я понимаю, но она почти не разговаривает и носит его вещи. Тебе не кажется, что это своего рода сумасшествие?

– Она в порядке.

– Хорошо, если так.

– Рули давай. Нам надо найти Люсиль, – я посмотрел в окно на пустую улицу. – Тупая кошка.

Линк пожал плечами и сделал звук погромче. Песня «Девушка, которая ушла» его группы «Трясуны» ревела из колонок. В каждой песне Линка проскакивала тема расставания. Это был его способ справиться с переживаниями, я свой пока не нашел.

Мы так и не нашли Люсиль, а в моей голове намертво засели разговоры с Линком и с отцом. В доме царила тишина, что совсем некстати, когда ты жаждешь сбежать от собственных мыслей. Окно в моей комнате было открыто, но воздух был таким же удушающе горячим и застоявшимся, как и весь сегодняшний день.

Линк был прав. Лена вела себя странно. Но прошло только несколько месяцев, скоро она это переживет, и все вернется на свои места.

Я рылся среди стопок книг и бумаг в поисках книги «Автостопом по галактике» – лучшего моего средства от тяжелых мыслей. Под стопкой старых комиксов про Песочного человека я нашел кое-что другое – книгу, завернутую в типичную для Мэриан коричневую бумагу и перевязанную бечевкой. Вот только штампа библиотеки Гатлина на ней не было.

Мэриан была лучшей подругой моей матери и главным библиотекарем библиотеки Гатлина. Также она была Хранителем в мире Магов – смертной, хранившей секреты и историю Магов и заведовавшей Lunae Libri – Библиотекой Магов, имевшей свои собственные тайны. Она отдала мне эту книгу сразу же после смерти Мэйкона, но я совершенно забыл о ней. Эта был его дневник, и она подумала, что Лене будет интересно взглянуть на него. Но Мэриан ошиблась – Лена не захотела ни читать, ни прикасаться к ней. Она даже отказалась забрать ее в Равенвуд. Она тогда сказала мне: «Оставь себе. Не думаю, что выдержу, увидев его почерк». С тех самых пор книга и собирала пыль на моем столе.

Я вертел запакованный дневник в руках: он был тяжелым, даже слишком тяжелым для книги. Я попытался представить себе, как он выглядит: наверное, обтянут старой потрескавшейся кожей. Я перерезал бечевку и развернул бумагу, я не собирался читать дневник, просто хотел посмотреть. Но когда упаковочная бумага была снята, я увидел, что на самом деле это была не книга, а небольшой черный деревянный ящичек, на поверхности которого были вырезаны странные символы Магов.

Я провел рукой по крышке, гадая, о чем мог писать Мэйкон. Я не мог себе представить его пишущим стихи, как Лена, куда вероятней, что это сборник садоводческих заметок. Я осторожно приподнял крышку, мне хотелось увидеть то, к чему Мэйкон прикасался каждый день, то, что было важно для него. Ящик был обит черным шелком, а внутри лежали пожелтевшие несвязанные страницы, исписанные поблекшим крючковатым почерком Мэйкона. Я едва прикоснулся к странице, как потолок завертелся, и меня бросило вперед, я уже приготовился встретиться с полом, но упал на землю и оказался окутанным облаком дыма.

Вдоль реки полыхало пламя на остатках того, что еще несколько часов назад было плантациями. Гринбрайер уже был охвачен пожаром. Равенвуд будет следующим. Солдаты Союза, видимо, решили сделать передышку, упиваясь своей победой и ликером, украденным из богатейших домов Гатлина.

У Абрахама было мало времени. Солдаты придут, и ему придется их убить. Это единственный способ спасти Равенвуд. Смертные, даже солдаты, ему не противники, против инкуба им не выстоять. А если его брат, Джона, соизволит выйти из Туннелей, то тогда им придется иметь дело сразу с двумя. Единственное, что беспокоило Абрахама – это ружья. Нет, человеческое оружие не могло его убить, но пули могли ослабить и дать солдатам возможность поджечь Равенвуд.

Абрахаму было необходимо подкрепиться, и даже через дым он чуял страх и отчаяние своих смертных соседей. Страх придаст ему сил. От страха куда больше мощи и насыщения, чем от снов и воспоминаний.

Абрахам пошел на запах, но когда он материализовался в роще позади Гринбрайера, то понял, что опоздал. Запах рассеивался. В отдалении он увидел Женевьеву Дюкейн, склонившуюся над телом в грязи. За ее спиной стояла Иви, кухарка Гринбрайера, прижимая к груди какой-то предмет.

Увидев Абрахама, пожилая женщина кинулась к нему:

– Хвала небесам, Мистер Равенвуд, – она заговорила шепотом, – вы должны взять это, спрячьте ее где-нибудь до тех пор, пока я не заберу ее у вас.

Вытащив тяжелую черную книгу из кармана фартука, она сунула ее Абрахаму в руки. Как только Абрахам прикоснулся к книге, он почувствовал силу, заключенную в ней.

Книга была живой, она пульсировала в его руках, как будто у нее внутри билось сердце. Он практически слышал, как она шепчет ему, умоляет взять ее, открыть и выпустить на волю то, что в ней сокрыто. На обложке не было ни единого слова, только знак полумесяца. Абрахам обвел его края пальцами.

Иви все еще убеждала его, ошибочно приняв его молчание за сомнение:

– Пожалуйста, мистер Равенвуд. Мне больше некому ее отдать. И я не могу оставить ее с мисс Женевьевой. Не сейчас.

Женевьева подняла голову, как будто услышала их через дождь и рев пламени.

Как только Женевьева взглянула на них, Абрахам все понял. Он увидел ее желтые глаза, пылающие в темноте. Это были глаза Темного Мага. В это мгновение он понял, что именно держит в руках.

Книга Лун.

Раньше он видел эту книгу во снах матери Женевьевы, Маргариты. Это была книга безграничной силы, книга, которую Маргарита одновременно и боялась, и чтила. Она прятала ее от мужа и дочерей, и она никогда бы не допустила, чтобы эта книга попала в руки Темного Мага или инкуба. Эта книга могла спасти Равенвуд.