355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людвига Кастеллацо » Тито Вецио » Текст книги (страница 4)
Тито Вецио
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Тито Вецио"


Автор книги: Людвига Кастеллацо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

ТУЛЬЯНО И КАПИТОЛИЙ

Толпа весьма равнодушно отнеслась к страшной участи африканского царя, переданного в руки слуг палача. После короткой остановки процессия начала подъем на Капитолий. Один лишь нумидиец последовал за Югуртой в тюрьму. На месте казни он хотел сполна насладиться переполнявшим его чувством мести, увидеть предсмертную агонию злодея, лишившего его дома, семьи и детей. Гутулл принадлежал к числу страстных, кипучих натур. Как истинный сын Африки, он с одинаковым пылом мог и любить и ненавидеть.

Нумидиец ликовал, видя, как ликторы, не переставая, стегали розгами обнаженную спину Югурты во время следования триумфальной процессии. И когда низкая железная дверь мрачной тюрьмы затворилась за осужденным на мучительную смерть пленником, Гутулл смело подошел к этой ужасной двери.

– Кто там смеет стучаться? – послышался изнутри свирепый голос, когда Гутулл громко ударил в дверь молотком.

– Офицер республики, – смело отвечал нумидиец.

Услышав эти слова, внушавшие уважение всякому, тюремщик поспешил открыть дверь и вежливо спросил:

– Что вам угодно?

– Я хочу увидеть смерть тирана, – отвечал нумидиец ликтору, несколько удивленному таким ответом. Но удивление его быстро прошло при виде новенькой золотой монеты, которую офицер немедленно вручил ему.

– Позаботься о моей лошади, – сказал Гутулл, – получишь другую монету.

– Не беспокойтесь, господин, никто не посмеет тронуть вашу лошадь, если она привязана у этой тюрьмы, хотя бы вы провели здесь всю жизнь.

Нумидиец вошел. Внутри тюрьма представляла из себя голый темный свод из тесаного камня без следов цемента. Луч света проникал сюда словно украдкой через толстую двойную решетку над дверью. Так как шли приготовления к казни, то в руках слуг уголовного триумвира были зажженные факелы, освещавшие красноватым пламенем мрачные своды этого могильного склепа. Югурта был уже гол, палачи и слуги делили его роскошные одежды, злобно между собой переругиваясь. Сначала они сорвали чуть ли не вместе с волосами корону с головы пленника, потом с мясом выдрали из ушей серьги кольцеобразной формы. Бывший царь перенес эту пытку совершенно спокойно, не издав ни звука, не двинувшись с места и только при виде Гутулла глаза его, дотоле совершенно тусклые, сверкнули, и рот искривился в горькой улыбке. Было ли это пришедшее некстати воспоминание о недавнем могуществе, гнев или угрызения совести – сказать трудно. Желая ускорить развязку этой драмы, палачи потащили раздетого, окровавленного Югурту к круглому отверстию, устроенному посередине тюрьмы.

Гутулл посмотрел на дно этой отвратительной пропасти и тут же отскочил прочь, пораженный запахом разлагающихся трупов, крови и еще чего-то отвратительного, которым пахнуло из нее. Слуги триумвира, которых правильнее было бы назвать палачами, уже спустили в яму лестницу и подвели Югурту, который дрожал от холода и страха.

– Как у вас здесь холодно, римляне, – проговорил он, давясь от истеричного, беспричинного смеха. – Я озяб, совсем раздет, – лепетал он, очевидно, теряя рассудок.

Вскоре истерзанный, полупомешанный Югурта исчез в этой холодной, смрадной темной могиле, где безжалостные римляне хоронили живых людей.

Гутулл стремительно бросился вон. Чувство мести, первоначально целиком владевшее им, исчезло. Не то, чтобы ему вдруг стало жаль тирана, просто эта варварская казнь произвела на него такое тягостное впечатление, которого он никак не ожидал.

А между тем взамен казненного тирана с неизбежностью явился другой, восходящий по лестнице могущества и удачи, расположенной на холме Капитолия.

Странны и удивительны законы судьбы: они допускают уничтожение целых варварских народов, чтобы вознести на самый верх римского простолюдина, впоследствии сбившего спесь с благородных потомков Квирина, и отдают Рим на растерзание тем же варварам – африканским шайкам Гензериха.

Но час расплаты еще очень далек. Победитель Югурты поднимался на коленях, как предписывал закон, по мраморной лестнице к храму Юпитера. Там стояли жрецы всех разрядов. Их головные уборы представляли из себя венки из дубовых листьев с ритуальными клочьями шерсти. На жрецах были костюмы цвета ярко вспыхнувшего пламени. Царь жрецов, шутовская роль которого заключалась в приношении жертв от имени царя в стране, где монархия давным-давно была заменена республикой, стоял на самом почетном месте, окруженный другими жрецами, их помощниками, служками, фламинами и прочим народом. Однако многие из главных жрецов, равно как и весталки, отсутствовали. Таким образом они выражали протест некоторых патрицианских слоев против консула-плебея.

Гай Марий сделал вид, что не заметил этого и прошел прямо в святилище, где, приблизившись к статуе Юпитера, снял с головы корону и вместе с триумфальной ветвью возложил на колени главного божества, а потом громким, четким голосом произнес: «Благодарю, тебя, величайший и могущественный Юпитер, и тебя, царица Юнона, и вас, остальные боги, за то, что вы помогли мне защитить благоустроенную республику. Умоляю вас и дальше оставаться благосклонными к ней и быть ее защитниками».

Раздав дары для храма и жрецов и собственноручно убив первую жертву, Марий вышел, предоставив фламинам и их помощникам убивать остальные жертвы и делить между собой кровавые останки этой бойни, устраиваемой в честь богов.

Триумф кончился. Югурта обречен на мучительную смерть, богам принесены жертвы, роль триумфатора сыграна. Теперь Марию осталось выполнять обязанности консула. А поскольку триумф совпал с январскими календами, значит пришло время новым консулам приносить присягу. Сначала при прежних консулах, а затем перед сенаторами, специально собиравшимися для этой цели.

Выйдя из храма Юпитера, новый консул Гай Марий со своим напарником Гаем Флавием Фимбрием явился принести присягу перед двумя бывшими консулами: Публием Руфом и Гнеем Максимусом. Присяга была совершена и принята со всеми узаконенными формальностями, после чего оба новых консула спустились с Капитолия на Форум, чтобы присягнуть также и перед народом. Фимбрий надел претексту, предписанную для ношения главнейшим государственным чиновникам, но консул Гай Марий не снял свои блестящие триумфальные доспехи и в таком виде явился на ростры. [38]38
  Ростры – ораторские подмостки на Форуме, украшенные металлическими таранами, крепившимися на носу вражеских кораблей – трофеи Рима в морских битвах.


[Закрыть]
Народ приветствовал своего героя восторженными криками и бурными аплодисментами. Суеверной толпе казалось прекрасным предзнаменованием, что ее любимый консул приносит клятву в триумфальной одежде. Людям думалось, что гнев богов будет особенно силен, если консул нарушит клятву, приносимую в этом ритуальном наряде. Сенату это восторженное выражение народного энтузиазма крайне не понравилось.

Члены органа, который некоторые современники сравнивали с собранием царей, в описываемую эпоху должны были обязательно принадлежать к сословию всадников, иметь состояние не менее, чем в восемьсот тысяч сестерциев и быть не моложе двадцати семи лет.

Это собрание состояло из закостенелых консерваторов, ревностно следивших за соблюдением формальностей, придерживающихся буквы закона. Они гордились своими привилегиями, презирали личные заслуги людей, у которых среди предков не было консулов или преторов и нередко до хрипоты спорили между собой о древности того или иного патрицианского рода, несмотря на то, что время, смешав народы, образовавшие население Рима, готовило почву для появления нового, совершенно немыслимого прежде Сената. И вот к этим-то людям новый консул позволил себе явиться не в принятом одеянии.

Едва Марий вошел в курию, где собрались сенаторы, как со всех сторон послышался ропот, сначала глухой, потом все более и более усиливающийся и в конце концов приобретший угрожающие интонации. Сенаторы встали со своих мест не для приветствия консула, а для выражения удивления и презрения к неслыханной наглости зарвавшегося плебея.

Гай Марий был неустрашимым воином, грубым и непоколебимым, как скалы в его родном Арпино, но и он ощутил неприятный холодок, скользнувший по его спине при виде разгневанных олигархов, которых в душе ненавидел, не нашелся что сказать в ответ и даже несколько растерялся.

Шесть веков славы, величия и неоспоримой власти сделали Сенат грозным и даже священным. Хотя некоторые сенаторы не отличались особым благородством и были подкуплены неразборчивым в средствам Югуртой, не жалевшим золота на эти цели, тем не менее вместе взятые они представляли собрание, внушавшее невольный страх и уважение. Впервые в жизни солдат струсил и отступил.

– Наш доблестный полководец, должно быть, забыл снять триумфальную тогу и надеть претексту консула. Да не смутит наше великое собрание такая безделица: рукоплескания толпы порой отвлекают от исполнения своих святых обязанностей.

В этих словах, сказанных тихо, сдержанно, но отчетливо и веско главой сенаторов [39]39
  Глава сенаторов – сенатор, чье имя стояло первым в сенаторском списке – честь, воздававшаяся самому достойному. Он всегда первым высказывал свое мнение.


[Закрыть]
Марком Эмилием Скавром, было заключено столько скрытого презрения, что спесивый триумфатор смутился еще больше, и ему вдруг вспомнился палач с его зловещими эмблемами. Марий, побледнев, задрожал от злобы и страха, и вышел из курии, до крови искусав себе губы.

Пока эта сцена, являвшаяся предвестницей куда более серьезных событий, происходила в Сенате, молодой Тито Вецио и нумидиец Гутулл ехали вместе, с трудом прокладывая себе дорогу через, сплошную толпу народа. Вдруг позади них раздалось изумленное восклицание:

– Тито, мой Тито! Да неужели это ты?

Тито Вецио обернулся и воскликнул с не меньшим удивлением:

– Квинт, какими судьбами, давно ли ты здесь?

Молодые люди дружески обнялись. После горячих приветствий Квинт Цецилий Метелл (один из Метеллов, которые, по словам сатирика Невия, уже рождались консулами – столь велико было их влияние на народ), сын Метелла Нумидийского, взял своего друга за руку и засыпал вопросами. О здоровье, об опасностях, о военных подвигах, об убитых или вышедших в отставку товарищах. Словом, вопросы сыпались градом, так что в конце концов Тито Вецио, улыбаясь, прервал его:

– Если ты будешь продолжать в том же духе, то я так и не смогу сообразить, на какой же из вопросов ответить первым, а потому сначала успокойся хоть немного.

– Легко сказать, а вот попробуй сделать. Ведь мы с тобой не виделись… постой, постой… ничего не говори… сейчас скажу точно… ага, почти два года. Ну, давай обнимемся еще раз. Это будет самым лучшим и коротким ответом.

Друзья снова обнялись.

– Скажи мне, Тито, хоть теперь ты останешься в Риме? Ах, признаюсь тебе, что на этот раз моя сыновья любовь вынудила меня пойти на крайне тяжелые и тягостные жертвы.

– Верю тебе, дорогой Квинт, ведь у тебя, по существу, не осталось выбора. Мог ли сын сенатора Метелла хоть на минуту остаться в лагере Гая Мария?

– Эти нелепые внутренние раздоры доводят до того, что разлучают друзей. Но я всегда радовался и гордился тобой, слушая о ваших боевых подвигах. Когда до меня доходил слух о какой-нибудь новой победе моих товарищей, я радовался как ребенок, хотя в то же самое время и отчаянно вам завидовал.

– Добрый Квинт.

– Да, да, добрый Квинт, любезнейший друг, но как мало ты мне писал. И хотя я постоянно спрашивал курьеров, [40]40
  Курьеры – состояли на государственной службе, но их услугами пользовались и частные лица.


[Закрыть]
нет ли какого-нибудь послания от тебя, но почти всегда получал один и тот же ответ. «Трибун, у нас нет ничего для тебя» и ты сам понимаешь, что это не доставляло мне особой радости. Но довольно, теперь ты здесь и не скроешься от меня. Кончилась эта несчастная африканская война и остался только один враг – варвары севера, называющиеся «кимврами», что на их же собственном языке означает «воры». Против них направляются два отряда и мы можем быть вместе, если ты не предпочтешь мне своего Мария.

– Он прекрасный военачальник, под его командованием я многому научился и мог бы научиться еще большему. Конечно, он не единственный отважный защитник республики. Если бы твой отец, Публий Рутилий или Лютеций Катулл возглавили войско, то оно бы ничуть не потеряло бы в доблести и война для врагов Рима закончилась бы не менее сокрушительным поражением.

– Ты дельно говоришь. Но я, во всяком случае, советую тебе отдохнуть и насладиться прелестями нашего города. Да, друг мой, твоего приезда с нетерпением ждали наши прекраснейшие девушки. Имена двух из них я, пожалуй, назову тебе прямо сейчас: прелестная Эмилия Скавра и столь же очаровательная Терция Альбина. Они постоянна спрашивали, когда же наконец ты приедешь. А как будут рады твои приятели. На Марсовом поле, на ипподроме, в театре, на гуляньях они постоянно жаловались на отсутствие своего несравненного Тито Вецио, главы римской молодежи. После усталости необходим покой, а после опасности – удовольствия. Это в порядке вещей. Так нас учил, если ты помнишь, знаменитый философ, посвящавший нас в Афинах в возвышенные идеи божественного Эпикура.

– Воистину замечательные правила. Благодаря им я встречал опасность с улыбкой, находил утешение в скорби и получал наслаждение от сознания того, что совесть моя чиста, какие бы искушения не встречались на моем пути.

– Да, Тито! Ты для меня был идеальным примером того, что может сделать человек, когда в сердце своем он воздвигает алтарь не лживым богам, перед которыми поклоняется пошлая непостоянная толпа, а святой истинной любви и дружбе. Кстати, ты до сих пор не познакомил меня с Гутуллом, твоим благородным гостем, печальную историю которого описал в одном из редких писем. Это он рядом с тобой, если я не ошибаюсь?

– Ах, извини, пожалуйста, я был увлечен разговором.

Тито Вецио поспешил представить нумидийцу своего молодого друга, добавив:

– Вы достойны друг друга. Расцелуйтесь же по римскому обычаю. А теперь, когда мы снова зажгли факел нашей дружбы, следует добавить в него горючего материала, чтобы он вновь разгорелся ярким пламенем. Не поужинать ли нам в приятельском кругу?

– Именно это я и хотел сейчас предложить. Будем ли мы приглашать еще кого-нибудь?

– Не знаю, надо подумать.

– В таком случае я помогу тебе вспомнить друзей. Надо устроить так, чтобы нас было не меньше трех и не больше девяти.

– Неужели ты, ученик великого Эпикура, суеверен?

– Ничуть. Я сейчас руководствуюсь вовсе не пустыми суевериями, а здравым смыслом, подсказанным мне практикой. Если в компании меньше трех человек – гарантирована скука, если больше девяти – шум и неразбериха. А теперь следует составить список. Ты, Гутулл и я – трое, младенец Лукулл – четверо, этого милого мальчика ты, конечно, не вычеркнешь из списка. Кстати, совсем упустил из виду, у тебя есть хороший повар?

– Да, есть. Его зовут Тимброн, и это имя кое-что говорит римским гурманам.

– Прекрасно. В таком случае клянусь богами, в которых я не верю, что твой ужин вряд ли уступит даже тому, который консул дает сегодня в храме Юпитера Капитолийского своим сторонникам.

Следует заметить, что вся эта болтовня Метелла о поваре и ужине была им пущена в ход, чтобы дать Тито Вецио прийти в себя. При имени Лукулла он покраснел.

– Итак, четверо уже есть, – продолжал Квинт, загибая пальцы. Если присоединить Марка Друза, [41]41
  Марк Ливий Друз – народный трибун, продолжатель дела Гракхов. Был заколот наемным убийцей в своем доме.


[Закрыть]
нашего бывшего. Гракха, будет пять. Добрый старик Луций Анций [42]42
  Луций Анций – трагический поэт.


[Закрыть]
может быть шестым, он нам продекламирует несколько отрывков из своей «Андромахи» или «Клитемнестры». Гость! Марка Друза, наш общий задушевный приятель Помпедий Силон [43]43
  Помпедий Силон – один из самых заметных вождей италийцев в Союзнической войне (90–88 гг. до н. э.).


[Закрыть]
– седьмой, Сцевола [44]44
  Сцевола – верховный жрец, одно время наместник Азии. Убит в 82 г. до н. э. во время резни, устроенной сторонниками Мария.


[Закрыть]
– восьмой и… о боги! – дайте моему слабому уму девятое имя! Между прочим, в нашем обществе не хватает шута. Что ты скажешь о Тито Альбуцио, чьи выходки и остроты мгновенно разносятся по всему Риму, причем некоторые из них уже успели превратиться в пословицы?

– Альбуцио?

– Ну да, тот самый Альбуцио, который, приехав из Афин, где обучался чему-то, настолько позабыл латынь, что, начав фразу на нашем бедном языке, неизменно заканчивал ее по-гречески. Ты посмеешься вволю. Видеть клоуна Альбуцио рядом со строгим стоиком Сцеволой, обладающим умом Сократа, чрезвычайно забавно.

– Я боюсь, что они могут поссориться друг с другом.

– Неужели ты думаешь, что я решился бы пригласить их обоих, если бы у меня были хоть малейшие опасения по этому поводу? Тито Альбуцио, несмотря на свою грекоманию, добрейший человек, его болтовня к остроты совершенно безвредны. Этот человек вообще не склонен к каким-либо ссорам.

– Прекрасно.

– В котором часу соберемся ужинать?

– Часа через два.

– Тогда я еще успею сходить в курию, чтобы присутствовать при присяге консула. Хочу посмотреть, чем закончилась та история с переодеванием. Я предвижу очень серьезные осложнения. Ты может не знаешь, что горец из Арпино явился на собрание отцов отечества в костюме триумфатора. Надо было видеть негодование почтенных сенаторов попранием старых обычаев. Я боюсь, как бы эта грозовая туча не разразилась страшной бурей, которая может изменить всю нашу жизнь.

– Тщеславие этого человека и сумасбродное сопротивление патрициям погубят республику. Я в этом уверен. Жаль, что одному не свойственна скромность, а другим – справедливость, беспристрастие и осмотрительность.

– Беспристрастие и осмотрительность у наших олигархов! Ах, Вецио. Времена Фабриция, Фабия и Цинцинатов [45]45
  Фабий, Фабриций, Курий, Цинцинаты – римские консулы и диктаторы, являвшиеся примером образцового выполнения своих обязанностей и любви к Родине.


[Закрыть]
давно миновали. Теперь господство развратников вроде Опимия, Назика, Бестия и им подобных. Они признают только одну грязную политику: брать и подкупать, подкупать и брать.

– И погибнуть от своей же порочности.

– Да, но за собой они повлекут к гибели свободу и отечество. Однако, прощай еще раз, пожалуй, цензор [46]46
  Цензор – один из двух высших магистратов, управлявших государственным имуществом, составлявших ценз и следивших за нравами.


[Закрыть]
сделает мне выговор, если я опоздаю.

Молодой Метелл был одним из немногих сыновей сенаторов, которым за личные достоинства и знатность рода разрешалось присутствовать на заседаниях Сената, и он чуть ли не бегом направился к зданию курии.

Расставшись с другом, Тито Вецио и Гутулл медленно двинулись по Триумфальной улице. Молодой человек был задумчив, Гутулл угрюм. Миновав несколько кварталов, Тито Вецио сказал другу:

– Здесь, Гутулл, нам надо расстаться. Поезжай домой и жди меня там. Через час, не больше, я вернусь. А ты от моего имени передай дворецкому, – чтобы к первому часу ночи приготовил ужин в гостиной Эпикура.

Но Гутулл и не думал уезжать. Он взял за руку своего юного друга и сказал:

– Мой друг, мой господин, позволь мне побыть вместе с тобой. Я бы охотнее оставил тебя одного в пустыне, где ни львы, ни гиены не представляют опасности для человека с неустрашимым сердцем и твердой рукой, но не здесь, где измена ставит тебе западни на каждом шагу с лукавством ползущей змеи. Не забывай, у тебя есть враги в этом городе, причем настолько сильные и могущественные, что смерть едва не подстерегла тебя даже в Африке, во многих днях пути отсюда.

Юноша дружески пожал нумидийцу руку.

– Мой дорогой Гутулл, – сказал он со сдержанной улыбкой, – следует признать, что враги мои даже слишком кровожадны, судя по твоим словам, если они с такой ненавистью преследуют человека, который не сделал им ничего плохого. Поверь мне, сколько я не ворошил свою память, я не мог вспомнить, чтобы нанес кому-нибудь смертельную обиду.

– О, друг мой, как же ты плохо знаешь людей. Адгербал никогда и ничем не обидел Югурту, однако последний жестоко преследовал Адгербала и убил его. Пойми, что существуют и другие причины, вкладывающие кинжал в руку убийцы, да я и сам…

– Молчи, ты был только орудием в руках тирана.

– О твоем убийстве договаривался с Югуртой тот подлый дезертир. Конечно, он кем-то подкуплен. И он здесь, в Риме, я его видел.

– Ты его видел? Так что же ты молчишь?.. Когда, где?

– Вчера вечером в таверне Геркулеса-победителя, куда я ходил по просьбе одного человека, который тоже очень многим обязан тебе. Именно он мне и сказал, что твои враги настроены решительнее, чем когда-либо, поскорее покончить с тобой.

– Что мне до того, пусть замышляют, мне сейчас не до них. Ведь там, куда я сейчас направляюсь, мне грозит не смерть, а кое-что гораздо худшее.

– Ты идешь в дом своего отца?

– Да.

– Тем более я не имею права оставлять тебя. Но не думай, я буду следовать за тобой в отдалении и стану где-нибудь в стороне от дома. Однако, если ты будешь слишком задерживаться, то, предупреждаю тебя, я войду в дом во что бы то ни стало.

– Хорошо, пусть будет по-твоему, но повторяю, в доме отца мне бояться нечего… кроме того, что меня выгонят из него навсегда.

– И все же. Ты можешь отослать своих людей домой. Я буду рядом, что бы ни случилось. Тиран, чьими муками я упивался весь сегодняшний день, лишил меня самого дорогого, что было в моей жизни. Но судьба в утешение послала мне тебя и теперь ты заменяешь мне родину, семью, детей и все, что мне было дорого когда-то.

– Мой добрый Гутулл. Твои слова для меня, словно целебный бальзам. Пусть твоя великодушная дружба хоть немного уменьшит ту боль, которая разрывает мое сердце при мысли, что страшное проклятие навсегда лишило меня отцовской любви.



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю