355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людвига Кастеллацо » Тито Вецио » Текст книги (страница 11)
Тито Вецио
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Тито Вецио"


Автор книги: Людвига Кастеллацо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Вскоре немой эфиоп ввел женщину, тщательно закутанную в длинную тогу. Это была прекрасная супруга претора Сицилии. В базилике царствовал почти полный мрак, громадный зал с колоннами еле освещался несколькими тускло мерцавшими огоньками.

– Как видишь, я пришла в назначенное время и совершенно одна, – говорила Цецилия, поднимая с лица покрывало.

– А принесла ли ты с собой какой-нибудь предмет, принадлежавший этому человеку, как я тебя просил? Мне необходимо передать богам преисподней голову того, на кого ты призываешь смерть.

– Да, принесла, – сказала матрона, доставая из-под полы тоги ящичек с художественной резьбой. – Вот письмо, в котором они писал мне, что с восторгом готов тысячу раз отдать свою жизнь за один мой поцелуй. Вот прядь его белокурых волос, отрезанная мною у него, когда он спал и во сне шептал мое имя, а я восторженно любовалась им. А вот и его портрет, вырезанный на камне перстня. Увы! Делая мне этот подарок, он и подумать не мог, что его изображение в моих руках послужит мне орудием мести и принесет ему несчастье.

– А, может быть, он думал, что ты возвратишь ему перстень, и он подарит его новой возлюбленной. Могло быть и так, не правда ли, прелестная Метелла?

– У тебя нет сердца, Аполлоний, ты безжалостно бередишь мою больную рану.

– Я – хирург и, между прочим, для лечения болезни использую не только железо, но и огонь. Да, в конце концов, разве ты пришла сюда для того, чтобы предаваться воспоминаниям и жаловаться, Как слабая женщина, или для того, чтобы отомстить, как полагается истинной дочери великого Рима, Цецилия Метелла, – вскричал торжественно Аполлоний, – кем ты хочешь быть – Ариадной или Медеей? [99]99
  Ариадна – древнее критское божество. Помогла Тесею победить Минотавра, а врученный ему клубок ниток помог Тесею выбраться из лабиринта. Медея – величайшая волшебница греческих мифов, связанных с походом аргонавтов.


[Закрыть]

– Медеей.

– В таком случае, обрати самое серьезное внимание на мои слова. Знаешь ли ты место, находящееся в трех полетах стрелы от Эсквилинских ворот и плотины Сервия Тулия, [100]100
  Сервий Тулий – шестой римский царь (578–534 гт, до н. э.), установивший новое разделение гражданства на основании имущества на пять классов, без учета их принадлежности к патрициям или плебеям.


[Закрыть]
где ни один простолюдин не осмелится пройти ночью, не прочитав предварительно троекратно молитвы Гекате, богине подозрительных и опасных мест? Где виднеется знаменитое поле с целым рядом крестов, на которых распяты непокорные рабы, служащие ужасной пищей для голодных орлов, коршунов и ворон? Куда в полночь сбегаются ведьмы в белых тогах с распушенными волосами и роют землю в поисках кореньев, необходимых для приготовления самых сильнодействующих колдовских напитков? Луна бледнеет при виде их адских теней и с испугом накидывает на себя густое покрывало из мрачных туч. В холодное время года туда же сбегаются волки с Апеннинских гор, привлеченные запахом трупов, и сидят у подножия крестов, подняв морды кверху и жалобно завывая, с завистью смотрят, как крылатые хищники разрывают когтями тела замученных людей. Поле это называется Сестерским. Там среди множества крестов с разлагающимися трупами стоит хижина. В ней живет палач Кадм. Рабы, посланные к нему господами, первоначально подвергаются разного рода пыткам с помощью огня и железа, а потом приколачиваются к крестам, становясь законной добычей крылатых хищников. Палачу Кадму законом запрещено въезжать в ворота великого Рима и покидать его проклятое место. Вблизи логова этого страшного зверя, приводящего в трепет всех рабов Рима, есть извилистая дорога, она идет вдоль поля к деревне. Завтра ночью по этой дороге будут верхом ехать два человека. Один из них – Тито Вецио. Отсюда уже нетрудно понять, что будет, если эти два человека натолкнутся на дюжину отчаянных гладиаторов, привыкших наносить верные и смертельные удары своими острыми тяжеловесными мечами. Если ты хотя бы немного поразмыслишь над этими обстоятельствами, то придешь к единственному и совершенно верному заключению, что после этого Тито Вецио уже не доведется заключить в свои объятия какую-нибудь другую женщину.

