Текст книги "Тито Вецио"

Автор книги: Людвига Кастеллацо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

– Бей и разрушай все без милосердия, потому что эти люди также не имели жалости ни к тебе, ни к твоей матери.

К несчастью судьба благоприятствовала осуществлению планов безжалостной мести невольницы Флоры и ее сына.

Спустя несколько лет после продажи бывшей любовницы Марка Вецио и ее сына в доме старого капуанского всадника произошла известная нам трагедия. Измена любимой и уважаемой жены была установлена, змея ревности впилась в сердце Марка Вецио, в голове помутилось, явилась ужасная мысль, что Тито не его сын. В это роковое время начались безуспешные странствия оскорбленного супруга по белу свету. Мы уже знаем, что ему не удалось застать в живых человека, который был причиной всех его страданий, и вопрос, от которого зависело спокойствие его будущей жизни, остался неразрешенным. Нравственному недугу, также, как и физическому, свойственно прогрессировать, усиливаться, с каждым днем терзая все больше человеческую душу. Страстная, кипучая натура Марка Вецио искала выхода, она неизбежно должна была себя проявить. В то время, когда старый римлянин приехал в Александрию, его бывшая любовница Флора, теперь носившая имя Кармиона, и ее сын Аполлоний пользовались огромной известностью и влиянием не только среди народа, но и у жрецов, философов и гордых потомков царя Птолемея.

Слух о несметных богатствах старого римлянина распространился по всей Александрии и дошел до главных жрецов! Совершенно ясно, что никто лучше Аполлония не мог осуществить коварный замысел. Расчет был абсолютно точен. Исстрадавшаяся душа Марка Вецио нашла некоторое успокоение в учении Аполлония. Новый, до сих пор неведомый мир открылся перед патрицием и он совершенно подчинился влиянию своего сына, конечно, нисколько не подозревая об этом. Аполлоний вел дело очень умело, распаляя воображение старика до предела, нередко доводя последнего до галлюцинаций. Очень скоро Марк Вецио из посвященных превратился в самого ревностного приверженца нового учения и решил распространить его сначала в Риме, а потом уже и во всем мире. Искренне привязавшись к своему учителю Аполлонию, он взял его с собой в Рим, где шага не ступал, предварительно с ним не посоветовавшись, и предоставив в его распоряжение свой дом и свое состояние. Хитрый Аполлоний, как мы знаем, сумел прекрасно воспользоваться всеми преимуществами своего нового положения. Он был посвящен во все козни и интриги основных деятелей той эпохи. Через некоторое время и его мать последовала за ним в Рим, где, как могла, способствовала осуществлению замыслов сына.

Под именем египетской волшебницы Кармионы Эсквилинской горы она воздействовала на своих суеверных посетителей соответственно планам Аполлония. Для Кармионы все средства были хороши. Она ни перед чем не останавливалась и по просьбе своего сына приготовила медленно действующий яд для своего бывшего любовника. Яд действовал, силы старика постепенно угасали, катастрофа быстро приближалась. Аполлоний это видел и поспешил нанести новый, коварный, решающий удар…

– Аполлоний, – говорил хриплым голосом умирающий, – я чувствую, что силы меня оставляют, часы моей жизни сочтены, поддержи во мне веру, пусть она не оставит меня в последний смертный час. Что, если могила, вместо того, чтобы открыть мне все тайны, закроется надо мной немой, холодной плитой, и только одна надгробная надпись будет говорить о том, что здесь покоится прах Марка Вецио. Скажи мне, милый Аполлоний, умоляю тебя, ты не ввел меня в заблуждение?

– Малодушный человек! Можно ли колебаться именно в тот час, когда ты так близок к обители добрых духов? Неужели же ты и теперь, после очищения, сомневаешься в существовании того мира, куда постоянно стремится твоя обновленная душа?

– Значит есть этот загробный мир! Аполлоний, ты готов поклясться мне в этом? – вскричал старик с энергией, которую трудно было предположить в этом угасающем человеке. – Значит я еще могу надеяться на месть? Я окажусь там, где нет масок, нет обмана и лицемерия, измена там оказывается неприкрытой, во всей своей гнусной наготе. Там несчастный муж может стать неумолимым судьей или демоном-мстителем злодейской парочке, обманувшей его. О, в таком случае я умру с восторгом!

– Зачем ты думаешь о женщине, оставившей тебе своего сына, ты должен забыть о ней, – сказал Аполлоний. – Как должен забыть и о том, кто не достоин носить твое имя.

– Нет, я не могу, я не в силах забыть свой позор.

– Напрасно, теперь ты не должен обращать внимания даже на то, что человек, носящий твое имя, опозорил его.

– Как, он опять что-нибудь натворил?

– Глупости, пустяки, на которые не стоит обращать внимание. В твоем теперешнем положении ты не должен знать об этом. Даже не глупостью, а сумасшествием можно назвать его поступок, потому что иначе нельзя объяснить такой цинизм в столь юном возрасте. Впрочем это его дело, а не мое.

– Аполлоний, ты скрываешь от меня что-то ужасное. Говори, умоляю тебя, наконец, приказываю.

– Вецио, будь великодушен, не заставляй меня говорить о том, что позорит твое знаменитое и честное имя, что может разорвать твое сердце… отца.

– Я ему отец? А кто может это доказать? И ты, Аполлоний, смеешь его так называть! Ты что, насмехаешься надо мной? Это жестоко с твоей стороны! Нет… он не сын мне… хотя и носит мое имя, которое он осмелился опозорить, запятнать грязью. Итак, говори Аполлоний, рассказывай мне все, не смей ничего от меня скрывать.

– Он влюбился в распутную женщину, одну из наложниц печально известного всему Риму Скрофы, рабыню-гречанку, ввел ее в свой дом, купив на вес золота, отпускает на волю, а что ужаснее всего, говорят, хочет на ней жениться. Последнее кажется невероятным, такой поступок противоречил бы всем гражданским и общественным законам Рима.

– Влюбился в распутную женщину, наложницу содержателя гетер Скрофы! Да, поступок, вполне достойный сына преступницы и прелюбодейки. И этот человек носит мое имя! Нет, я не допущу, чтобы меня так оскорбляли, клянусь прахом моих предков, не допущу! Если бы пришлось его казнить, я бы не стал колебаться!.. Нет, он этого не сделает… Иначе я поступлю с ним так же, как Брут и Манлий [160]160
  Манлий – консул 340 года до н. э., казнивший сына, который покинул строй, чтобы убить в поединке вражеского предводителя.


[Закрыть]поступили со своими сыновьями.

– Не забудь, что времена меняются, народ обожает этого юношу и защитит его даже от справедливого суда. [161]161
  Власть отца над жизнью и смертью сына могла быть отменена по воле народа.


[Закрыть]

– Значит я должен молча проглотить оскорбление!

– Нет, Но тебе надо использовать более надежный способ. Ты давно решил лишить его наследства. Сделай лучше – объяви его незаконнорожденным. Всего две строки в твоем завещании отнимут у него твое имя, а вместе с ним и все твое состояние. Напиши, что Тито не твой сын, а Терции Минуции и Авла Гиенция. Поверь мне, этих строк вполне достаточно для того, чтобы нежный друг публичной женщины не смел больше оскорблять имя потомка знаменитых медиастутиков. [162]162
  Так назывался верховный судья Капуи во времена республиканской свободы города.


[Закрыть]

Некоторое время старик угрюмо молчал, лишь глаза его недоверчиво и злобно сверкали из-под нависших бровей.

– Итак, – наконец заговорил он, – дом Вецио, тебе не суждено удержаться без позора, так разрушайся же, падай, но без стона и слез! Аполлоний, позаботься о свидетелях на завтра, а сейчас позови моих слуг, пусть отнесут меня в постель, я чувствую себя слабым, а мне надо сохранить силы хотя бы на несколько дней.

Аполлоний хлопнул в ладоши, явились два невольника и понесли обессилевшего старика в его опочивальню. Лукавый египтянин почтительно поцеловал руку Марка Вецио и удалился. Выйдя на улицу он сквозь зубы проговорил:

– Скоро всему конец. Завтра утром будет составлено духовное завещание и его внесут в списки претора. Я же надеюсь получить право римского гражданства. А вечером… вечером увеличу дозу яда, с помощью которого я стану хозяином дома, где должен был жить и умереть рабом.

ТЕРМОПОЛИЙ ФОРТУНАТО И ЖУРНАЛ ЕЖЕДНЕВНЫХ ГОРОДСКИХ СООБЩЕНИЙ

Среди домов, находящихся неподалеку от базилики Опимия, по направлению от Сабурры к Форуму, в описываемую нами эпоху стоял небольшой нарядный дом, в котором помещалось заведение, напоминающее современные кафе и рестораны. Там в определенное время дня собиралась привилегированная часть римского общества, преимущественно молодежь. Они приходили узнать о новостях дня, встретиться со знакомыми, поболтать, выпить вина или какого-нибудь более легкого напитка, полакомиться сладостями или другими деликатесами, не слишком обременяя при этом свой желудок. Заведение это носило название «Фортунато». Как снаружи, так и внутри оно было отделано с удивительной роскошью. Стены из мрамора с позолотой, потолок из илитского дерева и также с позолотой, а кроме того украшенный слоновой костью, мебель бронзовая с резьбой. Мозаичный пол по случаю зимнего времени был покрыт мягким ковром с яркой вышивкой. Окна из слюды пропускали в комнаты матовый свет. В центре стояла бронзовая жаровня, распространявшая приятную теплоту.

Направо от входа, на двух мраморных столах превосходной работы были выставлены вазы с вареньем, медом; тут же красовались золотые кубки всевозможных размеров, вина, торты, пирожные. Словом сказать, это было нечто вроде наших баров в ресторанах.

Стулья – некоторые со спинками, другие, похожие на массивные табуретки, были накрыты мягкими подушками. Повсюду стояли маленькие столики на одной ножке, за которыми устраивались посетители, уписывая за обе щеки замечательные творения лучших кондитеров Рима, запивая их самыми изысканными и дорогими сортами вина.

На вывеске этого модного римского заведения была изображена обнаженная женщина с рогом изобилия, в руках и корабельным рулем у ног. На языке символов это означало, что заведение находится под защитой богини, особо почитаемой в Ациуме, [163]163
  Фортуна, которой в Ациуме был построен великолепный храм.


[Закрыть]и вместе с тем намекало на имя хозяина, хорошо известное всему Риму – Фортунато. Соответственно заведение называлось Термополии Фортунато. Термополии – слово греческое, состоящее из двух: термос– горячий и полео– продаю. Эта роскошь, как и очень многое другое, была заимствована римлянами у побежденных греков. В Термополии Фортунато собиралась золотая молодежь Рима. Другим таким же посещаемым заведением, в чем-то конкурировавшим с Термополией, была парикмахерская, или, попросту говоря, цирюльня Лициния. Туда богатая молодежь тоже любила ходить за новостями и сплетнями.

В данный момент в заведении Фортунато было полно народу. В одной из боковых комнат собралось довольно разношерстное общество. Ростовщик Скасий и толстый всадник – откупщик публичных податей – вели разговор о цене на хлеб. Авгур Вононий играл в шашки с медиком Стертихием. Эдим Панза пытался убедить подрядчика Онисия в выгодах какого-то предприятия, касающегося очистки города. Наш старый знакомый поэт Анций играл в шахматы с одним молодым писателем, добившимся впоследствии мировой славы и царских богатств. [164]164
  Известный драматический актер и писатель Эзоп.


[Закрыть]

В главном зале, где за буфетом стоял сам Фортунато, собрался кружок знакомых нам молодых людей. Здесь были Квинт Цецилий Метелл, Сцевола, Альбуцио, Апулий Сатурнин, Марк Друз, Катулл и атлет из Марсия Помпедий Силон.

– Сколько же можно ждать! – вскричал Метелл. – Дружище Фортунато, нельзя ли получить этот проклятый журнал?

– Бьюсь об заклад, – заметил Сцевола, – что живодер Лициний держит журнал скорее всего для того, чтобы чтением развлечь жертв своей немилосердной бритвы.

– Кровопийца, кровожадный, кровененасытный, – продекламировал по-гречески Альбуцио с трагикомической восторженностью по поводу замечания Сцеволы о бритье Лициния.

– Пиявки! Пиявки! – насмешливо передразнил его Сцевола.

– Когда ты, наконец, перестанешь смеяться надо мной? – обиженно спросил Альбуцио.

– Когда ты перестанешь коверкать мой бедный язык и издеваться над нашими добрыми, старыми латинскими обычаями.

– Все это может и так, а журнала нет, как нет.

– Фортунато!

– Что прикажете, достопочтенный Метелл?

– Пошли кого-нибудь к Лицинию принести журнал.

– Сию минуту, – почтительно отвечал хозяин. – Беларий, – обратился он к слуге, – беги скорее к Лицинию и принеси журнал. Да живо, понимаешь.

Беларию не пришлось повторять приказания. Закинув фартук на плечо, он со всех ног бросился на улицу.

– А знаете ли вы новость, о которой вот уже два дня говорит весь город?

– Ты хочешь сказать о Тито Вецио?

– Именно о нем и о красавице-афинянке, вырванной из когтей Скрофы.

– И ты это называешь новостью? Милый мой, вот уже три дня, как Рим на все лады склоняет эту романтическую историю.

– Да, но вот что вы, быть может, не знаете. Тито Вецио женится на невольнице старого сводника Скрофы вопреки всем существующим законам и римским обычаям.

– Альбуцио, что за вздор ты мелешь?

– Жениться формальным на образом на рабыне? Это невозможно.

– А если он даст ей свободу?

– Что ж из этого? Все же она вольноотпущенница, бывшая рабыня.

– Да к тому же непотребная женщина.

– Ну, в этом я не вижу ничего особенно плохого. Разве Сулла постеснялся принять наследство от богатой публичной женщины Никополи?

– Сатурнин, ты смешиваешь понятия, – возразил Сцевола. – Закон никогда не запрещал и не запрещает всадникам, патрициям, даже сенаторам наследовать имущество вольноотпущенников. Тот же закон никому не мешает вступать в любовную связь с рабыней или вольноотпущенницей, но жениться на ком-нибудь из них – совсем другое дело. Свободный человек привилегированного сословия, женившись на рабыне или вольноотпущеннице, лишится всех своих привилегий и может мигом оказаться в рядах подлого сословия. Ты, пожалуй, мне ответишь, что в некоторых случаях сожительство длится год или даже несколько, и этим как бы подменяет брак. Но помни, что закон не одобряет подобных действий, он их только допускает. Дети, рожденные в таком сожительстве, признаются не законными, и лишь естественными, хотя, их и не называют прямо незаконнорожденными. Но тем не менее, они не получают никаких прав и не могут называться по фамилии отца. Сулла, принимая наследство от Никополи, воспользовался только правом на имущество. Тито Вецио же, если верить тому, что говорят, вступая в брак с им же отпущенной на волю рабыней, хочет обойти закон, тем самым давая нам неопровержимые доказательства того, что он не достоин высокой чести быть главой римской молодежи, а равно не может больше оставаться в рядах всадников. Впрочем, друг мой Сатурнин, я этой байке не придаю ни малейшего значения, или, выражаясь корявым, языком Альбуция, не верю ей ни на йоту. Я слишком уважаю моего друга Тито Вецио и даже не допускаю мысли, чтобы он был способен на такую глупость.

– Благодарю тебя от всего сердца, Сцевола! – воскликнул Метелл. – Я друг Тито Вецио, и мне было бы очень неприятно, если бы в моем присутствии его продолжали оскорблять подобным образом. Никто из нас, конечно, не будет обвинять Тито Вецио только потому, что он украл красавицу у этого мерзавца Скрофы. Приобрести себе прелестную невольницу – это так естественно для молодого человека. Что же касается распускаемых о нем слухов, будто он на ней женится, то я считаю их настолько нелепыми, что их и опровергать не стоит, тем более, что у него есть куда более заманчивая идея и тоже касающаяся женитьбы. Если она осуществится, в чем почти невозможно сомневаться, то Тито Вецио станет одним из самых богатых и влиятельных граждан Рима.

– Метелл, оказывается, ты от нас что-то скрываешь, причем весьма важное. Ну-ка, выкладывай, что у тебя там.

– Извините, друзья, секрет не мой, поэтому я сейчас не могу вам ничего рассказать. Впрочем, об этом скоро будет кем следует объявлено всенародно, так что потерпите немного. Сейчас вопрос не о том. Интересно было бы выяснить, кто пустил в ход такую нелепицу о Тито Вецио. Альбуцио, ты должен об этом знать.

– Да я и не собираюсь ничего скрывать. Разговор об этом состоялся сегодня утром в доме Семпронии.

– А сама Семпрония откуда получила эти сведения?

Вместо прямого ответа Альбуцио, как обычно, начал декламировать стихи:

– Из Египта к нам всякое несчастье…

– Неужели все эти бредни распространяет Аполлоний?

– Везде он! – вскричали молодые люди. – Опасный и лживый египтянин.

– А я из самого надежного источника получил сведения, что Аполлоний благодаря стараниям претора Лукулла на днях получит римское гражданство.

– Этого давно следовало ожидать, – сказал Друз. – Наши олигархи не удостаивают верных и храбрых итальянцев чести стать римскими гражданами, а первого же интригана и проходимца принимают с распростертыми объятиями и производят в ранг гражданина республики. Для примера укажу хотя бы на моего гостя, храброго и благородного Помпедия Силона. Ему все еще не дают гражданства, а недостойного пролазу-египтянина мгновенно удостаивают этой чести. Первый, конечно, не может быть опасен для республики, потому что он – честный и несгибаемый патриот, а второй всем кажется весьма подозрительным, заводит какие-то тайные общества, устраивает ночные собрания, и на все это власть имущие смотрят сквозь пальцы, вместо того, чтобы смотреть в оба, как во время вакханалий.

– Сказать откровенно, никогда он мне не был по сердцу, этот Аполлоний.

– И мне тоже.

– Да он – самый несносный болтун.

– А по-моему, он – просто сумасшедший.

– О нет, ошибаешься, он себе на уме, этот редкий мошенник.

– Принесут нам, наконец, журнал или нет?

– А вот и он, – вскричали собеседники, завидев входящего слугу с дощечкой в руках.

– Кто будет читать?

– Конечно, Сцевола.

– Слушайте же, друзья мои, и помните, что сила голоса с некоторых пор высоко ценится на форуме.

После этой, заменившей вступление, шутки Сцевола откашлялся и громким голосом начал читать официальный журнал республики.

«Пятый день до январских ид. [165]165
  9 января.


[Закрыть]Консул Гай Марий во второй раз и Гай Флавий Фимбрий в шестьсот сорок восьмой год от основания Рима.

Праздник в честь Януса. Верховный жрец, пожертвовав Янусу предписанного ритуалом барана, нашел, что внутренности жертвы не были повреждены. Присутствовавшие на церемонии авгуры и гаруспики объявили хорошие предзнаменования на новый год».

Врач Стертихий, игравший, как было сказано, в соседней комнате в шашки с авгуром Вононием, не смог удержаться от улыбки. Авгур же презрительно усмехнулся, услышав ироничные замечания молодежи, относившиеся к торжественному заявлению авгуров и гаруспиков о внутренностях принесенной жертвы.

– Юпитер – всему начало, – смеясь, заметил кто-то.

– Возможно ли в шестьсот сорок восьмом году от основания великого Рима выдавать за истину такие дикие нелепости.

– Не мешай читать.

– Нет, пусть сначала скажет нам, почему два авгура при встрече не могут без смеха посмотреть друг на друга.

– Что за негодяи! – пробормотал сквозь зубы авгур Вононий.

– Пусть себе тешатся, – успокоительно заметил врач, все они одинаковы. Пока улыбается им молодость и будущее, они поднимают на смех и жрецов и богов, даже над медиками смеются, пока здоровы. А как состарятся или заболеют, вот тогда и бегут кто к храму приносить жертвы богам, кто кланяться медикам. Надо только немного подождать, все они у нас будут. Это всего лишь вопрос времени.

Между тем, Сцевола продолжал чтение:

«Вчера прибыли некоторые приглашенные из разных городов Сицилии. Они жаловались сенату на грабежи и разбои беглых рабов, а также и на пиратов, грабящих и убивающих купцов и путешественников на море. Консул, в виду серьезности жалоб, решил созвать сенат на экстренное собрание в храме Аполлона накануне ид текущего месяца. Просители получат аудиенцию, и последует надлежащее распоряжение».

– Вот прекрасная новость для всем нам знакомой матроны! – сказал, улыбаясь, Сатурнин.

– Не думаю, чтобы это известие сильно обрадовало нашего общего приятеля Луция Лукулла. Он наверняка пожалеет, что так упорно домогался управления столь опасной и неспокойной страной, – сказал Сцевола.

– Что касается самого Лукулла, то он слишком ловкий и хитрый человек, чтобы добиваться управления спокойной и мирной страной. Рыбу лучше всего ловить в мутной воде, – продолжая улыбаться, заметил Апулий Сатурнин.

– Да, много ты наловишь этой рыбы, если то и дело платишь штрафы смотрителю за несвоевременную доставку пшеницы в магазины, – говорил толстому откупщику Постумию худой и желтый, как лимон, ростовщик Скасий.

– Друг мой, – зашептал ему на ухо откупщик, – молодой человек, безусловно, прав, и я с ним совершенно согласен: в мутной воде рыбу ловить гораздо лучше, чем в прозрачной, я сам в этом убедился. Представь себе, что житницы Сицилии опустеют [166]166
  Рим в то время получал хлеб в основном из Сицилии.


[Закрыть]и на какое-то время закроются для голодной черни Рима. Тогда эти несколько сот тысяч зверей придут в такое остервенение, что сенат будет вынужден предоставить нам именно те средства, которые мы найдем нужными для ускорения дела. Тогда уже будет некогда рассуждать о законности или незаконности этих средств. Вода станет совсем мутной, и мы наловим много рыбы.

Ростовщик вполне удостоверился этими выводами и с особым уважением посмотрел на ловкого рыболова.

Тем временем Сцевола продолжал чтение.

«Тело тирана Нумидии, умершего голодной смертью в Тулианской тюрьме, вчера было вытащено из темницы крючьями и брошено в Тибр».

– Смерть, вполне достойная злодея! – торжественно сказал Друз. – Да послужит она устрашающим примером для всех, кто решился бы пойти по стопам деспота Югурты!

– А знаете, друзья мои, это прекрасный сюжет для трагедии, – заметил Анций.

– Дорогой поэт, ты сосредоточил все свое внимание на злосчастной судьбе Югурты, и я, пользуясь пришедшим к тебе вдохновением, загнал твоего короля в угол, – сказал, смеясь, Эзоп, игравший, как было сказано, в шахматы с автором «Андромахи», «Медеи» и «Клитемнестры».

«Имущество царя Порзенна в следующий торговый день будет продаваться под портиками»,—

продолжал читать Сцевола.

– Прекрасное предстоит зрелище.

– Ты непременно приходи, Скасий, – говорил откупщик ростовщику.

– Еще бы! Там можно будет провернуть не одну аферу. Однако, ты не забывай про игру, иначе я проложу себе дорожку.

«Комиссия из четырех эдилов приглашает желающих взять подряд на очистку городских улиц от нечистот. Торги будут проводиться на рынке три дня подряд по идам текущего месяца».

– И несмотря на эти меры, город все равно останется грязным.

– Слышишь ли? – сказал Эдим Панза, толкая локтем в бок своего соседа подрядчика Онисия, – вещь и в самом деле может оказаться стоящей.

Между тем Сцевола, дойдя почти до конца дощечки, воскликнул.

– Слушайте, слушайте внимательно и согласитесь, что остатки сладки.

«Гонцы, прибывшие в сенат с письмами от легионов, расположенных в Галлии близ мест пребывания варварских шаек кимвров. В письмах сообщается, что кимвры не желают вторгаться в земли Галлии по эту сторону Альп. Это обстоятельство позволяет консулам сделать вывод, что Италии не грозит нашествие варваров. Тем не менее предложено собрать новые силы, дабы навсегда устранить опасность набегов и изгнать в леса разбойников, грабящих провинции республики».

– Эта новость обрадует всех римлян, – заявили слушатели.

– Кроме меня, – прошептал тощий ростовщик, – отступление кимвров может нанести смертельный удар по моим делам. Цены на монету понизятся, и те несомненные выгоды, которые я бы имел, окажись государство в затруднительном положении, вполне возможно, превратятся в свою противоположность… А эти дураки еще радуются, – прибавил он, указывая на молодых людей.

– Что поделать, мой милый, – утешал его приятель, – это вечная история о черепичнике и садовнике, рассказанная Эзопом. Одному нужен дождь, а другому – хорошая погода.

– Теперь остается только обычный список браков и разводов, – продолжал Сцевола, – рождений и смертей. Словом, вечный круг жизни. И, наконец, объявления о представлении Плавта, [167]167
  Плавт – римский комедиограф.


[Закрыть]в котором во второй раз выступит молодой Росций. [168]168
  Росций – знаменитый комический актер.


[Закрыть]

– Да, этот юноша подает большие надежды, на него стоит обратить внимание.

– А ты что о нем скажешь, Эзоп? – спросил поэт Анций своего приятеля.

Эзоп ничего не ответил, лишь презрительно пожал плечами. В Квинте Росции, о котором шла речь, Эзоп видел восходящее светило и терпеть не мог, когда, его хвалили.

– После объявлении о комедии других новостей нет?

– Нет, больше ничего нет.

– Тогда можно передать дощечки другим читателям, – сказал Друз, обращаясь к Фортунато.

– Беларий, – приказал хозяин, – отнеси журнал обратно.

Слуга взял дощечки и покинул Термополий.

Вот каким образом в те славные времена передавались новости. В ту эпоху Гуттенберг еще не изобрел книгопечатания, новости и всякого рода правительственные распоряжения переписывались от руки, медленно, и стоила эта работа недешево. Быть может, поэтому на римских дощечках практически не было болтовни, к которой нас приучила современная журналистика. Римляне той эпохи, как их описывает Саллюстий, были людьми дела, а не слов, и они старались найти ценителей собственных дел, а не повествовать о чужих. Цезарь в своих комментариях описывает целый ряд походов в самой сжатой форме. Современному генералу потребовались бы целые тома для описания его походов, рекогносцировок, сражений, приступов и тому подобного. Саллюстий и Тацит, справедливо заслужившие мировую славу, отличались краткостью и сжатостью слога. Флор также не стремился к цветистому многословию, но его изложение несколько страдает испанской надменностью. Тит Ливий любил распространяться, но этот недостаток происходил не от римской сдержанности, а от падуанского красноречия, а точнее – болтливости.

На маленьких дощечках большими буквами были описаны: жертвоприношения, разбой беглых рабов в провинции, неистовства корсаров на море, Югурта, без колебаний приговоренный народом к голодной смерти. Кроме того, было объявлено о продаже доспехов, а все желающие приглашались к торгам за получение подряда на очистку города. Сообщалось об отступлении варваров, намерениях консулов, появлении на подмостках римского театра нового таланта. Все эти материалы в современном издании потребовали бы очень много места и еще больше слов…

– Ты куда теперь? – спросил Помпедий Силон Метелла.

– К дяде, или, вернее, к тетушке, – отвечал молодой человек.

– Идешь ее утешать?

– А разве в этом есть необходимость?

– Тебе виднее.

– Ну, а вы куда?

– Я иду домой заниматься, – ответил Друз.

– А ты, Альбуцио?

– К Семпронии с Сатурниным и, если пожелаешь, с тобой.

– Я там всегда скучаю. А ты, Сцевола?

– Я – на ателланы в дом сенатора Валерия.

– А мне можно?

– Если хочешь, пожалуйста, иди. Там будут тебе рады.

– Счастливо, друзья, до завтра.

И молодые люди разошлись, каждый по своим делам. Метелл отправился в дом претора Сицилии, мужа его тетки.

– Прекрасная Ципассида, – сказал он молодой миловидной невольнице, любимице своей очаровательной тетушки, – нельзя ли узнать, принимает ли твоя госпожа?

– Никого не принимает.

– Быть может, я буду исключением?

– А если она на меня разгневается?

– Посердится, посердится, да успокоится.

– Боюсь, она может меня ударить.

– Пусть ударит, а ты ей скажи, как хитроумный Фемистокл невежде Эврибиаду: «Бей, но сначала выслушай». А я тебе в утешение дам блестящий викториатус [169]169
  Викториатус – золотая монета с изображением крылатой Виктории.


[Закрыть]и, если хочешь, поцелуй в придачу.

– Хочу, – отвечала красивая невольница, застенчиво опуская глаза.

– Ну и прекрасно. Вот тебе золотой, а это в придачу, – продолжал молодой человек, нежно целуя девушку в щеку.

– И только, то? Я думала, что касается придачи, ты будешь щедрее.

– Ах, ты, плутовка! Ну иди же к своей госпоже и скажи, что я желаю облобызать ее прекрасную ручку.

Служанка отправилась и спустя несколько минут принесла благоприятный ответ, за что получила еще придачу от гостя, пока провожала его к апартаментам матроны. Последнее служит несомненным доказательством того, что во все времена молодые люди очень щедро рассчитывались с хорошенькими горничными за их услуги.

Почтительный племянничек, после кстати употребленной паузы, наконец вошел в святилище своей прекрасной тетушки. Она очень приветливо ему улыбнулась, протянула свою белую руку и указала место подле себя.

– Дорогая тетушка, – заметил молодой человек, – ты мне сегодня обошлась слишком дорого. Мне пришлось заплатить твоему Церберу золотую монету и три полновесных поцелуя.

– Что касается золотого, я тут ничего плохого не вижу. Пускай Ципассида увеличивает свои сбережения, извлекает пользу из щедрот моих гостей, но что касается поцелуев – я категорически против. Мне бы очень не хотелось, чтобы порядочные молодые люди, в том числе и ты, унижали свое достоинство, заигрывая с невольницами.

– Да разве я виноват в том, что ты окружаешь себя красавицами-служанками? Поверь, если бы вместо Ципассиды твой покой охраняла старая Психея, я бы превзошел моего приятеля стоика Сцеволу. Но Цепассида так хороша, что я решительно не мог быть Ксенократом. [170]170
  Ксенократ – греческий философ, ученик Платона, получивший всеобщую известность благодаря своему целомудрию.


[Закрыть]

– Так хороша! Вот ваше неизменное оправдание. И это все, что вы приводите в свою защиту, когда вас совершенно справедливо упрекают за ваши чувства к недостойным, низким и презренным тварям.

– Тетушка, ты слишком строга.

– А по-твоему, нет ничего постыдного в том, чтобы превратиться в любовника рабыни, подлой, продажной женщины без отечества, без имени, без семьи… Твари из публичного дома?!

– А, теперь понимаю, – прошептал юноша, догадавшись, что письмо адресовано ему, а содержание – Тито Вецио.

– Все же я здесь не нахожу ничего особенно плохого, – сказал он. – Вспомни, милая тетя, великий Ахиллес был страстно влюблен в прекрасную Брисеиду, а когда Агамемнон сыграл с ним злую шутку и увел красотку, то герой разревелся, как ребенок, пока его мать Фетида [171]171
  Фетида – нереида, мать Ахилла. Руководила хором нереид, помогала богам.


[Закрыть]не явилась осушить слезы сына. А разве Агамемнон не любил Хрисеиду и Кассандру? [172]172
  Кассандра – троянская царевна, дочь Приама и Гекаты. При разделе добычи после падения Трои Кассандра досталась Агамемнону, и вместе с ним была убита Клитемнестрой и Эгистом.


[Закрыть]Из всего этого ты можешь сделать вывод, что любовь к рабыне нисколько не мешает быть героем.

– Даже если он женится на ней? Женится вопреки всем законам и отечественным обычаям.

– А разве я собирался жениться на Ципассиде?

– Ты… нет… но не о тебе речь. Впрочем, оставим этот малоприятный разговор. Лучше прочти мне что-нибудь.

– С удовольствием. Вот, кстати, перед тобой лежит развернутая книга, посмотрим ее. Ба, Сафо! Что это, милая тетя, уж не в припадке ли ты горячки? Но даже и в этом случае подобное чтение вряд ли вылечит тебя. Впрочем, если это может доставить тебе удовольствие, я готов прочесть.

И молодой человек начал декламировать по греческому подлиннику одну из величайших од Сафо, от которой, к огромному сожалению, сохранились лишь отрывки. Но, судя по этим отрывкам, приходится искренне сожалеть о потере целого.

 
Страстью горю и жажду лобзаний…
Если он мне изменит,
Я последую за тобой, о, богиня!
 

– Никогда, – прошептала матрона.

Метелл продолжал:

 
Если он презирает меня и отказывается от любви,
Я изнемогаю от страсти.
 

– Довольно, довольно! Ради всех богов, перестань. Я не могу слышать этих слов, чаша моих страданий переполняется… И ты думаешь, что он пропадет, если не состоится эта женитьба?