355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людвига Кастеллацо » Тито Вецио » Текст книги (страница 18)
Тито Вецио
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Тито Вецио"


Автор книги: Людвига Кастеллацо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Не то что думаю, я убежден в этом.

– Чем же я могу помочь?

– Ты, дорогая тетя, пользуешься в доме сенатора Скавра огромным влиянием. Мать Эмилии – твоя хорошая приятельница, дочь тебя любит, как родную сестру, а старый глава сената ни в чем не может отказать той, которую величает не иначе, как своей дорогой Цецилией. Если ты примешь в этом деле участие, успех практически обеспечен.

– Чтобы я в этом деле приняла участие?! – с каким-то ужасом вскричала матрона, откидываясь назад, – я!!!

– Вот «я», которое трагик Анций признал бы бесценным. Но оставим в покое Мельпомену. [173]173
  Мельпомена (греч. «поющая») – муза трагедии. Изображалась высокой женщиной с повязкой на голове, в венке из виноградных листьев, с трагической маской в одной руке и мечом или палицей – в другой. Иносказательно – театр вообще или сценическое воплощение трагедии.


[Закрыть]
Ведь разговор идет о судьбе такого великодушного и честного человека, как Тито Вецио. Должен сказать, что посредничество в этом деле будет полезно тебе самой. Уже несколько дней по городу ходят очень странные слухи по поводу одной матроны…

– Что же могут говорить обо… про эту матрону?

– Знаешь, милая тетя, люди порой ужасно доверчивы, они готовы поверить самой гнусной клевете. Носятся слухи, что в одну темную ночь несколько человек устроили засаду в каком-то подозрительном месте, мимо которого должен был проезжать Тито Вецио с приятелем. К счастью, засада не удалась, однако, рассказывают, что во все это замешана отвергнутая Тито Вецио женщина.

Цецилия молчала, что-то обдумывая.

– Итак, милая тетя, – продолжал Метелл, – я могу рассчитывать на твою помощь? Давай постараемся женить Тито Вецио на прекрасной Эмилии. Поверь, все будут довольны: сама влюбленная девушка, друзья молодого всадника и его кредиторы. Что же касается нелепых сплетен относительно участия в преступном заговоре покинутой матроны, то они утихнут сами собой в силу обстоятельств, благодаря свершившемуся факту… А теперь позволь мне пожелать тебе спокойной ночи и самых приятных сновидений. Брось ты читать этот любовный плач, он тебя только расстраивает, а не развлекает. Ты лучше почаще смотрись в зеркало, оно красноречивее самых нежных слов убедит тебя, что ты, если, конечно, пожелаешь, найдешь сотни утешителей. – Сказав это, Метелл поцеловал руку матроны и вышел.

Долго сидела неподвижно, словно мраморная статуя, красавица Цецилия. Ей не хватало воздуха, а воспаленная голова кружилась в результате борьбы двух чувств: оскорбленного достоинства и беспредельной, самоотверженной любви, на которую способна только женщина.


CAVE CANEM [174]174
  Cave canem – берегись собаки (лат.).


[Закрыть]

Через двое суток после разговора с Аполлонием и на следующий день после того, как отец Тито Вецио, подстрекаемый коварным египтянином, торжественно лишил наследства своего сына, дом старого всадника представлял необыкновенное и печальное зрелище. Ворота были обиты черным сукном, кипарисовые и еловые ветви, расставленные и разбросанные повсюду, говорили о том, что дом посетила смерть, и людям, считающим труп нечистотой, способной их осквернить, не стоит переступать порог этого дома. При входе был воздвигнут маленький траурный алтарь, перед ним горели восковые свечи и курился фимиам. У входа в атриум – главный зал, лежало на катафалке тело старого всадника, одетого в тогу, с дубовым венком на голове.

Аполлоний достиг своей цели. С помощью страшного яда, приготовленного в адской лаборатории колдуньи Эсквилинской горы, злодею удалось расстроить старческий ум отца, а затем и отправить его в могилу. В своей мрачного цвета тоге, с чертами лица, искаженными муками смертельной агонии, труп старого всадника наводил ужас и приводил всех окружающих к убеждению, что дух верного хранителя дома отлетел, и душа покойника вскоре начнет бродить по ночам. [175]175
  По представлениям древних римлян души умерших, не находящие себе покоя вследствие собственных преступлений или из-за нанесенных им оскорблений, по ночам шлялись на землю из подземного мира и преследовали обидевших их людей. Такие души назывались ларвами.


[Закрыть]
Катафалк, на котором лежал покойный, был искусно украшен золотом и слоновой костью, покрыт дорогими тканями и убран предметами, указывающими на то, что при жизни покойный неоднократно занимал различные почетные должности. Печаль и уныние царили в доме старого Марка Вецио, повсюду бродили зловещие служители богини Либитины, [176]176
  Служители богини Либитины – могильщики, гробовщики, то есть лица, обеспечивающие похороны.


[Закрыть]
расставляя восковые свечи, добавляя фимиам в курительницы, и суетились около трупа и алтаря.

Старый привратник Марципор забился в свою конуру и горестно шептал молитвы. Его верный друг пес Аргус был заперт в будку, царапался и жалобно скулил. У входа толпилось множество племянников, племянниц и прочих родственников покойного Марка Вецио. Также не было недостатка и в просто любопытствующих. Все ахали и удивлялись, как это такой богач мог умереть, будто самый обыкновенный плебей или раб. Согласно законам о погребальных церемониях, существовавших в ту эпоху, покойник должен был оставаться в доме в течение семи дней для прощания с ним родственников, знакомых и приближенных, а затем уже назначались торжественные похороны.

Главный виновник торжества Аполлоний, оставив служителей богини Либитины хлопотать подле алтаря, свечей и тела покойного, поспешил к дому претора Лукулла. В это время претор Сицилии после исполнения должности городского претора, находился в десятидневном отпуске. В доме Лукулла толпилась масса клиентов, просителей и разного прочего люда. Занятый не терпящими отлагательства делами, претор Сицилии, тем не менее, приказал слугам пропускать египтянина в свои апартаменты, когда бы он ни пришел. Аполлоний не замедлил явиться и был приглашен в экседру.

– Ну, что нового? – спросил Лукулл после обычных приветствий.

– Старик Вецио умер, – отвечал египтянин.

– Знаю. А духовную оставил?

– Да, – оставил, после чего прожил всего несколько минут.

– О, я не сомневался, что именно так все и произойдет! – вскричал претор, впиваясь в своего собеседника пристальным взглядом.

Аполлоний выдержал этот взгляд, не моргнув глазом, лишь едва заметная улыбка мелькнула на его лице, и он, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Завещание оформлено в законном порядке. Старый всадник объявил, что лишая своего сына наследства, он оставляет мне все свое состояние.

– Но тебе должно быть известно, что завещание может быть опровергнуто. [177]177
  Завещание о лишении наследства могло быть опровергнуто прямыми законными наследниками.


[Закрыть]

– В таком случае, я попрошу тебя, претор, сообщить мне, какие доводы могут считаться законными для оправдания духовного завещания?

– Родители имеют право лишить наследства непочтительных детей. Да, а не упустил ли ты из виду вот что. Скажи, не имел ли покойный еще кого-нибудь из родных, кроме сына, которые могли бы быть его наследниками?

– Нет, не имел. Да и сына у него не было.

– Как не было? А Тито Вецио?

– Старый всадник заявил официально, что он ему не сын.

– Ты меня удивляешь! Может ли это быть? Неужели ненависть Марко Вецио дошла до такой степени?

– Разгласить свой стыд? Да, он его разгласил.

– Клянусь именем всех богов, я не думал, что он на это способен. Ну, Аполлоний, поздравляю! – торжественно заявил Лукулл. – Такое решение старика избавляет тебя от длительных и сомнительных судебных разбирательств. Я со своей стороны занес акт в реестр ценза, что дает тебе права римского гражданства. Кажется, я сдержал свое слово?

– Благодарю. И знай: семя брошено тобой не на камень, а на плодородную почву.

– Помнится мне, – небрежно заметил Лукулл, – я должен некоторую сумму денег, ссуженную мне покойным по-приятельски, под простую расписку.

– Да, кажется есть три расписки, написанные твоей рукой, всего на семьсот тысяч сестерций.

– Ну надо же! Неужели семьсот тысяч? Сумма немаленькая. Я даже не знаю, как ее теперь выплатить. Мне и так не дают покоя долги, записанные в публичные книги. [178]178
  Публичные книги – правительство республики утвердило особые книги, куда вносились займы, выдаваемые отдельным гражданам.


[Закрыть]

– А нет ли у тебя, случайно, приятеля, быть может, он не откажет тебе в помощи? – спросил египтянин, многозначительно поглядывая на своего собеседника.

– Приятель-то у меня есть, но вместе с тем он же и заимодавец, – отвечал Лукулл.

– Ты лучше скажи, человек, тебе обязанный и, конечно, он не придаст особого значения каким-то ничтожным семи или восьми сотням тысяч сестерций. Он готов прибавить еще такую же сумму, если ему скажут: «Живи спокойно, с этой минуты всемогущее правосудие Рима будет щитом и опорой твоего законного права».

– За правосудием дело не станет, если ты исполнишь все необходимые формальности. Ты мне сказал, что завещание составлено по всем правилам. Сколько свидетелей его подписали?

– Пятеро.

– Прекрасно. А где его будут хоронить?

– В коллегии весталок.

– Завидная предусмотрительность. Теперь остается разобраться, не может ли заявление старого Вецио быть опровергнуто в суде?

– Ну, на этот счет я совершенно уверен. Мечтательный юноша, несомненно, всякий позор примет на свою голову. И ни в коем случае не согласится срамить память матери в суде, где бы стали публично читать любовные письма покойной.

– Ты думаешь, он на это не способен? Ты веришь в его добродетель?

– Нет, не в добродетель, а в сумасбродство.

– Я вижу, что ты, Аполлоний, умный человек!.. Ну, теперь не будем терять времени. Отправимся сначала в храм весталок, затем – в дом покойного, возьмем оттуда завещание, прочтем его в присутствии свидетелей и заставим их подтвердить последнюю волю усопшего. Эй, Пир, – обратился претор к служителю, – скажи ликторам и писарям, чтобы были готовы идти со мной.

– Наследство в несколько миллионов сестерций стоит того, чтобы побеспокоить претора, – говорил, смеясь, Лукулл. – Но кто бы мог предположить, что этот бравый всадник, еще довольно крепкий старик, так неожиданно умрет? Ну, Аполлоний, не корчи такую скорбную мину. Поверь, никто не поверит твоему притворному горю. Все скажут, что плач наследника – это просто издевательство над покойным. Ты только понапрасну будешь стараться, зря потратишь силы и здоровье.

Беседуя таким образом, эти два человека, вполне достойных друг друга, шли по самым людным улицам Рима. За ними следовали ликторы с прутьями, служители, писари, клиенты и толпы рабов. Прохожие почтительно кланялись Лукуллу, как представителю судебной власти и права, а Аполлонию, как известному своей мудростью человеку.

В ту эпоху обман в Риме был возведен чуть ли не в ранг религиозного культа. Заметим, между прочим, что хотя цивилизация и прогресс принесли некоторую пользу последующим поколениям, в области нравственности, к сожалению, особых перемен к лучшему не замечается…

– Квириты, дайте дорогу знаменитому претору Луцию Лукуллу, – кричали во все горло ликторы и клиенты столпившимся у дверей дома покойного капуанского всадника. И квириты, почтительно кланяясь, расступались в разные стороны. Претор, миновав толпу, направился через узкий проход во внутренние покои. Пройдя несколько шагов, они заметили женщину, которая решительно направилась к египтянину. Аполлоний на мгновение растерялся, и шествие несколько задержалось.

– Что тебе надо, милая? – спросил претор, удивленный этим неожиданным появлением.

Женщина не ответила и подошла к Аполлонию. Последний уже опомнился и сказал Лукуллу:

– Это старая служанка дома, мне необходимо сделать ей некоторые распоряжения, иди, если позволишь, через несколько минут я тебя догоню, или подожди меня у портика. Пройдя этот коридор от статуи льва до сада, ты легко найдешь вход в базилику, а через нее и в портик.

– Поступай, как знаешь, только советую тебе поторопиться, – отвечал Лукулл, выходя со своей свитой из коридора. Аполлоний остался один с Кармионой – волшебницей Эсквилина.

– Матушка, это очень неосторожно с твоей стороны. Почему ты меня не дождалась там, мы договорились? Разве ты не понимаешь, что твое присутствие в этом доме может вызвать подозрение? Что, если претор или кто-нибудь из его приближенных узнает тебя? Тогда мы погибли!.. Чего же ты хочешь?

– Сын мой Аполлоний, со мной происходит что-то ужасное, доселе небывалое. Ты меня спрашиваешь, почему я пришла сюда, а не ждала тебя в пещере, где колдунья Кармиона предсказывает будущее и готовит проклятые напитки! О, на это есть весьма важные причины, – продолжала бывшая любовница покойного Марка Вецио дрожащим от волнения голосом. – С той минуты, когда я передала в твои руки страшную отраву, я уже не могла оставаться в своем подземелье. Мне казалось, что под моими ногами разверзлась бездонная бездна и каждую секунду может поглотить меня. Все отравленные нами жертвы с искаженными чертами ужасных лиц надвигаются на меня, хотят задушить своими костлявыми скрюченными руками. И тогда я бежала из ненавистной пещеры. Какая-то неведомая, сверхъестественная сила влекла меня сюда, в этот дом, где покоится убитый нами человек.

– Молчи, несчастная! Если кто-нибудь услышит твои безумные слова, мы оба погибнем окончательно, безвозвратно. Уходи, скорее уходи отсюда. Помни, здесь в проходах легко притаиться и подслушать наш разговор. Дай мне окончить начатое дело.

– Аполлоний, ты не похож ни на кого из людей. Как можно находиться под одной крышей с жертвой своего преступления? Неужели ты не боишься, не трепещешь?

– Я боюсь только твоих сумасшедших речей, этого неуместного бреда, по милости которого призраки твоего воображения кажутся тебе существующими в действительности. Приободрись и вспомни сколько ты выстрадала. Припомни ту страшную ночь, когда по приказанию этой матроны на лбу твоего сына оказалось клеймо рабства, когда по распоряжению того, кто сейчас лежит здесь в гробу, мы: были проданы чужим людям. Весь этот ужас нашей несчастной жизни пробудил в тебе чувство мести, и ты передала это чувство своему родному сыну: Теперь пришло наше время. Старик, опозоривший тебя, лежит в гробу, а сын матроны, осудившей меня на вечное рабство, лишен наследства, публично назван сыном прелюбодейки. Завещание это уже передано претору, и завтра я буду римским гражданином, полноправным хозяином этого богатого дома, а не рабом. Проклятая колдунья Эсквилина уйдет в небытие, а вместо нее появится благородная и всеми уважаемая мать наследника дома Вецио.

– Аполлоний, – прошептала в ужасе Флора, качая головой и обводя окружающие предметы безумным взглядом, – ты ошибаешься, преисподняя еще не насытилась жертвами. Он зовет меня к себе.

– Кто?

– Марк. Ты разве не слышал? Он только что позвал меня «Флора».

Аполлоний сначала даже немного испугался, но, осмотревшись по сторонам и убедившись, что кроме матери и его самого рядом никого нет, отвечал со своим обычным цинизмом:

– Я еще раз повторяю – тебе кажется. Иди, мать, и выпей какого-нибудь лекарства, которое успокоит тебя. Ты пытаешься смутить меня, а мне в эти часы необходимо иметь свежую голову. Все, прощай. Мне бы, конечно, хотелось, подольше побыть с тобой, Пока ты не придешь в себя окончательно, но нельзя, надо поспешить к претору, иначе мое долгое отсутствие может вызвать у него подозрение. Еще раз прошу тебя, поскорее уходи отсюда, потому что оставаться тебе здесь очень опасно для нас обоих, – говорил, уходя, Аполлоний.

Но бывшая рабыня и любовница Марка Вецио Флора не уходила. Не обращая внимания на настойчивые уговоры сына, она села на одну из мраморных ступеней, ведущих во двор, опустила голову на грудь и задумалась. Вся ее неподвижная фигура походила скорее на мраморную статую, чем на живого человека. Она, казалось, изображала богиню скорби и угрызений совести.

Долго оставалась в таком положении страшная отравительница. Кругом царила гробовая тишина, лишь время от времени нарушаемая порывистыми вздохами несчастной. Но вот послышались какие-то странные звуки, похожие на шорох крадущегося животного. И, действительно, по мраморным плитам ползло какое-то жалкое подобие человека. За ним волочилась длинная цепь. Это был старый привратник дома Марка Вецио Марципор. Флора не слышала звона и лязга железной цепи, она была поглощена своими печальными мыслями, совесть, наконец, заговорила в колдунье-отравительнице, окружающий мир для нее словно не существовал, раскаяние, осознание совершенных преступлений терзали ее душу, закостеневшую в злодействах, она страдала так, как страдают грешники в аду. Привратник подполз к ней совсем близко, лицо старика выражало жалость и негодование. Он долго и внимательно разглядывал неподвижно сидящую Флору, которая уставилась в одну точку. Убитая горем, она была глуха ко всему окружающему, словно окаменела.

– Флора! – наконец изумленно вскричал Марципор, забывая об осторожности. – Флора, ты жива и в этом доме, а Аполлоний называет тебя матерью?! Значит, несчастный ребенок, которого матрона приказала заклеймить – Аполлоний? О, я теперь понимаю, почему он всегда так тщательно старался прикрыть свой лоб. Теперь для меня все стало ясно, как светлым денем. Мой любезный Тито погиб, его лишил наследства тот, кто сейчас лежит в гробу. Ты победила, Флора, ваши изощренные козни погубили дом Вецио. Радуйся! Торжествуй! Теперь уже нет возможности предотвратить надвигающуюся страшную беду. А главный виновник несчастья, обманутый, отравленный старик лежит в гробу, мертв и уже не встанет.

Так говорил добрый Марципор, но его слова не вывели из летаргии Флору, она продолжала сидеть неподвижно и непонятно – слышала или не слышала этот голос, словно выходивший из могилы.

– Я Понимаю, ты не могла колебаться между своим ребенком и сыном матроны, жестоко оскорбившей тебя. Но в чем же виноват несчастный юноша, за что ты так жестоко отомстила ему, почему избрала его жертвой своей мести? Горе тебе, несчастная Флора, ты обидела одного из самых прекрасных, добрых и великодушный людей, живущих на белом свете, горе тебе и твоему сыну, – шептал старик, а Флора все сидела неподвижно, лишь глаза ее бездумно блуждали, и черты лица исказились еще больше от внутренних волнений.

– Увы, – говорил привратник, – я не в силах сорвать ваш злодейский план, что я могу сделать? Раб, прикованный вместе с цепной собакой, не в состоянии разрушить эти чудовищные козни. Ты одна могла бы спасти его, Флора, ты, которая его погубила. Пусть же обрушится гнев богов на твою преступную голову, пусть разверзнется преисподняя и поглотит тебя вместе со злодеем, которого ты считаешь своим сыном, и восторжествуют фурии ада, сжимая вас обоих в своих огненных объятиях. Горе тебе, Флора! Горе Аполлонию, – прошептал старик и пополз обратно в свою конуру. Однако при последних словах Марципора Флора вздрогнула, и холодный пот обильно закапал с ее морщинистого лица.

– О, боги, о, богини! Спасите моего бедного, ни в чем не повинного, Тито, – стонал привратник, гремя цепями. – Но что я вижу? Это он, он здесь, мой Тито, пришел поклониться праху того, кто так безжалостно и несправедливо погубил его. О, боги, о, богини, спасите моего Тито! – молился старик.

Вошедший в зал был, действительно, Тито Вецио. Он подошел к покойнику, опустился на колени, припал к его холодной руке и горько заплакал.

– Батюшка, батюшка! – восклицал несчастный юноша. – Ты умер, не сказав мне ласкового слова, не вспомнив обо мне.

Окружающие, видя эту искреннюю и неподдельную скорбь, не могли не сочувствовать рыдавшему юноше, и на глазах многих из них, даже не имевших никакого отношения к дому Вецио, заблестели слезы.

– Это Тито Вецио, – говорили одни, – сын старого всадника. Смотрите, как он убивается, а покойник удалил его от себя неизвестно за что.

– Посмотрите, посмотрите, – шептали женщины, – какой красавец этот Тито, и как он плачет, бедненький. – И они утирали покрывалами слезы.

– Тито Вецио плачет, как малое дитя! Тот самый Тито Вецио, которого мы не раз видели смеющимся в минуты смертельной опасности! – говорил старый израненный ветеран африканских войн.

– Бедняжка, как он страдает, да утешат его боги и богини, – голосили наемные плакальщицы.

Между тем, привратник снова возвратился к Флоре. У него было странное выражение лица. Словно какая-то удивительная мысль вдруг осенила старика. Он весь преобразился, вместо прежнего уныния и горя на лице Марципора играла улыбка, в его впалых глазах сверкали молнии. Он притронулся к плечу сидевшей женщины и воскликнул:

– Флора, послушай старого друга!

Бывшая любовница Марка Вецио словно пробудилась от долгого глубокого сна. Она подняла голову, в глазах мелькнул проблеск сознания, затем она окончательно пришла в себя, посмотрела на привратника и моментально оценила грозящую ей опасность.

– Флора! – повторил старик.

– Кто ты и как осмеливаешься приближаться к волшебнице Эсквилинской горы Кармионе? – громко воскликнула она.

– Неужели ты меня не узнаешь, Флора? Посмотри на меня повнимательнее, несмотря на то, что за эти годы я сильно изменился, может ты и вспомнишь Марципора, того самого Марципора, который в былое время страстно любил тебя, и которого ты невольно оскорбила, став любовницей господина. Ты презирала бедного раба, изменила ему, но потом и тебе изменили. Но бедный Марципор никогда не переставал любить тебя, и теперь, уже старый и дряхлый, он узнал свою возлюбленную Флору, скрывающуюся под именем волшебницы Кармионы.

– Молчи, старик. Не произноси имя этой женщины. Я говорю тебе, – она умерла.

– Нет, она жива и должна узнать страшную тайну, которая терзает мою душу, не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Теперь, в эту минуту, перед останками изменившего тебе человека, я должен открыть тебе эту ужасную тайну, облегчить свою страдающую душу.

– Тайну? Какую? Говори.

– Помнишь ли ты, Флора, когда Терция, твоя и моя госпожа; убедившись, что отец твоего ребенка – ее муж, а мальчик чрезвычайно похож на ее сына, сначала приказала убить вас обоих, но потом смилостивилась и вскричала: «Пусть живут, но ее сын должен носить на лбу клеймо раба, потому что он рожден от невольницы».

Услыхав этот страшный приказ госпожи, ты упала в обморок, а когда пришла: в себя, твой ребенок уже был окровавленный, неузнаваемый.

– Не вспоминай об этом ужасном дне! – простонала несчастная женщина, забывая свое притворство.

– Да, страшный день. Ты должна знать, что приказание заклеймить ребенка было дано мне и мною исполнено.

– Злодей! Уйди… немедленно уходи, или я задушу тебя своими руками!

– Погоди. Ребенка я заклеймил, но… это был не твой ребенок.

– Не мой? Что ты говоришь? Чей же он был? Ты бредишь, старик, или хочешь меня обмануть!

– Нет, Флора, я не брежу и не собираюсь никого обманываться говорю сущую правду. Призываю в свидетели всех богов и богинь неба, земли и преисподней. Получив приказание от матроны, я пошел на женскую половину, чтобы взять ребенка. Проходя по покоям, я увидел кормилицу, спящую у колыбели, в которой лежало дитя бессердечной Терции. Тогда страшная мысль блеснула у меня в голове, словно молния. Дети были так похожи друг на друга. Просто один был в богатых, а другой – в бедных пеленках. Я подменил детей. Твоего положил в колыбель, а сына матроны заклеймил.

Дикий вопль вырвался из груди Флоры после последних слов привратника. Народ, находившийся во дворе, вздрогнул от испуга, сбежались погребальщики, чтобы установить причину этого нечеловеческого крика. Аргус, запертый в своей конуре, жалобно завыл.

– Перестанешь ли ты, мерзкое животное, – возмутился негр, служитель богини Либитины. – А ты, старый негодяй, успокой свою собаку, если не хочешь, чтобы мы и тебя вместе с ней отправили к Эребу. [179]179
  Эреб – олицетворение вечного мрака, сын Хаоса и брат Никты (Ночи).


[Закрыть]

Привратник ответил на эту глупую угрозу презрительным молчанием. Служитель смерти удалился, за ним потянулись и погребальщики.

Между тем Флора, схватив старика за руку, шептала:

– Не знаю, человек ты или демон, но ты поразил меня в самое сердце: Помни же, если ты меня обманул, тебе придется иметь дело не с волшебницей, а с матерью. Но… нет… твои слова звучат искренне и правдиво, ты не можешь так лгать, нет… Если бы ты мог знать, что произошло в моей душе, после твоих слов?! О, я несчастная! Я погубила своего родного сына для того, чтобы возвысить сына моей жестокой соперницы! Какой ужас! Но ты уверяешь, что говоришь мне правду. Клянись же еще вот этим мертвецом, богами, небом, землей, Стиксом…

– Клянусь!

– И я призываю в свидетели богов и клянусь ими, что не успокоюсь до тех пор, пока не расстрою весь этот гнусный заговор… Да, мне остается только одно средство. Но боги, что я вижу? Марципор, кто этот юноша на коленях, там, перед покойником?

– Это он… твой сын.

– Сын мой?! О, как бы я хотела хотя бы один раз прижать его к своей груди. Но нет, у меня так мало времени, да помогут мне боги успеть во время.

И Флора помчалась через один из узких проходов во внутренние комнаты дома.

Привратник посмотрел ей вслед, словно сам испугался столь неожиданного поворота событий, поднял руки к небу и воскликнул:

– Милосердные боги, я призывал вас, я клялся вами, прошу вас, простите мое клятвопреступление, лучше покарайте меня, но пощадите моего Тито. Вы позволили мне сторожить дом моих господ, я исполнил свой долг, как верный пес. Горе тому, кто не уберегся.

В то время, как старый Марципор обращался с покаянной речью к богам, претор Лукулл, распечатав и прочитав завещание старого всадника, собирался по закону квиритов объявить его всенародно и признать право на наследство за отцеубийцей Аполлонием, в это самое время бледная, как смерть, растрепанная Флора ворвалась в портик. Сейчас, она походила скорее на привидение, чем на живого человека. Претор, удивленный и встревоженный таким неожиданным появлением женщины, невольно отступил и вопрошающе посмотрел на новоиспеченного наследника.

Флора, не дав выговорить ни слова тому, кого она еще несколько минут тому назад считала своим сыном, не обращая внимания на угрожающе зашевелившуюся толпу, воскликнула, обращаясь к претору:

– Правитель Рима! Призываю в защиту законы. Прошу выслушать меня без свидетелей.

Луций Лукулл хотел ответить решительным отказом, но, немного подумав и сообразив, что требование этой женщины совершенно законно, приказал служителям, писцам, ликторам и свидетелям удалиться. Все вышли, но Аполлоний остался. Претор обратился к Флоре с вопросом, согласна ли она говорить при египтянине.

Бывшая любовница покойного капуанского всадника в ответ лишь презрительно улыбнулась. В ее душе все перевернулось. Она, наконец, увидела разницу между этим извергом-отцеубийцей, которого она раньше считала своим сыном и благородным, великодушным юношей, оказавшимся ее настоящим ребенком. И гордость, за подлинного сына переполняла ее сердце.

Аполлоний заметил этот относящийся к нему жест презрения и ненависти, но никак не мог догадаться о причинах, толкнувших Флору на такой отчаянный поступок. В его порочной душе в тот же миг возникла мысль заявить претору, что его мать – сумасшедшая, а поэтому не стоит придавать значение ее показаниям.

Претор заметил про себя, что решение Аполлония остаться весьма опрометчиво, и если свидетельница решит протестовать, можно оказаться в довольно щекотливой ситуации. Но Флора не протестовала, и Лукулл довольно неучтиво спросил, что ей нужно.

– Я очень довольна, что египтянин остался здесь, – заявила Флора. – По крайней мере, он не посмеет сказать, что я лгу, да и правду следует говорить прямо в глаза. Ты должен знать, претор, что духовная, только что прочитанная тобой, недействительна и не может иметь никакой законной силы.

– Это почему? – спросил изумленный Лукулл.

– А потому, что этот документ лишает имени и наследства законного сына покойного Марка Вецио.

– Ты лжешь, – неуверенно пробормотал Аполлоний.

– Да и мне кажется, что она не совсем в своем уме, – спокойно заметил претор. – Успокойся, моя милая, – продолжал представитель закона, обращаясь к свидетельнице. – Твоих слов нам мало, у тебя должны быть убедительные доказательства, которые можно будет представить на рассмотрение суда. Голословные утверждения не могут повлиять на убеждения правительственного лица Рима и приостановить его законные действия.

– Претор, я повторяю тебе, что завещание не может иметь законной силы, оно получено путем самых ужасных преступлений.

– Матушка! Ты не в своем уме.

– Как, Аполлоний, эта женщина на самом деле твоя мать? – претор от удивления оставил свой спокойный тон. Теперь он был по-настоящему поражен.

– Да, – смело отвечал Аполлоний, – но она, как мне кажется, не знает, что наследник – я.

– Ты ошибаешься, я прекрасно знаю, что покойный именно тебя сделал своим наследником. Именно поэтому я и пришла сюда. Прошу тебя, откажись от наследства в пользу того, кому оно должно принадлежать по праву.

– Что ты на это скажешь, Аполлоний? – спросил Лукулл.

– Я могу сказать, только одно – претор Рима напрасно теряет время, слушая бредни несчастной помешанной.

– Ты прав, – отвечал достойный представитель римского правосудия, – эта женщина нуждается скорее в докторе, чем в преторе. Ну, пошла прочь, – угрожающе сказал он Флоре, – иначе я велю позвать ликторов и тебя уведут силой.

– Так ты, Лукулл, не хочешь выслушать меня? Ты говоришь, что я сумасшедшая и мне нужен доктор? И все это только потому, что я заявила тебе о преступлениях и интригах, с помощью которых хотят довести до полного разорения одного из самых лучших и честных римских граждан? Ты требуешь доказательств? О, у меня их предостаточно. Посмотри, например, хотя бы на этого человека, видишь, что с ним происходит, – продолжала она, указывая на бледного и дрожащего Аполлония. – Ты не обращаешь на него ни малейшего внимания, но позволь мне, по крайней мере, задать тебе, претор Рима, один и последний вопрос. Скажи мне, может ли раб быть объявлен наследником римского гражданина?

– Конечно, нет. Наши законы запрещают это.

– В таком случае Аполлоний никогда не сможет быть наследником Марка Вецио. Ведь он же – раб.

– Это очень, понимаешь женщина, очень серьезное обвинение, – воскликнул претор, пораженный до глубины души. – Но какие же доказательства можешь ты предъявить для доказательства этого чудовищного обвинения?

– Доказательства? – злобно улыбаясь, ответила Флора. – Я вновь прошу тебя, претор, обратить внимание на этого человека. Посмотри, как он перепуган, как весь дрожит от страха, сколько бессильной злобы в искаженных чертах его бледного лица. Но я понимаю, тебе, ревностному слуге правосудия, всего этого может показаться недостаточно. Ты хочешь еще более веских доказательств? Пожалуйста, сейчас ты их получишь.

Сказав это, Флора со скоростью, которой могла бы позавидовать и тигрица, прыгнула к Аполлонию и, прежде чем он опомнился, сорвала с его лба повязку и торжествующе воскликнула:

– Ты, претор, хотел доказательств? Пожалуйста, получай!

Глазам пораженного претора предстало рабское клеймо, украсившее лоб Аполлония, он моментально понял все его страшное значение. Египтянин, точно бык, сраженный ударом молота, упал на пол. Лицо злодея из смертельно бледного стало багровым, словно его хватил удар. Он пытался что-то сказать, но не мог. Из его горла вырывалось лишь какое-то жалкое шипение, даже отдаленно не напоминавшее человеческую речь.

– Теперь, претор Рима, выполняй свои обязанности. Я полагаю, что ты не нуждаешься в других доказательствах, – заявила Флора.

Луций Лукулл уже было собрался позвать ликторов, но Аполлоний словно пробудился ото сна. Быстро встав на ноги, он схватил претора за руку и сказал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю