Текст книги "Страшен путь на Ошхамахо"
Автор книги: М. Эльберд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
– Не зайдешь ли ко мне в кузню, Канболет? – пригласил Емуз. – Не бойся, я не собираюсь делать тебя своим подручным.
– А я бы охотно постучал молотом под началом такого мастера, – улыбнулся Канболет, поддерживая шутливый тон кузнеца.
В углу, возле горна, стояла Нальжан. Видно, она только что прокачала мехи, и пламя горящих углей играло розовыми отблесками на ее лице.
Емуз подошел к массивному чинаровому обрубку, на котором была укреплена наковальня.
– Давай-ка, сын Тузарова, положим эту деревяшку набок.
Мужчины навалились на тяжёлый комель – три обхвата в поперечнике – и опрокинули его на сухой глинобитный пол кузницы. В земле обнаружилось углубление. Нальжан наклонилась и вынула оттуда промасленный полотняный мешок.
– Здесь все, что осталось от твоего наследства, Канболет, – сказала она. – Развязывай мешок.
Волнуясь от неясного предчувствия, Тузаров запустил руку во внутрь мешка и ощутил гладкую прохладную поверхность металла. И вот на свет божий вновь появился знаменитый и злополучный панцирь Саладина. События семилетней давности вдруг ожили перед взором Канболета подобно тому, как вспыхивают иногда в потухшем костре запоздалые язычки яркого огня.
– Как он сюда попал? – хриплым голосом пробасил Тузаров. Он устало опустился на скамью и поставил панцирь рядом с собой.
– Сестра тебе расскажет, – Емуз посмотрел на сестру, кивнул ей головой и вышел из кузницы.
И Нальжан рассказала о кровавой резне и пожаре в усадьбе Тузаровых, о встрече с бешеным Мухамедом и Вшиголовым Алигоко, о геройстве, старика Адешема. В тот день он не умер, а дотянул, как потом узнала Нальжан, до весны. А вот веселый Нартшу, весь израненный, выжил. Только не живет он в своем доме, а подался в горы, стал абреком. Рассказала Нальжан и о том, как сшибла с ног Мухамеда и расквасила нос Алигоко, о том, как грубо и низко вел себя Хатажуков.
Его выходка и подсказала Нальжан средство, при помощи которого она увезла панцирь. Нальжан просто надела «этот проклятый железный сай» [62] на себя, а сверху натянула сай обычный, суконный. Она поняла, что кровожадные пши затеяли это страшное побоище из-за одного только панциря – значит, он дорог. А раз так, то не видеть им панциря, как собственных затылков.
В суматохе она незаметно выбралась из каральбиевской спальни, вскочила на первую попавшуюся лошадь и погнала ее в степь. Потом, на другой день, она вспомнила о брате и поехала к нему. Панцирь сняла лишь у него в доме. Натерпелась и страху и неудобств. Очень уж давил он ей в груди.
Емуз полюбовался опасной реликвией и спрятал ее в своей кузне. Было решено помалкивать о неожиданном приобретении и даже постараться не вспоминать о нем до лучших времен.
– Уо, Нальжан, – тихо произнес Канболет, – я никогда не был ранен, но сегодня в начале твоего рассказа почувствовал себя так, словно у меня открылась старая рана. А теперь – будто слова твои ее исцелили.
– Ах, Канболет! Что это у тебя с глазами? Как ты смотришь…
– Я не знаю, как я смотрю, Нальжан. Я только знаю, что думаю.
Нальжан чуть задержалась в дверях кузницы:
– Иногда и женщине не вредно подумать. Например, о том, что пора готовить обед…
– Ну, конечно, – засмеялся Тузаров. – И кусок хлеба из рук такой женщины – дар пророка!
Нальжан смущенно отмахнулась рукой и поспешила к летней кухне.
В кузницу вошел Емуз и деловито спросил:
– Поставим чурбан на место?
– Поставим, – согласился Канболет. – А панцирь… – Тузаров сам поднял чинаровый комель. – Панцирь пусть будет в доме. У меня есть насчет него кое-какие намерения.
– Тебе виднее, – ответил Емуз. – А что касается молодого мужчины, которого ты хотел бы встретить, я, кажется, смогу тебя с ним свести.
Тузаров удивленно вскинул брови.
– Неужели ты имеешь в виду того загадочного уорка, который помог нам попасть на корабль?
– Да.
– Но откуда тебе может быть известно, кто он такой, если я не узнал даже его имени?
– Нетрудно догадаться, – пряча в усы довольную ухмылку, сказал Емуз.
Канболет больше не стал ни о чем допытываться.
За едой говорили, по просьбе Тузарова, о свойствах железа, о способах закалки металла, о преимуществах одних клинков перед другими. (При этой беседе позволили присутствовать и юношам: пусть послушают.) Речь зашла и об удивительной дамасской стали. Емуз объяснил, что ее достоинства создаются не только особыми приемами ковки и закаливания. Дело тут и в таинственных секретах выплавки самой руды. Нет, не разгадать этих секретов. Попробуй определить заранее, какое зернышко куры склюют первым, а какое последним! Канболет грустно посетовал об утрате своей дамасской сабли, которой так дорожил. Ее отняли у него в ту ночь в Бахчисарае…
Емуз от души посочувствовал молодому другу и постарался отвлечь его рассказами о богатых здешних лесах. Было решено завтра же, еще затемно отправиться на тот берег Чегема и в густых чащобах предгорья попытать охотничьего счастья.
– Куанч будет вам хорошим проводником, – сказал Емуз. – А я пойти не смогу. Нельзя в наше тревожное время оставлять дом без мужчины.
Перед сном Канболету захотелось выйти в сад. Да заодно решил посмотреть, что это Кубати так долго задерживается под кухонным навесом: не может никак расстаться с дружком Куанчем? Однако, к немалому своему удивлению, Ку-анча он застал спящим в его закутке у конюшни, а под навесом была одна Нальжан: при свете затухающего костра укладывала в походный нед съестные припасы для наших охотников. Непонятная робость вдруг зашевелилась в груди Канболета. Не замеченный Нальжан, он поторопился свернуть за угол дома и ступил на крепко утоптанную тропинку. С непривычным для себя наслаждением вдыхал Тузаров нежные расслабляющие ароматы цветущего сада. Почему-то смущаясь перед самим собой и чувствуя легкое головокружение, он остановился под яблоней и прижался щекой к се прохладному шершавому стволу. Сквозь ветви ему загадочно подмигивали звезды – будто намекали, что нет такой тайны, которую можно было бы скрыть от них даже в самых укромных закоулках человеческой души.
Неожиданно чей-то тихий шепот прошелестел в нескольких шагах от Канболета:
– …Как ясно видны сегодня семь Братьев-Звезд… [63] – это был голос Саны.
– Одна из них, вон та, самая яркая, похожа на тебя…
«Не врут ли мои уши? – подумал Тузаров. – Вот так Бати!»
Парень сидел па земле, привалившись спиной к стене дома. Прямо над его головой, мечтательно запрокинутой к небу, располагалось маленькое окошко. Девочки не видно – значит, она в комнате, где живет со своей красивой теткой.
– Но как я могу быть похожей на звезду, – с лукавым смешком спросила Сана, – если это – братья, понимаешь, братья-звезды?!
– Нет, пусть они будут сестры, – серьезно предложил Кубати. – А еще лучше: одни братья, а другие – сестры.
– И, конечно, одним из братьев хочется быть тебе?
– Да.
– Значит, я – на том конце звездного селения, а ты – на другом?
– Нет! – решительным тоном возразил юноша. – Так слишком далеко.
Еще дальше, чем от Крыма до Кавказа. Я хочу быть рядом. И чтобы мы были не брат и сестра, а…
– А кто же тогда? – удивилась девушка. – Я тебя не понимаю.
Кубати вздохнул:
– Поймешь, если захочешь.
– Расскажи, какие девушки в Бахчисарае. Наверное, красавицы? Не чета нам…
Канболет не стал слушать разговора, который предназначался не для чужих ушей, и потихоньку вышел из сада. Он был слегка ошеломлен: вот тебе раз! «Поймешь, если захочешь…» Неужели мальчик уже вырос? И вдруг чувство, похожее то ли на жалость к самому себе, то ли на зависть к названному братишке, слегка сдавило грудь. Вот он, Канболет, не смог бы так легко и свободно вести беседу с… да вообще с женщиной.
Быстрой и бесшумной поступью прошел Канболет вдоль стены и, прежде чем Нальжан, все еще возившаяся под навесом, обернулась, успел скрыться за дверью дома.
