Текст книги "У каждого свой путь(СИ).Тетралогия"

Автор книги: Любовь Рябикина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 84 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Любовь Рябикина
У каждого свой путь

Книга первая

Глава 1

Спать хотелось просто спасу нет! Каждый шаг давался с трудом и девочка часто запиналась за собственные ноги. Тропинка была чистой. Ствол ружья, достававший до коленей, больно бил при этом по ноге и она просыпалась. Отец недовольно оглядывался на шум. Вполголоса ругал ее за неуклюжесть. Маринка кивала, какое-то время шагала бесшумно, а затем все повторялось. Тяжеленное ружье оттягивало ее худенькое тело назад. Отцовская спина покачивалась впереди при каждом шаге. Она какое-то время всматривалась в нее: вокруг стояла темнота и рассвет еще только чуть засерел на востоке. Вновь засыпала на ходу. Ноги начинали тащить ее в сторону. Натыкалась в темноте на кустарники, вздрагивала от прикосновения холодной росы и снова на мгновение открывала глаза. Мысленно ругала отца за раннюю побудку и тут же его оправдывала: “Проклятого кабана надо убить”.

Этот кабан начал “доставать” их семью неделю назад. В последнее время поголовье кабанов сильно разрослось и они довольно часто выходили к домам. Особенно старые секачи. Еще только средина августа, а проклятая скотина потравила половину картофельного участка, распаханного возле самого леса. Подрыла рылом кусты и сожрала самые лучшие клубни. Мало того, свинья растоптала и уничтожила полностью молодые побеги с таким трудом добытой черноплодной малины “Чемберлен”. Ушаковы не на шутку разозлились. Накануне дочь упросила отца взять ее с собой на охоту. Иван Николаевич согласился. Ни свет, ни заря потащил ее в лес, игнорируя просьбы жены “не брать малышку”. Маринке исполнилось семь лет в декабре прошлого года. В этом году она должна была пойти в школу.

Они шли по следу минут сорок. Рассвело. В конце концов ребенок справился с дремотой. Отстав от отца на десяток метров, оглядывалась с любопытством по сторонам. Кабан выскочил прямо на Маринку неожиданно. Она, словно взрослая, похолодев внутренне, мгновенно поняла – это конец. Округлившимися глазами смотрела на приближающееся черно-коричневое чудовище. Снять ружье не успеет! Секач был старым и огромным. Желтые клыки загибались вверх на добрых двадцать сантиметров. Свирепые глазки уставились на ребенка. Девчонка замерла. Ноги отказали и она не в силах была даже двинуться в сторону. Кабан несся на нее, а она, оцепенев, смотрела.

Все произошло словно в замедленном кадре: клыки, ноги, длинное рыло… Прозвучал выстрел. Что-то сильно толкнуло Маринку в левый бок и она упала, не понимая, что происходит. Уже лежа на земле, увидела: кабан лежит на боку и все его четыре ноги дергаются, а одного злого красного глаза нет. Второй мутнел на глазах. И тут в боку стало нестерпимо жечь, словно ей напихали под кожу горячих углей. Она закричала на весь лес:

– Папка, мне так больно!

Вскочила на ноги, крутясь и не понимая, откуда это жжение. Отец подхватил ее на руки и Маринка впервые в жизни увидела слезы на его глазах. Загорелое лицо, всегда такое строгое и мужественное, жалко сморщилось. Подбородок дрожал. Прижимая ее к себе изо всех сил, он приглушенно вскрикнул:

– Доченька! Живая! Родная моя, прости меня!

Она не могла понять, почему он плачет и почему ей так больно при каждом движении. Жалея, обхватила отца за шею. Поцеловала несколько раз в колючую щеку и превозмогая это жжение в боку, спросила:

– Пап, ты чего? Ты же говорил – мужчины не плачут! Мне почему-то бок больно, ты посмотри…

Но он, не отвечая, тащил ее на руках к деревне. По дороге скинул и свое ружье и ее тоже. Маринка хотела пойти сама и сказала об этом. Ей было стыдно, что ее, такую большую, несут на руках. Но отец продолжал нести и по щекам его все еще текли слезы. Иван Николаевич внес дочку в дом к теще, которая только встала и собиралась растапливать русскую печь. От порога выдохнул:

– Мама, я Маринку подстрелил!..

Еще не старая женщина подняла голову от печи и минуты три смотрела на него, не понимая слов. Затем прислонилась к побеленному теплому боку печки, не обращая внимания на то, что фартук и локоть стали белыми. Прижав руки к груди, она ахнула:

– Как помогло ее-то?..

Маринка закрутила головой и попыталась вырваться – жжение в боку пропало, только все равно было больно. Она ничего не понимала и смотрела то на бабушку, то на отца и удивлялась, почему папа не хочет отпустить ее на пол. Бабушка вздохнула и бестолково засуетилась, бегая по кухне, хватая и тут же бросая тарелки и ложки обратно. Потом все же пришла в себя и остановилась:

– Сильно?

– Не видел!

– Клади на кровать!

Запричитала, заохала вокруг Маринки, осторожно расстегивая куртку:

– Маленькая ты моя, да как же это так, а?

Девчонка удивленно спросила, увидев и у нее слезы, ползущие по щекам:

– Бабуль, ты чего?

Но она не слышала, продолжала раздевать ее. Повернув голову, спросила отца:

– Иван, как помогло в нее-то попасть?

Ушаков выдохнул и упал на стул:

– Кабан бы ее убил. Выбора не было…

В бабушке проснулся дух лекарки, какой она была в годы войны:

– Стаскивай с Маринки свитер, может не сильно задело…

Отец непривычно бережно снял с Маринки одежду, стараясь не касаться больного бока. Она увидела, что ее красивый голубой свитерок в каких-то пятнах и умоляюще сказала:

– Баб, ты не ругайся, я свитер чем-то испачкала, но я постираю…

Бабушка вдруг горько заплакала, уткнувшись лицом в подушку рядом. Сквозь слезы раздалось:

– Господи! Радуйся, что жива! Нечего о тряпках думать. Ну-ко, дай, посмотрю…

Оторвалась от подушки. Бросила протянутый внучкой свитер в сторону, даже не поглядев. Наклонилась над ней, горестно вздыхая. Маринка с любопытством тоже взглянула на свой бок и… замерла. Все ее тельце с левой стороны было в крови и она поняла, что это были за пятна на свитере. Только никак не могла понять, откуда они взялись. Немного пошевелила мозгами и вспомнила – выстрел! Отец выстрелил в кабана, чтобы спасти ее и все равно попал крупной дробью в бок дочери. Она посмотрела на плачущего у стола отца, на бабушку, стиравшую слезы со щек и сказала, чтобы утешить:

– Пап, бабуль, вы чего? Мне почти и не больно.

Бабушка после этих слов притиснула ее голову к груди и заплакала в голос:

– Дурочка, отца посадят теперь за тебя!

Маринка была достаточно умной и сразу спросила:

– А почему? Ведь он меня спасал.

– Тебя в больницу надо. Дробь вытаскивать, а что хирургу сказать? Что вы кабана собирались подстрелить? Не сезон!

Маринка, словно взрослая, минуты три переосмысливала услышанное, а потом выдала в полнейшей тишине:

– Баба, у тебя есть крючок для вязания? Вытаскай сама. Я потерплю. Дробь не глубоко застряла, чувствую. Ты умеешь, я видела, как ты овце бок прокалывала.

Взрослые оцепенели и переглянулись. Отец тихо спросил:

– Доча, ты серьезно?

– Пап, я все понимаю, хоть ты и считаешь меня маленькой. Я не хочу, чтоб ты в тюрьме сидел. Пусть бабуля вытаскает дробь, ты только меня подержи…

Водку налили в стакан и туда бабушка опустила два вязальных крючка, тонкий и толстый, чтоб обеззаразить. Маринка вытерпела все пять дробин, лежа на руках у отца и чувствуя, как дрожат его большие руки. Она скрипела зубами, морщилась и тоненько хныкала, когда крючок влезал слишком глубоко. Светлые длинные волосы взмокли от пота. Его соленые капли катились по лицу ребенка вместе со слезами. Бабушка несколько раз отказывалась продолжать. Бросала крючки в ставшую красной водку и стряхивала крупные слезы со щек тыльной стороной ладони:

– Не могу, Мариночка, не могу! Я же вижу, как тебе больно.

Она, прерывисто дыша, требовала:

– Вытаскивай! Я не хочу, чтоб папу в тюрьму посадили.

Лишь через час все пять дробин вытащили из детского тела. Маринка потеряла сознание после всего. Бабушка и отец перевязали ее и уложили в постель. Она захлопотала по хозяйству, а он сел возле кровати, уткнулся в матрас лицом и в голос зарыдал:

– Мама, мама, она спасла меня!

Старая женщина собиралась поить корову. Замерла на секунду с ведрами в руках и обернулась от двери:

– Вы друг друга спасли. Она тебя, ты ее! Не зря ты внучку, как мальчишку воспитывал! Терпеливая! Слова больше не скажу против твоего воспитания и с Ленкой поговорю…

Береза под окном покрылась инеем. Огромный снежный сугроб нависал с крыши, загибаясь к окну волнистым краем и закрывая всю верхнюю часть. Огромная тень, перекрывая солнечный свет и мешая солнцу заглядывать в дом, лежала на домотканных дорожках. На улице стояла тишина.

– Чингачгук!

Пронзительный голос Кольки прорвался даже сквозь двойные зимние рамы. Казалось, стекло и то затрепетало от этого вопля. Затем раздался разбойничий свист в два пальца. Маринка подбежала к покрытому морозными узорами окну. Залезла на стул и выглянула через крошечную полоску не затянутого льдом сверху внешнего стекла: Колька стоял напротив их дома посреди дороги и бешено махал ей рукой – выходи!

Чингачгуком ее назвали мальчишки после того, как она этим летом проскакала без седла и уздечки по всей деревне на спине самого свирепого жеребца в колхозе. Даже конюхи подходили к нему с опаской и называли “дьяволом”. Намотав гриву на руку и сжав голыми коленками гладкие бока, девчонка пронеслась по каменке. Гнедок так и не смог ее сбросить. А уж выплясывал, уж старался! Даже укусить пытался, но она быстро прекратила его шалости, треснув кулаком по ноздрям. Ни один деревенский мальчишка не рискнул повторить ее “подвиг”. Зато кличка “Чингачгук” приклеилась к Маринке прочно.

Гнедок признавал ее, охотно подходил и забирал из рук кусок хлеба или огрызок моркови. Если девочка гуляла на улице, а он в это время тащил телегу или сани, поворачивал и ни кнут, ни вожжи не помогали вознице: жеребец подходил “здороваться”, как смеялись в деревне. Тыкался мордой в маленькие ладошки и радостно фыркал: у Маринки всегда было припасено для него в кармане какое-нибудь лакомство. Только потом продолжал путь. Возницы все же приноровились и, едва завидев девочку, кричали:

– Маринка, будь человеком, выйди на дорогу, а то этот дьявол опять к тебе рванет! Потом и не развернусь…

Маринка выскочила на крыльцо, накинув на плечи старенькое пальтишко:

– Колька, подожди, я уроки сделаю и выйду! Осталась только математика.

Мальчишка крикнул от калитки:

– Чингачгук, мы в хоккей собрались играть! Вратарем встанешь?

– Встану! Но потом нападающим!

– Согласны! Только давай быстрей!

Девчонка за пять минут покончила с уроками. Прыгнула в валенки. Натянула пальтишко и мальчишескую шапку. Торопливо забила просохшие варежки в карманы. Схватив со стола кусок белого хлеба с размазанным по верху вареньем, выскочила за дверь. Сдернула с крючка в сенях старенькие “снегурки” с веревочками и палками для закрепа. Заперла дом на щепку. На ходу жуя, выдернула из-за сугроба у ворот спрятанную клюшку и со всех ног кинулась к реке.

Клюшку приходилось прятать от матери, которая постоянно грозилась сжечь ее. Маринка фактически без перерывов ходила в синяках, ссадинах и вообще, мать считала, что хоккей не девчоночье дело. А ей так нравилось носиться на коньках и не беда, что частенько во время игры попадало шайбой по коленям. Отец по вечерам усмехался в густые пшеничные усы, когда она хвасталась очередной фиолетовой “наградой”.

Игра закончилась дракой. Противники из “чухонки” остались недовольны проигрышем и попытались оспорить счет у “вершков”. Маринка, ревностно следившая за правилами, до хрипоты спорила с ними. Приятели поддерживали подружку. Поняв, что слова бесполезны и чухонские просто издеваются, вцепилась Борьке Балатову в шапку. Натянув ее мальчишке на нос, уронила противника на лед. И понеслось…

Домой она вернулась в темноте с оторванным у шапки ухом, разорванным по шву рукавом, разбитым носом и с фонарем под глазом. Но не побежденная. Глаза горели зелеными сполохами. Сидевший за столом отец аж крякнул, увидев дочь в таком виде. Положив ложку на стол, спросил:

– Опять подралась?

Она честно кивнула. Стащив пальто и развесив мокрую одежду на краю печки, села напротив отца. Взяв вторую ложку, с жадностью принялась за еду. Отец молчал и ждал, когда поест. Маринка покончила с едой быстро. Принялась рассказывать о том, что произошло:

– Пап, чухонские сами виноваты. Балатов воду мутит! Мы им четыре гола всадили, а они нам один и то с трудом. Потом орать начали, что мы все голы не честно забили и выиграли в таком случае они, а не мы. Мне вообще заявили, что “путаюсь под ногами”! Это я-то? Да лучшего нападающего, по словам Кольки, в деревне нет! Я просто отстаивала правду.

Он почесал затылок, разглядывая налившийся багрянцем фингал:

– Правду-то правду… Я тебя понимаю! А что матери скажем? Она через пятнадцать минут прийти должна. Расстроится, что опять ты на хоккей бегала.

Девчонка рубанула ладонью по воздуху. Иван Николаевич с удивлением узнал собственный жест:

– Так и скажу! Чего она ругается и не хочет, чтоб я с мальчишками дружила? Мне же не интересно с девчонками! Куколки-сюсюкалки, бантики-фантики, цветочки-веночки – глупости одни! Ты вот говоришь, что человек сам должен выбирать, с кем дружить, а мама мне запрещает с Колькой, Витькой, Толькой и Лешкой дружить. А они настоящие друзья. Мы же всегда вместе! А она запрещает… Это справедливо?

Иван Николаевич серьезно взглянул на дочь:

– Говорил! Тебе уже десять лет и пора бы за ум браться. А ты все, как последний шалопай, с синяками ходишь. Твои ровесницы чистенькие по улице идут. С горок на санках, а не на ногах катаются, а у тебя даже зимой пятна на руках. Покажи-ка ладони… – Маринка с готовностью протянула руки, дипломатично опустив их ладонями вниз. Отец скомандовал: – Хитришь! Другой стороной показывай. Так-так… Куда мы сегодня лазили, раз пальцы чернее сажи и уже не отмываются?

Дочь вздохнула:

– К механикам ходили. Они у “дэтэшки” мотор перебирают.

Отец подытожил:

– Ну, и ты, естественно, помогла?

Она с готовностью кивнула:

– Ага! Я подшипники промывала.

Отец едва сдержался, чтоб не расхохотаться. Напустил на себя строгость и прокашлялся:

– Вот что, Маринка, иди в спальню. Садись за чтение и не показывайся. Я с матерью сам поговорю. Подготовлю ее к встрече с тобой, а то она в обморок упадет от твоего вида.

– А что, пап, так страшно выгляжу?

– На разбойника не тянешь – маловата, а в темноте напугаться можно!

Дочь потерла подбитый глаз и решила сменить тему:

– Пап, когда на волка пойдем охотиться?

– Послезавтра, если метель не разыграется.

Маринка хотела еще что-то спросить, но в сенях стукнула дверь и она опрометью кинулась в свою спальню. Сцапала по дороге книжку и забравшись с ногами на стул, принялась за чтение. Но хотя она и читала, но не забывала прислушиваться и к тому, что творилось на кухне, то и дело настораживалась, едва только голоса начинали звучать громче.

Елена Константиновна вошла в кухню. Сняла пальто, повернулась, чтобы повесить его на крючок и сразу заметила, что пальто дочери отсутствует. Заглянула на печь. Коснулась рукой еще не растаявших ледышек и все поняла. Вышла из закутка. Посмотрела на сидевшего за столом мужа и устало спросила:

– Опять хоккей? Сколько я буду говорить, ей нельзя играть в хоккей! Маринка стала на мальчишку похожа! Дерется, ругается, а теперь еще и хоккей. Иван, что ты делаешь?

Подошла к самому столу и уставилась на мужа. Иван Николаевич выдержал ее недовольный взгляд и спокойно ответил:

– Лена, присядь, пожалуйста и успокойся! Маринка подрастает и нельзя запрещать то, что она хочет делать. Она свободная личность и если ей интересно с мальчишками, пусть будут мальчишки! В конце концов, она развивается. Со временем пройдет и сама решит, с кем ей дружить.

Жена села напротив на стул, положила руки на клеенку и раздраженно сказала:

– Ты всегда потакаешь ей! Нет бы подумать обо мне! Мне перед соседями стыдно, у нее синяки с лица не сходят. Вот и сегодня, наверняка, все лицо разбито! Потому ты ее и прячешь. Я права?

Иван Николаевич вздохнул и развел руками:

– Права! Только в хоккее без синяков не обойтись. Не стоит воспринимать игру так близко к сердцу…

Она перебила и резко встала:

– Игру!? Ты называешь игрой то, что она носится с дикими воплями по льду и ей лупят клюшкой по ногам!? Это ты превратил свою дочь в мальчишку! И я вовсе не уверена, что она изменится даже к тринадцати годам. Погляди на ее друзей – даже поздороваться толком не умеют “Здрасьть!”!

Муж не уступал, твердо сказав:

– И все же, Лена, тебе придется считаться с мнением дочери. Я бы советовал, во избежание конфликта, уважать ее интересы. Ты можешь потерять доверие Маринки.

Жена внимательно поглядела на него и направилась к двери в горницу со словами:

– Ее будущий супруг тебе большое спасибо скажет за бандитку-жену!

Мать зашла в спальню. Маринка постаралась сделать вид, что полностью увлечена книгой и пониже опустила голову. Елена Константиновна посмотрела на нее и вздохнула:

– Ну-ка, покажи личико… – Дочь подняла рожицу и Елена Константиновна вздохнула еще тяжелее: – Что ж ты у меня, как мальчишка растешь? Ты посмотри, на кого ты похожа! Самая настоящая бандитка! Как ты завтра в школу пойдешь? Ведь мне уже на собрания ходить стыдно. Мария Васильевна постоянно твердит: “Ваша дочь такая, ваша дочь сякая. Она ведет себя, как мальчик”. Марина, ты же девочка!

Маринка пожала плечами:

– Ну и что? В школе все нормально будет. Фингал через недельку пройдет. А учителя уже привыкли. Это только наша классная любит все преувеличивать. Чтобы ты не говорила, я все равно с девчонками дружить не буду! Они дуры, даже в тракторах не разбираются!

Мать всплеснула руками и возмутилась:

– А сама себя ты умной считаешь? Волосы всклокочены, нос распух, глаз заплыл, руки черные – самое настоящее пугало. Вот уж не думала, что у меня такая дочь будет!

Девчонка слезла со стула и обняла мать за талию. Крепко прижалась. Елена Константиновна погладила дочь по голове. Наклонилась и несколько раз поцеловала в макушку:

– Чудо чумазое ты у меня!

Дочь чуть отстранилась:

– Мам, ну что ты в самом деле! На такие пустяки реагируешь! Учусь-то я хорошо! И всегда за правое дело дерусь! Слабых не обижаю.

– Вот то-то и оно! Ладно, дружи со своими мальчишками, я больше не вмешиваюсь.

Маринка осторожно спросила, пытливо вглядываясь в лицо Елены Константиновны:

– И клюшку не сожжешь?

– Не сожгу.

Маринка мгновенно отцепилась от матери. Пронеслась мимо нее, как ракета. Раздетая выскочила из дома. Мать направилась следом за ней в кухню. Вернулась дочь с двумя половинками от клюшки. Протянула обе отцу:

– Пап, починить поможешь? Борька Балатов ее об лед стукнул, чтоб мне отомстить. Знаешь, какую я ему шишку на лоб посадила? Ого-го-го!

Иван Николаевич внимательно рассмотрел обе половинки. Бросил к шестку, на дрова:

– Уже не починишь. Только на растопку годится. Придется новую делать. Потерпишь до послезавтра.

Она хмыкнула:

– Мы с Колькой завтра сами смастерим. Он сказал, что у дяди Леши фанера толстая есть – из нее выпилим.

– Боюсь, что Алексей ругаться будет. Он наверняка, на что-то нужное ее припас. Смотри, Маринка, Алексей жаловаться ко мне придет, я с тобой по-другому говорить буду! Может из доски сделаешь? Той, что в сарае лежит?

– Уж больно тяжелая будет! А Колька говорит, что эта фанера валяется уже года два на чердаке. Он и себе собирается новую клюшку сделать. Ты мне изоленты дашь?

Он вздохнул:

– Все равно ведь возьмешь! Забирай! В город поеду еще куплю.

Матерого волчища отец завалил с одного ствола. Тот спал в яме, оставшейся от корней вывернутой ураганным ветром старой ели. Выскочил, когда люди, шедшие по его следу, были в каких-то двадцати метрах. Маринка, двигавшаяся метрах в двухстах слева, подошла полюбоваться на зверя. С минуту разглядывала застывшую в последнем оскале окровавленную пасть. Погладила рукой густой и довольно жесткий мех на спине, а потом развернулась и отправилась назад. Отец крикнул:

– Ты куда, Маринка? Поблизости волчица бродила, не нарвись! Я неподалеку свежий след видел.

– Там заячий след. Только прошел…

– Да заяц после моего выстрела уже давно скрылся!

– Посмотрю.

Ружье она несла на руках, словно ребенка. Внимательно разглядывала кустарник впереди. Черные кончики ушей заметила издали. Вскинуть ружье к плечу и нажать на курок, на это у нее ушло не больше пяти секунд. Косой подскочил вверх на добрый метр и тут же рухнул в снег. Иван Николаевич обернулся на выстрел: дочь уверенно шагала к кустарнику. Вскоре она подошла к нему, таща за уши крупного зайца. Словно оправдываясь, сказала:

– Конечно, жаль было тратить на зайца пулю, но соблазн слишком велик…

Отец усмехнулся:

– Дай посмотрю, куда попала?

– В лоб, пап. Пуля навылет прошла.

Мужчина приподнял тушку и с удивлением обнаружил во лбу косого дырку. Только тут понял, почему на шкурке нет крови. Немного удивился меткости Маринки, но решил, что это случайность. Сказал:

– Мать обрадуется! Завтра с картошкой тушить поставит. Она зайчатину любит…

– Ушакова!!! Прекрати сейчас же!

Руки Марии Васильевны старались оторвать Маринкины пальцы от шеи Борьки Балатова. Истошный визг училки резал уши. Девчонка вовсю тузила слегка придушенного Балатова. Ее кулаки мелькали значительно чаще, чем у одноклассника. На потеху всему классу они катались по полу, задевая ногами и головами за парты и стулья. Классной руководительнице никак не удавалось их разнять. Она то отскакивала от дерущихся в сторону, боясь, что они ее сшибут, то вновь приближалась.

Драка произошла по вине Балатова. Он сидел сзади Маринки. Желая хоть как-то отплатить за постоянные поражения в играх, он не придумал ничего лучше, как воткнуть в конец деревянной линейки иголку. Пригнувшись к парте, принялся тыкать ей в спину. Девчонка вздрогнула от боли между лопатками. Обернулась в первый раз и четко сказала:

– Получишь!

Мальчишка ухмыльнулся и ткнул еще раз, уже сильнее. Ушакова спокойно встала прямо во время урока. Мария Васильевна ошеломленно замолчала на полуслове и только смотрела. Марина взяла портфель в руки и грохнула им по голове Борьки со всей силы. Мальчишка с минуту сидел не шевелясь. Он не верил в происходящее. Класс тоже молчал. Учительница остолбенела. Потом Борька подскочил и кинулся на нее:

– Ах, ты, гадина!

Но не тут-то было! Ловкая подножка сбила его с ног и тут же девчонка его оседлала. Покатились по коридору между партами, нещадно мутузя друг друга. Уже через минуту у обоих на лицах выступила кровь. Балатов хоть и был крупнее, но напор девчонки был воистину ошеломляющ. Он вскоре заорал:

– Сдаюсь!

Ушакова отпустила его наполовину разорванную рубашку. Встала и процедила, сплюнув кровь из разбитых губ на пол:

– Еще раз ткнешь, попомнишь меня!

Учительница, даже не разбираясь, схватила Маринку за воротник платья и поволокла к двери. Ушакова рванулась из ее рук, крепко боднув головой в живот и освободилась:

– Не смейте хватать меня!

Мария Васильевна посмотрела на ее злое лицо и приказным тоном заявила:

– Вон из класса! Завтра с родителями придешь!

Девчонка презрительно посмотрела на нее и вышла из класса со словами:

– Хотите, чтоб отец пришел, Борькиных тоже вызывайте!

Умылась в туалете. Переплела растрепанную косичку. Подумала и направилась к директору. Юрий Семенович был немало удивлен, когда в дверь, постучавшись, вошла пятиклассница. На скуле у нее начал проявляться синяк, верхняя губа опухла. Спокойно и обстоятельно она рассказала о случившемся на уроке и добавила:

– Отец не придет, пока родители Борьки не явятся! Мария Васильевна разбираться не стала, а мой отец один разбираться тоже не обязан.

Директор едва не улыбнулся, глядя на воинственный вид “амазонки”. Строго сказал:

– Иди на урок. Скажешь, что была у меня. Пусть Мария Васильевна заглянет ко мне на перемене.

Мотоцикл гудел совсем рядом, а она никак не могла открыть глаза, не могла пошевелиться. Мышцы онемели. Лежала, раскинув руки по гравию, уткнувшись головой в расколотом шлеме в него. Из-под каски медленно стекала кровь из разбитого виска. Но она слышала все вокруг. Было спокойно и хорошо. Никакой боли после падения не чувствовалось, только хотелось выключить надоевшее урчание мотора, но почему-то не было сил даже повернуться. Она чувствовала, как легкий ветерок с запахом скошенной травы шевельнул челку на лбу. Маринка судорожно вздохнула. Резкая боль пронзила все тело и она погрузилась в темноту.

Ее обнаружил через десять минут проезжавший шофер на самосвале. Остановился на минуту, бегом спустился с насыпи. Фигурка не шевелилась. Не решившись забрать с собой худенькое не подвижное тело, он на бешеной скорости помчался в город. Сообщил в милицию об аварии и вместе с ними вернулся к лежавшей в кювете фигурке. Инспектор, прибывший на место вместе со “скорой помощью”, быстро установил, что ехавшую на мотоцикле Маринку сбил ЗиЛ-130 с пьяным водителем, которого задержали на въезде в город. На левом крыле машины были обнаружены вмятины и красная краска с переднего щитка мотоцикла.

Девчонку отправили в больницу в бессознательном состоянии. Ее маленький красный мотоцикл “Минск” переправили в милицейский гараж. По найденной в кармане справке установили, что Марина Ушакова ехала с мотокурсов. Следы на дороге указывали – правил она не нарушала. Ивану Николаевичу через день вернули изрядно помятое транспортное средство. Маринка пролежала в больнице два месяца. У нее были переломы обоих рук, разбита голова с сотрясением мозга, расколота коленная чашечка и вдобавок повреждена грудная клетка. Ровесников в хирургическом отделении не оказалось. Она лежала среди взрослых теток, ежедневно выслушивая их жалобы на мужей, соседей, свекровей и зятьев. Перечисляли обнаруженные болячки, а она, украдкой, строила рожицы и мысленно передразнивала каждую. Уже через три дня после поступления, на нее перестали обращать внимание.

Молодой хирург, понимая одиночество девчонки, приказал санитаркам перенести ее кровать к окну, не закрывавшемуся ни днем ни ночью из-за летней жары. Девочка слышала гудение мух и комаров за затянутым марлей оконным проемом. Сквозь легкую ткань видела березовые космы, шевелившиеся под легким ветерком и старалась не выглядывать на улицу. Окна больницы выходили на кладбище. Там раз в неделю обязательно кого-то хоронили и траурный марш резал уши, наполняя сердце тоской.

По вечерам снизу доносился мужской матерок. Это играли в домино и карты “ходячие” больные из мужских отделений. Им разрешали выходить на улицу. В эти часы Маринка с удовольствием смотрела на потолок, где отражались тени берез. Родители забегали в больницу каждый день. Угощали лакомствами, ни слова не говоря об аварии. Приносили книги: пальцы у сломанных рук шевелились и торчали из гипса. Она осторожно переворачивала страницы и читала. Читала запоем. Это оказалось единственным развлечением для девочки.

Когда она выписалась и вернулась домой, любимого “Минска” в гараже не было. Стуча палкой и прихрамывая, кинулась за разъяснениями к отцу:

– Пап, где мотоцикл?

Иван Николаевич оторвался от газеты и спокойно посмотрел ей в лицо:

– Я его отремонтировал и продал. Мне нужна живая дочь, а не ее не подвижное тело. Ты знаешь, что мы с матерью пережили за два месяца? Мать неделю ревела. Хватит, Марина, мальчишеских выходок! Тебе четырнадцатый год, а ты все с мальчишками дружишь.

Она упрямо вздернула подбородок, точно так же, как делал он сам:

– И дальше буду дружить! Даже ты не сможешь этому помешать. Я тебя очень люблю и уважаю, но друзей я буду выбирать всегда только сама.

Иван Николаевич посмотрел на ее решительное лицо:

– Дружи, кто тебе мешает? Только от мальчишеских замашек пора бы отвыкать. Девушкой становишься. Знаешь, как тебя соседи зовут – “Д*Артаньян в юбке”.

Маринка оперлась на костыль, откинула за спину длинную косу и рассмеялась:

– А что, мне нравится!

Отец, покачав головой, произнес задумчиво:

– Зато мне не очень…

Дочь ухмыльнулась и полным ехидства голосом, произнесла:

– Ну, конечно, пап! Тебе бы хотелось, чтоб меня “Золушкой” звали или “Куколкой”. Этого не будет! Ты сам научил меня быть мальчишкой и ничего не бояться, а теперь пытаешься сделать такой, как Ольга Чулкова и Светка Курослепова. Визжать от одного вида лягушки или ужа. Жеманничая, поджимать губки и опустив глазки краснеть от ругани. Не получится! Завтра на рыбалку идем?

– Да ты еле ходишь! Какая рыбалка?

Она подняла глаза к потолку и кивнула собственным мыслям:

– Ну, если ты не хочешь, я с мальчишками уйду. Лодку можно взять?

Отец вздохнул и улыбнулся:

– Вместе сходим. Вот неугомонная! И в кого ты у меня такая?

Она звонко расхохоталась:

– В тебя, пап! Бабушка о твоих проделках мне рассказывала…

Маринка “кипела” от злости. Бегала, как заведенная, по кухне и размахивала кулаками. Дружки-приятели молча сидели на диване у Ушаковых, не зная, как успокоить подружку. Им и самим не больно-то нравилось то, что классная устроила Маринке. Неожиданно девчонка остановилась, с минуту над чем-то раздумывала, а потом хитро улыбнулась:

– Машка у меня попляшет! Сегодняшнее унижение я ей не прощу! Ребят, печная сажа у вас есть? Только не сырая.

Толик кивнул сразу:

– В ведре на чердаке была. А зачем?

– Узнаешь! Тащи! А у вас есть?

Коля задумчиво посмотрел на нее:

– Тебе много надо?

– Много. Я же ее прессовать буду.

– Тогда и мы с Витькой сейчас принесем.

Братья и Белов умчались домой. Лишь Леха Суханов пожал плечами:

– Мамка все на огород еще весной высыпала. Я сам видел.

– Тогда принеси свои мячи: маленький и большой.

Задавать вопросы в их компании считалось лишним – потом все само собой разъяснялось. Вскоре приятели появились с ведрами и мячами в руках. Все вместе закрылись в гараже и принялись обклеивать мячи намоченными газетами толстым слоем. Маринка утащила их в дом и положила на русскую печь. Взамен притащила толстые шерстяные нитки, отцовский столярный клей и банку с порохом. Обмакивала нитки разной длины в клей, отжимала и обваливала в рассыпанном на газете порохе. Колька по ее просьбе развешивал их сушиться под потолком гаража, прикрепляя щепками, шурупами и гвоздями. Бомбочка из сажи с порохом и самопальный “бикфордов” шнур были готовы на другой день. Маринка знала, сколько секунд длится горение нитки в три метра длиной.

На третий день она вышла из дома, якобы в школу, на сорок минут раньше. Приятели ждали возле калитки. Девчонка зашла в гараж. Прихватила тряпичную сумку с чем-то круглым. У калитки классной руководительницы Ушакова замаскировала в пожухлой прошлогодней траве свое творение. Вывела шнур и спряталась за толстой березой со спичками наготове. Ее дружки притаились кто где. Мария Васильевна вышла через пять минут. Маринка заметила ее высокую прическу, двигавшуюся за забором и подожгла шнур. Едва учительница открыла калитку и шагнула на улицу, раздался взрыв. Когда сажа перестала летать, перед калиткой стояло чумазое чудовище. Сбоку что-то ярко сверкнуло. Это Колюня, фотограф всех шалостей, не в силах удержаться от рискованного шага, сфотографировал училку.