– Увы! Его конечно же убьют на этой проклятой дороге.

– Ага, значит, ты все-таки предпочитаешь видеть его в объятиях твоей соперницы?

– Нет, нет, я этого не хочу! – воскликнула Цецилия, сверкая глазами. – Я готова прислать своих гладиаторов.

– Твои гладиаторы нам не нужны, прекрасная матрона. Они слишком хорошо всем известны. Зачем подвергать себя возможным неприятностям и риску предстать перед уголовным судом? Ты только пошли надежного человека в таверну Геркулеса-победителя, к хозяину таверны, которого зовут Плачидежано. Он – отставной гладиатор с фигурой Геркулеса, а лицо его изуродовано, наверное, тысячью шрамов, служащих доказательством того, что храбрый Плачидежано участвовал более чем в пятидесяти битвах. Когда твой посланник передаст ему все приметы твоего бывшего возлюбленного – смотри, здесь ни в коем случае нельзя допускать неточности – пусть он отдаст трактирщику половину вот этой дощечки. И после этого, будь уверена, доблестный Плачидежано все устроит, – сказал Аполлоний, передавая Цецилии половинку дощечки, получив которую, отставной гладиатор должен был привести в исполнение давно задуманный план убийства Тито Вецио.

– Должна ли я послать этому старому… гладиатору золото, чтобы оплатить ему вперед за пролитую кровь? – спросила Цецилия с грустью и отвращением.

– Ты не заплатишь ни одного сестерция, пока дело не будет сделано, – хладнокровно отвечал Аполлоний.

– Но уверен ли ты, что Тито Вецио проедет по этой дороге в столь поздний час? – спросила, сильно смущаясь, красавица, словно желая найти причину для отмены кровавой затеи.

– Принесенные тобой предметы дают гарантию, что с этой стороны никаких неожиданностей не предвидится. Известная тебе Кармиона, египетская волшебница, позаботится обо всем этом, использует все свое колдовское искусство, чтобы юноша непременно оказался в том месте, где его ожидает верная смерть. Иначе он должен был бы в эту ночь поспешить на любовное свидание и наслаждаться обществом очаровательной дочери сенатора Скавра.

– Итак, ты думаешь, что я буду отомщена? – спрашивала Цецилия, вновь охваченная всепоглощающим чувством ревности.

– Конечно, но при одном непременном условии – если тебе не будет жаль разлучить красивого юношу с его невестой.

– Аполлоний! – вскричала Цецилия. – Наконец я начинаю тебя понимать. Еще немного – и я стану догадываться обо всех твоих мыслях. Ты – мой злой гений! Я хорошо вижу, что ты, распаляя мою ревность, ведешь меня к отмщению самой короткой и верной дорогой. Но все это ты делаешь ради каких-то своих корыстных целей. Ты хочешь сделать меня слепым оружием, чтобы дать выход своему собственному, таинственному, неизвестному мне чувству ненависти. Пусть будет так, меня не интересуют твои тайны, я не стану отыскивать истинные причины твоей ненависти, я готова стать твоей соучастницей, лишь бы мне отомстить. Не бойся, я не откажусь, не попячусь назад. И на этот раз, надеюсь, ты меня понял?

Сказав это, гордая матрона, тщательно закрыв лицо, вышла из базилики, не удостоив египетского жреца даже самого обыкновенного вежливого слова прощания.

– Моя соучастница! – прошептал Аполлоний, когда матрона ушла, злобно улыбаясь. – Точнее было бы сказать – жертва, потому что, владея всем этим драгоценным оружием, которое ты имела неосторожность только что вручить мне, я уже могу распоряжаться твоей жизнью, точно так же, как и ты – существованием ставшего тебе ненавистным человека. Что за безмозглые создания эти гордые патриции, – продолжал рассуждать сам с собой Аполлоний. – Сулла и все остальные, не скрывая, рассказывают мне о своих мыслях, надеждах, ненависти к собратьям, доверяют мне планы самых рискованных заговоров, никто из них ничего не скрывает от меня, от меня – чужестранца! Неужели они воображают, что я могу быть слепым орудием для осуществления их тщеславных замыслов? Старый Вецио непоколебимо убежден, что он может быть основателем и распространителем новой веры, которая должна возвысить все человечество до небес. Эта ослепленная страстью женщина не замечает и не сознает, что передала в мои руки свою будущность, свою жизнь и даже честное имя. Я же, владелец всех этих секретов, думаю устроить из пустых голов патрициев лестницу и доберусь по ней туда, где бы находился с рождения, если бы жестокость женщины и слабость отца не лишили меня этого навсегда. Навсегда ли? А чем бы я был в глазах всех этих гордецов, если бы они знали о моем настоящем положении? Меньше, чем животным, вещью, рабом. Но тот, которого вы пытались превратить в вещь, мыслит, чувствует, действует, ненавидит и своей непреклонной волей, как сетью, опутал вас и думает сжать в железных тисках! Вскоре этот раб станет господином, и тогда, о! римляне, он напомнит вам изречение Брена, предводителя галлов: горе побежденным.

Сказав это, Аполлоний небрежным жестом руки опустил обоих эфиопов, взял факел, оставшийся в базилике и через потайные ходы проник в извилистые коридоры, ведущие к лаборатории египетской волшебницы Кармионы у подножия Эксвелина.


ИЗМЕНЫ

Уже в шесть часов утра третьего января, несмотря на весьма чувствительный холод, который удерживал многих добрых квиритов под теплыми одеялами в их постелях, в распахнутые ворота большого города хлынул поток людей и животных, навьюченных огромными корзинами, амфорами, бочонками. Из двадцати двух ворот Рима ни одни не остались замкнутыми, но тем не менее возникали заторы, давка, толчея, поскольку все эти люди спешили занять лучшие места на многочисленных рынках города.

Мычанию рогатого скота, раздававшемуся по всему воловьему рынку вторил крик бесчисленного количества ослов, тащивших по римским улицам повозки, доверху нагруженные великолепными кочанами цветной капусты, репой, и чудовищных размеров брюквой из Алистерно. Люди с громоздкими, продолговатыми корзинами шли, согнувшись под их тяжестью, громко восклицая:

– Рыба, свежая рыба.

Стаи белоснежных гусей толпились, шумя и гогоча, не понимая, что город, спасенный некогда ими, съест их с беспримерной неблагодарностью, приготовив из печенок своих спасителей изумительное блюдо, столь ценимое гурманами.

Главные повара, сопровождаемые толпой рабов, спозаранку явились на рынок, чтобы запастись лучшей провизией для обеда и ужина своих привередливых господ, и уже наметили жертвы из гусиной толпы.

Прихлебатели, эта незаживающая язва тогдашнего римского общества, тоже околачивались неподалеку, с жадностью наблюдая за покупками, сделанными поварами.

Тут же на рынке обосновались и рабочие корпорации. Рядом с ними стояли группы рабов-ремесленников, приведенных для продажи и конкурировавших с вольными тружениками. И те и другие не имели никакой собственности. Первые, если им не удавалось найти работу, жили за счет частной и публичной благотворительности. Вторые, являясь собственностью хозяина, конечно же жили за его счет даже тогда, когда не были заняты производительным трудом. Однако подрядчики находили для себя более выгодным покупать рабов, а не нанимать вольных рабочих.

Масса тунеядцев, брезговавших трудом, лежали на своих тогах возле котлов весьма внушительных размеров, служивших для подачек, собираемых этими бездельниками на кухнях богатых патрициев.

Лишь только просыпались богатые люди, как эти паразиты римского общества бежали к ним, поздравляя с добрым утром в надежде получить подачку от патрона. С гордостью величая себя клиентами, они презирали всякий труд и лень возводили в степень гражданской доблести. Составляя обязательный штат кичливой и тщеславной знати, они целыми днями лежали на боку и только в народных собраниях – комициях, подавали свои голоса за тех, чьи подачки обеспечивали их существование.

Презрение к труду было, подобно заразе, сильно распространено среди свободных граждан Рима, что приводило к еще большему увеличению числа рабов.

Рядом с тунеядствующими попрошайками расположилось множество нищих, в лохмотьях, с посохом и сумой. С самого раннего утра нищие спешили занять места на людных переулках, у храмов, на мостах и главных улицах, делались слепыми, хромыми, с изувеченными конечностями и противными голосами выпрашивали милостыню у прохожих. С наступлением сумерек все эти недужные каким-то чудом вдруг исцелялись, исчезали с улиц и заполняли многочисленные кабаки, где предавались шумным оргиям и самому отвратительному разврату.

Так современные историки изображают положение великого Рима описываемой нами эпохи. Властитель мира быстрыми шагами устремился к своей гибели. Черви уже точили его внутренности, их алчность была велика до такой степени, что всех богатств мира не хватило бы на то, чтобы ее насытить. Рим уже походил на огромные деревья девственного леса, на которых красовались цветы и лианы, тогда как сердцевина давным-давно сгнила, омертвела и превратилась в труху. Пренебрежение к труду, лень, тунеядство и попрошайничество совершенно естественно привели к увеличению числа нищих и тут же рядом царствовала утонченная роскошь, безудержное накопительство богатств, приобретенных не трудом, а путем захвата и покорения все новых стран и народов.

Безлюдная Италия уже ничего не производила, она была превращена в пустыню, откуда весь народ устремился в Рим. И если бы не Сардиния и Сицилия, а впоследствии Египет, горделивые патриции, разодетые в роскошные тоги, умерли бы с голода точно так же, как и одетые в лохмотья плебеи. Рим постоянно стремился к завоеваниям и добыче. Эта пагубная страсть лишала его рабочих рук, промышленности, использования богатой природы страны и, наконец, лишала всех художественных сокровищ и все это только для того, чтобы украсить один-единственный город. Когда же Рим в свою очередь обратился в пустыню, его ограбили точно также, как он когда-то грабил завоеванные им страны.

Сквозь рыночную толпу пробирался человек, тщательно закутанный в плащ, в широкой шляпе, поля которой скрывали его лицо. Миновав рынок, он торопливо зашагал по направлению к таверне Геркулеса победителя.

Несмотря на ранний час, трактир уже был переполнен. Большая часть посетителей провела эту ночь в таверне. Могучий Плачидежано стоял на своем посту, как бдительный часовой. Человек в плаще вошел в таверну, шепнул ему что-то на ухо и показал какую-то вещь.

Исполин-трактирщик осторожно осмотрелся кругом, как человек, которому следует действовать чрезвычайно аккуратно, отвел таинственного посетителя в сторону и быстро обменялся с ним нескольким фразами. Уходя, незнакомец сказал:

– Надеюсь, мы поняли друг друга.

Плачидежано отвечал на это только наклоном головы.

– Саура, – сказал трактирщик через некоторое время после того, как незнакомец в плаще ушел, – отыщи мне бездельника Макеро.

Саура был мальчиком, выполнявшим различные поручения Плачидежано, а все остальное время днями напролет спавший где-нибудь в углу таверны. Очевидно, он редко покидал днем свое логово, поскольку глаза юноши совершенно круглые, словно у филина, не выносили дневного света и беспрерывно мигали. Таким образом можно было безошибочно сказать, что между делами, которые он выполнял по поручению хозяина и дневным светом ничего общего не было.

– Надеюсь, ты меня понял? – повторил приказание трактирщик. – Ты должен взять ноги в руки, язык крепко держать за зубами и как можно скорее привести мне Макеро.

В ответ на это Саура издал какое-то хрюканье, которое, впрочем, вполне удовлетворило его хозяина.

– Кажется, готовится что-то серьезное, – сказала, ухмыляясь, толстая трактирщица, встряхивая сковородку с горохом.

Плачидежано посмотрел на супругу и молча пожал плечами.

Вскоре в комнату вошел наш замечательный воин. После встречи с нумидийцем нахал для большей предосторожности снял военную одежду и облачился в изношенную тунику, голову покрыл шляпой, почти полностью скрывавшей его лицо. Под тогой за поясом был заткнут большой нож.

– Клянусь Геркулесом и Марсом, моими защитниками, – отвечал негодяй, выслушав что-то, сказанное ему на ухо Плачидежано, – на этот раз шалишь! Он у меня не ускользнет, не будь я Макеро, я его…

– Тише, тише, чего ты так разорался! – остановил его трактирщик и продолжал шепотом, – ты это дельце должен обстряпать без сучка, без задоринки, тут можно здорово заработать. Если мало двадцати гладиаторов для того, чтобы спровадить его на тот свет, найми еще двадцать, словом, ни в чем, что может понадобится для дела, не отказывай. О затратах не беспокойся.

– Ладно, ладно, ты можешь на меня положиться, я обо всем позабочусь. Ты говоришь, их будет только двое? Один из них, верно, тот самый проклятый нумидиец. Что ж, тем лучше, мне давно пора свести с ним счеты.

– Ну что ж, в таком случае нумидиец наверняка останется жив и невредим.

– Это почему же? – спросил нахал, от удивления округлив глаза.

– А потому что платить по счету не в привычках доблестного Макеро, – отвечал, ехидно улыбаясь, Плачидежано.

– Ну вот, снова заладил свое. Заплачу, будь спокоен, заплачу за все, до последней монетки, лишь бы ты давал мне возможность хорошо заработать, да триумвиры по уголовным делам не пронюхали о моем существовании.

– Что касается последнего, то можешь быть совершенно спокоен. У человека, очень заинтересованного в ускорении этого дела, такие связи среди римских заправил, что никакие уголовные триумвиры нам не страшны. Так как, по рукам, что ли?

– Конечно по рукам, я согласен. Только вот насчет поля Сестерцио, ты не забудь приготовить сестерции.

Оба сообщника громко расхохотались над этой незамысловатой шуткой и Макеро, очень обрадованный подвернувшемуся дельцу, вышел, насвистывая мотив одной из песенок сатурналий.

Покинув таверну, он направлялся к цирку. В некотором отдалении от него и в том же направлении шел другой человек. Это был наш старый знакомый рудиарий Черзано.

Вскоре Макеро затерялся под сводами цирка, но Черзано и не подумал бросаться на поиски, справедливо рассудив, что хвастливый солдат должен вернуться обратно. Именно так и произошло. Примерно через сорок минут Макеро вышел из-под темного портика цирка, тщательно закутанный в плащ и собирался направиться в сторону Триумфальной улицы, но тут, будто случайно, Черзано буквально столкнулся с ним. Сделав вид, что сильно удивился и страшно обрадовался этой неожиданной встрече, рудиарий воскликнул:

– Каким ветром тебя сюда занесло в такую рань, храбрейший Макеро? Мне очень приятно вновь встретиться с тобой.

Хвастун принял за чистую монету преувеличенно уважительные слова рудиария и горделиво подняв голову, небрежно бросил:

– Здравствуй, милый юноша, как поживаешь?

– Плохо мне живется, доблестный Макеро, а хотелось бы извлечь из своего искусства хоть какую-то пользу, – тяжко вздыхая, отвечал бывший гладиатор.

– Не значит ли это, что ты хотел бы принять участие в какой-нибудь свалке, где мог бы славно поработать мечом. Не так ли? Но, мой милый, до выборов еще далеко, а наши нынешние трибуны больше всего напоминают мокрых куриц.

– Нет, зачем загадывать на будущее, мне бы хотелось заполучить какую-нибудь работенку уже сегодня. Надеюсь, ты меня понимаешь? Например, где-нибудь в темном закоулке угостить какого-нибудь патриция хорошим ударом меча или вообще что-нибудь в этом роде.

– И ты был бы готов это сделать?

– Все что угодно, уважаемый Макеро, лишь бы мне хорошо заплатили.

– Прекраснейшие намерения, мой милый, – с издевкой заявил негодяй покровительственным тоном, – мне остается только порадоваться за тебя и искренне поздравить от всего сердца.

– Что делать? Ведь надо же как-то устраивать жизнь. В если тебе, храбрейший Макеро, подвернется подобная работенка вспомни, пожалуйста, обо мне. А я могу захватить с собой человек пять своих приятелей. Можешь не сомневаться – ты не пожалеешь о том, что поручил мне свое дело.

– Да, да, да, – проговорил, задумавшись Макеро. – Пожалуй, для начала я мог бы устроить тебе испытание. Но смотри, друг любезный, со мной шутки плохи, потому что клянусь Марсом и Геркулесом…

– Я, клянусь Юпитером и Плутоном, [101]101
  Плутон – владыка подземною мира и царства мертвых. Божество подземных богатств и плодородия, дарующий урожай из недр земли.


[Закрыть]
тоже не расположен шутить, – прервал его Черзано не допускающим возражения тоном.

Макеро что-то обдумывал.

– Знаешь что, мой уважаемый покровитель, – снова обратился к нему Черзано. – Мне кажется, здесь неудобно обсуждать серьезные дела, пойдем, заглянем в какую-нибудь таверну.

– Идея хороша. Куда же мы пойдем? Тут поблизости две таверны: Ларго и Плачидежано.

– Я полагаю, лучше к Ларго. Там спокойнее, меньше народу.

– Хорошо, пойдем к Ларго. Кстати, а кто будет платить? – озабоченно спросил храбрый воин.

– Конечно как же иначе. Ведь ты можешь помочь мне хорошо заработать, поручив выгодное дело, поэтому будет справедливо, если угощать буду я.

– Знаешь, мне кажется, ты хороший малый… Понимаешь ли, дело, о котором я тебе намекнул, хотя нет, постой я еще подумаю, стоит ли доверять тебе до конца. Но все равно, пойдем к Ларго, там поговорим. С моей жаждой не может сравниться сама радуга. [102]102
  Фраза Плавта.


[Закрыть]

Собеседники двинулись к таверне Ларго. Этот грязный вертеп разврата и преступлений только ночью заполнялся нищими, днем же почти всегда пустовал, поэтому для секретного разговора новых друзей лучшего места нельзя было и придумать.

– Дайте два квартария [103]103
  Квартарий – 0,67 литра.


[Закрыть]
цекубского вина, – скомандовал рудиарий.

– И не вздумайте разбавлять его водой, – добавил Макеро, энергично ударяя кулаком по хромоногому столу.

Вино принесли, оно оказалось отменным, два квартария были выпиты в одно мгновение.

– Не повторить ли, вино, право, хорошо, – сказал Черзано.

– Хорошо, повторим, но только чтобы новые два квартария оказались, по крайней мере, не хуже, чем первые, – пожелал Макеро.

Вино оказалось ничуть не хуже. Макеро, попивая его, – от удовольствия прищелкивал языком, Черзано, положив на стол пояс, своими неверными движениями походил на человека, начинающего хмелеть. Он продолжал разговор на прежнюю тему, будто обсуждение и не прерывалось.

– Ты говоришь, что дело, которое ты хочешь мне предложить, относится к числу самых щекотливых и требует величайшей осторожности, потому что оно касается… Ты меня понимаешь?

– Ничего я не понимаю.

– Как не понимаешь? Не ты ли сам мне сказал, что дело идет о…

– Разве я тебе сказал?

– Конечно сказал. Ты что забыл?. Хозяйка, еще два квартария этого дивного вина.

– Честное слово, в отличие от всех этих скряг – моих приятелей, ты, дружище, угощаешь по-царски.

– Будь здоров, храбрейший Макеро.

– Спасибо, я пью за тебя и за ту, которую ты любишь.

– По моему мнению, это вино еще лучше прежнего.

– Конечно лучше, если начинает разбирать.

– Но вернемся к делу. Тебе требуется пять гладиаторов для… куда ты сам знаешь… Эти молодцы у меня есть. Остается только определить цену… Я, впрочем, полагаюсь на тебя, все храбрецы щедры и великодушны, заплатишь сколько сам знаешь. А мы будем довольны уже тем, что сможем действовать под твоей командой. Нам это лестно.

– Ты хороший человек и, надо думать, отчаянный храбрец.

– Так что же, ударим по рукам и дело в шляпе.

– По праву квиритов! – вскричал Макеро с комичной торжественностью, передразнивая одну из известных формальных фраз римского судопроизводства.

– А теперь выпьем за успех нашего предприятия, которое, если я не ошибаюсь, должно состояться этой ночью, а именно…

– А именно? – воскликнул Макеро с истинным или притворным легкомыслием.

– Но мне помнится, давеча ты сообщал и время и место.

– Все возможно.

– Женщина, еще вина!

– Нет, нет, довольно. Нам надо оставаться в нормальном состоянии, чтобы рука не дрогнула в самый ответственный момент.

– Ты прав. Ну, так в эту ночь на том месте, которое я указал. Я со своими товарищами, вооруженными мечами и кинжалами, буду поджидать их… кстати, на каком углу улицы, ты полагаешь нам лучше всего затаиться?

– На углу между храмом Дианы и площадью… ну как ее… в общем, надеюсь, ты меня понял.

– Ах, там. Хорошо.

– Ты запомнил все, что я тебе сказал.

– Да, как же я могу забыть, если от этого зависит мое благополучие.

– А я тебе говорю, не миновать беды, если ты перепутаешь углы улиц.

– Не беспокойся, у меня хорошая память.

– Ну ладно. Но советую вам как следует подготовиться. Я буду оценивать ваши действия со всей строгостью. А ты знаешь, мой милый юноша, что гласит пословица «на испытании и осел оставляет свою шкуру».

– Знаю и клянусь, у тебе не будет повода для недовольства. Сам увидишь чего я стою.

– Если в данный момент мне полагаться на свое зрение, то ты стоишь двоих. Вино сыграло с нами злую шутку, но ничего, на воздухе это должно пройти.

– У меня тоже подкашиваются ноги, – сказал Черзано, бросая на стол деньги за выпитое вино.

Приятели, покачиваясь, вышли из таверны. Но на воздухе, казалось, хмель разобрал их еще больше. Молодой рудиарий очень неуверенно держался на ногах, а храбрый воин все время что-то бормотал себе под нос.

– Ну а теперь расстанемся, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, – сказал Макеро.

– Итак, сегодня ночью.

– Да, сегодня ночью.

И оба друга, нежно попрощавшись, разбрелись в разные стороны, сначала, конечно, сильно пошатываясь и двигаясь по линии, не слишком похожей на прямую. Но как только Черзано заметил, что Макеро повернул за угол, он выпрямился и быстро побежал по направлению к Авентину.

Между тем бывший солдат, выглянув из-за угла, смотрел на эту картину и, злорадно улыбаясь процедил:

– Дурак, лиса в бычьей коже! Ты вздумал обмануть меня своими побасенками, дудки, не на того напал. Не очень-то помогло тебе твое вино, только напрасно потратил денежки! Когда же гусятам удавалось провести старых гусей? Пьяным прикинулся, притворялся, что на ногах не стоит, а стоило мне свернуть за угол, вон как припустил. Беги, беги, себе на погибель. Как ни торопись, а все равно вовремя не успеешь. Мы со всеми с вами сведем счеты, особенно теперь, когда ты выдал себя с головой. Небось думаешь, что оставил меня в дураках, а на деле сам сунул свою дурную голову в петлю. Я теперь прекрасно все понял, ты – шпион этого проклятого нумидийца… Ну ничего, повремените друзья, скоро все вы попадетесь ко мне в руки, постойте, дайте срок, я с вами разберусь. Сведу счеты и с африканцем, хотя мошенник Плачидежано утверждает, что я никогда не плачу по счету…

Если на улицах и в подворотнях Рима уже давно кипела жизнь, то во дворцах знати только-только пробуждались ото сна и приступали к утреннему туалету.

Дом Луция Лукулла, претора Сицилии, находился, как и большинство домов патрициев, на склоне холма, где будущий победитель Митридата [104]104
  Митридат – Понтийский царь. Трижды воевал с Римом, пока не был окончательно разгромлен.


[Закрыть]
впоследствии посадил свои знаменитые сады. Это было роскошное жилище, изобиловавшее серебряными изделиями, золотыми украшениями и драгоценными камнями, со множеством картин, роскошной мебелью, колоннами из мрамора и многим другим, свидетельствовавшим о богатстве и роскоши. В доме претора Сицилии было все, что наука и искусство создали в ту эпоху. Он напоминал один из современных выставочных залов, где красовались изящные произведения всего цивилизованного мира.

Фригийский и киреенский мрамор, картины и статуи греческой кисти и резца, вазы из Кампании и Коринфа, великолепные ковры из Тира и Сидона, кровати, софы для столовой, столики для дорогой посуды, канделябры, шкафчики, кресла и стулья богатейшей отделки, шкафы для драгоценных безделушек. Все это, расставленное в художественном беспорядке, повторяем, походило на громоздкий магазин антикварных изделий или выставочный зал.

Эти богатства, привезенные из многих стран мира, красноречиво свидетельствовали, что их обладатель в свое время сумел с огромной для себя пользой воспользоваться властью, предоставленной ему римским народом.

Мы не будем описывать прихожую, коридоры и приемный зал, уже переполненный клиентами, явившимися с утренними поздравлениями, оставим в покое также апартаменты самого претора, а перенесемся прямо на женскую половину, которая имелась во всех богатых римских домах и называлась гинекеем. Мы войдем в самое сокровенное убежище, где богиня красоты, выходя из теплой ванны, наполненной ослиным молоком, демонстрирует все прелести, которыми наградила ее природа, прикрытая лишь черными волнами длиннейших волос. В определенное время в это сокровенное убежище красавицы не рисковал проникать даже муж, опасаясь разделить участь Актеона. [105]105
  Актеон – мифический охотник. Был превращен Артемидой в оленя, которого растерзали собственные собаки, за то, что увидел купающуюся богиню обнаженной.


[Закрыть]

Прекрасная матрона сидела в кресле, а вокруг нее суетились пятеро обнаженных по пояс служанок. Одна из них бережно вытирала тело красавицы белым, надушенным полотенцем, другая с помощью пинцета удаляла с нежного тела малейший, едва пробивающийся пушок, третья обрабатывала розовые ногти стройных ног при помощи палочек, щеточек и других инструментов, предназначенных для этой ответственной операции. Четвертая смазывала густые волосы душистым маслом и помадой. После этого она равномерно осыпала их порошком из жженой слоновой кости, чтобы придать волосам больше блеска и сделать их еще чернее. Наконец пятая служанка держала перед госпожой зеркало в золотой раме, отражавшее все прелести дивной Цецилии, не доступные взору большинства из ее бесчисленных обожателей.

По окончании этих предварительных операций матрона закуталась в длинный и широкий плащ из тончайшего полотна. Затем умыла лицо и руки благовонной водой, почистила зубы порошком из жженой пемзы, розовых листьев и мирры, не побрезговала и некоторыми другими косметическими средствами для ухода за ресницами и бровями, после чего велела зашнуровать себя в кожаные повязки, главное назначение которых состояло в придании груди известной величины и формы. После того, как бюст был зашнурован в полном соответствии с желаниями его владелицы, пришла очередь другой, не менее ответственной процедуры. На ноги красавицы, достойные резца самых великих скульпторов в истории, начали надевать полусапожки с вышитыми золотом подошвами и длинными ярко-красными ремешками с золотыми застежками, на которых сверкали драгоценные камни. Весь этот утренний туалет матроны возлагался на служанок, причем каждая из них специализировалась в чем-то одном, хотя при необходимости могла заменить подругу, если с ней что-то произошло, что с рабами случалось довольно часто.

Но вот рабыни приступили к самой ответственной процедуре во всем утреннем туалете – они занялись прической госпожи. Это требовало немалого умения. Сначала волосы завивались нагретыми щипцами, отчего шевелюра напоминала море во время шторма. Потом начиналось легкое расчесывание множеством гребней, приглаживание щеткой, а в завершении острой золотой булавкой делался пробор. Работа эта была довольно сложная и даже в чем-то ювелирная, требовавшая кроме отточенного мастерства еще и должной осторожности, потому что при малейшей неловкости одной из рабынь, гнев красавицы Цецилии мог обрушится на всех вместе.

На этот раз жена претора Сицилии было особенно не в духе. Зеркало в котором отражались все ее прелести, не утешало ее, на тонких губах не было обычной улыбки самодовольства, глаза гневна сверкали, мысли блуждали где-то далеко. Несчастные рабыни видели все это и внутренне трепетали. Они ждали грозы, и гроза действительно разразилась. Одна из служанок матроны, Сабина из Галлии, захваченная римлянами еще ребенком и превращенная в невольницу, имела неосторожность уронить зеркало, конечно от страха и внутреннего волнения. Произошла отвратительная сцена. Красавица Цецилия в мгновение ока превратилась в фурию. Глаза ее сузились, рот исказился от злобы, она вскочила с кресла и ударила Сабину по лицу с такой силой, что несчастная девушка упала на пол, как подкошенная. Тогда разъяренная матрона с пеной у рта принялась бить неловкую служанку куда попало. Не удовлетворившись всем этим, она пустила в ход длинную золотую булавку, которой исколола все тело и лицо злополучной Сабины. К счастью последней, в самый разгар избиения в гинекее появился слуга, посланный мужем Цецилии Луцием Лукуллом, которому понадобилось немедленно увидеть свою супругу. Матрона оставила Сабину в покое, торопливо поправила свою прическу, растрепавшуюся во время избиения служанки, одела великолепную столу [106]106
  Стола – одежда знатных матрон, надеваемая поверх туники.


[Закрыть]
и накинула на нее паллу, [107]107
  Палла – верхняя выходная женская одежда до пят, одевавшаяся поверх столы.


[Закрыть]
вышитую золотом. За несколько минут на шею было надето ожерелье, в уши серьги, грудь украсилась медальонами, руки браслетами и кольцами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю