Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Люси Хьюз-Хэллетт

Изида внушала страх, но была также и добра, являлась всеобщей защитницей и особой покровительницей женщин. Она славилась чудесными исцелениями и почиталась богиней изобилия. Геродот в V веке до н. э. сравнивает её с греческой Деметрой, считая, что она выполняет те же функции. В самом деле, обе богини олицетворяли землю и плодородие, обе изображались в окружении пшеничных колосьев. Диодор, сицилийский автор, посетивший Египет, когда Клеопатра была ещё ребёнком, присутствовал на празднике жатвы, посвящённом Изиде. Земледельцы несли пшеницу и ячмень, вознося благодарственные славословия богине. Связывая колосья в снопы, они кланялись, воздавая почести Изиде за полученный урожай. Римлянам было легко представить богиню в роли Деметры, так как огромное количество зерна ввозилось в Рим как раз из Египта. Для самих же египтян плодородие Изиды выражалось прежде всего в управлении разливами Нила, поскольку именно от этого зависел их ежегодный урожай.

Изида была также матерью, женой и сестрой, примером любви, верности и жертвенности. Согласно мифу, она и её брат Озирис были прародителями Неба и Земли. Они полюбили друг друга ещё до своего рождения и стали супругами. Когда Озирис вырос, он покорил весь мир и все народы «не с помощью оружия, а убедительными речами, музыкой и песнопениями». Его храбрость и успех вызвали зависть у его брата Сета (Тифона). Сет убил Озириса и разрубил его тело на четырнадцать частей. Изида, охваченная горем, искала их по всему свету, пока не нашла все части тела мужа, кроме фаллоса. Она сумела сложить их вместе и оживить Озириса. Магическим образом она зачала от Озириса ребёнка – Гора, который являлся одновременно и сыном Озириса и его воплощением.

Плутарх интерпретирует этот миф как иносказание, метафору для описания циклически возрождаемой плодородной почвы (Изиды) при ежегодных разливах Нила, когда река (Озирис) выходит из русла и покрывает берега. Озирис относится к типу природных возрождающихся и умирающих богов. Для поклонников культа Изиды важен был тот факт, что именно Изида сумела чудесным образом; оживить бога.

«Я дала людям силу. Я соединила женщин и мужчин и установила для женщин срок в десять[8]8
  Речь идёт, конечно, о лунных месяцах.


[Закрыть] месяцев для вынашивания детей. Я приказала, чтобы дети почитали своих родителей», – говорится в гимне Изиде. Итак, Клеопатра, которую римляне воображали сладострастной распутницей, была земным воплощением богини, которая характеризовалась как «добрая, любящая жена, сестра и мать, заботящаяся о благе дома и детей». Магическое оплодотворение, в результате которого на свет появился Гор, оставило Изиду целомудренной. В древнем гимне, посвящённом Озирису, её именуют «великой девой». Греки ассоциировали её с богиней-девственницей Артемидой – покровительницей рожениц. Ещё большее сходство можно обнаружить с христианским образом непорочной девы-матери. Млеко жизни льётся из груди Изиды, радостно дарующей жизнь и пищу Гору, который, как и Иисус, является одновременно и сыном, и отцом. Статуэтки и изображения богини в этой наиболее характерной для неё позе почти неотличимы от аналогичных изображений мадонны с младенцем. Ранние христиане видели и с большим удовольствием использовали имеющееся сходство. Так, коптский епископ Теодор выстроил церковь Божьей матери Марии рядом с храмом Изиды. Его прихожане должны были с лёгкостью воспринять поклонение новому образу Изиды Мирионимус (то есть Изиды с бесчисленным множеством имён).

Даже мысль о том, что Клеопатра, известная нам, как и современным ей римлянам, в качестве распутницы, может иметь какое-то отношение к деве Марии, кажется нелепой. В воображаемом музее западноевропейской культуры их образы, безусловно, должны были бы занимать противоположные утлы. И тем не менее для её соотечественников она была наделена именно качествами самоотверженной любви, верности и сострадания – теми самыми чертами, что роднят деву Марию с Изидой. Великая мать Изида – та ролевая модель, которую Клеопатра предпочитала для выступлений на публике. Когда она появилась в момент величайшего (хотя и иллюзорного) триумфа на александрийских донациях, все её дети сидели рядом с ней под серебряным парчовым балдахином и даже двухлетний Птолемей Филадельф – на маленьком детском трончике.

Социум, в котором жила и действовала Клеопатра (так же как и наш с вами), считал образ матери позитивным и привлекательным. Однако у неё были и особые резоны связать себя с материнскими аспектами образа Изиды. Сын Изиды являлся богом Гором. Клеопатра приказала чеканить монеты, на которых она изображалась в виде Изиды, кормящей младенца. В честь рождения сына на одной из стен храма Хатхора в Дендерах (Верхний Египет) был высечен рельеф, изображающий её и сына Цезариона в виде Изиды и Гора.

Подобные репрезентации могли бы приобрести новую окраску после мартовских ид 44 года до н. э. Когда Клеопатра впервые идентифицировала сына Цезариона с Гором, начав чеканить его изображение на монетах, она тем самым представила его как наследника, который принесёт процветание и благоденствие Египту. В древнем «Плаче Изиды по Озирису» Изида говорит: «Твой сын Гор правит этими землями». Как бог и сын бога Гор, Цезарион являлся подходящим наследником египетской и если бы удалось, то и Римской империи. Настойчиво подчёркивая на публике его божественное происхождение, Клеопатра стремилась подтвердить, что он действительно сын Юлия Цезаря, который после смерти был объявлен «божественным». Хорошо знакомая с египетской мифологией, она прекрасно представляла, как можно её использовать для политических целей.

В мифе нашлось место и для Антония. Если Юлий Цезарь был умершим Озирисом, которого она горячо оплакивала, то Антоний являлся возрождённым Озирисом, которого она привезла обратно домой, в Египет. Дион Кассий сообщает, что Антоний и Клеопатра позировали для двойного портрета в виде Изиды и Озириса. «Это более даже, чем что-либо другое, – говорит Дион, – доказывает, что он подпал под её чары с помощью какого-то волшебства». На самом деле это скорее свидетельствует о том, что Антоний сумел заметить, как тонко и эффективно действует Клеопатра, укрепляя своё величие в народе. У него не было никаких причин отказываться от отождествления себя с богом, чья «забота о благоденствии и жажда славы», по словам Диодора Сицилийского, провела его «вплоть до Индии и дальних необитаемых стран», где им возводились новые города, возрождалось сельское хозяйство, а благодарные народы приветствовали его с должными почестями.

Прибытие Клеопатры в Тарс было обставлено в соответствии с представлениями о богине Изиде как покровительнице мореплавателей и изобретательнице судоходства. Луций Апулей описывает праздник морской Изиды – открытие летнего мореходного сезона. В праздничной процессии участвовали маски в причудливых одеждах, люди несли забавно разодетых зверей, шли женщины, увешанные цветами, играли музыканты, пел хор юношей. И наконец, главная часть величественного шествия – посвящённые и жрецы, нёсшие изображения божеств. Процессия двигалась к морскому побережью.

«Расставив там в должном порядке священные изображения богов, верховный жрец, произнеся пречистыми устами священнейшие молитвы, очищает высшим очищением корабль, искусно сделанный и со всех сторон удивительными рисунками на египетский манер пестро расписанный, и посвящает богине этот жертвенный дар». Корабль наполняют благовониями и другими подношениями, «обрезают якорные канаты и, предоставив судно попутному спокойному ветру, пускают в море».

Такого рода легенды о путешествиях различных богов часто отражают факт усиления соответствующих культов. В ритуале праздника морской Изиды символически отражено распространение влияния богини за пределы Египта. Культ Изиды Пелагии (покровительницы мореплавания) был известен по всему Ближнему Востоку и имел почитателей от Библоса до Эфеса, где с ним столкнулся апостол Павел.

В Тарсе, куда Клеопатра прибыла под пурпурными парусами, Изида особо почиталась. В новелле Ксенофона Эфесского, написанной в III веке н. э., героиня специально приезжает в Тарс, чтобы сделать подношение Изиде. Археологические раскопки подтверждают наличие там культа Изиды задолго до начала нашей эры. Образ покровительницы морских путешествий часто укреплялся в качестве эмблемы на носу корабля для защиты от разбушевавшейся морской стихии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда Клеопатра, царица Египта и земное воплощение Изиды, во всём своём великолепии поднималась вверх по Кидну, то народ без промедления побросал все дела и оставил Антония в одиночестве на рыночной площади. Для них это был не обычный визит, а нисхождение высшей богини.

До Плутарха история дошла в немного изменённом виде. В доступных ему источниках претензии Клеопатры на божественность интерпретировались способом, более понятным европейским сотоварищам Антония. Плутарх пишет, что Клеопатра представлялась в виде Афродиты.

К I веку до н. э. образы Изиды и Афродиты тесно соприкасались и переплетались уже на протяжении по крайней мере двух веков. Одна из предшественниц Клеопатры, Береника I, была в III веке до н. э. обожествлена как Афродита (хотя как египетская царевна она являлась, конечно, Изидой). Её невестке Арсиное поклонялись и как Изиде, и как Афродите. На монетах, которые выпущены Клеопатрой в честь рождения сына, вычеканены символы и Изиды, и Афродиты. Такое смешение было достаточно обычным. Статуэтки и другие изображения, носящие имена обеих богинь, археологи находят по всему Средиземноморью.

Изида Пелагия, как и Афродита, родилась «из сверкающих морских волн», и, подобно ей, она считалась ответственной за секс и за любовь. Богиня Афродита (Венера) «сводила вместе мужчин и женщин» и с одобрительной улыбкой встречала удовольствия брачной ночи. В Риме всегда ходили неодобрительные слухи относительно посещения её храмов, однако, поскольку никакими громкими скандалами почитатели Венеры так и не прославились, слухи эти следует отнести скорее к общему расистскому предубеждению по отношению к чужестранкам, подозреваемым всегда в беспорядочных половых связях (то же предубеждение, что и в случае с Клеопатрой), чем к непризнанию вообще богини любви. Раннехристианские писатели утверждали, что Изида проработала десять лет проституткой в Тире. Иосиф Флавий упоминает скандал времён Тиберия, когда знатная дама была соблазнена в храме Изиды мужчиной, переодевшимся в костюм собакоголового Анубиса. Ювенал называет Изиду «сводницей». Овидий в своём «Искусстве любви» предостерегает всех, на чьём попечении находятся юные девушки: «А уж что может приключиться в храме с покрывалом Изиды, так даже и не спрашивайте!» Многозначительный намёк на то, что храм, очевидно, использовался для тайных свиданий. Для Помпея обитель Изиды нечто близкое к публичному дому. Все эти не совсем приятные ассоциации (вызванные подозрительностью в отношении чужеземного) относятся к той стороне культа Изиды, которая является общей для Изиды, Афродиты и Венеры.

Итак, Клеопатра, плывущая по Кидну и одетая «как Афродита», является персонификацией обеих богинь. Гребцы осторожно касались воды «посеребрёнными вёслами, которые двигались под напев флейты, стройно сочетавшейся со свистом свирелей и бряцанием кифар... самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых вёсел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам».

Многим зрителям явление Клеопатры могло напомнить Изиду Пелагию, другим – Венеру, выходящую из воды, как её нарисовал знаменитый античный художник Апеллес. А поскольку, как отмечает один аноним елизаветинской эпохи, «греческие поэты утверждают, что появление Венеры всегда сопровождается тончайшим ароматом благовоний», то горящие на ладье курильницы и распространяемые ароматы также должны были подтверждать приближение богини. Появление Клеопатры могло напомнить зрителям Венеру, как она описана у Апулея: «Здесь и Нереевы дочери, хором поющие... по морю здесь и там прыгают тритоны: один в звучную раковину нежно трубит, другой от враждебного солнечного зноя простирает шёлковое покрывало, третий к глазам госпожи подносит зеркало, прочие на двух упряжных колесницах плавают».

Спектакль имел успех. Плутарх подтверждает, что Клеопатра добилась того, чего хотела. Тарс ещё с V века до н. э. считался местом встречи богини любви и бога, который управлял восточными землями. Теперь богиня вновь появилась, чтобы опять породниться со своим божественным партнёром. «И повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии».

Антоний не хуже Клеопатры понимал, какую важную роль играет внешний облик. В Парфии после сокрушительного поражения, когда надо было обратиться с речью к войску, он подробно обсуждал с помощниками, какую одежду предпочтительно надеть. «Антоний решил выступить перед солдатами и потребовал тёмный плащ, чтобы видом своим вызвать больше жалости. Но друзья отговорили его, и он вышел в пурпурном плаще полководца и сказал речь...» Тот же Антоний, оратор и умелый организатор театрализованных зрелищ, сумел в день похорон Юлия Цезаря одной речью, произнесённой им на Форуме, добиться изменения политических настроений в Риме. Речь эта, на первый взгляд спонтанная, при ближайшем рассмотрении оказывается элементом хорошо срежиссированного действа. Дж. М. Картер пересказывает события, описанные Аппианом:

«Когда толпа застыла, слушая беспрерывное монотонное погребальное пение, один из тех, кто стоял у гроба, вдруг громко прочёл строку из древнего поэта. Она прозвучала так, будто говорит сам Цезарь:

– Неужто я спас вас лишь затем, чтобы вы погубили меня?

Переломный момент настал, когда над толпой вдруг появилась и стала поворачиваться над головами поднятая невидимыми руками восковая фигура убитого с двадцатью тремя ранами на теле и с изуродованным лицом».

Антоний организовал и умело руководил этим представлением. В своей дальнейшей карьере ему ещё не раз приходилось прибегать к подобным театрализованным постановкам, дающим незамедлительный политический эффект.

Антоний идентифицировал себя с разными образами: от Александра Македонского до Геркулеса и Диониса. Как возможный правитель Востока он неизбежно видел себя (как и многие другие – от Пирра до Наполеона) наследником Александра. Схожесть он старался подчеркнуть различными драматическими жестами. Так, Плутарх рассказывает, как в Македонии он прикрыл тело мёртвого Брута «своим пурпурным плащом, который стоил огромных денег, и велел одному из своих вольноотпущенников позаботиться о его погребении». Именно так поступил Александр, выказывая уважение к мёртвому Дарию: он укрыл тело персидского царя своим плащом. Антоний, таким образом, провозглашал себя наследником достоинств великого Александра, что должно было принести ему хотя бы часть харизмы завоевателя всей Азии.

Его карьерные притязания опирались на сходство с Александром Македонским. Что же касается происхождения, то он стремился заставить окружающих поверить в его родство с Гераклом. «Существовало даже древнее предание, – сообщает Плутарх, – будто Антонии ведут свой род от сына Геракла – Антона». Антонию нравилось верить, что силу преданию добавляет ещё и его собственная внешность. Вообще говоря, древних семей, ссылающихся на родство с Гераклом, было не сосчитать. Аристид Ретор замечает, что «множество королей и народов возводит своё происхождение к нему», поскольку ссылка на такое родство добавляет славы и мужества предполагаемым наследникам.

Плутарх рассказывает, что Антоний «обладал красивой и представительной внешностью. Отличной формы борода, широкий лоб, нос с горбинкой сообщали Антонию мужественный вид и некоторое сходство с Гераклом, каким его изображают художники и ваятели». Две тысячи лет спустя современный турист, бродя по Риму, поражается изобилию изображений и статуй Геракла. На вазах и на саркофагах, на барельефах и в скульптурных группах – всюду можно увидеть изображение Геракла, и всюду он легко различим благодаря неизменным атрибутам – львиной шкуре и дубинке, символизирующих грубую силу и мужскую потенцию. Образ Геракла вызывал восхищение, он был героем, направившим свою силу и доблесть на службу людям. Нет ничего удивительного, что Антоний стремился утвердить своё сходство со столь любимым и популярным прототипом. Плутарх пишет: «Это предание, которому, как уже сказано, придавало убедительность обличие Антония, он старался подкрепить и своей одеждой: всякий раз, как ему предстояло появиться перед большим скоплением народа, он опоясывал тунику у самых бёдер, к поясу пристёгивал длинный меч и закутывался в тяжёлый военный плащ». Это был костюм героя. Когда позже его враги насмехались над ним, сравнивая с Гераклом на унизительной службе у Омфалы, то они просто повернули в свою пользу тот самый образ, который тщательно создавал сам Антоний.

Геракл, совершая подвиги, оказывался волею судьбы в самых разных концах Средиземноморья: от берегов Гибралтара, где он установил Геркулесовы столпы, до хребтов Кавказа, где освободил Прометея. Был он и в Египте, где его захватил на время царь Бусирис. Геракл был известен и чтим во всех регионах Азии и Северной Африки, на которые хотел претендовать Антоний. Как и Александр Македонский (чьё происхождение, кстати, тоже вели от Геракла), он был подходящим патроном для будущего правителя Востока.

Но, вероятно, наилучшим покровителем являлся Дионис. Его культ был очень широко распространён по всему миру Средиземноморья. По греческим мифам, Дионис – бог, которого знала и почитала вся Азия. Он появился из-за моря, из неведомого далека, в ореоле славы покорителя Востока, и принёс с собой игривое буйство жизни, опасный, но вдохновляющий экстаз и, как всем известно, – вино.

В 41 году до н. э., незадолго до встречи с Клеопатрой на Кидне, Антоний прибыл в Эфес в роли нового правителя восточных провинций. «Когда Антоний въезжал в Эфес, впереди выступали женщины, одетые вакханками, мужчины и мальчики в обличии панов и сатиров, весь город был увит ветками плюща и тирса, повсюду звучали псалтерии, свирели, флейты, и граждане величали Антония Дионисом – Подателем радостей, Источником милосердия».

Это был уже не первый раз, когда Антоний представал в роли Диониса. Плутарх замечает, что за несколько лет до того, ещё когда Антоний был при Юлии Цезаре назначен начальником конницы, он отличался большой экстравагантностью.

«Взор римлян оскорбляли и золотые чаши, которые торжественно несли за ним, словно в священном шествии, и раскинутые при дороге шатры, и роскошные завтраки у реки или на опушке рощи, и запряжённые в колесницу львы, и дома достойных людей, отведённые под квартиры потаскухам и арфисткам».

Эти «поездки за город» могли в действительности быть религиозными шествиями, превращёнными в памяти людей в нечто фривольное и недостойное усилиями недоброжелателей Антония и ненависти римского истеблишмента к культу Диониса. Сирийский автор II века н. э. Лукиан описывает, как Дионис едет в колеснице, запряжённой пантерами. Другим животным, которое ассоциировалось с этим богом, был лев. Присутствие дам лёгкого поведения вполне объясняется тем, что Антоний, судя по многим фактам, предпочитал богемную компанию с весьма свободными нравами. Одновременно артисты могли исполнять роли вакхов и менад, непременно сопровождавших колесницу Диониса-Антония.

Здесь претензии Антония почти в точности совпадают с амбициями Клеопатры, так как Дионис является и её предком, легендарным прародителем рода Птолемеев и особым покровителем египетской ветви царского дома. В III веке до н. э. Птолемей II Филадельф учредил празднества Птолемии, которые должны были справляться раз в четыре года. В кульминационном праздничном шествии восемь человек несли огромную статую Диониса, за ними следовали люди с экзотическими животными и нёсшие картины с изображением сцен из жизни Диониса, покровителя всего человеческого и животного мира. У Птолемея IV Филопатора на теле был вытатуирован лист плюща – эмблема Диониса. Отец Клеопатры Птолемей Авлет включил в список своих имён титул «Новый Дионис». Греческие правители Египта претендовали на то, что это их личный бог-покровитель.

Египтян не удивляли такие претензии, так как Дионис имеет много общих черт с Озирисом. Оба они обошли полмира, неся благоденствие и покровительствуя сельскому хозяйству. Оба бога имеют двойственную сексуальную принадлежность. «Ты – Отец и Мать всех людей», говорится в египетском гимне, обращённом к Озирису. Похоже, есть некоторые намёки на то, что Дионис в действительности гермафродитичен – это бог жизни, который может репродуцировать себя без участия женщин. Оба бога были своими врагами расчленены на части: Озирис разрублен на части своим братом Сетом, а Диониса в детстве разрубили на семь частей титаны. Оба вернулись к жизни с помощью богини земли. Деметра восстановила тело Диониса так же, как Изида – тело Озириса. Оба они, умерев, приобщились к бессмертию. Диодор Сицилийский утверждает, что «Озирис переводится как Дионис». Плутарх соглашается с ним, ссылаясь на множество греческих авторов, как на авторитеты. Ко II веку н. э. заблуждение это столь укореняется, что Апулей описывает жрецов Озириса с венками из веток плюща, то есть с символами Диониса.

Выступая в роли нового Диониса, Антоний задевал интересы Птолемидов, которые считали этот титул своим. Однако Клеопатра не только не восприняла это как оскорбление, напротив, она подыграла ему, появившись в Тарсе и устроив замечательное представление на публике. Таким образом Антоний, как Дионис-Озирис, мог претендовать на должность самим небом назначенного владыки Азии. Однако разве Клеопатра, как Изида-Афродита, не была при этом его равноценным партнёром, сестрой и супругой?

Образ роскошной восточной царицы, сидящей на троне в золочёной ладье, сумел захватить воображение массы зрителей. И он продолжает волновать зрительские массы на протяжении уже двух тысячелетий. Однако смысл того сюжета, сыгранного на вражеских подмостках, был утерян. Действо, разыгранное Клеопатрой, далеко выходило за рамки сексуальной демонстрации, равно как и демонстрации богатства. Это был тщательно спланированный сюжет, наполненный одновременно символическим и религиозным смыслом и дающий, благодаря своей многозначности, ряд возможностей, которые Клеопатра впоследствии могла использовать для возвеличивания себя. Поскольку она не хотела быть страдающей стороной, неким объектом, который может быть призван или выброшен по усмотрению римлян, она срежиссировала собственное блестящее представление, ход которого обещал Антонию славное будущее. Она предстала Афродитой, а он, если захочет, мог вместе с ней печься о будущем счастье Азии. Другими словами, он мог вместе с ней управлять восточными странами в роли земного представителя божественного Диониса – небесного владыки Востока.

Восточные земли были готовы принять другого владыку. Они с большим неудовольствием терпели римлян и жаждали освобождения. Появление Озириса и Изиды, богов им близких и понятных, могло иметь успех. Тит Ливий рассказывает историю о расследовании по поводу дионисийского культа, который во II веке до н. э. «распространился по Риму как эпидемия». Он был завезён в Рим греческими эмигрантами. Этот праздник, называемый Вакханалия, был смесью, как говорит Ливий, «всех видов пороков», где «мужчины совокуплялись с женщинами под покровом темноты и где не оставалось ничего такого запретного, чего бы они ни попробовали». Однако, судя по решению консула, чью речь приводит Тит Ливий, у того были более серьёзные причины для обвинения последователей культа Диониса. Им вменялось в вину то, что их «целью является захватить власть в государстве». В результате семь тысяч сторонников культа Диониса были обвинены в «конспирационной деятельности» и убиты. Объясняя согражданам, которые могли выступить против таких драконовских мер, консул говорит: «Ваши предки не желали, чтобы вы сходились случайно по всякому поводу». Поклонники таких богов, что затуманивают разум «пороком и чужими обычаями», конечно, должны считаться подрывающими устои государства.

В Риме почитателями культа Диониса были в основном женщины. Вначале, по свидетельству Тита Ливия, мужчинам вообще запрещалось участвовать в ритуалах. Те же, кто позже был допущен к обрядам, были выходцами либо из азиатских или греческих провинций, либо из самых низких социальных слоёв – рабов или вольноотпущенников (хотя Ливий в то же время утверждает, что среди них встречались «особы высокого ранга»). Почитание восточных богов в Риме всегда носило оппозиционный характер, было каналом для выхода недовольства тех, кто считался гражданами второго сорта.

Полноправное римское гражданство было доступно лишь урождённым римлянам мужского пола. В Восточном Средиземноморье культ Диониса носил тоже подрывной, но более позитивный политический смысл: религиозное вдохновение переплеталось с революционным рвением, негодованием против римлян и надеждами на освобождение.

Движения недовольных римским владычеством были подпольными и имели свою «андерграундную» культуру. Конечно, до нас мало что дошло, разве только некоторые литературные фрагменты, главным образом в виде пророчеств. В этих писаниях содержатся как вполне утопические пожелания, так и сбывшиеся прогнозы реального будущего. Известное пророчество Безумного Претора, относящееся примерно к 100 году до н. э., предсказывает, что Рим будет побеждён армией, пришедшей со стороны, где восходит солнце. Чуть более позднее сходное пророчество приписывалось (возможно, неверно) персидскому мудрецу Гистаспу, за чтение его в Риме полагалась смертная казнь. Самым обширным собранием пророчеств были Книги Сивиллы. В Сирии и других ближневосточных провинциях предсказания сводились в антологии и затем распространялись по всей империи. В Риме (в частности, при Октавии) они проходили тщательную цензуру, и из них убрали неугодные тексты.

Антологии представляли собой анонимные, весьма приблизительно датируемые и набранные из разных источников, фрагментарные и дразнящие отрывки фантазий о лучшем устройстве мира представителей угнетённых слоёв населения, чьи интересы последовательно замалчивались. Гневное недовольство римской политикой ясно слышится в этих свидетельствах:

 
Хотя Рим получил дань с Азии,
но трижды возместится ей эта дань,
и исполнится она яростной дерзости
по отношению к Риму...
 

В некоторых из них предсказывалось, что некая женщина поведёт Азию и принесёт ей освобождение: «О золотая римская дева, пившая на свадьбе со столькими женихами... но Госпожа снова и снова срывает твои запоры, она добьётся справедливости и сбросит тебя с небес на землю!» Такого рода пассажи могут намекать и на Клеопатру. Например, что «пришедшая из страны на берегах Нила... станет царицей». В иных фрагментах это звучит достаточно отчётливо:

 
И пока Рим будет замышлять
покорение Египта, волею бессмертного Владыки
среди людей появится могущественная Царица...
Трижды подвергнется Рим злосчастной судьбе...
Власть Всевышнего Господа воцарится по всей земле
на все будущие времена.
 

Данный стихотворный отрывок уже принадлежит к апокалиптической традиции, которая во множестве фрагментов представлена в Ветхом и Новом Завете. В эпоху римского владычества евреи ожидали пришествия Мессии, который не только стал бы во главе нации, не только был бы царём над евреями, но являлся бы также сыном Бога.

Таким образом, в пророчествах Сивиллы есть предсказания относительно будущего великого лидера и освободителя Азии. Среди многих общих для таких произведений образов описания чужеземного гнёта и выражения стремления к свободе встречаются интересные конкретные исторические детали, касающиеся реальных ситуаций, например связанных с римским триумвиратом или с жизнью египетской царицы. Такие пророчества могли быть написаны при жизни Клеопатры с целью отождествить её с мистической Царицей, которой предназначено спасти мир и установить царствование Золотого века.

 
И тогда владычество над миром сосредоточится
в руках женщины, и подчинятся ей все страны света...
Тогда Вдова станет Царицей всего мира.
 

К моменту встречи на Кидне Клеопатра была вдовой – оба её брата-мужа были мертвы, – и не выходила вновь замуж, хотя возможность такая была. Она являлась обещанной Вдовой – надеждой Азии на грядущее освобождение. Её появление в Тарсе означало некую загадку, не имеющую ничего общего с игривым переодеванием. Это был торжественный и ответственный момент – она намекала, что, поскольку является той самой Вдовой, могущественной царицей, Антоний может принять на себя роль бессмертного владыки или Всевышнего Господа и поделить с нею власть над миром.

Итак, Антоний был Новым Дионисом, Клеопатра – его супругой Изидой-Афродитой. Октавий между тем идентифицировал себя с Аполлоном. Согласно слухам, которые, вероятно, распускались его роднёй с тем, чтобы заинтересовать Цезаря, он был под покровительством Аполлона с момента своего зачатия. Светоний пересказывает легенду о том, как мать Октавия «Атия однажды в полночь пришла для торжественного богослужения в храм Аполлона и осталась там спать в своих носилках, между тем как остальные матроны разошлись по домам; и тут к ней внезапно скользнул змей, побыл с нею и скоро уполз, а она, проснувшись, совершила очищение, как после соития с мужем. С этих пор на теле у неё появилось пятно в виде змеи... а девять месяцев спустя родился Август и был по этой причине признан сыном Аполлона... а её мужу Октавию приснилось, будто из чрева Атии исходит сияние солнца». С подачи родственников Октавий уже во взрослом возрасте утверждается в роли Аполлона и строит ему храм на Палатинском холме в Риме. Похоже, что, как и Антоний, он также стремится показываться на публике в одеяниях выбранного им божества. По свидетельству Светония, «тайное пиршество, которое в народе называли «пиром двенадцати богов», также было у всех на устах: его участники возлежали за столом, одетые богами и богинями, а сам он [Октавий] изображал Аполлона».

После победы в сражении при Акции Октавий приказал воздвигнуть там на мысе храм, посвящённый Аполлону. На месте, где стоял его шатёр, был поставлен специальный алтарь. В поэмах почитателей, где воспевалась славная победа, имя Октавия постоянно связывалось с именем его божественного покровителя. «Всё сбудется по реченью Аполлона», – заявляет Проперций. Вергилий, описывая битву при Акции, сообщает, что все египтяне и арабы при одном взгляде на Аполлона впали в ужас и обратились в бегство.