355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людвига Кастеллацо » Тито Вецио » Текст книги (страница 16)
Тито Вецио
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Тито Вецио"


Автор книги: Людвига Кастеллацо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– А, я вижу, ты все это знаешь, твои глаза свирепо засверкали, ты не могла забыть нашего позора. Ты хорошо помнишь клятву, данную тобой у окровавленной колыбели твоего несчастного сына! Ты дом Вецио обрекла божествам мрака! Нет, нет, из твоей памяти не могли исчезнуть все эти ужасы, все долгие годы невыносимых страданий и целого ряда преступлений, с помощью которых все ближе и ближе оказывались мы к нашей цели. Наконец мы подошли к ней совсем близко, час пробил, колебание с нашей стороны было бы презренным малодушием.

– Хорошо, завтра яд будет готов, – отвечала колдунья, злобно сверкая глазами.

– Итак, прощай до завтра, мать моя, – сказал Аполлоний, выходя из комнаты.

– До завтра, – отвечала Кармиона, не решаясь сказать «сын мой» извергу, который собирался отравить родного отца.

В жизненной драме все перемешано: серьезное и смешное, смех и плач, добродетель и порок, геройство и трусость. Все эти противоположности очень тесно связаны друг с другом и зависят от разнообразных способностях актеров, участвующих в постановке жизненной драмы и тех обстоятельств, в которых они оказались по воле судьбы. Рассказывать историю одной из этих драм – значит все время идти по кривой линии, перемещаться с места на место, от одного исполнителя к другому.

Тито Вецио встал очень рано и отправился в библиотеку читать Полибия. [137]137
  Полибий – историк, знаток римского военного искусства.


[Закрыть]
Но молодому квириту что-то не читалось, он беспрерывно открывал и закрывал книгу, надолго задумываясь. Голова его была занята только одной мыслью: удастся ли наладить их совместную с прекрасной Луценой жизнь? Энергично пройдясь по комнате, он приказал позвать к себе Сострату. Старая кормилица не заставила себя долго ждать. Она вошла в библиотеку, лукаво улыбаясь, что несколько смутило Тито Вецио, но он постарался принять как можно более серьезный вид.

– Что так рано вскочил с постели? – спросила кормилица. – После вчерашней прогулки не мешало бы подольше отдохнуть. О, юноша, юноша, когда же у тебя прибавится хотя бы на один асс [138]138
  Асс – у древних римлян денежная единица и монета, чеканившаяся из бронзу или меди.


[Закрыть]
ума. Вот и Луцена тоже давным: давно встала с постели, будто Психея в ее подушки и перину понатыкала иголок.

– А как ее здоровье?

– О, на этот счет можешь не беспокоиться. Она прекрасна и свежа, как роза. Сегодня ты увидишь ее в пеплосе [139]139
  Пеплос – верхняя выходная одежда гречанок, которой в Риме соответствовала палла.


[Закрыть]
и согласишься со мной, что она не простая смертная, как все мы, а богиня красоты. Я одела ее в пеплос, который ты, может помнишь, заказал три года тому назад, чтобы сыграть роль Елены в трагедии того поэта, как его… забыла… который ругает всех женщин, [140]140
  Имеется в виду Еврипид.


[Закрыть]
и сама изумилась: обыкновенная женщина не может быть так хороша, и не одна я, старуха, разинула рот, глядя на Луцену, там все от нее с ума посходили. По-моему, она пеплос не должна никогда снимать. Пусть все любуются. Если ты увидишь ее в этом одеянии, то, несомненно, согласишься со мной.

– А где Луцена сейчас?

– В аллее. Плетет венки. В ее руках розы и лилии приобретают какую-то особую прелесть.

– А что она собирается делать с этими венками?

– Возможно хочет совершить приношение домашним богам, о которых ты никогда не вспоминаешь. Только я одна забочусь, чтобы перед ними всегда горела лампада и были цветы. Теперь я оказалась не одна, мы вместе с Луценой будем почитать богов и поклоняться им. Бедная девочка! Вчера, расставшись с тобой, она упала на колени перед Юноной и благодарила ее. Если бы ты мог видеть эту молящуюся богиню красоты со слезами на глазах. Как она была прелестна! Если бы ты ее видел, говорю я тебе, то сам бы стал молиться, хотя ты и не веришь ни в каких богов.

– Как ты думаешь, кормилица, расположена Луцена ко мне или нет?

– Почем я знаю, – отвечала сердито старушка, а на губах ее мелькнула улыбка. – Правда сегодня ранним утром во сне она действительно твердила одно имя.

– Какое, чье имя, мама, скажи?

– Мне показалось, что это имя было твое.

– Прелестная, добрая Луцена.

– Да, она и в самом деле прелестная. Да ты-то не заслуживаешь ее внимания. Вспомни, каким женщинам расточал свою любовь. Чего стоит одна Цецилия Метелла.

– Умоляю, не напоминай мне это ненавистное имя.

– Должна тебе сказать, что никто не может запретить мне называть любое имя, какое бы не пришло мне в голову.

– Скажи, кормилица, Луцена и в самом деле настолько хороша в пеплосе, как ты говоришь? – спросил Тито Вецио, желая направить разговор в более приятное для него русло.

– Как богиня, я ведь уже тебе говорила.

– Согласись, я прав, что хочу на ней жениться.

– О, с этим нельзя не согласиться.

– Если бы ты могла себе представить, кормилица, как я ее полюбил.

– Ну, положим я это могу себе представить, а все же она тебя больше любит, чем ты ее.

– Сострата!

– Что изволишь приказать?

– Ты милая, хорошая моя мама!

– И только?

– Нет, но мне бы хотелось поскорее увидеть Луцену.

– Попросту говоря, ты хочешь, чтобы я привела ее к тебе в кабинет, не так ли?

– Да, хотелось бы, дорогая кормилица.

– Ну что же, надо выполнять приказание. Ведь ты господин, а я рабыня, должна тебе повиноваться, – сказала, улыбаясь, старушка.

– Знаешь, Сострата, мне бы хотелось никогда, ни на одну минуточку не разлучаться с моей возлюбленной Луценой.

– Я уже и сама начинаю об этом догадываться. Что же с тобой поделаешь, надо выполнять твое желание, пойду, приведу нашу богиню, – говорила старушка, выходя из комнаты.

Кабинет, в которой была приглашен молодая гречанка, уже описанный в одной из первых глав, как нельзя лучше подходил для новой встречи двух юных влюбленных.

Встретившись без посторонних, они вновь застеснялись и лишь искоса поглядывали друг на друга.

Наконец Тито Вецио решил осведомиться о самочувствии своей дорогой гостьи.

– Как ты провела ночь, Луцена? – спросил он ее по-гречески.

– Как человек, который после кораблекрушения наконец достиг берега, – сказала она, краснея от удовольствия при звуках родного языка.

– Мне сказали, что ты вьешь венки для моих домашних богов, – продолжал Тито Вецио, улыбаясь. – Это, вероятно жертва, приносимая потерпевшим кораблекрушение?

Гречанка улыбнулась и стыдливо опустила глаза.

– Садись вот сюда, – говорил молодой человек, указывая на софу, а я размещусь тут, у твоих ног, на скамейке.

– Боги, как ты прелестна, Луцена! – воскликнул Тито Вецио, любуясь действительно необыкновенной красотой своей юной подруги.

– Я слишком счастлива, поэтому и кажусь тебе такой.

– Да разве ты счастлива?

– Очень! Нет слов передать.

– Скажи мне, Луцена, – после минутного молчания взволнованно спросил Тито Вецио, – любишь ли ты меня?

Гречанка не ответила на этот вопрос, но так посмотрела на своего милого, что он затрепетал от счастья, смутился и поспешил сменить тему разговора.

– Расскажи мне, Луцена, о твоем детстве, радостях, горе, о последнем ужасном происшествии, лишившем тебя отечества и свободы, – попросил, оправившись, Тито Вецио.

– О, друг мой, – Луцена тяжело вздохнула. – Печальную историю придется тебе выслушать, я не в силах рассказывать ее без слез. Родилась я на берегах Илано, [141]141
  Илано – река в Греции.


[Закрыть]
где в серебристых струях отражаются величественные чинары. Под их сенью собирались Платон, Критон и бессмертные ученики мудрого Сократа. Они исследовали тайны жизни и души, занимались божественной наукой, названной философией. Там, в прелестной долине, опоясанной Иматом, Ликабетом и Парком, [142]142
  Горы, окружавшие долину.


[Закрыть]
виднеется зеленая эмаль полей и синие волны Эгейского моря, небо там вечно лазоревого цвета, ясное; душистые цветы благоухают, наполняя воздух ароматом, а ковры из зелени пушисты и красивы. В этой благословенной стране я испытала первые радости жизни. Мы жили в маленьком селении Галимусе на берегу, на расстоянии нескольких стадий [143]143
  Стадия – мера длины, равная 177,6 м. От него произошло слово «стадион».


[Закрыть]
от гавани Фалер и немногим более того до Афин. Жители нашей деревни издавна занимались пастушеством и рыбной ловлей.

– Я помню это место, – заметил Тито Вецио, – я бывал там несколько раз, когда учился в Афинах. Оно действительно прелестно, окруженное померанцевыми и оливковыми деревьями, точно жемчужина, обрамленная нежным перламутром.

– Не правда ли, это маленький Элисий. [144]144
  Элисий – поля блаженных, загробный мир, куда попадают праведники.


[Закрыть]
Судьба была слишком жестока, навсегда лишив меня моей чудесной родины. Земля наша, осчастливленная животворным сиянием Гелиоса, вдруг покрылась мраком, солнце померкло и скрылось, так же как и наша свобода. Памятники незабвенных дней Марафона и Саломина, [145]145
  Марафон – греческое поселение на одноименной равнине, где греческая армия в 490 г. до н. э. разбила войско персов. Саломин – остров в Эгейском море, близ которого греческий флот разбил персидский.


[Закрыть]
увы, заброшены. Богиня Ника разорвала свои цепи и покинула священный Акрополь. И кажется, что останки Мильтиада, Леонида, Фемистокла [146]146
  Мильтаад, Леонид, Фемистокл – древнегреческие полководцы и политические деятели.


[Закрыть]
восстают из своих могил и презрительно отворачиваются от молодого поколения, не способного подражать им.

Теперь иностранцы приходят любоваться нашими колоннами, статуями, картинами, наслаждаются прелестями нашей весны, пьют наше вино, свивают себе венки из наших роз, ведут ученые споры в портиках и лицеях, а нас угнетают и притесняют. Мои выродившиеся соотечественники, гордые тем, что преподают науки приезжим аристократам, не чувствуют, что они за сестерции продают славу своей родины. Ты, надеюсь, извинишь бедную гречанку, которая не может не скорбеть о судьбе своей несчастной родины. Дочь старого патриота, который едва избежал смерти во время резни в Коринфе, [147]147
  Резня в Коринфе – Коринф был завоеван римлянами под руководством проконсула Муммия в 146 г. до н. э.


[Закрыть]
я часто оплакивала прекрасные времена свободы нашей милой родины. Тогда я еще даже не предполагала, какие испытания готовит мне судьба. В то время, когда Греция еще была свободна, мой отец был богат и занимал почетное положение среди своих сограждан. Не имея других детей, кроме меня, он употребил все свои силы, чтобы дать мне самое лучшее образование. Он не был сторонником нынешних методов воспитания, когда девушку готовят лишь для жизни в гинекее. Он воспитывал меня так, как воспитывали своих дочерей великие мужи прежней Греции, когда на весь мир гремели имена Сафо [148]148
  Сафо – великая лирическая поэтесса, родом с острова Лесбос, оставившая неподражаемые по искренности и силе чувств эротические стихотворения.


[Закрыть]
и Коринны. До пятнадцати лет я занималась изучением трудов наших лучших историков, философов и поэтов. Во время праздников с хором веселых девушек я гуляла по берегам Илиса, мы пели гимны и хвалебные песни, танцевали и убирали себя венками. Ах, какая чудная была жизнь. Я невольно останавливаюсь на этих воспоминаниях. Ты прости меня.

Но, увы, вскоре меня постигло страшное бедствие. В один роковой день октября происходило торжество в память скорби великой матери Деметры. Желание отца чтобы я участвовала в этом торжестве, погубило нас обоих. Ему это стоило жизни, а мне свободы. Между тем обманчивая фортуна не предвещала ничего дурного. Солнце сияло на безоблачном небе, цветы, деревья, люди в своих нарядах создавали замечательное, праздничное настроение. А на море была засада. Едва мы дошли до подножья гор, как разнесся слух, что какие-то подозрительные галеры лавируют между островами неподалеку от побережья. Некоторые говорили, что это финикийские купцы, другие думали, что римская эскадра, но были такие, которые положительно утверждали, что галеры принадлежат морским разбойникам. Все эти предположения и слухи не возбуждали у нас ни малейшего интереса. И только один старый рыбак напомнил нам слова знаменитого оракула [149]149
  Слова оракула – фраза Страбона.


[Закрыть]
«Женщины в Полиасе испугаются при виде весел». Увы, мы не обратили на эти слова никакого внимания, не послушали доброго старика. Верно сама судьба вела нас к гибели, мы весело и беспечно шли вперед. И, совершив мистерии, [150]150
  Мистерии – тайные религиозные обряды в честь какого-либо божества.


[Закрыть]
мы возвращались маленькими группами, неся скромные венки из целомудренника и сосны. Наши головы были убраны цветами, посвященными Персефоне. [151]151
  Персефона – владычица преисподней, богиня произрастания злаков и земного плодородия.


[Закрыть]
Не подозревая о грозившей нам опасности, мы торжественно распевали священные гимны. И вдруг, словно из-под земли выросли какие-то люди, свирепого вида, обвешанные оружием с ног до головы. Они нас окружили. Отцов, мужей, братьев, сопровождавших нас, они беспощадно убивали, и я сама видела, как испустил дух мой добрый отец, желавший защитить меня своей грудью. Я не смогла перенести этой страшной картины и упала без чувств.

Когда я пришла в себя, то увидела лишь небо и море. Я была на галере, меня куда-то везли. Нас, пленниц, захваченных пиратами в Галимусе, было двенадцать. Удостоверившись в страшной действительности, мы пришли в полное отчаяние. Но главарь пиратов пустился на коварную хитрость, и стал уверять нас, что мы будем немедленно освобождены, если за нас заплатят самый незначительный выкуп. Злодей не решался сказать, для какой цели мы предназначались. Многие из нас могли бы отчаяться до предела и предпочли бы самоубийство ужасному рабству.

Нас высадили в Брундизии и оттуда отправили в Рим. Главарь банды, известный злодей Исавр из пирата превратился в купца, а его сообщники в слуг. В Риме нас повели на рынок, который расположен напротив храма Кастора, предварительно натерев ноги гипсом, [152]152
  Перед продажей на рынке ноги рабов предварительно натирали гипсом.


[Закрыть]
повесили на шеи ярлыки с обозначением возраста, родины, профессии и цены каждой из нас. Сомнений уже не могло быть – мы превратились в рабынь-невольниц, нас продавали с публичных торгов. Положение страшное, безвыходное, от которого заледенела вся моя кровь.

Всех девушек – моих соотечественниц раскупили богатые господа в качестве прислужниц для своих жен, а меня купил Скрофа, как говорили, за двадцать четыре тысячи сестерций. Ты можешь себе представить, что я почувствовала, когда, придя в дом к новому хозяину, узнала каким позорным ремеслом я буду вынуждена заниматься.

К счастью я не упала духом, и решила лучше умереть, чем быть опозоренной. И на все уговоры Скрофы отвечала, что соглашусь на любую, даже самую унизительную работу, но то, что он от меня требует, страшнее смерти и потому я убью себя прежде чем кто-либо осмелится коснуться меня. Скрофа не обратил никакого внимания на мои слова, а скорее всего посчитал их очередным женским капризом и не сомневался, что имеется множество способов сделать меня более сговорчивой.

Однажды, решив, что хватит мне даром есть его хлеб, Скрофа ударил по рукам с соратниками Мария Гаем Лузием и ввел его в мою комнату. Увидев рядом с собой мужчину, я сначала испугалась, но затем ярость охватила меня, силы мой удвоились, я прыгнула к Гаю Лузию, выхватила у него из-за пояса кинжал и заявила, что если он приблизится ко мне хотя бы на шаг, я воткну кинжал сначала ему в грудь, а потом и себе. Видимо он понял, что я не шучу, потому что сломя голову выскочил из комнаты и на этот раз я была спасена. Но зато бешенству моего хозяина Скрофы не было границ. Он кричал, что если я не одумаюсь, то мне еще придется об этом сильно пожалеть. В ответ на это я еще раз клятвенно подтвердила, что и со всеми остальными посетителями намереваюсь поступать точно также, как с Гаем Лузием. Тогда Скрофа приказал отвести меня к палачу Кадму, где ты меня и нашел. Не стану скрывать, что почувствовала невообразимый ужас, когда меня насильно приволокли в это ужасное место. Смерть со всех сторон протягивала ко мне руки, словно Бриарей. [153]153
  Бриарей – прозвище одного из гекатонхейров (исполинов, олицетворявших подземные силы) сторукого великана.


[Закрыть]
Орудия пытки приводили меня в ужас. Я со страхом думала, что последние минуты моей жизни пройдут в невыносимых страданиях, что прямо сейчас этот свирепый Кадм подвергнет меня целому ряду нестерпимых, мучительных пыток. Сначала палач привязал меня – к столбу, а затем стал неторопливо подготавливать орудия пытки. Ледяной холод сковал мою кровь, вид всех этих клещей, которыми рвут на части тело живого человека, пылающей жаровни, зубчатых колес, различных тисков, блоков и крючьев, на которых запеклась кровь предыдущих жертв, черепов замученных людей, все это, повторяю, привело меня в ужас. Я трепетала, как в лихорадке, впрочем не пытаясь разжалобить своего мучителя, не произнося ни единого слова. Молча я позволила прикрутить мои руки к железному кольцу. Но когда палач начал обнажать мое тело, меня охватил стыд, я не выдержала, из груди вырвался крик протеста, ты услышал этот крик и спас меня, – сказала Луцена, застенчиво опуская глаза. – Когда ты появился, мой ужас сменился другим чувством… ты взял меня в руки… а потом…

– Я прижал тебя к груди…

– Тито!

– Да, я обнял тебя, моя милая Луцена, и с того момента полюбил искренне, нежно, глубоко…

– Тито! – вновь прошептала смущенная красавица.

Молодой человек взглянул на нее глазами, полными любви, обнял ее стройную талию. Румянец застенчивости и желания еще гуще покрыл щеки Луцены, она протянула руки к сидевшему у ее ног Тито Вецио, обняла его за шею, огонь страсти блеснул в ее прекрасных очах, она наклонила голову и уста влюбленных вновь соединились. Повторилась вечерняя сцена, но уже без борьбы и сомнений. Оба они чувствовали, что любят друг друга и дали полную свободу чувству. Луцена не боялась любить благородного Тито, ее застенчивость быстро сменилась страстной любовью, она находилась с ним по праву истинного чувства первой, святой любви, охватившей, как пламя пожара, душу и тело юной гречанки…

Свидетель страстных поцелуев влюбленных, Купидон, установленный на водяных часах, казалось, покинул их, чтобы не допустить в храм любви непосвященных. Шаловливый ребенок опустил плотный занавес и приложил свой розовый пальчик к губам.


ВИЗИТ И ДОМОГАТЕЛЬСТВО НАСЛЕДСТВА

Через пять дней после посещения египетской волшебницы достойный владелец римских гетер Скрофа, встав рано утром с постели в прекрасном расположении духа, оделся в праздничное платье и улыбаясь самой добродушной улыбкой, отправился к дому Тито Вецио.

Терпеливо дождавшись, пока толпа клиентов и утренних поздравителей мало-помалу не разошлась, он попросил раба-номенклатора [154]154
  Раб-номенклатор – своего рода секретарь, напоминал хозяину имена гостей, о самых важных делах и т. п.


[Закрыть]
доложить о нем и попросить о немедленной частной встрече.

Просьба его была удовлетворена и его ввели в библиотеку, где после утреннего приема клиентов и поздравлений находился Тито Вецио.

Помимо содержания гетер, Скрофа занимался еще и ростовщичеством. Оба эти занятия требовали особой ловкости в ведении дел и полного бесстыдства.

Подобострастно раскланявшись, он начал свою речь с безудержной лести молодому всаднику. Хвалил его храбрость, великодушие и щедрость, известные всем гражданам Рима от мала до велика, затем перешел очень искусно к своей собственной персоне и принялся утверждать, что цель его жизни – угождать таким знаменитым воинам, как Тито Вецио, и что у него, Скрофы, всегда открыт для них кредит, какой только они пожелают, хотя бы и для шалостей, так свойственных молодости. Что нельзя не уважать юношу, не жалеющего средств для осуществления своих фантазий, потому что такой юноша, благодаря своему врожденному великодушию, никогда не забудет об интересах других людей.

После столь эффектного вступления Скрофа перешел непосредственно к цели своего визита к молодому всаднику. Он начал очень униженно объяснять, что на покупку афинской красавицы он истратил все свои незначительные сбережения до последнего сестерция, и что, хотя у гречанки действительно несколько вздорный характер, она после короткого знакомства с палачом поля Сестерция и некоторыми особенностями его работы, несомненно изменилась бы в лучшую сторону, после чего очаровательная гречанка несомненно стала бы самой знаменитой гетерой Рима и таким образом вернула бы Скрофе все деньги, затраченные на ее покупку и содержание.

– Судьба, впрочем, решила иначе, – поспешил добавить Скрофа, видя, что Тито Вецио буквально побелел от гнева. – Молодой и красивый всадник ввел гречанку в свой дом и она находится у него уже несколько дней.

– Я знаю его имя, – продолжал старый сводник, – но, конечно, за все золото мира не стану прибегать к защите закона, начинать судебный процесс или беспокоить власть имущих. Это было бы безумием с моей стороны, потому что великодушие, честность и щедрость главы римской молодежи известны всем. Высокое положение юноши позволяет надеяться на то, что он не поскупится и мне не придется требовать свою рабыню обратно.

– К чему все эти потоки красноречия, Скрофа? – нетерпеливо прервал его Тито Вецио.

– Я бы хотел знать, храбрый юноша, угодно ли тебе купить у меня мою рабыню, или ты вернешь ее мне?

– Безусловно, угодно купить и ни в коем случае не угодно возвращать, – Тито Вецио для большей убедительности взмахнул рукой.

– Значит за ценой ты не постоишь? – с жадностью воскликнул Скрофа, даже не пытаясь скрыть свою радость.

– Ну, к делу, сколько ты за нее хочешь?

– Разве я был не прав, утверждая, что ты самый великодушный из всех людей, образец всадника, честь римской молодежи…

– Перестанешь ли ты, подлый льстец! – вскричал Тито Вецио, окончательно выведенный из себя неприкрытой лестью Скрофы. – Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, я начну сбавлять по несколько золотых монет за каждое твое гнусное слово.

– Если тебе неприятны мои слова, то должен тебе сказать, что я не могу уступить тебе гречанку меньше, чем за семь талантов. [155]155
  Талант – самая крупная денежно-весовая единица (около 26 кг).


[Закрыть]

– Через три дня ты их получишь.

– Все семь талантов?

– У меня только одно слово.

– Боже, какое великодушие! – радостно закричал Скрофа. – Позволь же мне облобызать щедрую руку того, которому, клянусь всеми богами и богинями, я буду вернейшим и преданнейшим слугой.

– Руки моей ты, конечно же, не коснешься, убирайся вон и поблагодари богов, что я не желаю марать свои руки, иначе я бы с удовольствием разукрасил физиономию такому мерзавцу, как ты. Уходи прочь, а когда явишься за деньгами, не смей беспокоить меня. Если увижу тебя в другой раз, я за себя не ручаюсь. Спроси дворецкого и от него получишь деньги. Ну, теперь больше ни слова и вон отсюда, – прибавил Тито Вецио, указывая на дверь.

Ему не пришлось повторять дважды. Склонившись, непрерывно кланяясь, Скрофа поспешил убраться с глаз долой.

Сумма, которую Тито Вецио согласился заплатить за невольницу, равнялась ста шестидесяти восьми тысячам сестерций. Если принять во внимание цены на предметы первой необходимости, существовавшие в ту пору, то покупка щедрым квиритом красавицы-афинянки принесла ее бывшему владельцу целое состояние. Для сравнения можно только добавить, что, например, бык продавался за сорок сестерций, а баран всего за четыре.

– Надменный аристократишка, – ворчал Скрофа, проходя по анфиладам роскошно убранных комнат. – Ни одного слова не сказал, даже не поторговался по-человечески, сразу согласился заплатить столько, сколько я запросил.

– А пожалуй я мало потребовал, – продолжал задумчиво владелец гетер, осматривая роскошные комнаты. – Впрочем, нет, зачем требовать лишнее, надо брать то, что полагается… Экий дом! И что за слуги? Привратник одет лучше меня и без ошейника, ходит себе свободно, не так, как у других. Чудак этот Тито Вецио! Отвалил сто шестьдесят восемь тысяч сестерций за невольницу, которая мне обошлась всего в двадцать четыре тысячи – право, не дурно. Не будь этого Тито Вецио, не встреть он гречанку у палача Кадма, куда бы я девался с этой взбалмошной девчонкой? Был бы прямой убыток. Хвала тебе, добрый Меркурий! Пойду немедленно в твой храм у Капенских ворот и принесу в жертву самого тучного барана. Не забывай меня своими милостями, Меркурий, оказывай покровительство моему дому и в будущем.

И Скрофа отправился приносить Меркурию в жертву своего самого лучшего барана.

Тем временем Тито Вецио потребовал к себе дворецкого.

– Стино, – сказал он вошедшему, – через три дня ты должен заплатить сто шестьдесят восемь тысяч сестерций, человеку, который только что вышел отсюда.

– Скрофе?

– Да.

– Слушаю. Но откуда же мне взять такую кучу денег?

– Как откуда? Очень просто. По сведенным счетам мне следует получить золотом, серебром и по распискам, вложенным в сокровищницу Сатурна до семисот тысяч сестерций. Ты, кажется, сам мне об этом говорил, когда приезжал в Африку.

– Да, господин, я говорил тебе это несколько месяцев тому назад, в Африке, но после этого были значительные расходы.

– Например?

– Пиры, покупки вин, продуктов, одежды. К тому же твоя жизнь в Африке обошлась тебе тоже недешево. Когда все твои товарищи жили исключительно за счет побежденных, ты один всем и всегда платил наличными деньгами.

– Да разве на это могло быть израсходовано восемьсот тысяч сестерций?

– А подарки, которые ты делал?

– Это пустяки, стоит ли о них говорить?

– А ссуды, выданные твоим приятелям?

– По-моему они не имеют значения.

– А по-моему, совсем наоборот, имеют, да еще какое! А то, что ты раздавал бедным, тоже, по-твоему, пустяки?

– Ну, об этом тебе не надо было говорить.

– А слуги, стоящие тебе втрое по сравнению с остальными хозяевами, а рабочие которым ты велишь платить своевременно и всегда сполна, а картины, а статуи, а драгоценное оружие. Все эти вещи ты не награбил, как большинство твоих товарищей, а только покупал, притом за наличные деньги, как же ты теперь полагаешь, мой добрый господин, много ли ушло у тебя на это звонкой монеты или нет?

– Слушай, Стино. Я позвал тебя вовсе не для того, чтобы ты мне рассказывал на что я трачу свои деньги. Я хочу знать, много ли их сейчас в твоем сундуке?

– Пустяки, тысяч двадцать сестерций, не больше. Хочешь, я принесу все их тебе вместе со счетами?

– Зачем мне твои счета! Ты лучше подумай, нельзя ли нам достать сто шестьдесят восемь тысяч сестерций?

– Надо обратиться к ростовщикам, другого способа нет.

– Мое имя уже не раз красовалось в их списках.

– Что поделаешь. Надо обратиться к какому-нибудь новому ростовщику, который бы ссудил тебе в счет будущего наследства необходимую сумму, процентов за двенадцать в год.

При последних словах дворецкого Тито Вецио с грустью задумался. Спустя минуту он сказал:

– Ну хорошо, успокойся, я сам постараюсь достать эти деньги. Тебе придется только вручить их Скрофе, я не желаю видеть этого мерзавца. А теперь дай мне тысячу сестерций, да заодно и кошелек, потому что с прежним мне пришлось расстаться.

В то время, как влюбленный юноша был занят поиском денег, необходимых для того, чтобы вырвать красавицу-гречанку из когтей Скрофы, Аполлоний тоже не терял даром времени. Сейчас он находился в малом зале дворца старого Вецио.

Там бывший капуанский всадник, весь скрюченный, сидел в удобном кресле, перед бронзовой жаровней, грея свои члены, озябшие от холода и преждевременной старости. Лицо его приобрело пепельный оттенок, говорящий о возможной скорой смерти, губы тряслись и были совершенно бескровны, худые руки со свинцового цвета ногтями висели безжизненно, как плети и только глаза светились мрачным, лихорадочным блеском.

Он был закутан в богато расшитый халат поверх одетого плаща, ноги были обложены шерстью, на шею намотан платок, на голове теплая шапка.

В течение нескольких последних дней здоровье старого Вецио значительно ухудшилось. Он уже не участвовал в ночных мистериях, по-прежнему совершавшихся в его доме ежедневно в позднее время. Старик принимал у себя одного Аполлония, который с затаенным ликованием следил за тем, как быстро угасает жизнь ненавистного человека – его отца. Снадобье, полученное Аполлонием от Кармионы, действовало хотя и медленно, но верно. Постепенно разрушая организм, оно давало отравителю возможность принять все необходимые меры, чтобы несметные богатства старика Вецио не перешли к его законному сыну и наследнику.

Аполлоний, вводя медленно действующий, убийственный яд в организм своей жертвы, не оставлял без внимания и моральной стороны дела. Постоянно раздражая неизлечимую душевную рану старика, злодей с адской настойчивостью продвигался к заветной цели.

Ни время, ни обстоятельства, ни сама смерть, не изгладили воспоминаний об ужасной измене любимой и уважаемой жены Марка Вецио, его постоянно угнетала эта мысль. Он по-прежнему презирал и ненавидел женщину, давно лежавшую в могиле и сомневался в том, действительно ли Тито его сын. Быть может, думал ревнивец, – Тито – плод осквернения святости брачного союза злодеем-соблазнителем. Многие годы Марк Вецио повсюду разыскивал своего соперника. Он хотел найти его и, угрожая смертью, приставив кинжал к груди, вырвать у него признание вины и решить вопрос о законности его сына Тито Вецио. Но тщетно, искать соперника было уже поздно. Ревнивый и оскорбленный муж наткнулся на его могилу, от которой не мог ничего добиться. Роковая печать смерти навеки скрыла от него тайну и стала причиной адских мук, терзавших его в последние годы жизни.

Но задолго до этого рокового момента, когда Марк Вецио был еще холост, произошло событие, имевшее страшные последствия для судеб главных героев нашего повествования. Одна из невольниц по имени Флора была удивительно хороша собой. Холостой развратник Марк Вецио обратил на нее свое милостивое внимание, в результате чего на свет появился сын. Эта связь с невольницей не была вызвана охватившей хозяина любовью, а, скорее всего, оказалась прихотью. Их связь прекратилась, когда Марк Вецио встретился и сочетался законным браком с любимой им девушкой. Между тем ребенок, прижитый с Флорой, рос и по странной прихоти судьбы был удивительно похож на сына, родившегося в законном браке. Жена Марка Вецио, хотя и не любила своего мужа, но была ужасно ревнива и сходство ее законного ребенка с сыном презренной рабыни приводило ее в ярость. В конце концов это чувство ревности и злобы достигло таких чудовищных размеров, что обезумевшая матрона приказала заклеймить лоб сына Флоры буквой «Е» – неизгладимой позорной меткой беглого раба. Бесчувственный Марк Вецио не протестовал против этого распоряжения своей супруги. Смолчал он и тогда, когда его бывшую любовницу вместе с клейменным ребенком продали на невольничьем рынке. Их приобрели купцы из Александрии и отвезли в Египет. Там они вновь были проданы, теперь уже жрецу, который, узнав, что продается женщина из земель марсов, купил ее, надеясь, что она сведуща в волшебстве.

Флора была истинной дочерью своей земли и с материнским молоком впитала умение совершать многие ритуальные обряды. Вместе с тем, приученная к беззастенчивому шарлатанству авгуров и гаруспиков, [156]156
  Гаруспики – жрецы, гадавшие на внутренностях животных и толковавшие значение ударов молнии.


[Закрыть]
она стала абсолютно равнодушна к религии, ни во что не верила, не имела никаких убеждений, а потому ей не составило никакого труда приспособиться к взглядам своего нового хозяина и стать его полезной и надежной помощницей.

Жрец в сопровождении Флоры, превратившейся в чародейку, объехал многие страны Европы, Африки и Азии. Он, также, как и его помощница, был обманщиком и в то же время обманывался сам, был верующим и скептиком, молотом и наковальней. Вместе с тем он делал хорошие сборы и с каждым разом оттачивал свое умение обманывать толпу.

А ребенок Флоры рос, внимательно присматриваясь ко всему тому, чем занимались его мать и жрец. На берегу священных вод Ганга в Индии он познакомился с учением гимнософистов, [157]157
  Гимнософисты – индийские философы, жившие в уединении и погруженные в созерцание. Верили в переселение душ. Старались не носить одежду, отсюда и название (гимнос по гречески – голый).


[Закрыть]
в Персии и Вавилоне волхвы и халдеи посвятили его в тайны магии и астрологии, в Иерусалиме он пристал к назареям [158]158
  Назареи – проповедовали чистоту, не пили вина и не стригли волос.


[Закрыть]
и эссенийцам. [159]159
  Эссенийцы – жили в общинах и старались быть добродетельными.


[Закрыть]
Кроме того, некоторые из полученных им знаний дали ему право считаться учеником и последователем египетского жреца Сефоса.

Вернувшись в Александрию, он разработал первые положения гностика, столь блистательно развитые в последствии Филоном. Мать радовалась, глядя на успехи сына, ее душа жаждала мщения. Ей нравилось мысль, что настанет время, когда она скажет своему решительному и энергичному сыну, указывая ни римское общество:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю