Текст книги "Тито Вецио"

Автор книги: Людвига Кастеллацо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Албанского вина, – приказал африканец тоном, не терпящим возражений. Впрочем, в: этой таверне вряд ли нашелся бы хоть один человек, осмелившийся возразить ему.

– Слушаю, господин, – немедленно отозвался Плачидежано, радуясь, что сможет продать хоть немного вина, не находившего спроса у завсегдатаев таверны.

Окружающие пораскрывали от удивления рты.

Между тем белокурый юноша с голубыми глазами бросил на стол мелкую монетку, явно намереваясь уйти.

Таверна, до сих пор шумная, пустела.

Плачидежано, казалось, был целиком поглощен снятием воска с амфоры, содержащей дорогой нектар, затребованный нумидийцем. Последний задумчиво сидел за столом. Фламин, Ланиста и владелец гетер молчали, украдкой поглядывая на странного посетителя. Игроки прекратили свою партию в кости, и только проигравший переворачивал их на столе, словно надеясь обнаружить причину своего поражения.

Вскоре и горох, поджаривавшийся на сковороде, прекратил трещать. Наступила такая тишина, что было слышно, как лениво жужжат мухи да шлепает по полу босыми ногами подруга трактирщика. Мысли всех сидящих были прикованы к африканцу, а тот, хотя, скорее всего, прекрасно понимал это, оставался абсолютно невозмутим. Наконец вино было подано гостю с таким почтением, словно он был по меньшей мере патрицием.

– Дружище, – сказал африканец, попробовав вино и найдя его превосходным, – я не могу один выпить столько вина, и если эти добрые квириты не побрезгают чокнуться с иностранцем, долго служившим в рядах римских войск, то мне будет очень приятно.

– От всего сердца принимаю ваше ‘великодушное предложение, уважаемый. Надо заметить, что кто не умеет пользоваться благоприятным случаем, должен хотя бы научиться раскаиваться, – назидательным тоном заметил фламин, который любил выпить, но был скуп и обрадовался возможности выпить несколько кружек хорошего вина за чужой счет.

Все остальные также изъявили согласие.

– За ваше и мое здоровье! – воскликнул африканец, поднимая свою чашу. Провозглашение тоста в римском духе еще больше ободрило честную компанию. Между тем фламин, бывший уже и до того изрядно навеселе и еще больше опьяневший от албанского вина, напыщенно заявил:

– Клянусь именем всех богов и богинь, которым я когда-либо приносил жертвы, если этот человек не представитель одного из великих родов Африки. Пусть меня высекут, если он по крайней мере не брат или племянник великого Массинисы. [21]21
  Массинисса (238–149 гг. до н. э.) – первоначально царь масилисв, живших в восточной Нумидии, затем властитель всей Нумидии.


[Закрыть]На первом же народном собрании я потребую, чтобы его сделали королем Нумидии, Пергама, Македонии или… да мало ли всяких государств находится под рукой великого Рима. Неужели хотя бы в одном из них не найдется пустующего трона для достойного человека… А пока, чтобы доказать мое глубокое к нему уважение, я готов выпить столько чаш этого изумительного вина, сколько букв в его имени.

Это был также и повод, чтобы узнать его имя, но нумидиец был не менее хитер и уклончиво ответил:

– Мое имя слишком коротко, чтобы в полной мере оценить вкус этого вина. Так лучше, мой любезный, попробуем выпить столько чаш, сколько мне лет. Вернее, столько, сколько я прожил пятилетий.

Это предложение было единодушно принято, и фламин остался очень доволен. Ведь ему предоставилась возможность поглотить восемь чаш вина в честь восьми пятилетий, прожитых щедрым африканцем.

Посетители были очень рады знакомству с нумидийцем. Ланиста, подойдя к нему, сказал:

– Клянусь Геркулесом, никто бы не поверил, что ты двумя словами превратил нашего свирепого льва в трусливого зайца. Человек, кулаком убивший лошадь и мечом поразивший больше сотни нумидийцев, поджав хвост, в страхе бежал от тебя.

– Он негодяй, достойный виселицы! А как изменился в лице, пёре пугался при твоем появлении. Он сразу узнал тебя. Ты, должно быть, видел его в ситуациях, о которых он предпочел бы не вспоминать.

– Да, я видел этого труса голым по пояс, когда его вместе с никуда не годными легионерами консула Альбино гнали с позором много миль, но должен заметить, что это далеко не самый бесчестный его поступок.

– А что он еще сделал? Расскажи пожалуйста. Мы с удовольствием послушаем о подлинных поступках этого бессовестного хвастуна, который всем нам уже так надоел, что дальше некуда.

– У меня сейчас нет времени обсуждать этого бездельника, – презрительно отвечал нумидиец. – Достаточно с вас того, что слова, которые я произнес на неизвестном вам языке и заставившие его немедленно скрыться, означают «изменник и убийца».

Сказав это, африканец встал, швырнул на стол золотую монету и, не дожидаясь сдачи, вышел из таверны.

Молодой голубоглазый иностранец ожидал его на улице.

НУМИДИЕЦ И ГЛАДИАТОР

– Я, кажется немного опоздал, – сказал африканец молодому человеку, когда тот пришел.

– Да, но уйдем отсюда, чтобы никто не смог нас подслушать.

– Что ж, в таком случае отправимся на окраину города, где ночью царят мрак, тишина и безлюдье.

– Нет, – возразил молодой человек, – именно мрака, тишины и безлюдья мы должны остерегаться прежде всего. При свете тысяч факелов, озаряющих Триумфальную улицу, в этой толпе рабов, слуг и праздных людей мы будем больше уединены и скорее избежим нескромного уха. Если же появится опасность, то мы, по крайней мере, будем знать с кем имеем дело.

– В таком случае отправимся на Марсово поле, а по пути побеседуем, мне бы очень хотелось знать…

– Кто я и что хотел от тебя, пригласив в таверну, пользующуюся столь дурной репутацией? Я скажу лишь, что дело идет о спасении жизни Тито Вецио. Итак, слушай.

Меня зовут Черзано, я родился свободным человеком в Аджени, маленькой деревеньке у подножья гор, омываемых большой рекой под названием По, которая своими водами часто покрывает обширные и плодородные долины Галлии. Там я жил в простой сельской счастливой семье с отцом, матерью и сестрами. На нашу беду римляне завладели почти всей Лигурией и основали неподалеку от наших гор колонию, названную Паленца. Соседство этих разбойников всегда опасно: кажется, будто злой дух гонит их все дальше и дальше, разжигая алчность и чем больше они захватывают земель, тем сильнее стремятся к новым завоеваниям. Казалось, наши грубые жилища, бедные сады не могли побудить жадность завоевателей мира, а между тем очень скоро в наших мирных долинах появилась предвестница гибели – римская волчица. [22]22
  До реформы Мария волчица наряду с орлом, кабаном, лошадью и минотавром изображались на римских военных знаменах. Марий оставил только изображение орла.


[Закрыть]

Напрасно пытались мы защищаться под руководством самых опытных вождей, горячо отстаивая каждую пядь родной земли. Счастье Рима оказалось могущественнее, наши боги покинули нас, и мы со слезами отчаяния вынуждены были покинуть родину, а наши хижины были преданы огню безжалостными победителями.

Но наши страдания только начинались. Изгнанные из родных мест, с женщинами, стариками, детьми, мы хотели переплыть реку, чтобы на другом берегу найти убежище у союзного народа. Но римляне преградили нам путь и мы избежали смерти только для того, чтобы подвергнуться самой страшной участи. Мы стали рабами Рима. Нас продали, как вьючный скот, купцу из Паленцы, а меня вследствие моей молодости и силы решили сделать гладиатором и послали в Кунео. Именно там, да еще в Равенне находились самые известные школы гладиаторов. Нас учили искусству убивать и умирать с артистичностью, требуемой завоевателями мира.

Можешь себе представить, как тяжело и унизительно было мне вдруг оказаться в таком ужасном положении. Как мучила меня скорбь о потерянной свободе, семье, родине. Я вынужден был учиться гнусному искусству и жить с полудикими, кровожадными людьми, достойными их ужасного ремесла. Тяжело было настоящее, но будущее еще хуже. Я уже представлял себе эту страшную картину: покрытый ранами, истекающий кровью, в агонии валяясь на песке, я будто слышал крики свирепой толпы: «Да умрет!» Умереть вдали от родины, никем не оплаканным, оглушенным воплями бессердечных извергов, наслаждающихся корчами и предсмертной агонией страдальца – вот что меня ожидало.

Когда я был достаточно обучен, меня продали в Рим Ланисте. И года два назад человеческий товар привезли из Кунео в Рим, чтобы там умертвить его публично. Через несколько дней после мартовских ид римское войско должно было отправиться в Африку, где уже давно шла война. Известно ли тебе, что в таких случаях обычно народ и войско угощают зрелищем гладиаторских боев? Может быть, жизнь этих несчастных отдают Немезиде, как искупительную жертву? Или желают придать воинам больше мужества, заранее приучая их к виду ран, крови и смерти?

Было решено, что если объявят игры, то и я должен участвовать в них. Все мое вооружение состояло из маленького кривого меча мирмилона, [23]23
  Мирмилон – легко вооруженный гладиатор, как правило галл. Название произошло от изображения на шлеме рыбки «momuius».


[Закрыть]шлема и щита, тогда как мой противник ретиарий был вооружен адской сетью и длинным острым трезубцем.

Наконец наступил страшный день. Амфитеатр был набит битком. После боя новичков началась страшная борьба, сопровождающаяся ранениями, предсмертными судорогами несчастных и ревом дикой черни, опьяневшей от крови больше, чем от вина. Четыре пары гладиаторов уже обагрили арену своей кровью. Цирковые слуги, наряженные Плутонами и Меркуриями, которые должны были очищать арену от убитых и раненых, тут же добивая последних крюками, уже вытащили к воротам смерти несколько трупов.

Но вот очередь дошла до меня. Выйдя на арену, где меня ожидал ретиарий, я был больше поражен свирепыми взглядами тысяч зрителей, чем острием трезубца моего противника. Подали сигнал. Я приблизился к ретиарию и, ловким движением ускользнув от сети, подставил щит под удар трезубца и неожиданно сильно ударил моего противника в бок мечом. Он отпрянул и бросился бежать, я преследовал его. Рукоплескание толпы, крики, бегство раненного мной врага возбудили во мне ярость и жажду убийства, пульс мой бился горячечно, в голове стучало, сердце, казалось, хотело вырваться из груди; прилив крови к голове застилал мои глаза туманным облаком, я бежал, как сумасшедший. «Стой, трус, и сражайся» – кричал я. Но к несчастью в этот миг, когда я уже настиг моего врага, я поскользнулся в луже крови и упал. Не успел я подняться и стать на ноги, как проклятая сеть опутала меня. Я находился в полной зависимости от моего противника, который нацелил страшный трезубец прямо мне в сердце.

– Поймал, поймал, – ревела толпа, – смерть галлу, убей его. Рыбу, запутавшуюся в сетях, надо убить.

Не смея взглянуть на вопящую толпу, и поднял руку, объявляя себя побежденным и прося пощады. Смерть уже раскрыла мне свой объятия. С быстротой молнии в голове моей пронеслись воспоминания детства, наши милые горы, семья, садик, хижина. Я закрыл глаза и ждал удара трезубцем в грудь. Вдруг послышался голос, который я никогда не забуду:

– Квириты! Этот мирмилон – храбрец. Он сражался с мужеством и заслуживает пощады.

Услышав этот мелодичный голос, я осмелился открыть глаза. На одном из самых почетных мест среди сенаторов и всадников я увидел юношу прекрасного, как бог, и он с тех пор действительно стал для меня полубогом. Народ с почтением одобрил его мнение. Со всех сторон послышались возгласы:

– Это он, Тито Вецио! Глава римской молодежи требует пощадить гладиатора. Пусть будет так, как хочет Тито Вецио.

С этой минуты дело мое было выиграно. Народ, кинувшись из одной крайности в другую, закричал:

– Пусть живет, дайте ему жезл и пальму! Свобода! Свобода!

Так я остался в живых и даже был освобожден по воле народа.

Тут нумидиец пожал руку молодого человека с выражением глубокой симпатии.

– Вот какие прочные узы связывают мою жизнь с жизнью моего спасителя, – продолжал рудиарий. [24]24
  Рудиарий – освобожденный гладиатор.


[Закрыть]– Я решил употребить обретенную свободу не для возвращения на родину, а чтобы повсюду следовать за Тито Вецио. Я остался в Риме, где надеялся встретить его.

Посещая школы гладиаторов в качестве рудиария, я узнал, что там обучаются не только участники кровавых развлечений, но и тайные убийцы. Среди имен намеченных жертв я, к своему ужасу, услыхал и имя моего спасителя. За его жизнь уже заплачено золотом и ему грозит смерть от руки наемного убийцы. Вскоре я узнал человека, воспылавшего ненавистью к Тито Вецио. Недаром Ланиста хвастался кошельком, туго набитым золотом.

– А как имя этого человека?

Рудиарий, осмотревшись, отвечал, понизив голос:

– Я не знаю его имени, и не знаю, действует ли в этом случае один человек или несколько. Он постоянно меняет внешность. То он является халдеем, то каппадокийцем, то всадником, то рабом или гладиатором, то пиратом и при каждом удобном случае старается скрыть свое лицо, особенно лоб.

– Берегись, – раздался крик проходившего мимо столяра, который нес большую доску.

– Иди своей дорогой, любезный, и берегись сам, чтобы не задеть кого-нибудь.

Нумидиец, немного подумав, сказал:

– Знаешь ли того солдата, которого я прогнал из Таверны?

– Макеро?

– Да. Нет ли между ним и человеком, о котором ты говоришь, чего-нибудь общего?

– Может быть.

– Это могло бы объяснить мне многое. Но довольно, нас теперь двое, обязанных позаботиться о Тито Вецио. Будь уверен, ты не ошибся, обратившись ко мне, хотя все-таки я не понимаю, почему ты не предупредил самого Тито Вецио.

– Быть может ты и прав. Но я принял во внимание прямую и кипучую натуру моего благодетеля. Известить о грозившей ему опасности значило бы увеличить ее. Тито Вецио пошел бы ей навстречу, что возможно, только ускорило бы его гибель. Мы будем оберегать его жизнь, объединив усилия. Друг ты ему или слуга, я не знаю, но вижу, что ты его любишь и теперь, надеюсь, знаешь, насколько можешь рассчитывать на меня.

– Я твой помощник и товарищ с этой минуты, – с энтузиазмом вскричал нумидиец, – и хочу ответить на твою откровенность полным доверием. Ты должен знать, что я не слуга и никогда им не был, я гость и друг Тито Вецио. Я обязан ему жизнью. Я ар, [25]25
  Ар – по финикийски означает «величество» и является титулом вождей нумидийских племен.


[Закрыть]глава племени нумидийцев-гетулов, живущих у самой границы большой африканской пустыни, подданный царя нумидийского, впрочем более номинально, чем в действительности. До начала африканской войны я защищал законного царя Адгербала, у которого впоследствии тщеславный и свирепый деспот Югурта отнял в Цирте и царство и жизнь.

Когда войска Адгербала были рассеяны, я, не желая покориться узурпатору, вернулся к своему племени, стараясь забыть в родных местах о тщеславных и кровожадных злодеяниях Югурты. Увы, Югурта обо мне не забыл. Однажды, когда я, ни о чем не подозревая, сидел со своими женами, детьми и слугами, на нас напали телохранители Югурты. Напрасно мы пытались защищаться, их было гораздо больше, чем нас. Вскоре палатки наши были снесены, слуги убиты, стада мои захвачены, а меня, жен и детей в цепях увели к Югурте в Сутунь.

– Ты что же, сражался против меня и поддерживал этого изнеженного Адгербала? – спросил меня тиран. – Я знаю, ты храбр, мне нужны такие руки, как твои, но я тебе не верю. Знай же, что смерть будет постоянно грозить тебе, а также твоим женам и детям. Они будут немедленно убиты, если ты осмелишься изменить. Понимаешь меня?

Я слишком хорошо знал тирана, чтобы пренебречь его угрозами, а потому обещал слепо повиноваться его воле. Я храбро сражался бок о бок с ним, проливая свою кровь, хотя всей душой ненавидел злодея. Своей доблестью я надеялся спасти жизнь дорогих мне людей, но оказалось, что я все же плохо знаю этого изверга.

Однажды к нам в лагерь явился римский дезертир. Я всегда презирал этих гнусных изменников и за все золото мира не согласился бы приютить кого-нибудь из них в своем доме. Югурта же очень любил перебежчиков, награждал их, часто пользовался их услугами, а иногда давал им очень важные военные поручения. Когда дезертира привели в царскую палатку Югурта велел позвать меня.

– Видишь этого человека, – сказал мне тиран и, не ожидая ответа, добавил. – Ты должен повсюду следовать за ним и если он скажет тебе «убей!», ты обязан немедленно выполнить этот приказ.

Услышав эти слова, я ужаснулся. Злодей делал из меня убийцу и палача. Я даже попытался возразить, но Югурта с демоническим смехом сказал:

– Подумай о своей семье и повинуйся.

Дезертир вышел из палатки. Я последовал за ним. Мы сели на лошадей и отправились в путь. После двухчасовой езды под палящими лучами африканского солнца мы увидели оазис. Ряд холмов отделял его от сыпучих песков, прозрачные струи ручейка орошали зеленый ковер травы, мирт, лавровые и оливковые деревья давали тень, укрывая от жгучих лучей солнца. Дивная красота этого места словно чудом оказавшегося среди безводной пустыни, на некоторое время заставила меня забыть о том, с какой целью я здесь очутился.

Должен тебе сказать, что наше путешествие по пустыне проходило в лунную ночь. Подъехав к оазису, мой спутник показал мне сквозь листву деревьев трибуна римского войска то ли спящего, то ли погруженного в свои мысли. Прекрасный конь, покрытый попоной, пасся близ него. Вооружение было развешено на ветвях дерева. Воин сидел к нам спиной и не мог заметить нашего присутствия, даже если бы бодрствовал.

– Вот, – сказал мне дезертир, указывая на сидевшего, – ты должен его убить.

– Убить его? Но за что?

– Безумный! Или ты хочешь ослушаться Югурту? Неужели ты забыл, что от этого зависит жизнь твоих детей?

– Молчи, не напоминай.

– Слезай же с лошади, бери кинжал и иди. Один удар кинжалом пока он ничего не подозревает – и делу конец. Главное, не медли ни минуты, если он обернется, мы пропали. Иди, мягкосердечный ар. Подумай о женах и детях.

Больше я не колебался. Привязав коня к одному из деревьев, я вынул кинжал и стал приближаться к воину. Я был уже на таком расстоянии, что одним прыжком мог очутиться возле сидевшего и вонзить кинжал ему в спину, как вдруг он повернул голову. Выхватить меч и одним ударом выбить у меня из рук кинжал для воина было делом одной секунды. Я начал отступать, но, споткнувшись упал.

– Сдавайся, безумный, – сказал мне юный воин, приставляя к моей груди кончик меча.

– Убей меня! – воскликнул я. – Лучше умереть, чем стать рабом.

– Ты говоришь как храбрец, а минуту назад действовал как подлый трус. Почему ты так поступил, говори, если хочешь спасти свою жизнь?

Я разглядывал лицо моего победителя и молчал. Когда он напал на меня с обнажённым мечом, он показался мне страшным, как разъяренный лев, а теперь вдруг сделался презрительно спокойным, его прекрасное лицо выражало строгость судьи, будто он собирался объявить мне приговор, прежде чем одним ударом покончить с побежденным неприятелем. Я хранил молчание. Мой победитель вложил меч в ножны и с презрением отошел прочь, как видно не считая меня достойным умереть от его руки. Я догадался о его мыслях и возмутился до глубины души. С отчаянием я бросился к его ногам, заклиная выслушать меня или убить. И когда он позволил мне рассказать, что побудило меня пойти на это гнусное преступление, я передал ему всю мою печальную историю, связь с тираном Югуртой и кровавое поручение, которое я должен был выполнить, чтобы не лишиться всех моих близких. Рассказ мой растрогал юного воина до слез, он протянул мне руку и сказал:

– Иди, спасай своих детей от мести тирана, а когда тебе понадобится убежище, приходи в наш лагерь. Мощь Рима защитит тебя. И возьми мою табличку, [26]26
  Табличка – деревянная дощечка, которую, разламывая, римляне давали приглашенным в гости для того, чтобы эта дощечка или «табличка гостеприимства» служила доказательством приглашения. Дощечка имела силу как для самого приглашенного, так и для его потомства.


[Закрыть]она тебе, возможно понадобится.

Сказав это, он кончиком кинжала написал свое и мое имя на маленькой дощечке и показывая ее мне, прибавил:

– Не забудь имя твоего нового знакомого: Тито Вецио.

– Так это был он, – с восторгом вскричал рудиарий, – всегда благородный и великодушный.

– Да, это был твой и мой спаситель. Я взял у него драгоценную дощечку и горячо расцеловал протянутую мне руку. Затем я поспешил уехать, желая догнать подлого дезертира, с которым решил посчитаться. Но негодяй давным-давно исчез. Его бегство сильно возбудило мое подозрение, и я отправился прямо в лагерь Югурты, предчувствуя беду.

Приехав на место, я уже не нашел лагеря. Югурта, вечно подозрительный, мучимый угрызениями совести и страхом за свою жизнь, после измены своих приближенных Бамилькара и Надбалса, никогда долго не оставался на одном месте. Долго я расспрашивал пастухов о том, куда же направился тиран, пока не пришел к заключению, что он, скорее всего, решил укрыться в укреплении неподалеку от границ Мавритании, где надеялся сберечь свои сокровища и семью и где он, вероятно, заключил в тюрьму моих жен и детей. Я помчался во весь опор к этой крепости. Увы, доскакав до подножья горы, на которой она возвышалась, я встретил одного моего приятеля.

– Беги, Гутулл, – сказал он мне, – не теряй ни минуты. Твоя жизнь в опасности. Беги и беги как можно скорее!

– Не могу, – отвечал я, – моя семья в руках у царя и служит залогом моей верности.

– Ты идешь на верную смерть.

– Что делать, если рискуя своей головой, я этим могу смягчить гнев царя и спасти жизнь своих жен и детей.

– Спасайся, Гутулл. Твоя голова уже не спасет жизнь дорогих тебе людей.

– Что ты говоришь? – зарычал я как дикий зверь.

– У тебя нет больше ни жен, ни детей. Царь, поговорив довольно долго со злодеем дезертиром, приказал умертвить всю твою семью и назначил награду за твою голову. Спасайся и готовься к мести.

Я, как безумный, в дикой злобе проклинал Югурту, себя и даже богов. Какое-то время я скакал без цели, без мысли, без направления, пока в моей голове мало-помалу не возникла мысль как отомстить низкому тирану. Я повернул лошадь и во весь дух помчался к горе. Здесь я остановился и стал караулить моего врага. Мне почему-то казалось, что он должен проехать тут. Предчувствия меня не обманули. Вскоре я увидел отряд всадников, отправлявшихся из укрепления на рекогносцировку. Вслед за ними показался и сам Югурта. Пропустив отряд, я пустил коня в карьер и поскакал прямо к злодею. Благодаря моей нумидийской одежде и головному убору, солдаты ничего не заподозрили, приняв меня за посланного царем курьера.

Отчаяние удесятерило мои силы. Я сорвал Югурту с коня, швырнул его поперек на свою лошадь и поскакал. Напрасно весь отряд пустился за мной, напрасно тучи дротиков летели в меня, лошадь моя мчалась, словно ветер пустыни. Мой враг, стиснутый железной рукой, кричал, молил, плакал – напрасно. Я был глух ко всему и крепко держал его.

Так скакали мы всю ночь, ни на минуту не останавливаясь. Чувство мести и звездное небо указывали мне путь. Наконец, я добрался до римского лагеря. Представившись как гость Тито Вецио, я был принят с почетом. Но я был одержим лишь одной мыслью и успокоился только тогда, когда Югурту посадили под стражу. Я надеялся, что римское правосудие, хотя бы под пыткой, вынудит его признаться во всех преступлениях и открыть имена сообщников. Напрасная надежда! На следующее утро было объявлено, что пленник исчез.

Квестор Сулла, казалось, был крайне возмущен этим бегством и без всякого суда приказал убить часового солдата. Гораздо благоразумнее было бы сперва допросить его, но Сулла не любил тянуть, и когда появлялась возможность кого-либо казнить, никогда не беспокоился ни об уликах, ни о свидетелях. Вскоре все было забыто. Что же касается меня, то соображения безопасности, жажда мщения, благодарность и дружба – все это влекло меня в римский лагерь, который стал моим вторым домом. Я был поставлен во главе отряда нумидийских всадников Рима. Югурта неоднократно в испуге бежал от нас. Горе ему, если бы он тогда попался в мои руки.

Наконец, как ты знаешь, Сулла, к которому тянулись нити всех лагерных интриг, успел захватить Югурту благодаря измене Бокха, и теперь тиран ожидает заслуженной казни. Но Рим, окончательно освободивший Африку от самого жестокого и кровожадного зверя, к несчастью сам порождает зверей не менее опасных, чем Югурта. Мне это хорошо известно. Ты, конечно, понял кто был тем самым беглым легионером из римского лагеря.

– Макеро! Я об этом догадывался и уверяю тебя, что ему не поздоровится, когда он узнает как умеет обращаться с ножом рудиарий.

В это время раздался громкий и повелительный возглас:

– Стой!

Разговор двух человек, которых мы отныне, несмотря на разницу их общественного положения, будем называть друзьями, был неожиданно прерван окликом часового на аванпостах лагеря. Оказывается, они незаметно дошли до стоянки Гая Мария. Нумидиец сообщил часовому пароль и, пожав рудиарию руку, тихо сказал:

– Здесь мы вынуждены расстаться, но наша дружба, возникшая сегодня, должна продолжаться. С завтрашнего вечера, по окончании церемонии триумфа, мне позволено жить в доме Тито Вецио. Тебе стоят лишь прийти туда и спросить нумидийца Гутулла. И мы вместе обсудим, как обеспечить безопасность того, кого мы любим больше, чем брата. А теперь дай еще пожму твою руку; да хранят тебя боги.

Новые друзья расстались. Рудиарий пошел по Триумфальной улице по направлению к Большому Цирку. Близ Велабро он был вынужден спрятаться в тени дома патрициев, не желая встречаться с бывшими посетителями таверны, провожавшими старого толстяка Силена – фламина, опьяневшего окончательно и уверявшего своих товарищей, что в Риме землетрясение, потому что шатаются колонны окружающих домов.

Между тем нумидиец Гутулл вошел в лагерь через преторианские ворота. Миновав преторий, [27]27
  Преторий – штаб воинского лагеря с палаткой полководца.


[Закрыть]он подошел к палаткам, где размещались трибуны. [28]28
  Военные трибуны – средний командный состав римской армии, обычно командиры когорт.


[Закрыть]Всюду царило молчание. Нумидиец остановился около палатки своего юного друга и внимательно, как человек, опасающийся западни, осмотрелся кругом. Палатка была похожа на четырехугольный павильон, состоящий из сшитых вместе кож в рост человека. Внутри она была освещена, так что можно было рассмотреть, что убранство хотя и носило отпечаток основного занятия ее хозяина, но было весьма роскошным и даже изящным! Стены были завешаны шкурами львов и других африканских животных. Драгоценное оружие, значки, отнятые у неприятеля, венки, браслеты, ожерелья и фалеры подчеркивали храбрость и эстетический вкус молодого воина. Лампа из позолоченной бронзы с одним фитилем, наполненная благовонным маслом, излучала легкий приятный свет. На походной кровати, покрытой дорогими шкурами, под одеялами пурпурного цвета с улыбкой на устах спокойно спал молодой Вецио, так что, взглянув на него, можно было убедиться в его сердечной доброте. Гладкий, без морщин лоб казался зеркалом самого спокойного озера. Эта душа не могла знать ненависти или злобы и словно родилась только для любви. А между тем судьба готовила этому достойному юноше совсем иное. Ветер вскоре должен был сорвать этот нежный цветок и бросить его в резню и бойню. Гутулл с любовью посмотрел на спящего.

– Бедный юноша с ангельской внешностью и сердцем льва. Что же ты сделал, чтобы возбудить такую глубокую ненависть к себе? Ты самый благородный и великодушный из людей, у тебя для каждого существует только одно чувство – любовь. Ты спокойно спишь и не осознаешь грозящей тебе опасности. Ты не знаешь, какие козни затевают твои враги. Но я не сплю и именем всех богов моей родины и великого Рима клянусь, что моя дружба будет тебе надежным щитом от происков убийц, в тайне замышляющих твое убийство.

Сказав это, нумидиец обошел палатку и тщательно осмотрел самые отдаленные и темные углы. Точно также он поступал и в прежние годы, когда вместе с семьей жил в своей палатке. Это обстоятельство напомнило бедному осиротевшему отцу то время, когда были живы дети, слезы блеснули на его глазах и несчастный задумался, повесив голову, затем, провел рукой по лбу, как бы желая отогнать докучливую мысль, поставил лампу поближе к кровати Тито Вецио, взглянул на него еще раз с особой нежностью и прошептал:

– Теперь ты у меня один остался. Горе тому, кто посмеет тронуть хотя бы один волос на твоей голове!

Выдвинув из-за угла палатки другую кровать и поставив ее у входа, нумидиец обнажил кинжал и лег одетым. Вскоре в палатке воцарилось гробовое молчание, лампа из-за отсутствия масла вспыхнула и погасла. Все спало в лагере Мария, лишь время от времени раздавались оклики часовых. Нумидиец хотя и закрыл глаза, но чуткое ухо его было на страже. Ни малейший шорох не ускользал от него. Сторожевая собака Тито Вецио бодрствовала с закрытыми глазами.