Скоро вернулся и Кубати. Затаив дыхание, парень стал медленно пробираться от двери к своему топчану.
– Ты что крадешься, как будто невесту пришел воровать? – раздался в тишине басовито рокочущий шепот Канболета.
От неожиданности юноша споткнулся и чуть не упал.
– А… да я… Ты не спишь еще?
– Ложись, ложись. Спать нам осталось недолго.
Еще в полной темноте они спустились к селению и перешли мост через реку. К рассвету поднялись на один из лесистых отрогов Пастбищного хребта. Здесь Куанч, который шел впереди и вел под уздцы хозяйскую лошадку, остановился и прерывистым от возбуждения шепотом стал говорить, как они будут действовать дальше:
– Перед нами – котловина. Как ладони, сложенные горстью. Канболет пусть пойдет по правому краю и остановится, не доходя до того конца, возле старой груши с кривым стволом. Там тянется из котловины звериная тропа. Косуля будет обязательно. А может, олень. Бывает и медведь. Бати, ты давай шагай по левому краю. Тоже немного не дойдешь до конца. Увидишь большой камень, похожий на собаку, которая спит после сытной еды. Там и стой. И не шевелись. А я, немного погодя, спускаюсь на лошади в котловину и начинаю немного шуметь. Встретимся на месте Канболета, у груши. Хорошо? Ладно?
– Мы тебя поняли, начальник, – улыбнулся Канболет.
– Ладно. Хорошо, – деловитым тоном сказал Кубати.
Куанч дернул Кубати за ухо, а тот прищемил ему нос двумя пальцами. На этом военный совет закончился, стрелки разошлись каждый в свою сторону, а загонщик остался на месте.
Кубати быстрым бесшумным шагом пошел по едва заметной тропинке. Лес еще не полностью оделся листвой, и потому сквозь ветви скоро стал виден дальний конец котловины. А вот и камень – серый, замшелый, величиной с небольшого медведя, но и в самом деле удивительно похожий на спящую собаку. Под самым камнем – хорошо набитая тропа: мягкая сырая земля испещрена следами больших и маленьких раздвоенных копыт.
Шагах в десяти от тропы лежала поваленная чинара. Кубати сел на нее верхом, положил ружье – прикладом на землю, стволом – на дерево. (Канболет предпочел взять с собой лук и стрелы, а свою эржибу отдал воспитаннику.)
Поначалу юноша жадно прислушивался, нет ли звериной возни внизу, на склонах «котла», густо обросшего вековой «накипью» множества древесных пород. Но пока ничто не нарушало тишину. Кубати перевел рассеянный взгляд в сторону высоких гор и чуть не задохнулся от восхищения: первые лучи взошедшего солнца как раз коснулись великой зубчатой гряды, и вечные снега Кавказского хребта будто вспыхнули изнутри мягким нежно-золотистым пламенем. Небо стало светлее, прозрачнее и цвет его мгновенно переменился из бледно-серого в бледно-голубой. И лес под брызгами солнца расцветился чистыми зелеными красками, начиная от самой яркой и кончая богато насыщенной, с просинью. Да что лес! Воздух стал совершенно другим: только что прохладный с запахом сырости, теперь он вдруг наполнился веселящей свежестью и какой-то непонятной безудержной силой. Кубати казалось, что он пьет эту силу большими глотками и никак не может напиться. И ему хорошо, ему весело, и он уверен, что перед ним – лучшая из всех земель мира. Тут же он вспомнил Сану, и даже не вспомнил, а почувствовал ее присутствие во всем, что его окружало, – и в небе, где совсем недавно растворились семь Братьев-Звезд, и в игре солнечных бликов среди юной листвы, и в легких порывах бодрящего ветерка. Просто все это могло быть только вместе с Саной, а без нее не имело бы смысла.
Кубати пружинисто вскочил на ноги, раскинул руки в стороны и глубоко вздохнул полной грудью. Потом ему захотелось влезть на камень и чуть-чуть пошире охватить взглядом землю, которую он сейчас впершие в жизни воспринимал, несмотря па ее огромность, частью самого себя. И только так, а совсем не наоборот.
Он подошел вплотную к похожему на собаку камню и вдруг увидел то, чего не заметил раньше. Под самой «мордой» лежала на дощечке вареная курица, кусок сыра и ломоть просяной пасты. Еще не успев удивиться, он услышал чьи-то шаги в лесу, отскочил с кошачьей ловкостью к поваленному дереву, схватил ружье и присел за вывороченным вместе с землей корневищем чинары.
У камня появился старик в лохматой шапке и длинной овчинной шубе, которая, судя по ее изношенности и дырявости, была, вероятно, ненамного моложе своего владельца. В одной руке старик держал кожаную суму, в другой – длинный, хорошо отшлифованный посох с какой-то металлической отделкой. Загадочный пришелец подозрительно осмотрелся – глаза у него были сердитые и чуть попуганные, схватил курицу и все остальное, спрятал в суму и торопливо зашагал прочь.
Кубати озадаченно посмотрел ему вслед. Как все это понимать? Но тут ему снова пришлось притаиться. Опять кто-то приближался к странному камню. «Для охоты здесь чересчур людное место», – подумал юноша. Теперь возле камня оказалась старуха, одетая небогато, но чистенько. Она радостно всплеснула руками и запричитала с умилением в голосе:
– Приняла! Приняла спою долю! Уо, собаченька наша святая, Дигулипх блаженненькая, не погнушалась скудной жертвой, защитница наша! – старуха кланялась и приплясывала, простирая руки к каменной собаке.
Кубати теперь понял, в чем дело, и чуть не расхохотался. Ну конечно, еще в далеком детстве он слышал о «священном сукообразном камне», о Дигулипх, особо почитаемой женщинами. Отголосок еще тех времен, когда собакам чуть ли не поклонялись, считая их, как и волков, божественными животными.
Со дна котловины раздался усиленный троекратным эхом крик Куанча. Каждое мгновение теперь можно было ожидать зверя. Да и надоело парню прятаться. Он пошел прямо к старухе, вежливо ее поприветствовал, напустив на себя немного удивленный вид: не ожидал, мол, кого-нибудь здесь увидеть в столь ранний час.
– Бабушка! Охота у нас тут начинается. На эту тропу скоро выскочит медведь или кабан.
– Понимаю, сынок! – старуха ничуть не смутилась. – Сейчас я исчезну вот за теми кустами. И там подожду.
– Подождешь?..
– Ну а как же? Ты разве не адыг? Не знаешь, что если на дороге или в лесу охотник встречает женщину, то отдает ей лучшую часть добычи!
– Знаю, знаю! – поспешно ответил Кубати.
– Так постарайся, юный пелуан, подстрелить хорошего кабанчика! – старушка проговорила свое напутствие на ходу, уже скрываясь в чаще кустарника.
«Какого еще кабанчика? – подумал Кубати. – Ах, да, она ведь еще не мусульманка…»
Куанч крикнул еще раз и еще, потом затянул балкарскую песню. Голос его звучал гулко и неясно, как из глубокого погреба.
Кубати услышал шелест прошлогодней листвы под чьими-то легкими скачками – и почти сразу же на край котловины выскочила косуля и резко остановилась, уставив на охотника блестящие бусины глупых доверчивых глаз. Кубати прицелился ей в лоб и увидел, как следом за мамашей на тропе появился ее детеныш на тоненьких дрожащих ножках. А палец стрелка уже потянул на себя спусковой шарик, и Кубати со страхом почувствовал, что уже поздно и сейчас свершится постыдное и непоправимое злодеяние: как же мог он так оплошать! Самка, да еще с маленьким детенышем… Но выстрела не было – слава аллаху или даже Мазитхе, все равно! Оказывается, Кубати забыл взвести курок. Он опустил ружье, а легконогие тесные козочки бросились наутек.
Теперь Кубати с волнением (и уже со взведенным курком) прислушивался к другому шороху. Это был мерный и шумный бег нескольких десятков ног – целого стада. Кубати впервые наблюдал такое зрелище и чуть не опоздал с выстрелом. Пятнадцать или двадцать крупных кабанов двух– и трехлеток один за другим появились на тропе и, не очень спеша, трусили через полянку возле «сукообразного» камня. Кубати даже залюбовался тяжеловесным изяществом и мощью угрюмых и самоуверенных зверей. Потом взял па мушку последнего и выстрелил. Попал прямо под ухо – куда и целил. Остальное стадо рванулось вперед с утроенной скоростью, и никто не успел бы перезарядить ружье…
Кубати подошел к убитому наповал зверю. Это его первая настоящая добыча. Первая и… совсем ему не нужная.
Зато старая крестьянка явно обрадовалась:
– Говори скорей, молодец, какую часть туши ты мне подаришь?
– Да забери ее всю целиком, бабушка, – улыбнулся Кубати. – Только что ты будешь с ней делать?
– Ага! Понимаю, – сообразила старуха. – Ты из этих, из новых, которые чураются вкуснейшего свиного мяса пуще отравы волчьей. А насчет разделки не беспокойся. Тут неподалеку в пещере скрывается последний из нашей округи шоген, еще не расставшийся со своим посохом, – вот он мне и поможет. А я с ним поделюсь. Он закоптит мясо и для себя и для меня. Хоть Иуан – его так зовут – утверждает, что питается по-отшельнически, каким-то там святым духом, но от угощения не откажется…
При этих словах Кубати вспомнил о подношении для Дигулипх, не выдержал и от души расхохотался.
Старушка тоже улыбнулась, но укоризненно покачала головой:
– Парень ты добрый и веселый. Старая Хадыжа таких любит. Но все же не стоит смеяться над теми, кто предан своему богу, даже если он греческий. Что до меня, так я предпочитаю наших простых богов: ведь им поклонялись еще мои предки. Не понимаю всяких молодых да резвых племянников, что готовы самого Псатху до слез довести. Если ваш новый бог так всемогущ, то чем же ему могут повредить жалкие – по словам татар – деревянные идолы! Тот, кто велик, тот не ревнив, как глупая баба…
– Нет, нет, я никогда не стану охаивать чужую веру, – смог наконец вставить слово юноша. – Я совсем по другому поводу смеялся. А теперь прощай, добрая женщина, меня ждут.
Кубати торопливо повернулся и зашагал к верхней окраине котловины.
– Будь удачна твоя дорога и твой промысел! – крикнула ему вслед старая крестьянка.
Кубати быстро обогнул крутую дугу «котла» и, заприметив неподалеку корявые ветви дикой груши, напрямик, не придерживаясь тропинки, побежал к месту условленной встречи.
Здесь уже был Куанч, занятый свежеванием крупного оленя. Новые, еще до конца не отросшие рога зверя покрывал густой темно-желтый пушок.
Уо-о, Канболет! – уважительно протянул Кубати. Стрела – прямо в сердце! – торжественно возвестил Куанч. Ну, а ты, братишка, по какому случаю жег порох? – спросил Тузаров. – Где твоя добыча? Моя добыча досталась старой, но хитроумной Хадыже и старому, но еще более хитроумному христианину по имени Иуан – наверное, последнему шогену, которого я видел в жизни! – парень был весел и возбужден.
Канболет заинтересованно поднял брови. Кубати охотно обо всем рассказал, смеясь и подшучивая над своим невольным положением соглядатая.
Тузаров добродушно кивнул головой:
– Ну хорошо, гроза свирепых вепрей! Иди помоги Куанчу.
Разрубленную на куски тушу, а также присоленную и туго свернутую шкуру уложили в переметные сумы и навьючили на лошадь. Теперь Куанч должен был спешить к дому: время почти летнее – мясо надо скорее пустить в дело.
Канболет с Кубати решили не торопиться. Приятно провести время в утреннем лесу, да еще в такую чудесную погоду. А обратный путь они теперь знают. Не заблудятся.
В сторону моста вела тропа, проложенная по неширокому, слегка покатому к северу плоскогорью, поросшему дубом и чинарой. Отдаленный ропот Чегема доносился сейчас с запада. Оттуда же наши охотники вдруг услышали быстро приближающийся топот, похожий и на олений и на конский. Верным оказалось и то и другое. Сначала между стволами деревьев замелькали ярко-рыжие шубки двух ланей, да еще пятнистая, словно крапленая солнечными зайчиками, младенческая одежка двух или трех оленят, а затем появились и всадники.
– Да кто же это маток с детенышами травит? – возмутился Тузаров.
Всадников было трое. Впереди на мощном вороном коне скакал разодетый совсем не по-охотничьи толстый мужчина с большими навыкате глазами и раздувшимися, как у загнанной лошади, вывороченными ноздрями, за которыми почти не было видно коротенького сильно приплюснутого носа. Канболет вдруг узнал этого человека и, не думая о последствиях, резко метнулся наперерез коню, успел ухватиться сбоку за уздечку и с силой дернуть ее на себя. Коня развернуло на полном скаку и он еле удержался на ногах. Зато седок вылетел из седла и, как туго набитый хурджин, покатился по мягкой земле. Два других всадника, ехавшие немного позади, резко осадили коней и выхватили сабли из ножен. Кабардинские уорки – видно, очень знатного гостя сопровождали – готовились жестоко отплатить за неслыханное посягательство на их подопечного. Но разве они знали, с кем имеют дело?
Сначала оба они бросились на Канболета, не замечая или просто не принимая в расчет юношу. Тузаров хладнокровно парировал их удары клинком своей сабли. Уорки пытались с двух сторон зажать его лошадьми, но Канболет неожиданно подпрыгнул и оказался верхом на крупе одного из коней. Затем он кулаком, в котором была зажата рукоять сабли, двинул в шею сидящего перед ним всадника – и тот вяло соскользнул на землю. В это мгновение второй уорк, замахнувшийся для резкого рубящего удара наотмашь, вдруг почувствовал, как некая непреодолимая сила обхватила его сзади поперек талии (так, что хрустнули ребра) и вытащила из седла.
– Брось оружие, – прошептал ему кто-то на ухо, – а то сломаю.
Уорк не стал уточнять, что именно будет сломано – сабля или спинной хребет, и бросил клинок. Наконец он стоял ногами на земле и теперь мог обернуться.
– Мальчишка! – хрипло выдохнул уорк. – Здоровый и сильный, но мальчишка!
– Сабля у тебя хорошая, – коротко сказал Кубати, снимая с побежденного пояс вместе с ножнами от клинка. – Она теперь послужит мальчишке, раз не удержалась у мужчины. А вот кинжал твой похуже, чем у меня. Но ничего, я подарю его другому мальчишке.
Тоскливый рев вырвался из глотки уорка. Он побежал к толстому стволу чинары, сбросив по дороге шапку, и воткнулся в дерево бритым своим теменем. Взглянув на распростертое тело под чинарой, на кровь, брызнувшую из рассеченной на голове кожи, Кубати растерянно обернулся аталыку.
– Это он зачем?
– Разве тебе неясно? Когда их найдут, он окажется раненым, без сознания. С него и спроса не будет. – Канболет презрительно передернул плечами. – Каждый по-своему спасается от позора.
– А с этим что?
– Тоже будет жить… Правда, погладил я его сильнее, чем хотел.
Совсем рядом грохнул выстрел. Кубати осторожно дотронулся до своего правого уха и почувствовал кровь на пальцах. Тузаров побледнел:
– Бати!
Юный Хатажуков впервые увидел страх в глазах воспитателя.
Но Канболет быстро опомнился и в два прыжка очутился возле толстого крымца. А тот, сидя на земле, отбросил в сторону разряженное ружье и уже целился из пистолета. Тузаров ударом ноги вышиб пистолет из его рук.
Паша резко вскочил и заорал по-татарски пронзительным голосом:
– За это вы поплатитесь вашими подлыми жизнями! – его блеклые выпуклые глаза зеленоватого цвета еще сильнее выкатились из орбит, а жирные щеки, покрытые сетью красных прожилок, дрожали от истерической ярости. – Да знаете, кто я?! Услышите мое имя – задохнетесь от ужаса!
– Не задохнемся! – рявкнул Канболет. – Мы знаем тебя, Алигот-паша.
Тузаров обернулся к Бати:
– Что там у тебя, мальчуган?
– Ха! – пренебрежительно и даже не без некоторой гордости отмахнулся юноша. – Кажется, половина мочки срезана.
– Ну и слава аллаху!
– Мучительной смерти, смерти в ужасных пытках – вот чего вы оба заслуживаете! – верещал паша. – Не прикасайтесь ко мне! Я сераскир великого хана, его наместник на Кавказе!
– Знаем, знаем, – теперь уже спокойным тоном гудел Тузаров. – А раз мы все равно уже заслужили пытки и смерти, то хоть клыки тебе, паша, обломаем. – Он снял с татарина богатую перевязь с великолепным луком, который висел у него за спиной в налуче, широкий пояс с кинжалом и саблей. – Смотри, братишка! А сабля-то моя! Вернулся дамасский клинок к своему хозяину. Вот для кого старались те бахчисарайские грабители!
– Она самая! – обрадовался Кубати. – Только ножны для нее сделали.
– Ну конечно, разве такой боров смог бы опоясать этим клинком свое брюхо! А погляди на кинжал – узнаешь, чьи руки над ним потрудились!
– О-о, бедный наш Хилар! – почти простонал Кубати. – Как не узнать его работу…
– Лютая смерть… страшные муки за покушение на возвышенную особу… – вновь начал было свои угрозы Алигот-паша, но Канболет не дал ему договорить:
– Не замолчишь – я заткну твой бахчисарайский фонтан. Понял? – он запустил руку за отворот расписного парчового халата паши и вынул оттуда кошель с монетами.
Алигот-паша горестно взвыл.
– Слышишь, братишка? – обратился Тузаров к Бати. – Он плачет так, будто я у него не деньги, а душу вынул.
– А может, это и есть его душа? – наивным тоном спросил находчивый юноша. – Даже на охоте с мошной не расстается!
– Очень похоже. Давай сюда лошадей. Интересно, почему этот турецкий выкормыш был не на своем белом аргамаке? Держит его для торжественных выездок?
– Ваши свинские леса не для таких благородных коней, – снова разверз пухлые уста Алигот. – Для охоты мне одолжил коня князь Алигоко. Бойтесь теперь и его гнева.
– Уж семь лет боимся, – усмехнулся Тузаров. – Да ведь если ты, паша, грозишь нам смертными муками только за то, что полетел из седла, стоит ли нам бояться новых прегрешений? Если ты съел одну дольку чеснока, то можешь смело приканчивать всю головку: запах от тебя будет один и тот же. Вот и тебя мы могли бы сейчас прикончить.
– Ведь ты мусульманин и по-татарски говоришь, как на языке матери, – захныкал паша. – Гнев аллаха падет на твою голову за страшное преступление твое…
– Пока что этот гнев падает на твою голову. Значит, правда на моей стороне.
Перед тем как сесть на лошадей и уехать, наши охотники не очень бережно спустили татарского вельможу с крутого откоса котловины – чтобы прошло побольше времени, пока ощипанный паша сумеет оттуда выкарабкаться.
Третьего коня они ловить не стали.
По дороге домой Канболет думал о том, что две цели из трех, о которых он сказал мальчику по возвращении на родину, уже достигнуты. Найдено временное пристанище – лучшего и быть не может – и вот теперь есть для кана полное снаряжение джигита. Есть прекрасный вороной (вшиголовый князь вряд ли осмелится его оспаривать у сына Кургоко), есть по паре отличных кинжалов и сабель, пистолет, богатый лук и роскошно отделанное ружье – новенький «Хаджи-Мустафа». Наконец, деньги. На них у заезжих торговцев будет приобретена строгая, но дорогая одежда и для кана и для аталыка. Наверное, останется еще достаточно монет, чтобы парень потешил свои руки и сердце – начеканил всяких бляшек для украшения уздечек, наделал газырных колпачков и пластинок басмы с затейливым узором.
(Так оно потом и получилось. Только Кубати уговорил аталыка забрать себе «Хаджи-Мустафу», а ему отдать эржибу, с которой всю жизнь у него будут связаны дорогие воспоминания. Захотелось ему также подарить пистолет Емузу, а Куанчу одну из сабель и кинжал. В алиготовской мошне оказались не только золотые монеты, но и несколько драгоценных камней. И Кубати вставил по парочке «налькутов» в серебряные пояса Нальжан и Саны. Для девушки он еще сделал собственноручно чудесное колечко с четырьмя бирюзовыми зернышками. Из шести золотых цехинов вышло две дюжины тончайшей работы колпачков для газырей, которые юный кудесник поровну поделил между собой и Канболетом.)
– Остается третья цель, – размышлял Тузаров. – Надо еще подготовить мою достойную встречу с Хатажуковым, очиститься от грязной клеветы и смело смотреть в глаза всей Кабарде.
Пши Алигоко? Ну, это уже личное дело Тузарова. А возможно, и князя Ха-тажукова…
Алигот-паша? Все равно не сегодня, так завтра начнется война с крымскими татарами. Это уже Канболету известно доподлинно…
А сегодня закончено воспитание Кубати, хорошего мальчугана, из которого получится, уже получился честный и умный, добрый и отважный кабардинец. Да, да, любезный мой Тузаров, ты можешь гордиться этим парнем. Так почему же ты грустишь?..
