Текст книги "Тито Вецио"

Автор книги: Людвига Кастеллацо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Когда все гладиаторы были перебиты или из-за тяжелых ранений не могли встать, позорная забава прекратилась. Цирковая прислуга хлынула на арену для исполнения своих чудовищных обязанностей. Они обошли всю арену, вонзая раскаленные железные прутья в распластавшиеся тела гладиаторов, чтобы удостовериться, нет ли среди них живых. Если кто-нибудь из этих несчастных реагировал на прикосновение, его тотчас же добивали ударами железного молотка по голове. Другие слуги таскали трупы длинными железными крюками и засыпали лужи крови серебристым песком. За воротами смерти вне цирка время от времени слышались отчаянные вопли и удары все того же молотка. Это были последние жертвы забав великих римлян. Многие тяжело раненые гладиаторы не приходили в себя даже от прикосновения раскаленного металла, но через некоторое время, после того, как их, подцепив крюком, протащили через всю арену, оживали, и тут, уже в который раз, шел в ход тяжелый молоток, которым слуги окончательно добивали гладиаторов, пришедших в себя уже за порогом цирка.

Возбужденная толпа, сопровождаемая последними воплями на краю уже готовой, вырытой могилы, расходилась беспечно и весело, болтая разный вздор, насвистывая модные мотивы, расточая остроты и любуясь проходящими мимо красотками. Можно было подумать, что все эти люди выходили из театра, где они смотрели забавный водевиль или какой-нибудь веселый фарс. Беспечная толпа, действительно, была свидетельницей веселого фарса, но фарс этот завершался убийствами, и его актеров даже не опускали, а швыряли в могилу, отлично зная, что на место ушедших исполнителей всегда найдутся другие, и бесчисленные скамьи цирка будут заполняться еще не одну тысячу раз. В современном языке нет названия этой лютой, жестокой забаве, которой развлекали себя великие римляне, исказившие человеческую природу чрезмерным обжорством и сладострастием.

Созерцание увлекательных картин человеческой резни и мук предсмертной агонии закончилось. Прекрасная Цецилия вновь нежно улыбалась, ее идеальные черты приняли самое невиннейшее выражение, она беспечно слушала болтовню Альбуцио. И лишь самый внимательный наблюдатель мог бы заметить по легкому содроганию ее розовых губ, что в душе красавицы бушует буря.

Слушая вполуха болтовню Альбуцио, Цецилия время от времени дрожащей рукой вертела талисман – изображение гекаты Тривии, данный ей египетской колдуньей. Очевидно, идея кровавой мести наконец-то полностью овладела ее мыслями.

– Ты призываешь мстителя, Цецилия Метелла? – шепнул ей на ухо знакомый голос.

Красавица вздрогнула.

– Да, я решилась, – тихо отвечала она, – и мне следовало давно к тебе обратиться. От тебя, как видно, ничего не скроется, говори же, научи меня, что я должна делать, чтобы отомстить?

– Здесь неудобно об этом говорить. Если ты доверяешь мне и колдунье-египтянке, если, действительно, убеждена в ее таинственном могуществе и жаждешь мести, то приходи в полночь к дому старого Вецио, ударь семь раз молотком в дверь и, когда тебя спросят, кто ты такая, отвечай: «Аполлоний». Тебя пропустят, но я предупреждаю, ты должна быть одна, без провожатых, непременно одна. Положись на меня и ничего не бойся.

– Я римлянка и патрицианка, – отвечала супруга претора Сицилии, сверкнув глазами, – и страх моей душе не известен.

– Да, конечно, боги не допустят, чтобы кто-нибудь причинил тебе вред, но необходимо хранить все в полной тайне для успешного осуществления наших замыслов. Не забудь принести с собой все вещи, которые остались у тебя после встреч с этим человеком: его письма, волосы, изображения, браслеты, перстни или выбитые на камне медальоны. Ты увидишь, все это нам очень пригодится.

– А если я исполню все твои требования, буду ли я отомщена?

– Конечно, будешь.

– Хотя бы ценой смерти мне будет дано это отрадное чувство?

– Даже ценой его смерти.

– В таком случае, я приду непременно.

– А как же. Я в этом не сомневался, – пробормотал Аполлоний. – А теперь, гений-покровитель рода Вецио, прикрой своими крыльями глаза всем любопытным, пусть одно подземное царство будет посвящено в то, что мы затеваем.

Сказав это, Аполлоний, пробиваясь сквозь толпу, вышел из цирка.

Мы тоже покинем это место любимых забав римских граждан: боя гладиаторов, львов, слонов и носорогов. Избранное общество римских патрициев часто сочувственно относилось к жалобному крику раненых животных, порой, как повествуют современники, на прекрасных глазах красивых матрон сверкали слезы сожаления при виде раненого слона, толпа сочувственно относилась к страданиям животных. Между тем, бои гладиаторов, эта поголовная бессмысленная резня, потоки человеческой крови, хладнокровные убийства, безжалостное добивание служителями цирка раненых людей, смертельная агония не вызывали в этой толпе и намека на сострадание или чувство сожаления. Напротив, она со злорадством взирала на варварские убийства, позор которых даже время не смыло со страниц римской истории.

– Странные мысли приходят в голову, – писал Цицерон, – при виде народа, сочувственно относящегося к страданиям животных и совершенно равнодушно допускающего убийство гладиаторов. Последние, – добавляет знаменитый мыслитель, – казалось, имеют немножко больше человеческого, чем первые?!.

COUX OM PAX [89]89
  Coux om pax – слова эти заимствованы из надписи на доске Изиды. Смысл их неизвестен.


[Закрыть]

Мрачен, неуютен и загадочен дом старого Вецио. И самое таинственное помещение этого дома – подземная базилика. Вытянутая в длину, она разделялась на три галереи двумя рядами толстых, массивных колонн из черного африканского мрамора. Самым примечательным в ней была драгоценная позолота квадратов пола и мраморных плит черного, красного и желтого цвета. На черном фоне стен красовались фрески с изображением людей, животных и чудовищ, скопированных со знаменитой доски Изиды. [90]90
  Доска Изиды – один из замечательных памятников древности. На нем изображены Изида и некоторые символы из египетской религии.


[Закрыть]

Сторона базилики, расположенная напротив главного входа, представляла собой амфитеатр с мраморными ступенями, окруженными перилами. Два громадных сфинкса, казалось, сторожили вход в святилище, в самом центре которого находился высокий стол. По обеим сторонам от него стояли два обелиска из сиенского и египетского мрамора, исписанные с низу до верху иероглифами. На заднем плане амфитеатра виднелся храмик, перед, которым горело несколько ламп. Храмик был прикрыт лазоревой занавесью. На нем были начертаны таинственные символы и знаки. Во всем этом было что-то величественное и вместе с тем таинственное. На самом видном месте большими золотыми буквами было начертано следующее: «Я тот, кто был, есть и будет. Никто из смертных не поднимет завесы, скрывающей меня».

Справа от храмика, над святилищем находился позолоченный престол, украшенный драгоценными камнями, а вокруг него семь кресел и столько же скамеек. Эта часть базилики была ярко освещена. Все остальное пространство находилось несколько в тени. Там собиралась толпа, разнородная по положению, полу и возрасту. На головах мужчин были миртовые венки, а женщин – покрывала.

На золотом троне восседал верховный жрец или иерофант. Он был в белой, как снег, льняной тунике, спускавшейся до самых ног. Поверх туники был одет великолепный пурпурный плащ, подбитый горностаем. Голову верховного жреца увенчивала шапка, украшенная золотой нитью. В руках он держал скипетр из слоновой кости. На груди сияло судное слово, [91]91
  Судное слово – квадратный кусок материи, унизанный драгоценными камнями. Его носили на груди верховные жрецы большинства религий Востока.


[Закрыть]окаймленное драгоценными камнями, на лоб спускалось белое покрывало, усыпанное звездами и серебряными блестками, искрившимися при ярком свете, озаряя лицо жреца ослепительным сиянием.

По правую и левую руку верховного жреца в ритуальных креслах сидело шестеро непосредственно ему подчиненных жрецов: иерофоры, иеростаги и иерострофы. Лица их были закрыты черными покрывалами. [92]92
  Во время траура женщины одевали на голову черные покрывала.


[Закрыть]Чины и должности жрецов обозначались разным цветом мантий, священных повязок вокруг головы и находившимися в их руках разнообразными предметами, каждый из которых имел определенное символическое значение. Первый, сидевший с правой стороны от великого иерофанта, был облачен в мантию лазурного цвета, усыпанную золотыми звездами, с золотого цвета повязкой на лбу. В руках он держал небольшой зажженный факел. Мантия и повязка второго были черного цвета. В руках он держал урну, покрытую черным флером. Третий, в мантии и повязке пурпурного цвета, держал меч и скипетр из слоновой кости с символической рукой Правосудия. На его шее виднелась золотая цепь с крупным сапфиром в центре, на котором было вырезано изображение Истины. Четвертый, облаченный в фиолетовые цвета, держал в руках пальмовую ветвь. Лицо его было скрыто под маской, изображавшей голову шакала – воплощение бога Анубиса. [93]93
  Древнеегипетский бог смерти. Почитался в виде шакала, впоследствии изображался с шакальей головой.


[Закрыть]Пятый был тщательно закутан в простую льняную одежду белого цвета и держал в руках коноп – ритуальный сосуд из глины, сделанный в форме яйца, вокруг которого обвилась змея. Шестой облачился в зеленую мантию, его ритуальными предметами являлись сосуд, по форме напоминающий сосок и решето. Седьмое кресло пустовало.

Жрецы, сидевшие на скамейках, были одеты совсем просто, в льняные туники, с оливковыми ветвями на головах. Лица их были открыты, а вместо обуви ноги были обернуты листьями египетского папируса. Ритуальные предметы у них были одни и те же: священные письмена, курильницы, пальмовые ветви и многое другое, требуемое для священных обрядов.

Трудно себе представить что-либо более величественное и ослепительное, чем эта роскошная и богатая базилика, скрытая в недрах земли, куда можно было проникнуть исключительно по темным и извилистым лестницам и пройдя через замысловатый лабиринт коридоров. Базилика, на строительство которой не пожалели золота, серебра и мрамора, кроме того освещалась сотнями факелов, так что зрелище, открывавшееся перед глазами новообращенного после изнурительного блуждания в потемках, поражало своим великолепием. Там все было рассчитано на то, чтобы воздействовать на человеческую психику и воображение. Массивные колонны и таинственные обелиски, испещренные иероглифами, величавая и странная красота сфинксов, храмики и святилище с надписями непонятными и загадочными. Ко всему этому следует прибавить ослепительно яркий свет, отражавшийся от золотых и серебряный изделий и драгоценных камней, струившийся к потолку из серебряных курильниц фимиам, упоительные испарения из шестнадцати священных снадобий, так называемых мистических кифи, струящихся из жертвенника, неизвестно откуда лившаяся музыка.

Под звуки этой прекрасной, мелодичной музыки присутствующие пели гимн со странными непонятными словами. Когда они замолчали, мелодия из величественной вдруг превратилась в жалобную, полную скорби, будто слышались где-то стоны и рыдания угнетенного народа, свет факелов постепенно тускнел, пока они не погасли окончательно. Громадная базилика с ее высоким мрачным сводом теперь освещалась лишь слабыми огоньками ламп и единственным факелом, находившимся у жреца в мантии лазурного цвета, который обходил помещение кругом. Но вот жрец и последний факел опустил в урну, и в базилике воцарился мрак, словно в склепе. Свет едва мерцавшей лампы совершенно терялся в необъятных просторах огромного зала. Всех присутствующих охватил ужас, они едва дышали, минута за минутой проходили в гробовом молчании. Вдруг факел вновь показался из урны и тут же, как по команде, базилика вновь озарилась светом множества факелов, послышалась веселая музыка, присутствующие пустились в пляс: началась священная оргия, прославлявшая таинство первоначальной церемонии.

Вдруг по приказу верховного жреца иеростаг в маске Анубиса повелительно взмахнул рукой, подавая непосвященным знак удалиться. Главные двери немедленно отворились, и когда толпа вышла, закрылись словно сами собой.

В базилике остались лишь жрецы и избранные. После недолгого молчания глава жрецов сказал:

– Я намерен сообщить избранным сведения огромной важности и поэтому удалил непосвященных. Слушайте же и молчите. Вы только что прославляли жизнь, страдания и смерть Бога. Вы воспевали воскресшего и поклонялись ему, как посланнику небес возобновленного мира. Знайте же, избранные, что народы уже ждут этого бога – победителя смерти. Пророчества не замедлят осуществиться. С востока явится тот, перед лицом которого исчезнут презренные боги греческого и латинского Запада. Вот в чем заключается тайна будущего. Пусть каждый из посвященных вникнет в смысл этой великой тайны и сохранит его для самого себя, не передавая непосвященным… Теперь, когда я сообщил вам то, что не должно выйти за пределы нашего круга, можете отворить малые двери и ввести по святителя и желающего посвятиться.

Через маленькие двери, совершенно незаметные на фоне стены амфитеатра, в базилику вошли два человека. Один из них был одет во все черное, с повязкой огненного цвета на голове, ничем не закрытым, очень красивым, но строгим лицом, словно выточенным из холодного мрамора, и неуловимо напоминавшим сфинксов – хранителей амфитеатра. Лицо второго тоже было открыто, но об этом можно было только пожалеть, поскольку ему было далеко до серьезности и красоты его напарника – оно было пошло, бессмысленно и искажено страхом. С лица его капал холодный пот, всклоченные волосы, словно с испуга, стояли дыбом, он весь дрожал, будто только что избежал самой страшной опасности, какую только можно себе представить. Одежда его состояла из звериных шкур, что было ему очень к лицу, поскольку у него, действительно, был дикий, отвратительный вид.

Первым был Аполлоний, занимавший в этом таинственном и загадочном обществе весьма важную и ответственную должность Посвятителя. Другой – Гай Матиний, один из самых богатых серебряников (банкиров) Рима той эпохи. После недавней смерти своего отца, старого изверга и скряги, по слухам, убитого своими же слугами и невольниками, он унаследовал огромное состояние, причем не только в звонкой монете, но и прекрасные дворцы, виллы, земли.

– Посвятитель, – спросил Аполлония главный жрец, – кого ты сегодня привел?

– Я привел человека, который желает сбросить звериную одежду, совершенно возродиться и быть достойным избрания, очистившись водой и огнем.

– В таком случае снимите с него эту одежду и оденьте белую тунику посвященных. Пусть выпьет чашу забвения, приготовится к испытанию священным огнем, после чего пройдет через возрождающую купель.

По знаку верховного жреца все эти церемониальные действия были исполнены в указанном порядке. Посвященного одели в тунику льняного цвета, хотя в действительности она была сшита из почти несгораемой ткани, так как новичок должен был пройти по костру, пламя которого поддерживали сучьями аравийского бальзама, египетского терновника и других благовонных и сильно воспламеняющихся пород деревьев.

После того, как посвященный прошел сквозь пламя костра, верховный жрец полил его очистительной водой из священного сосуда.

По окончании торжественной церемонии очищения верховный жрец несильно ударил по щеке новичка и, возложив руки на его голову, принял в число избранных. Между тем один из младших жрецов, исполнявший роль глашатая, громогласно объявил имя, под которым должен быть известен вступивший в это таинственное и секретное общество. Имя, данное вновь посвященному, было Эдип. И, странное дело, когда оно было произнесено, Гай Матиний вздрогнул и пошатнулся, точно священный вол, по голове которого, несмотря на все венки и золотые рога, нанесен тяжеловесный удар молотом жертвоприносителя.

Все окружающие это обстоятельство отнесли, конечно, на счет волнения вновь посвященного: Лишь один Аполлоний сдержанно улыбнулся, но и на это никто не обратил внимания.

Провозглашением имени вновь посвященного все церемонии и обряды были закончены. Главный жрец приветствовал общину в установленном порядке, и жрец, у которого вновь оказался священный сосуд, погрузил ветвь розмарина в очистительную воду и окропил ею всех присутствоваших. Между тем глашатай произнес таинственное «coux om pax». После того, как глашатай произнес эти слова трижды, все двери базилики отворились, опять будто сами по себе, верховный жрец, избранные и вновь посвященный удалились. В зале остались лишь шесть младших жрецов, посвятитель Аполлоний и двое эфиопских слуг, тушивших свет, убиравших вазы, облачения и всю остальную утварь, служившую для священных обрядов.

Оставшиеся в базилике жрецы ни капли не стеснялись присутствия слуг. Впрочем, их нельзя было стесняться. У несчастных были вырезаны языки, чтобы они не сболтнули лишнего. Процедура переодевания этих честолюбивых комедиантов, принявших посвящение не по убеждению, а ради достижения своих корыстных целей, была чересчур непринужденной. Они небрежно сбрасывали облачения и предметы, за минуту до того считавшиеся священными.

Первый, облаченный в ярко-красную мантию, державший во время церемонии в руках скипетр и меч правосудия, сбросил с лица покрывало и теперь в этом человеке нетрудно было узнать сенатора Марка, квестора убийств, занимавшего должность, чем-то соответствовавшую современному прокурору.

– Ну, что ты скажешь об удивительных успехах нашей новой веры? – обратился он к одному из присутствовавших. – Кто года два тому назад мог предположить, что число посвященных и новообращенных будет увеличиваться день ото дня, и что взамен лжебогов Греции и Италии с Востока явится истинный бог, который обновит общество и приведет людей к должному повиновению властям, без чего ни одно государство, ни одно общество не могут существовать. Скажи мне, Скуфий Фуфей, видал ли ты в течение всей своей жизни священнослужителя столько усердия верующих, как в эту ночь?

– Да, видел, – отвечал второй жрец, сняв покрывало и обнажив жирное красное лицо с толстыми губами и чувственным подбородком – Скуфий Фуфей, известный римский жрец Олимпа, занимавший одну из основных должностей при официальном богослужении. – Во время чумы.

– Это очень прискорбно, что только страх способен пробуждать в людях религиозное рвение и возвращать им добродетель. Будем ждать пришествия истинного Бога, он изменит людей, обновит нашу жизнь, и люди станут хорошими по убеждению, а не из-за страха.

– Да, друзья мои, – сказал серьезным тоном жрец, носивший урну, а в повседневной жизни – квестор и будущий диктатор Рима Луций Корнелий Сулла, – Тарквиний не погиб бы, если бы согласился приобрести все книги Сивиллы, [94]94
  Сивилла – одна из легендарных женщин-пророчиц. Римляне придавали большое значение пророчествам, записанным в так называемых Сивиллиных книгах.


[Закрыть]его безумное презрение к религии и гордая неосмотрительность не позволили ему понять пророчество оракула, предсказавшего переход власти к Бруту. [95]95
  Брут – первый римский консул (509 г. до н. э.), призвавший к свержению царя Тарквиния Гордого. Он раскрыл заговор молодых патрициев, пытавшихся восстановить царскую власть и казнил среди прочих своих сыновей, замешанных в заговоре.


[Закрыть]А в былое время посредниками между богами и народом были только патриции, но мало-помалу каждый плебей вообразил, что он может обращаться непосредственно с богами, минуя священнослужителей. Так называемые философы, которых наши предки часто изгоняли, успели превратить людей в вольнодумцев и обеспечить господство плебеев. Мы обязаны остановить это пагубное развитие событий.

– И мы остановим, даже если для этого потребуется все наше состояние и даже жизнь! – с неожиданной горячностью воскликнул сенатор Марк.

Эти люди в базилике старого Вецио готовили почву для новой религии исключительно потому, что хотели удержать в руках ускользающую власть. Все они принадлежали к высшей аристократии, сенату и господствовавшей римской олигархии. Они были воспитаны в духе изящного скептицизма афинских школ Зенона и Финогена, которые по части религиозных вопросов превзошли самого Эпикура. В былое время эти аристократы направляли удары логических рассуждений и подтвержденных жизнью фактов против старинных верований, старясь их полностью уничтожить, но когда, заняв почетные должности, они почувствовали, что власть ускользает из их рук, они резко изменились, одумались и, с ужасом увидев естественные последствия их собственных действий, стали проповедовать совершенно противоположное тому, что так горячо отстаивали в молодости.

Не способные заметить зарождение новых жизненных начал, не понимающие, что невозможно создать что-то новое на развалинах прошлого, они стали метаться из стороны в сторону в поисках средства, послужившего бы упрочению их власти и не заметили, как стали на путь, очень быстро приведший их к гибели. С уничтожением эры богов Олимпа зарождалась новая эра, появлялись люди, жаждавшие узнать истину, и готовые ради этого на все.

Пришло время поднять таинственное покрывало Исиды, человечество, в данное время порабощенное кастой жрецов и правителей, жаждало свободы и защиты, воплощенных в божеских и гражданских законах. Именно эти идеи и беспокоили честолюбцев Рима, они боялись за свою власть и, подобно евреям в отсутствие их предводителя Моисея, говорили:

– Создадим себе богов, которые станут нашими проводниками.

До последней степени развращенные чувственными наслаждениями, эти люди не искали утешения в новой религии, они желали использовать ее, как орудие для осуществления своих честолюбивых замыслов, надеясь при помощи различных уловок извратить истину в глазах невежественных плебеев так же успешно, как им удалось снять с пьедесталов предыдущих народных идолов. Жизнь показала, как грубо они ошиблись в своих расчетах.

Замечая, что ржавчина уже подтачивает старые цепи, сковывавшие рабов, что близка расплата за содеянное, они искали новые способы вернуть этим цепям былую прочность. Множество этих честолюбцев погибло во время междоусобных войн вследствие их упрямого сопротивления новым идеям. Один из них на вершине могущества и славы умер от страшной болезни, заживо сведенный паразитами. Но страдания его тела казались ничтожными по сравнению с муками, терзавшими его душу, поскольку он не мог не видеть всей суетности своих кровожадных дел, беспомощных перед неудержимым напором новых идей. Поэтому единственное, что сделал Сулла (а речь идет именно о нем) – указал путь для людей честолюбивых, решительных и беспринципных, жаждущих непомерной власти. И падение республики не заставило себя долго ждать.

– Вы ищите не божественной истины, а средства для достижения своих целей, – сказал Аполлоний, в обязанности которого, как уже было сказано, входило обращение и посвящение желающих обратиться в новую религию. – Эти средства вы можете найти только в истинной религии. Она могущественна и непогрешима. Догмат новой эры дает бессмертие души, за добродетели награждает, а за пороки карает и в этой и в загробной жизни. Новая религия открывает тайны неземного мира и дает радость после смерти. Ваши молитвы и жертвоприношения совершаются только ради получения земных наслаждений, а так как нередко ваши желания не удовлетворяются, то вы начинаете сомневаться в могуществе ваших богов и невольно отшатываетесь от алтарей. Мы же, напротив, постоянно указываем на тленность и ничтожество земных благ, обещаем бесконечные радости в загробной жизни. У вас далеко, не все могут искупить свои грехи. Требуются многие годы страданий и раскаяния, чтобы получить прощение. Вы считаете, что Орест, [96]96
  Орест – герой аргосских сказаний, сын Агамемнона и Клитемнестры. Мстя за смерть отца, Орест уничтожил его убийц – свою мать и ее любовника Эгаста.


[Закрыть]преследуемый ужасными фуриями, только многолетним, бесцельным скитанием искупил убийство матери. Что Эдип [97]97
  Эдип – фиванский герой. После убийства им своего отца в Фивах начался голод и произошла вспышка эпидемии чумы. Дельфийский оракул предсказал, что бедствия прекратятся, если Эдип будет изгнан. Вдобавок к этому Эдип ослепил сам себя.


[Закрыть]слепотой, изгнанием и годами, проведенными в нищете, искупил убийство неизвестного ему отца. А Клитемнестра [98]98
  Клитемнестра – жена Агамемнона, убившая его после возвращения из Трои.


[Закрыть]не сумела умилостивить богов жертвоприношениями, молитвами и слезами и постоянно трепетала от страха. Ей все время чудились шаги сына, которому боги повелели отомстить матери за убийство отца. У нас же, в новой религии, путь милосердия и прощения доступен всем и каждому. Достаточно искренне раскаяться, признать себя виновным и не надо никаких странствий и жертвоприношений. Проповедуя бога истинного и милосердного, мы возвеличимся не только над Римом, но и над всей вселенной.

– Аполлоний! – после некоторого размышления вскричал Сулла, поправив свою растрепавшуюся рыжую гриву, что придавало ему звериный вид. – Предложенный тобой путь ведет к высшей цели, я с этим совершенно согласен, но он может оказаться слишком длительным. Я предпочитаю куда более быстродействующие средства. Чтобы развязать узлы, по моему, самый рациональный способ – этот тот, который использовал Александр Македонский – меч.

– Из твоих слов можно заключить, что Риму не хватает руководителя, а я думаю – ему необходим предводитель. Но горе нам, горе всей Италии, если этим предводителем окажется Марий.

– Марий, – отвечал Аполлоний, презрительно качая головой, – умеет только разрушать. А ты, Сулла, чересчур нетерпелив. Ты не вникаешь в суть известной басни, повествующей о том, что ветер, как ни старался, никак не мог сорвать плащ с плеч крестьянина, а солнцу это удалось сразу же, стоило только залить землю своими горячими лучами. Не будь же ветром, лучше подражай солнцу, великий Сулла. Если бы Александр Македонский не разрубил узел, а развязал его, то могущество империи завоевателя не исчезло бы сразу после его смерти. Я знаю твоих римлян, хотя и иностранец. Не тот будет властвовать над ними, кто сорвет с их плеч плащ, а, напротив, тот, кто оденет в плащи тех, у кого их нет. Последнему мы будем помогать всеми имеющимися в нашем распоряжении силами и средствами и добьемся своего, хотя и медленно, но верно, распространяя наше влияние преимущественно среди людей знатных… и богатых, – добавил про себя Аполлоний, из слов которого становится ясно, что методы, впоследствии взятые на вооружение орденом иезуитов, были хорошо знакомы еще в давние времена.

– Значит, мы должны вербовать своих приверженцев среди патрициев, консулов прошлой, настоящего и будущего, а рабы, отпущенники и плебеи придут к нам сами. Идея недурна! – заметил, улыбаясь, жрец Юпитера.

– Ты угадал, Фуфей. Среди патрициев, богачей и аристократов больше всего людей с нечистой совестью, и обратить их на путь истинный или, откровенно говоря, сделать их нашим орудием – это сейчас главная задача, не справившись с которой, мы обречены. Видели вы этого Гая Матиния?

– Да, кстати, Аполлоний, скажи, пожалуйста, почему он был так смущен и весь дрожал, словно в лихорадке?

– Мне никогда не доводилось видеть рожи более отвратительной, чем у сегодняшнего неофита.

– По всей вероятности, на его совести лежит тяжкий грех.

– Должно быть, Аполлоний его запугал.

– Даже и не пытался, – отвечал Аполлоний. – Я только подверг его испытанию, прежде чем ввести сюда. Он несколько дней постился и сидел в темной комнате. Не моя вина, если тень убитого им старика-отца беспрестанно являлась ему и вселила такой ужас в эту порочную душу.

– Как, неужели Гай Матиний – отцеубийца? – с ужасом вскричали все присутствовавшие.

– Уверен ли ты в этом? – спросил Марк, квестор убийств, пораженный этим неожиданным известием. – Он, вероятно, наготовил в бреду всякой чепухи, а бред не является основанием для признания человека преступником.

– А если он сам мне в этом признался, находясь в здравом рассудке? Это также, по твоему, не может быть признано бесспорным доказательством его вины? – спросил Аполлоний, иронично улыбаясь.

– В таком случае, я должен буду исполнить все, что полагается по долгу службы. И прежде всего надо отменить пытки, которые ожидают всех рабов старого ростовщика.

– Ты этого не сделаешь, – с ужасным хладнокровием сказал Аполлоний. – Сейчас я говорил не с Марком-квестором убийств, членом суда, а с иерофоном, являющимся одним из столпов нашей организации, у которой есть свои собственные права и цели, не имеющие ничего общего с римской юриспруденцией. Если передать Гая Матиния в руки ликторов и триумфаторов по уголовным делам, это будет, с нашей стороны, преступным злоупотреблением его доверием… Неужели ты воображаешь, что после этого хоть один человек решится вступить в наше общество? Что значит жизнь каких-нибудь пятидесяти или шестидесяти рабов, которые будут изувечены палачом и в конце концов казнены, по сравнению с нашей великой задачей? Главное – достижение поставленной перед нами цели, на все остальное просто не стоит обращать внимания. Гай Матиний унаследовал от отца огромное состояние, а нам известна ею тайна. Должен ли я дальше объяснять вам то, что понятно и ребенку?

– Полагаю, что нет.

– Ты – великий человек, Аполлоний, и наша организация благодаря тебе достигла небывалого могущества. Но чтобы достичь столь желанной цели, для начала нужно перетащить сюда, по крайней мере, хотя бы один сундук старого ростовщика с Тосканской улицы. Чтобы довести до конца наше дело, потребуются огромные средства. Ведь в Риме все продается, и все покупается.

– Нам еще повезло, что нашелся такой щедрый и богатый верховный жрец, как наш хозяин. Он – настоящий Крез среди патрициев и великодушно пожертвовал громадную сумму ради торжества нашего дела, в котором видит залог изменения к лучшему в будущем всего человечества. Если бы не его щедрость и гостеприимство, нам бы не удалось осуществить и половины задуманного.

– Жаль только, что он стар, а его сын, единственный наследник всех этих несметных богатств, – распутный безумец, мот и эпикуреец, – заметил Марк.

– В самом деле, если отец умрет, то молодому наследнику может не понравиться, что в его доме… – начал было дрожащим голосом Фуфей.

– Старый Вецио еще не умер, а сын его пока ничего не унаследовал. От чаши до губ далеко, – прервал его, хитро улыбаясь, Аполлоний.

– Вы, друзья, напрасно нападаете на Тито Вецио, – сказал Корнелий Сулла. – Я думаю превратить этого юношу в своего преданного друга. Мне удалось выяснить, что судьбой ему уготовано величие, но это нисколько не возбуждает во мне зависти, потому что его созвездие не противоречит моему. Из этого я делаю вывод, что судьба влечет его ко мне, и если наше сближение состоится, уверяю вас, он может быть весьма достойным союзником.

– Я полагаю, тебе гораздо легче будет его уничтожить, чем склонить на свою сторону, – заметил Аполлоний. – Хотелось бы, чтобы ты сделал это и, желательно, не позднее завтрашнего дня. Пригласи его к себе на виллу у Понте Дессанио, я тоже туда приду и, разумеется, не стану тебе мешать. Если же твоя попытка почему-то окажется безуспешной, я сам займусь этим юношей.

– Хорошо, – после некоторого раздумья ответил Сулла, хотя было заметно, что ему нелегко было дать согласие. Решение Аполлония шло вразрез с его собственными планами, но приходилось подчиниться. – Однако, мы засиделись, вот и факелы гаснут. По моему, пора расходиться.

– Я остаюсь.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Женщину.

– В добрый час, Аполлоний. Не сомневаюсь, это очередная вновь посвящаемая. Но очистишь ли ты ее от всех грехов?

– Не знаю, может быть, еще и новых добавлю.

– Ты так думаешь?

– Да, иногда многое приходит в голову, когда приходится просвещать или посвящать, – лаконично отвечал египтянин.

– Желаю тебе всяческих благ и удачи, будь здоров, счастливый посвятитель, – сказал, уходя, Сулла.

Когда все наконец удалились, Аполлоний приказал ввести матрону, все это время терпеливо ожидавшую в передней.