Текст книги "Клеопатра"
Автор книги: Люси Хьюз-Хэллетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
3
ВЕРСИЯ КЛЕОПАТРЫ
Римлянам и их преемникам Клеопатра представлялась бездушной и соблазнительной женщиной-вамп, ставшей знаменитой, как писал в XIV веке Боккаччо, «исключительно благодаря красоте». Однако поклонники культа Клеопатры, который существовал ещё и спустя три века после её смерти, считали её богиней. Для Иоанна Никейского из Верхнего Египта, коптского епископа VII века, она была «просвещённейшей и мудрейшей из женщин... великой личностью, славной деяниями, отвагой и стойкостью». Арабский историк X века Аль Масуди называет её «последним мудрецом Греции».
В ту пору, когда Рим правил всем Средиземноморьем, греки, левантийцы, иудеи, североафриканцы (и среди них писатели неримского происхождения – Плутарх, Дион Кассий, Аппиан, Иосиф Флавий, – развивавшие «версию Октавия») старались считать себя римлянами, понимая, что это повышает их статус. Они радовались римским триумфам, воспевали римских героев (особенно Октавия, ставшего вскоре Августом Цезарем, основателем и божеством-покровителем империи). «Всё время он настроен был прекрасно, как вдруг о Риме вспомнил...» – говорит об Антонии шекспировская Клеопатра, почувствовав, что он вот-вот ускользнёт от неё. Во времена империи, когда складывался ставший потом традиционным образ Клеопатры, трудно было ожидать от жителей римских провинций, что они могут себе позволить думать иначе. И тем не менее в некоторых обрывках текстов и поздних комментариях, в неожиданных анекдотах, включённых в иные истории о римлянах, рассыпано достаточно намёков, позволяющих ненароком увидеть ключ к совсем иному образу Клеопатры, нежели тот, что выпестовали их римские недруги. Помимо представлений о ней как о гибком правителе, проницательном и трезвом дипломате, существовали также и две другие древние версии – одну исповедовали её эллинистические и арабские приверженцы, другую же выдумала и пустила в ход сама Клеопатра, ибо владела мастерством пропаганды не хуже Октавия.
Когда Октавий пошёл войной на Египет, то (согласно одному из комментаторов александрийской школы, жившему во II веке н. э.) национальные группировки готовы были выступить на стороне Клеопатры, но она разубедила их, так как всё ещё надеялась выторговать соглашение и спасти своих детей. После её смерти один из её сторонников за огромную сумму выкупил у Октавия статуи Клеопатры, с тем чтобы они не были разрушены римлянами, как это произошло со статуями Антония. Иосиф Флавий в I веке н. э. обвиняет Клеопатру в антисемитизме, споря с высокой оценкой Апиона, современного ему александрийского писателя (до нас книги Апиона не дошли). Среди подданных царицы было немало тех, кто не просто почитал её, но и по-настоящему любил. Идея царицы уцелела, и её можно проследить в отрывках произведений писателей более позднего, времени. Ярче всего она прослеживается у Плутарха в жизнеописании Марка Антония, где тема царицы идёт параллельно с изложением «римской версии». И если Клеопатра прославилась своей изменчивостью, то произошло это главным образом благодаря тому, что у Плутарха (на чьих сведениях основывается большинство постренессансных версий) представлены два взаимно исключающих образа. В его текстах они лежат рядом, как смальта в мозаике. В трагедии Шекспира и в произведениях его последователей происходит синтез этих образов, и самой постоянной чертой царицы становится её непостоянство, сама же она предстаёт (совершенно незаслуженно, кстати) существом крайне переменчивым и капризным.
Октавий и его сторонники старались представить Клеопатру и её окружение как неких варваров, последователей диких обычаев и кровавых культов, поклоняющихся скопищу нелепых богов. Однако, на взгляд александрийцев, исходивших из совершенно других предположений, всё обстояло наоборот – как раз римляне виделись им нецивилизованным народом. Когда, как описывает Плутарх, Клеопатра впервые встречается с Антонием в Сидоне, то она не только превосходит его в «царственности и изяществе», но и, «заметив, что юмор Антония груб и низок и подходит скорее солдату, чем придворному, она тут же перенимает его манеру обращения и дальше ведёт себя с ним попросту, без малейших церемоний». В такой трактовке встреча Антония и Клеопатры выглядит как встреча бравого и грубого вояки, не получившего должного воспитания, и мудрой, образованной аристократки, пытающейся с исключительным тактом сгладить его невежливость и поднять до своего уровня.
Вернувшись в Александрию, Клеопатра принимает и развлекает гостей. «Был ли Антоний в серьёзном или в шутливом настроении, она всегда изобретала что-то новое, что могло его обрадовать или очаровать». Антонию показалось забавным переодеваться рабом и ходить по городу, останавливаться у дверей или окон домов обычных жителей, чтобы подшутить над ними. Его прощали. Жители Александрии снисходительно относились к его шутовству и с удовольствием принимали участие в его забавах на свой собственный изысканный и утончённый лад. Иногда и Клеопатра переодевалась и сопровождала его в ночных блужданиях по городу, но, по-видимому, эти детские развлечения ей быстро прискучили. Плутарх пересказывает историю про рыбалку, когда она приказала кому-то из слуг подвесить на крючок Антония солёную рыбу. Вся компания принялась хохотать, а Клеопатра ему сказала: «Император, вам лучше удить по-другому... Ваша рыбка – города, царства и континенты». Она не похожа на женщину, что очаровывает его, потворствуя его желаниям. Скорее Клеопатра, тяготясь развлечениями, пытается намекнуть Антонию, что давно пора перейти к делу – к подвигам и великим свершениям.
В соответствии с александрийской традицией Клеопатра славилась отнюдь не сексуальной жизнью и пышными приёмами, а исключительной учёностью, эрудированностью и деятельностью на ниве общественного благоустройства. Конечно, нельзя быть уверенным, что эта версия намного точнее, чем представление римлян о царствующей проститутке. Епископ Иоанн Никейский утверждает, что «она прославилась достойнейшими делами и ввела множество важнейших постановлений... Среди предшествующих царей не было ни одного, кто бы мог похвалиться такими достижениями, как она». При этом он считает, что Клеопатра умерла «на четырнадцатом году правления Цезаря Августа». Аль Масуди, который высоко ценит мудрость и учёность египетской царицы, рассказывает в то же время небылицы о её смерти. По его мнению, змея, укусившая принцессу, была двухголовым мифическим змеем, что умел летать по воздуху. После её смерти змей спрятался под широкими листьями стоявшего в покоях цветка и, когда появился Октавий, чтобы посмотреть на тело Клеопатры, укусил и его. Он умер только на следующий день (всё-таки августейший римлянин!), успев написать перед смертью «стихи на латинском языке, в которых описывал не только свою историю, но и историю царицы». Аль Масуди в X веке ссылается на эти стихи, как на широко известные. Образ благодетельницы народа и учёного мудреца, возможно, столь же далёк от действительности, сколь и образ соблазнительницы. В любом случае, контраст между версиями разительный – полезное напоминание о том, что у любой медали есть две стороны.
Интересно отметить, что один из римлян, который знал и, по его собственным словам, ненавидел Клеопатру, – знаменитый Цицерон, – подтверждает, что она имела вполне книжные отвлечённые интересы. Похоже, он испытал какое-то разочарование в связи с ней, однако в письме к другу он утверждает, вопреки ходящим по Риму слухам о её распущенности, что «её обещания имели отношения только к учёности, и мне нечего стыдиться, я могу упомянуть их даже в публичном выступлении». Так что, очевидно, представления о её эрудированности имели под собой почву. Аппиан утверждает, что в Египте Антоний «посещал только храмы, академии и собрания мудрецов», выбрав столь серьёзное времяпрепровождение «из почтения к Клеопатре, которой целиком посвятил всё пребывание в Александрии». Возможно, что и так, хотя приписываемая Клеопатре учёность иногда приобретает мифические размеры. Вот как, например, Плутарх описывает её лингвистические познания: «Самые звуки её голоса ласкали и радовали слух, а язык был точно многострунный инструмент, с лёгкостью переходя с языка на язык, так что она редко нуждалась в переводчике, но могла почти без посторонней помощи разговаривать и с эфиопами, и с троглодитами, и с евреями, арабами, сирийцами, индийцами и парфянами. Говорят (похоже, что к следующему пункту из списка её способностей Плутарх сам испытывает некоторое недоверие), что, кроме того, она знакома и с языками многих других народов...»
Спустя два века после её смерти александрийские учёные приписали Клеопатре ряд литературных произведений. Это не столь интересно само по себе, но характеризует взгляды древних авторов. Что именно, по их мнению, могла написать Клеопатра? В том, что ей приписывали труд по косметике, нет ничего удивительного, однако она считалась знающей и искусной не только в мастерстве украшения себя. Александрийские учёные считали, что ей принадлежат труды по измерению, взвешиванию и чеканке монет, по гинекологии и по алхимии. В I веке н. э. о ней говорили, что она училась у мудреца Комария и что он открыл ей тайну философского камня. Один неизвестный автор приписывал ей вымышленные «Диалоги между Клеопатрой и философами», а в конце I века Флавий Филострат уверял, что Клеопатра «приходила в неописуемый восторг от чтения книг». Аль Масуди (который, как и большинство арабских авторов того времени, оплакивал Грецию и пренебрежительно отзывался о римлянах) считал её последним крупным правителем эллинистической эпохи, «царицей, которая хорошо разбиралась в науках, была расположена к изучению философии и находила самых близких друзей среди учёных. Она была автором работ по медицине, лечебным наговорам и другим разделам наук о природе. Эти книги пережили её и стали широко известны среди всех, кто интересуется искусством и медициной». Ничего удивительного после этого, что Октавий в книге Аль Масуди «Триумф» собирается захватить Клеопатру живой только затем, чтобы вызнать у неё «драгоценнейшие секреты, которыми она владеет», как последняя живая наследница древней мудрости.
Клеопатра славилась также своим вкладом в общественное благоустройство – она задумала и субсидировала ряд инженерных проектов, которые способствовали процветанию Александрии. Вполне возможно, что эти утверждения имели под собой основания. Известно, что у неё хватило и ума, и опыта, чтобы руководить переброской кораблей через Суэцкий перешеек из Средиземного в Красное море. Также известно, что для неё была построена огромная усыпальница, которая могла служить одновременно и крепостью, и царской сокровищницей. Однако многие из свершений, приписываемых ей древними авторами, звучат совершенно фантастически. В IV веке сириец Аммиан Марцелин и византийский хронист Иоанн Малала были уверены, что она построила легендарный маяк в Фаросе (одно из семи чудес света), а также и дамбу, что соединила острове побережьем. (На самом деле и то и другое было создано за две сотни лет до её рождения). Другие авторы ошибочно считают, что при ней был построен канал для снабжения Александрии водой.
Иоанн Никейский повторяет эти ошибки, добавляя от себя, что она также построила в Александрии «великолепнейший дворец, такой, что всяк, увидевший его, не мог отвести глаз... И труды её были велики, и радела она неустанно о городе сем».
Образ Клеопатры-философа и радетеля общественного благоустройства приятно контрастирует с созданным стараниями римлян образом развратной варварки. Но существует и третий образ, неизмеримо более величественный и вдохновенный, чем два предыдущих: образ могущественной царицы, мессии, долгожданной освободительницы Азии, божества и бессмертной сущности. Последний образ – создание самой Клеопатры.
Любой имидж, созданный на потребу публики, – фикция. В наше время мы можем иногда думать, смотря телевизионные передачи, что выступающие перед нами на экране люди – ведущие программ или политики – нам известны. Однако то, что нам знакомо из передач, – это сконструированный образ, некое представление о человеке, но не сам этот человек. Имидж, представленный на экране, – не есть реальная живая личность, а вымышленный персонаж, характер которого создаётся таким же способом, каким писатели создают героев произведения. В ход идёт всё – соответствие архетипическим моделям, характерные иллюстративные притчи, риторические приёмы. При создании визуального образа используется символика одежды, соответствующее выражение лица, подходящие жесты. Когда политический деятель появляется на публике, любая деталь его речи, одежды или поведения является частью комплексного сообщения, адресованного окружающим. Сообщение гласит, что данный человек является достойным представителем общества, внушает доверие, обладает способностями и возможностями, нужными для выполнения возлагаемых на него задач, соответствует нормам и представлениям тех, чьим кандидатом он является. На создание подходящего имиджа тратится много времени и сил. И даже когда сами люди (например, участники телешоу, интервью) специально не изобретают имидж, всё равно их образы на экране являются вымышленными (даже если те, кто исполняет роли, и на самом деле похожи на этих вымышленных героев телепередачи). Достаточно увидеть, какой невероятный шок испытывают люди от встречи наяву с излюбленными героями, будь то рок-звезда, принцесса или президент. Пожать руку президенту или рок-звезде – всё равно что столкнуться с привидением! Столкновение вымышленного образа и реальной действительности вызывает шок.
Начало этому было положено задолго до появления телевизора. Искусство связей с общественностью является очень древним. Клеопатра, Антоний и Октавий вели себя на публике так, как ведут себя актёры, играющие пьесу. Символы, используемые в этой пьесе, хорошо были известны и исполнителям, и зрителям. По дошедшим до нас отрывкам можно восстановить картину и увидеть, как они используют реальные события, произошедшие с ними, для создания мифа, для пропаганды, направленной на определённые цели. Каждый момент жизни они не только проживают в реальности, но и создают свои легенды, попутно исправляя и изменяя их.
Клеопатра так же ловко, как и Октавий, формирует общественное мнение. Подобно ему, она сознательно придаёт своим действиям выдуманный смысл, чтобы поддержать существующий мифический образ. В отличие от Октавия, Клеопатра не прибегает к словесному творчеству, поскольку чтение – удел немногих (если она и писала, до нас её произведения не дошли). Но судя по всему, её основное средство пропаганды – драматическое действо, язык театральной постановки. Меж строк исторических свидетельств, касающихся жизни царицы, можно увидеть те сюжеты, что должны были играть впечатляющую символическую роль.
Властители тех времён имели привычку рекламировать себя и свои взгляды с помощью ритуальных действ, в коих участвовали и облагодетельствованные ими народы. Римские триумфальные шествия, первоначально означавшие празднование военных побед, а позже ставшие императорской привилегией, служили прекрасным средством самовосхваления. Триумф отнюдь не был просто военным парадом. По воспоминаниям Луция Флора, когда Юлий Цезарь праздновал победу в александрийской войне, то в триумфальном шествии не только шла закованная в цепи принцесса Арсиноя, но влеклись на передвижных подмостках огромные декорации с изображением Нила, и даже знаменитый александрийский маяк сиял «как живой мерцающими лучами». Постановка подобного шоу требовала огромных затрат.
Легенда о Клеопатре берёт своё начало с истории её экстравагантного появления перед Юлием Цезарем, завёрнутой в скатанный ковёр, – истории, рассказанной Плутархом. Анекдотичная и живописная, сцена исполнена духом более поздних её выступлений. Конечно, это может быть и выдумка Плутарха, хотя не ясно, зачем было её выдумывать – никто от неё не выигрывал. Если за внешне забавной историей стояли реальные события, то требовалось изрядное мужество, чтобы решиться предстать перед Цезарем столь необычным способом, не говоря уже о том, что проникновение во дворец, охраняемый войском Пофина, было небезопасным занятием. Первая проба в драматическом действе выявила характерные для Клеопатры черты – сочетание смелости, решительности и природного вкуса к актёрской игре. Её неожиданное и артистическое появление перед Цезарем обеспечивало один важный момент: выдвинуться на первый план, стать заметной! Надо отметить, что её брат, Птолемей XIII, немедленно понял значение содеянного. Дион Кассий пишет: «Молодой царь, совсем ещё мальчик, неожиданно увидев сестру во дворце, вскипел гневом и, выскочив на улицу, стал вопить, что его предали, и в конце концов на глазах у собравшейся толпы сорвал с головы царскую диадему и швырнул её на землю».
Прочно утвердившись на троне, Клеопатра организовала более тщательно срежиссированное театрализованное представление – на сей раз для подданных. Согласно Светонию, она и Юлий Цезарь «проплыли на её царской ладье вверх вплоть до Эфиопии, сопровождаемые преданными ему солдатами». Предположение, что Цезарь так увлёкся Клеопатрой, что рискнул вызвать мятежи в провинции, кажется весьма сомнительным, хотя какие-то столкновения с прибрежными племенами могли произойти. Однако сам смысл этой поездки, в отличие от буйных фантазий, которые наворотили поздние авторы, совершенно очевиден – это была демонстрация, имеющая политический смысл. Царица, вернувшись из изгнания и восстановившись на троне, совершает поездку вверх по Нилу (не частным порядком, а на официальной царской ладье) со всей возможной пышностью. Рядом с ней – человек, который недавно стал, как и намеревался, первым в Риме. Следовательно, это была одновременно «встреча в верхах» и «презентация» – демонстрация восстановления власти Клеопатры и дружелюбных отношений с могущественным и влиятельным покровителем.
И если её ладья была украшена золотом и эбонитом, пурпурными парусами и тому подобным, о чём любят рассказывать поздние авторы, то пышность поездки и изобилие украшений должны были свидетельствовать не об избытке чувственности Клеопатры, а о её царском могуществе.
Семью годами позже она организовала ещё более грандиозное шоу. Большинство древних историков (кроме Аппиана) игнорируют факт знакомства Клеопатры с Антонием до их встречи на Кидне. Совершенно очевидно, что встреча на Кидне является во всех смыслах, за исключением буквального, началом их совместной истории. И это не выдумка историков, а именно тот сценарий, что был задан изначально главными героями. Потому что Клеопатра (а возможно, впоследствии и Антоний) намеревалась представить эту встречу как историческое событие, чуть ли не как начало новой эры.
Умелая актриса, она точно рассчитала свой выход. Проигнорировав все приглашения Антония прибыть в Тарс, где он разместился в качестве нового правителя восточных римских провинций, она сама выбрала, когда надо появиться на сцене. Явиться «по повестке» – это выглядело бы унизительно. Поэтому она «заехала» в Малую Азию в подходящее для неё время и по собственному почину. Клеопатра тщательно подготовилась к встрече. И хотя античные историки, безусловно, преувеличивают пышность её появления, можно быть уверенным, что она устроила грандиозное представление. Плутарх восхищённо описывает её роскошный выход. Она плыла на ладье, изукрашенной всеми возможными аксессуарами богатства и власти: золото, серебро, пурпурный шёлк, музыка, облака благовоний, красиво наряженные юноши и девушки окружали её со всех сторон. А посреди этого великолепия (как рекламная надпись в центре картинки) – царица Клеопатра покоится под золотым парчовым пологом.
На берегу собралась толпа. Возможно, не без помощи посланцев Клеопатры, по её же указаниям распускавшим слухи, что такое невиданное зрелище никак нельзя пропустить. Толпы людей шли по берегам Кидна, сопровождая ладью царицы. И пока они, как зрители, получали удовольствие от необычного представления, они выполняли для Клеопатры отведённую им роль – придавали происходящему большую внушительность. Когда слух об этом достиг Тарса (опять же, вероятно, не без помощи посыльных от царицы), народ валом повалил из города, чтобы поглазеть на зрелище и на Клеопатру. Такой ход событий, конечно, шёл вразрез с тем, что намечал Антоний. Он собирался встретиться с Клеопатрой как с подчинённым ему вассалом, оказывающим приличествующие ему почести.
В представлении, устроенном Клеопатрой, можно выделить ряд основных тем. Первая и наиболее очевидная – это богатство и изобилие. Главы государств всегда обставляли свои визиты с наибольшей доступной им помпой: изобилие и достаток – свидетельства силы и экономической мощи государства. Для Антония Египет и его правительница до того момента представляли интерес только как ещё одна провинция, из которой можно выкачивать налоги. Клеопатра попыталась изменить это представление, появившись в Тарсе столь непредсказуемым образом.
По мнению римских авторов, это было лишь эротическим шоу. Клеопатра якобы увидела на примере с Юлием Цезарем, что секс упрочивает её положение, и попыталась то же провернуть с Антонием. Вполне возможно, что она собиралась соблазнить Антония, но мотивы выходили далеко за рамки «похоти», в приверженности к которой её постоянно обвиняют поэты эпохи Августа. Для Клеопатры сексуальный союз с Антонием был лишь частью задуманного обширного сценария, который она хотела продемонстрировать всему миру, – воссоединение мировой божественной четы, небесный брак (хотя никогда и не зарегистрированный официально на бренной земле).
Как пишет Плутарх, Клеопатра во время этого знаменитого путешествия на ладье вверх по Кидну «покоилась под расшитою золотой сенью в уборе Афродиты, какою изображают её живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами – будто эроты на картинках». В отличие от сравнения Клеопатры с Афродитой в драме Шекспира, описание Плутарха – это не восхваление красоты царицы, а буквальное описание событий. Политики и вожди точно так же, как и поэты, используют мифологический тезаурус для создания символического образа.
Для своих подданных Клеопатра являлась божеством. При жизни её отца александрийцы воздвигли храм, посвящённый Птолемею и его детям, – в честь «наших божественных владык и повелителей». Она была божеством от рождения, поскольку родилась принцессой, она становилась вдвойне божественна как правящая царица. Династия Птолемеев унаследовала свою божественность от Диониса через Александра Македонского. Александра Великого ещё при жизни объявили богом, а после смерти ему был посвящён целый культ. С другой стороны, Птолемеи были преемниками древних фараонов, которым поклонялись египтяне.
Будучи царицей Египта, Клеопатра «автоматически» отождествлялась с богиней Изидой. Культ Изиды был широко распространён в эллинистическом мире в I веке до н. э. Для Клеопатры это было удачное и выгодное совпадение, которое позволяло объединить придворную греческую культуру с изначальными верованиями подданных-египтян. Изида была великой богиней – древней и почитаемой. Отождествление с ней давало благословление на царствование – Клеопатра получала подтверждение законности прав Птолемеев на престол, что было важно для неё, так как многие египтяне всё ещё считали греков узурпаторами.
В конце жизни, в отчаянной попытке собрать силы и оправиться от разгрома при Акции, Клеопатра, как свидетельствует Дион Кассий, изъяла сокровища из священного алтаря богини. Однако более поздние авторы заблуждаются, приписывая ей недостаточное почтение к Изиде. Надпись в Гермополе гласит, что в 51 году до Р. X., то есть на первом же году правления Клеопатры, «царица, владычица обоих царств, богиня, чтящая своего отца, перевезла на ладье Амона священного быка в Гермополь». Бык являлся инкарнацией божественного быка Аписа, так же как сама Клеопатра – воплощением Изиды. Поскольку предыдущий бык умер, то перевозка нового воплощения бога требовала большой церемонии, одной из тех, что являлись частью общественной жизни Древнего Египта. Большинство историков соглашаются с тем, что царицей-богиней, сопровождавшей ритуальную процессию, была Клеопатра. Процессия должна была преодолеть более четырёх сотен миль по воде. Раз царица взялась участвовать в этом ритуале, значит, она всерьёз собиралась исполнять роль богини или по крайней мере намеревалась уверить в этом племена Верхнего Египта, которые неоднократно поднимали бунты против её предшественников.
Культ Изиды был известен и в Риме. В 50 году до н. э. римский консул требовал разрушить все алтари богини, однако охотников заниматься такой работой не нашлось. В конце концов консул сам взялся за топор и приступил к делу. Эта история указывает и на распространённость культа Изиды среди низших классов, и на то, что он вызывал сильные подозрения у лиц, обладавших авторитетом.
В числе приверженцев Изиды наверняка было множество рабов, ввезённых с эллинистического Востока, и, следовательно, отправление культа могло быть ядром, вокруг которого собирались недовольные. С другой стороны, Изиде поклонялись и многие знатные римлянки. Проперций горько сетует на то, что его возлюбленная Цинтия уже десять ночей подряд не пускает его к себе, храня верность богине Изиде. Ювенал, век спустя, с большим возмущением описывает типичное поведение знатных римлянок – поклонниц Изиды: «И если некая египетская богиня потребует от неё совершить паломничество по Нилу, то она без промедления пускается в путь вверх к истокам реки и возвращается обратно с фиалом святой воды для окропления храма. И при этом она в самом деле верит, что Изида с ней говорила! Можно подумать, у богини нет других дел, как только болтать с дураками!» Римская пропаганда приписывала Клеопатре всё самое дурное, что только можно ожидать от женщины и чужестранки. Клеопатра же присвоила себе титул богини – покровительницы чужестранцев и защитницы тех, кто являлся аутсайдером при римском патриархальном общественном укладе, а именно женщин.
Рим ассимилировал пантеон богов покорённых азиатских народов так же, как до этого ассимилировал греческий пантеон. Новые божества смешивались со старыми и привычными. Процесс облегчался тем, что в тот период главную роль в религиозных верованиях играл определённый образ, а не его наименование. Мать с младенцем могла быть Венерой с Купидоном, Афродитой с Эросом или Изидой с Гором. Позже та же иконографическая традиция плавно и вполне успешно перетекла в другую религию, согласно которой эти фигуры получили имена Марии и Иисуса. Замена имён произошла легко, поскольку суть символического образа не менялась.
Изида была богиней, в которой сочетались характеры самых разных божеств. Её всеобъемлющая природа так воспевается в одном из египетских гимнов I века до н. э.: «О единственная, о всемогущая, к твоим стопам склоняются все народы, воспевая своих богов!» Явление Изиды описывает Апулей в «Золотом осле» (II век н. э.). Луций, рассказчик (который превратился в осла), молится Луне, Царице небес. Он не знает, как правильно называть богиню: Церера ли, Прозерпина, Венера или Афродита, – но просит её вернуть ему человеческий облик. Богиня является ему во сне, ничуть не смущённая его незнанием. «Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся вселенная». И только «богатые древней учёностью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим моим именем – царственной Изидой».
Юлий Цезарь, вернувшись с александрийской войны, приказал установить золотую статую Клеопатры, земного воплощения Изиды, в храме Венеры Прародительницы. Жест Цезаря имел большое значение для Клеопатры, поскольку давал надежду на признание её сына Цезариона. Кроме того, важным являлось и само признание со стороны Цезаря связи между Клеопатрой, Венерой и Изидой.
Как рассказывает Плутарх, она предпочитала появляться на публичных церемониях в священном одеянии богини, претендуя на титул новой Изиды. Описание видения Луция у Апулея даёт примерное представление о том, как могло выглядеть такое облачение: «Прежде всего густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пёстрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или, скорее – как верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья...» Её одежда – «многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-жёлтая, то пылающая, как алая роза. Но что больше всего поразило... так это чёрный плащ, отливавший тёмным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, а края были красиво обшиты бахромой. Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там были вытканы мерцающие звёзды, а среди них полная Луна излучала пламенное сияние».
Фантастическое описание Изиды – это не поэтическая выдумка. Рисунок царской египетской короны включал в себя символику высшего египетского божества Ра – священных змей и эмблему Изиды – лунный серп. Разноцветные одеяния – красные, жёлтые, белые – также играли свою символическую роль. По Плутарху, символика цветов в облачении Изиды означает, «что её могущество распространяется на самые разные стороны жизни и включает всё: свет и тьму, огонь и воду, жизнь и смерть». Многоцветное одеяние и чёрное шёлковое покрывало с вышитыми золотыми звёздами не были пределом искусства александрийских мастеров. Клеопатра, сидящая на троне во время церемоний, напоминала обликом богиню, описанную у Апулея.
Столь привлекательный образ должен был вызывать не только преклонение, но и любовь. Изида была всемогущей богиней. Хотя фигуры таких мужских божеств египетского пантеона, как Гор, Озирис, Амон-Ра, играли большую роль, но влияние культа Изиды было намного сильней, некоторые даже сопоставляли его с монотеизмом. Дошедший до нас гимн эллинистической эпохи так описывает её могущество: «Я отделила землю от небес и указала пути звёздам. Я определила движения Солнца и Луны и управляю морскими приливами... Я возвожу стены городов и устанавливаю законы. Я поднимаю на свет из недр морских острова и повелеваю стихиями. Я превыше рока и повелеваю людскими судьбами...»
