Текст книги "Он строит, она строит, я строю"

Автор книги: Любовь Каверина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

– Нет. Она утром, вроде, бодрая ходила.

– К матке твоей она все бегает, чегой-то там вынюхивает. Чует мое сердце, опять чой-то с парторганизацией затевает. Опять как с твоим батькой получится. Уж я ей и то говорю: оставьте вы молодых в покое, пусть сами разбираются. Стерпятся, слюбятся – не нашего ума это дело.

– Ой, как некрасиво все это!

– Видать, те ей чего сказали, а она бабка с гонором – распыхтелась: повешусь, говорит, попомнят они меня.

– Теперь нужно ей продукты везти?

– Не езди, не надо, она дня через два сама прибежит. Комнату твою караулить. Взбрендило ей, что твой батька из Москвы вернется и отсудит свои метры.

– Он не вернется. Мама его выписала из комнаты.

– Ну и правильно. Ты уже невеста. Тебе жилплощадь нужна. А он артист – найдет, где пристроиться.

– Он сейчас совсем без прописки остался. Из-за этого неприятности на работе.

– А надо было раньше думать! А то он – фр-р, все бросил и поехал!

– Он благородно поступил.

– Ты об себе думай. И слушайся мово слова: замуж выйдешь, ни матку, ни бабку в дом не приваживай. У них свое жилье есть? Есть. Пусть там и живут. Ежели чего постирать, сготовить – меня позови, я помогу. А их только в гости, по праздничкам. Поняла?

– Да.

– Ну, засиделись мы с Колюней, идтить пора.

– Мам, ты иди, я сейчас догоню.

– Чо, мешаю? Не набалакались еще? Ну, иду, иду, только ты, Колюня, не долго.

– Ты вот чего – ты мать слушай. Она с виду суматошная, а хозяйство, будь здоров, понимает. Ты это… чего у тебя сзади на шкафу?

– На шкафу?

– Ага! Опять обернулась! Это я нарочно обманул.

Чудак, чмокнул в щеку и радуется, будто долг выполнил. Или это он на мне печать поставил, как на собственности? Вряд ли. Не больно-то я ему нужна. Это Анюта нас тащит в замужество, как в рабство.

Какой ядовитый желтый цвета у подаренной рубашки. Никогда не смогу такую носить. Положу-ка я ее в кладовке на полку. Вдруг Ксении она приглянется, и та ее украдет.

– Бабушка, что это за мебель?!

– Чего переться в мокрых ботинках прямо в комнату? В коридоре переобуться не можешь?

– Нет, правда, ба, откуда здесь мамин гарнитур?

– Сама не видишь? Расфордыбачился, что не по-евоному выходит, вызвал грузовик и фьють – мебеля сюда!

– Анатолий Петрович выставил мебель? Ой, что ты натворила!

– Ничего я не творила. Мой гарнитур – они мне еще за него деньги не отдали!

– Причем тут деньги?

– Ишь, он какой гордый! Не заработал еще мебелями швыряться!

– Это не твои деньги, а мамины, она их тебе давала, а ты копила.

– Она и обязана меня кормить. Я ее вырастила.

– Лучше бы ты вообще этих денег не давала. Как вот теперь тут жить будем?

– Как жили, так и будем.

– А мама знает?

– Чего ж не знать, теперь, поди, пол-Ленинграда знает.

– Вот видишь!

– И видеть нечего, я сразу говорила, что ничего у них не выйдет. Ему жена зачем нужна? Чтоб на «Волгах» на юг за ейный счет ездить, да чтоб квартиру егоную ненормальную обслуживать. Да и пить-есть он, что попало, не дурак, ему повкуснее подавай, на тарелочках да на салфеточках. Моя дочь не для этого научный работник!

– Бабушка, ты не понимаешь, в семье не хорошо считать, кто сколько зарабатывает. Семья нужна, чтобы делать жизнь друг друга счастливее.

– Тебя бы с твоими рассуждениями да в мое время, когда люди часами на холоде стояли за хлебом. Тогда не о счастье думали, а держались за мужика, чтоб с голоду не сдохнуть.

– Ну, БАБУШКА! При чем тут твое время?

– А при том. Я вот, грех сказать, даже в войну не голодала, у мово Миши был ответственный паек, а вот у нас в доме уборщица с тремя детьми жила, так она у меня очистки выпрашивала. Хорошо, ей потом какой-никакой мужичонка инвалид подвернулся: где дрова поколет, где смастерит чего, так и перебились. Всех детей сохранила. А без мужика чтоб делала?

– Бабушка, кто ж сегодня мерит жизнь прошлым? Сегодня все смотрят в будущее.

– Вот и видно, что ты в мечтах живешь! А жить надо по-сегодняшнему: по одежке протягивай ножки. Денег нет, так нечего по курортам разъезжать!

– Они не на курорт поедут, а путешествовать. Это любому творческому человеку для работы нужно.

– Знаем мы, какая у артистов да художников работа. Иди, ешь, я суп перловкой заправила.

– Ба, так как же все-таки с мебелью быть?

– Я знаю не больше твоёва. Вот мать явится, ты у нее и спроси.

– Ой! Мама приедет! Что ж ты сразу не сказала? Давай приготовим что-нибудь вкусненькое. И мебель с прохода распихаем, чтоб не напоминала о неприятном.

– Я эти гробы таскать не нанималась. У меня поясницу и без того разламывает. Домой поеду.

– Ну и поезжай.

– Ау, внученька! Ходишь к вам, ходишь из последних сил! Здоровье свое гробишь – и никакого от вас спасиба не дождешься! Только и слышишь: «Мама помолчи! Мама, не вмешивайся!». Раз так – разбирайтесь со всем этим сами!

Что– то действительно там бабушка натворила, раз так торопится улизнуть. Эх, жаль я не могу никому помочь! Вон, даже мебельный гарнитур, который у Анатолия Петровича выглядел роскошным, у меня превратился в «гробы». Неужели я никогда не научусь, прикасаясь к каждому человеку, каждой вещи, делать их лучше, красивее?

– Ты что, дочура, в потемках сидишь? А где бабушка?

– Ой, я не слышала ключ. Бабушка болеть уехала. У нее поясница. Раздевайся и не обращай внимания на беспорядок: мы кресла и журнальный столик на шкафы поставим, а круглый стол разберем. У него ножки отвинчиваются.

– Ладно, потом посмотрим. Как ты тут? Все в порядке?

– Угу. Тебе суп разогреть? Будешь обедать?

– Что ж, разогревай, пообедаем. Или подожди, я вымою руки и помогу накрывать.

Та– ак, раз мама не против распихивания мебели по углам, значит, она не собирается отправлять ее назад. Во всяком случае, сразу. И потом, раз согласилась пообедать, то, может, и ночевать останется?

– Господи, до чего быстро избаловываешься – совершенно отвыкла от коммуналки, антисанитарии, соседей! Этих выслеживающих глаз, вынюхивающих носов. Знаешь, у Анатолия Петровича в Исполкоме есть хороший знакомый, нужно будет прозондировать почву: нельзя ли нашу и бабушкину комнату обменять на отдельную квартиру.

– Кто же согласится уехать из отдельной квартиры в две комнаты? Только сумасшедший.

– Не обязательно в старом фонде. Можно в новостройках. Комнаты у нас большие, удобные, в малонаселенных квартирах. Нужно только похлопотать. Под лежачий камень вода не течет.

Раз мама затеяла разговор про обмен, значит, она собирается жить со мной и бабушкой. Но, с другой стороны, раз она собирается воспользоваться знакомством Анатолия Петровича, значит, она остается с ним?

– Мам, тебе на тахте или на бабушкином диване постелить?

– Почему на бабушкином? Это мой диван. Возьми в шкафу чистое белье и постели.

Ура! Согласилась ночевать. Значит, хоть сегодня я не буду одна. А, может, мама и несколько дней поживет, ведь неизвестно, что у нее там случилось. Нужно как-нибудь осторожно выведать про поездку на юг. Вдруг она тоже отменяется?

– Мам, ты спишь? Бабушка сказала, что вы решили на юг ехать машиной. Не тяжело будет в такой поездке?

– Определенные трудности, конечно, будут. У нас не Европа и комфортабельных кемпингов еще нет. Но Анатолию Петровичу давно хотелось «с чувством, с толком, с расстановкой» проехаться по старинным русским городам: Псков, Новгород, Владимир, Суздаль.

– Ой, просто сказка! Это тебе не на пляже кверху пузом валяться. Это уже почти Европа.

– Спи, малыш, уже поздно.

Зря бабушка говорила, что у мамы с Анатолием Петровичем что-то случилось. Раз у них такие грандиозные планы на лето, значит, все в порядке. А мебель – это ерунда: сегодня привезли, завтра и обратно увезти можно. И то, что мама ночует здесь, тоже ничего не значит: просто приехала проведать. Не мотаться же ей после работы по городу.

– Мам, а не устанет Анатолий Петрович целыми днями за рулем?

– Мы же будем делать большие остановки: захотелось в городе пожить день-другой – остановились в гостинице или сняли комнату. Машина дает огромные возможности для путешествия по стране. Объедем весь Кавказ, остановимся на высокогорном озере Рица. Ах, какие там, рассказывают, чудные места.

Значит, второе лето ни мамы, ни папы не будет на даче. Второе лето никто не будет строить наш дом. И действительно, зачем Анатолию Петровичу мучиться с нашим огромным прожорливым чудищем, если на земле столько прекрасных мест. Не он его затевал, не ему его и расхлебывать.

– Мам, ты спишь? А вы с Анатолием Петровичем приедет на дачу?

– Спи, дочура, что тебе до Анатолия Петровича? Захочет – приедет, не захочет – ты и одна там прекрасно поживешь. Место великолепное, лес, озеро. Купайся, загорай, готовься к экзаменам будущего года.

Сплю. Только немножко подумаю про лето. Озеро, лес… что я буду делать одна в разваливающемся доме? Бродить из комнаты в комнату и смотреть, как все медленно затягивается сыростью? Отчаянно пытаться просушить и согреть дом своим теплом? Слушать, как он стонет, и кряхтит оттого, что жалких крох моего тепла ему мало: «Ох-хо-хонюшки хо-хо, и почто только вы меня громадину затеяли, почто меня все бросили?!»

Жалеть его буду и обманывать: «Ну, потерпи, великанище, вот прискачет к нам витязь на белом коне, поднимет тебя на ноги, окропит живой водой и станешь ты краше любого европейского особняка».

Ой. ЭВРИКА! Гениальная идея! Уговорю Нининых родителей отпустить ее летом ко мне на дачу. Скажу, что мы будем повторять программу по физике и математике за десятый класс. Они и так, наверно, знают, что у нас этот учебный год практически пропал. А на будущий год поступать.

Заберемся с Ниной вместе в одну комнату наверху. И так нам здорово будет!

– Мам, ты на этой станции метро раньше бывала?

– Да. У меня на Стачек портниха живет.

– А я думала, только в Москве такие подземные дворцы бывают. Сейчас погадаю на хрустальных колоннах: свалится нам с неба квартира или нет?

– При чем тут с неба? Я всю войну прошла, двадцать лет в одном институте отработала. Неужели я ничего не заслужила?

– Заслужила. Путешествовать по стране на машине – такое только Стейнбек может себе позволить.

– Причем тут Стейнбек?! Я все это заработала своим со-овсем не легким трудом.

– Но ведь ОТДЕЛЬНЫЕ квартиры были только Ларуськиным кагебешным родителям положены!

– Во-первых, сейчас другие времена, а во-вторых, метраж, который мы отдаем, больше, чем тот, который мы получаем.

Все равно мы счастливчики, потому что сдаем метраж, а получаем отдельную новенькую квартиру!

– Мам, теперь куда? Направо? Налево?

– Во-он остановка. Боже, какая толпа! Сколько же придется ждать автобуса?

– Подождем! И погода чудная, будто не ленинградский сентябрь!

– На юге тоже бывает дождь. В Мацесте несколько дней накрапывало, когда Анатолий Петрович принимал радоновые ванны.

– От чего он лечился?

– От радикулита. Господи, какой хвост! И еще только три часа. Что же будет в час пик?!

Автобусик, миленький, приди скорей, пожалуйста, а то мама испугается, что так долго ждать, и не будет ездить к нам.

– Авто-обус!!! Нам до какой?

– До кольца. Остановка «Дачное».

– «Дачное»! Как будто там вокруг домов яблоневые сады.

– Вряд ли. Это огромный строящийся жилой массив.

– Вот и хорошо, что огромный, может, и нам что-нибудь перепадет!

Ой, а вдруг нас не пустят смотреть не достроенный дом?

– Попросим разрешения зайти в соседний. Это типовая застройка – все дома одинаковые.

– И хорошо, что одинаковые! Если б дома были разные, люди бы начали в них копаться – мне получше, ему похуже! А так никому не обидно. Да?

– Угомонись. Ты чересчур возбужденная.

– Нет, мам, представляешь, у Нины тоже в этом году очередь на квартиру подходит. Здорово было бы, если б они тоже сюда переехали. Мы бы вместе в школу ездили.

– Даже не представляю, как тебе быть со школой – все-таки полтора часа дорога занимает.

– Ну и что? Пока дом достроят, пока переедем, останется всего ничего – одни экзамены.

– Ладно, посмотрим. На следующей выходить.

Ничего не сказала о том, что ей тоже будет далеко ездить, только про мою школу. Значит, в новой квартире мы будем жить только с бабушкой? А мебель? Мебель-то не возвращают Анатолию Петровичу. Она так и стоит гробами в нашей комнате.

– Ну, как тебе?

Ой, что тут делается – всю землю перевернули вверх дном! А я-то, кретинка, представляла себе: выйду из автобуса и прямо на чистую зеленую улицу. По бокам новенькие дома стоят, а навстречу улыбающийся Пшеничный!

– Что, не нравится?

– Настоящий марсианский пейзаж! Только яблонь не хватает: «Что на Марсе будут яблони цвести-и!»

– Рано, пташечка запела. Спроси лучше, где номер двадцать восемь?

– Что спрашивать? Вот 24, вот котлован – двадцать шесть, а этот этаж с четвертью – наш, двадцать восемь. Охмурить что ли крановщика, чтоб строил без щелей между панелями?

– Охмури. Интересно, куда наши окна будут смотреть?

«Наши» окна! Если они наши, значит…

– На юго-юг и немножко на запад. Чтоб вечернее солнышко приходило прощаться.

– Ты права, этот готовый – номер тридцать, значит строящийся – наш. Зайдем сюда посмотреть трехкомнатную квартиру?

– А нас без ордера пустят?

– Попросим сторожа.

– Извините, пожалуйста…

– Что, тоже переезжаете? Какую дают? Трехкомнатную? Ну, идите, я вам парадное-то отомкну.

– Не скачи по этажам. Давай вот эту и посмотрим.

– Ой! Все солнце мира в наши окна!

– Потолки какие низкие.

– И хорошо, получается уютная коробочка.

– Надо же придумать такую безобразную планировку: из гостиной прямо без коридора дверь на кухню. Весь чад понесет в комнату.

– Кто ж чадит в собственной кухне? Ку-ухонька, отдельненькая ты наша!

– Тесновата.

– Ну и что? Зато сколько в ней всего: и плита, и раковина, и батарея!

– М-м, да уж…

– Ма-а!!!

– Ну что ты орешь, как сумасшедшая?

– Это же будет НАША ванна! Можно я в нее лягу?

– Как ты в нее ляжешь, она же сидячая?

– Сидя и лягу. Вот смотри: ты моя беленькая, ты моя гладенькая, ты моя сидяченькая!

– Вылезай, не дурачься. Мда-а, совмещенный санузел…

– Ну и что! Это же НАШ унитаз! Стой! Не уходи. Подожди минутку. Только подумай: мы уже столько ходим по квартире, и еще целых двух комнат не видели!

– Одна из них совсем крошечная – шесть метров. У нас кладовка – и то больше. Ну, идем, посмотрим.

– Ой, какая уютная! Я буду здесь жить, как чертик в табакерке – скок! и вместе со всеми. Скок назад – и отдельно от всех!

– Понравилось?

– Еще как! Смотри: сюда письменный стол, сюда диван, сюда полки для книг.

– Ладно тебе, распланировалась. Идем лучше посмотрим мою комнату.

– Твою?

– Мою. Или ты прикажешь мне без комнаты оставаться?

– Нет, что ты! Ну-ка? Ой, как здорово! Даже лучше, чем в моей чертячьей табакерке!

– Побольше, конечно, той крохотной комнатки, но боюсь, что наша мебель здесь покажется громоздкой.

«Наша мебель» – какая наша? – папина с Лесного или Анатолия Петровича из студии? Если новая мебель – раз мама сказала МОЯ комната, значит, она будет здесь жить. Если все-таки старая мебель, то мама будет только иногда приезжать?

– Мам, я еще раз посмотрю мою табакерку. Как ты думаешь, бабушке понравится в гостиной? У нее будет самая большая комната.

– С бабушкой погоди. Если мы ее в центральную комнату поместим, она у нас на недели заляжет, и куда ни пойдешь – везде на нее будешь натыкаться.

– Ну и что, сейчас же я живу, не натыкаюсь.

– А если гости придут, куда ее девать?

– Какие гости! Кто до нашего Марса доберется?

– Не скажи: к тебе ходит молодой человек.

Это Николай-то молодой человек? Да он давно понял, что из меня жена никудышная и побежал в Пушкин на танцы искать себе новую невесту.

– Мам, без телевизора бабушка не сможет, а в этом скворечнике его некуда поставить.

– Не спорь, она согласилась отдать свою жилплощадь только при условии, что ей будет предоставлена отдельная комната.

– Но у нас вся квартира отдельная. Куда ж еще отдельнее?

– Проходную она за комнату не считает, говорит, что это коридор перед кухней и больше ничего.

– Откуда она знает про «коридор»?

– В плане посмотрела. Ты же знаешь, ни одно дело не обходится без того чтобы она не сунула туда свой нос.

– Ладно, еще не известно, дадут ли нам квартиру. Что делить шкуру неубитого медведя?

– Ну, до чего же у тебя, мартышка, мягкий уступчивый характер.

– Не в комнате счастье. А в плите без Ксении, в ванной без Елены Яковлевны, туалете без Ленки и раковине без деревенских мужей.

– Ну, чо, насмотрелись? Закрываться, чтой ли, пора? Тёмно уже на дворе.

– Уходим, уходим, спасибо большое, что открыли.

– Что ж не открыть-то? Людям, можа, жить тут придется, так как же без посмотренья?

«Можа», придется, а «можа» и нет, очень уж все в нашей жизни неопределенно. Идешь по ней, как по новостроечной улице, балансируешь по дощечкам: «можа», свалишься в грязь, а «можа» и нет.

– «Идее-ет бычок качается, вздыха-ает на ходу: ой, доска конча-ается, сейчас я упаду-у!»

– Вот что значит молодость: все ей нипочем.

«И все– е ей нипоче-ем!» Шмяк в болотную жижу! Туфлю засало, и я, как крестьянская дочь, прихожу во дворец не обутая, не разутая, не одетая, не раздетая: «здравствуйте, я пришла поступать на филфак». «Ка-ак же, давно о вас наслышаны. Вы тот самый драматург, чья пьеса идет во всех театрах. Очень приятно. Ректор постановил принять вас без экзаменов.»

– Ура-а!!!

– Что ты орешь?

– Автобус пустой!

– Конечно пустой. Конец рабочего дня – все едут сюда, а мы обратно.

Всем туда, а нам обратно…Похоже на загадочную строчку Твардовского: «Пушки к бою едут задом». Что он хотел этим сказать? Что перед наступлением всегда отступают?

Да– а, тяжелый у меня будет год! Две обоймы экзаменов! Как я отстреляюсь?

– Мам, принюхайся, чувствуешь, соседями пахнет? Неужели мы этот запах с Лесного сюда перевезли?

– Не выдумывай, это у дворничихи никак не могут новоселье допраздновать, и к нам через пол тянет. Не отвлекайся, а то опять придется полночи сидеть.

– Я работаю. Вот фотографий только три, на четвертый экземпляр нечего клеить.

– Выпиши на листок страницу и номер миограммы, может, в других конвертах найдется. И клей, пожалуйста, аккуратнее, чтоб не пришлось переделывать.

«Аккуратнее», а если этот чертов клей из-под кромки лезет? И уже нет сил разметку для каждой фотографии делать, глаза слипаются.

– Мам, может, пока исправлять только в первом и втором экземпляре, а в остальные вносить поправки позже, на свободном ударе?

– Двойная работа. Делать надо сразу, чтоб потом больше не возвращаться.

«Двойная работа!» – это когда буквы в глазах двоятся. Хорошо еще, что спешка с диссертацией пришлась не на время моих экзаменов. А то бы совсем завал.

– Мам, а вдруг он передумает?

– Кто, ректор?

– Угу. Тогда на новоселье он выпил, благодушествовал, ну, и спросил из вежливости, что мол, ты не защищаешься?

– Из вежливости не из вежливости, а слово, данное при всех, обратного хода не имеет. Уже запланировано обсуждение на ученом совете.

– А шеф?

– Что шеф? Это благороднейший человек. Мы должны ему ноги мыть и воду пить.

Бр– р, грязную воду после ног пить! Какое тошнотворное выражение. Нет, я не согласна. Даже тогда, когда от заведующего кафедрой зависит жизнь.

– Ты же говорила, что он пять лет твою диссертацию под сукном держал.

– И правильно делал. Что ж мне было, после защиты ехать на периферию?

– А теперь точно место на кафедре будет?

– Ректор обещал выбить ставку в Москве. Не отвлекайся, сверяй номера миограмм.

Мистика: пять лет ничего не происходило. И вдруг после новоселья все закрутилось. Неужели ректор никогда не видел новостроечных квартир? Или наших «декальтесов»?

– А мы еще сомневались: приглашать кафедру и ректора на новоселье или нет?

– Смешно он ходил по комнатам и всплескивал руками: «я тут как слон в посудной лавке»!

– Ага. И один съел целую тарелку бабушкиных пирожков. И все-таки почему именно сейчас все сдвинулось с мертвой точки?

– Нехорошо проявлять чрезмерное любопытство. Вырастешь – возьмешь манеру, как твоя бабушка, совать нос в чужие дела.

Я уже выросла. И дела не чужие. Мне просто необходимо понять настоящую причину того, что происходит. Потянешь за ниточку – вроде клубок начинает разматываться, раз-два крутанется – обрыв, за другую потянешь, за третью – опять обрыв. Либо я не умею распутывать, либо нитки гнилые.

– Ты что, мартышка, спишь? Опять пропустила опечатку в слове «периферическую».

– Почему сплю, я проверяю. Боюсь только, что в номерах фотографий запуталась. Жаль, если такой труд пропадает напрасно.

– Никакой труд напрасным не бывает. В твоем возрасте эта работа может научить усидчивости, аккуратности.

– Ага, я уже как макака, усидела мозоль во всю пятую точку. Интересно, что зав. кафедрой подумал по поводу того, что Анатолия Петровича не было на новоселье?

– В вопросах семьи шеф страшно щепетилен. К сожалению, Анатолий Петрович в этой ситуации повел себя не лучшим образом: пришел на кафедру и стал бестактно морочить шефу голову семейными проблемами. Это могло катастрофически отразиться на моей карьере, но, к счастью, шеф проявил благородство и хода этому делу не дал.

Значит, мама больше не вернется к Анатолию Петровичу ни после окончания диссертации, ни после защиты – ни после чего? Спасибо шефу – но воду после его ног я все равно пить не буду.

– Что, зайка, добьем вторую главу или будем ложиться спать? Все-таки полпервого.

– Заманчивое предложение: в ВАННУ – и спать! Но надо добить вторую главу.

– Упорная ты у меня.

«Упорная»? Нет, конечно. Просто во мне осталось детское суеверие: кажется, что пока мы с мамой вот так рядышком сидим над диссертацией, ничего плохого случиться не может.

– Устала, прямо не знаю, как до отпуска дожить. Ну, ничего, зато сразу после защиты беру путевку в Сочи. Там буду жить исключительно растительной жизнью: загорать, купаться, читать английские детективы.

– Ты даже к вступительным экзаменам не вернешься?

– Ты же у меня совсем взрослая. Мне не восемнадцать, как тебе, а шестнадцать было, когда я приехала поступать в институт. И ничего – на все пятерки сдала.

– Ну, тогда все по-другому было. Тогда не было такого дикого конкурса.

– Кстати, ты еще насчет своего филфака не передумала? Подумай хорошенько. С поступлением в медицинский я бы еще могла как-то помочь, но Университет… у меня нет ни одной зацепки.

– Я всегда хотела в Университет.

– Университет, конечно, звучит красиво, но, к сожалению, в наше время филология – это не профессия. Литературой и искусством могут себе позволить заниматься только те, кто надеется всю жизнь прожить за широкой спиной мужа.

– Но можно ведь работать в школе.

– Школа – это тяжелый неблагодарный труд. Я бы тебе посоветовала пойти по моим стопам. Современная женщина должна твердо стоять ногах, никогда ни от кого не зависеть.

– Медици-инский… хороший институт, но как только представляю себе, что навсегда останусь без литературы, языков…

– Как знаешь. Ты всегда была упрямой. Только не говори потом, когда останешься без работы, что я тебя не предупреждала.

«Без работы», что у нас капитализм какой, чтобы в нищете умирать. Мне бы только поступить, а там, когда я по-настоящему буду знать литературу, я буду всем-всем нужна.

– Все, зайка, пора кончать.

– Сейчас, сейчас, вот только десять номерочков осталось.

– Смотри, не напутай. Кстати, а где твой Николай? Что-то на новой квартире его совсем не видно.

– Наверно, для него Дачное оказалось слишком далеко. Да и не до того мне теперь…

– Что значит далеко? Мои школьные поклонники из Калинина ко мне приезжали.

– Ну, или Анюта решила, что я для ее Колюни – неподходящая жена.

– Вот видишь, какой сегодня мужчина несамостоятельный пошел, а ты еще хочешь в Университет поступать.

Грустно, что мамы не будет во время экзаменов. Я не столько выпускных, сколько вступительных боюсь. Говорят, на филфак без двухлетнего стажа даже со всеми пятерками – и то только кандидатами принимают. А как со страху не ляпнуть ошибку в сочинении?

Трусиха я и рохля! Никакой решительности! Вот уже месяц не могу попросить купить мне белое платье на выпускной вечер. Дотяну до последнего, мама уедет, и я останусь Золушкой без бала. Ладно, дальше некуда тянуть. Завтра заеду в универмаг, посмотрю, что там есть подешевле, и тогда скажу маме. А пока нужно побыстрей сворачивать диссертацию, а то времени на подготовку к экзаменам совсем не остается.

– Спишь, зайка?

– Глаза слипаются, а так ничего.

– Ну-ну, давай бумаги собирать, мы сегодня и так много успели. Помощница ты моя, просто не представляю, что б я без тебя делала!

Смешно – стоило маме меня похвалить, как я чуть не расплакалась. Нервы как у уездной барышни. А мне сейчас нужны нервы, как морские канаты. Ой, засыпаю прямо в ванной. Что, госпожа новая квартира, принесешь мне, как маме, удачу? Или у тебя уже вышел лимит на волшебства? Ну-ка погадаю на каплях на стене: поступлю – нет, поступлю – нет… Ой, последняя капля скатилась – не понятно, это да или нет?

– Нин, ты долго еще?

– Подожди, видишь, волосы после бани, как солома торчат.

– Конечно, если каждую волосинку в отдельности укладывать, то мы как раз к разведению мостов поспеем.

– А тебе не терпится блистать на выпускном балу? Представляю себе этот бал: затолкают в актовый зал шесть одиннадцатых классов, пластинки – старье, парни по углам толкутся, девицы друг перед другом изображают, бог знает что…

– То-то ты второй час для парней по углам прическу накручиваешь.

– А куда спешить? На торжественную часть? Слушать, как директор речугу толкает про то, что на нас осуществлена реформа образования, и мы теперь должны твердо нести знамя, а то будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

– Вот именно: чтоб ты успела ему покивать из зала своей «бабеттой», мол, есть – догнать и перегнать! Выполнить и перевыполнить!

– Поэтому я и начесываюсь: пусть он хоть на мою «бабетту», да на Лашины телеса в гипюровом платье полюбуется. А то у этого солдафона никакой радости жизни нет.

– Понятно. Сплошное человеколюбие. А я о цветах беспокоюсь: жарко, завянут. Я их для Николая Михайловича и Людмилы Николаевны купила, а вдруг они из-за директора, не придут…

– Не боись, мне в шерстяном платье еще жарче, но я же не вяну. А знаешь, какое у Алки платье? Атласное на нижней юбке.

– Нехорошо из-за одного вечера столько денег выбрасывать. К тому же у нее отец пьет.

– Пьет, зато нахалтурить сколько может. Не то, что мои инженеры: специально шерстяное платье купили, чтоб потом в синий цвет перекрасить и в институт носить.

– Не мажь так густо ресницы, потекут на жаре. Ты все-таки на вечерний решила?

– На дневной. Жалко, конечно, маму, у нее на шее мой братец балбес сидит, и меня пять лет тащить, но она сама предложила: «Мы с отцом вечерний кончали, знаем, что это за образование. Пусть хоть у тебя будут счастливые студенческие годы».

– А вдруг не поступишь?

– В Бонч-то? Во– первых, ты меня летом очень по математике поднатаскала, во-вторых, не поступлю – пойду в мамино КБ работать. Через два года со стажем уж всяко пройду.

– Но ты говорила, у тебя к технике нет никакой склонности.

– Ну и что, у меня, вообще ни к чему нет склонности, что ж мне из-за этого без института оставаться?

– Все четко расписано. И выглядишь ты великолепно. А я до сих пор очухаться от экзаменов не могу. Перед глазами так и мелькают страницы учебников. Во сне все еще бегу, бегу, зубрю… Не остановиться.

– Я уже про школьные экзамены и думать забыла.

– А меня они просто раздавили морально и физически.

– Да брось ты переживать, подумаешь, выплакала четверку по химии.

– Ничего я не выплакала! Я учила этот билет!

– Ну, учила и хорошо, успокойся ты.

– Сама не понимаю, что со мной произошло: надо отвечать, а у меня в горле перехватило, и слезы сами по себе текут.

– Подумаешь, переутомилась и все. Недельку отдохнешь и прекрасно сдашь вступительные. Кому, как не тебе, в университете учиться.

– Нет, у меня предчувствие, что провалю.

– Ну и наплевать, пойдешь на Красную зарю. Два года поработаешь и как миленькая поступишь.

– У меня и так ощущение, что я за этот лишний год состарилась, а еще через два года в университетскую аудиторию войдет старушенция, из которой сыпется песок.

– Да ладно тебе! Как мой причесон?

– Супер. Наконец-то принцесса собралась на бал. Карета из тыквы подана.

– Тронулись.

– Неудобно в белых платьях по улице топать, все оглядываются.

– Пусть смотрят. Надо было кофты захватить. Ночью на развод мостов пойдем – замерзнем.

– Ничего, нас будет согревать твоя вера в светлое будущее.

– И пиджаки оставшихся в классе джентльменов.

– «Оставшихся» звучит как после войны. Действительно, все, кто после девятого класса ушел в вечернюю школу, кончили уже первый курс. А здесь остались только увечные да контуженные.

– Подумаешь, учатся в и нститутах. Кто учится-то? Ларка? Так она специально в Военмех поперлась, потому что там одни парни. И уже первую сессию завалила.

– А Пшеничный – курсант Военно-медицинской академии.

– Так у него же папочка!… Зато Ларуська кукует с ребенком на Севере, а ее муж как напьется, так выталкивает ее в одном платье на улицу.

– Зато Алкин Богданов – в Политехе. Ритка – в Техноложке. Ну, все где-нибудь да учатся

– А Олежка не поступал и не собирается в этом году поступать.

– Почему?

– Он в армию идет. Чего, говорит, последние золотые денечки на экзамены гробить? И знаешь, я где-то в душе с ним согласна. Я совсем не жалею, что осталась в одиннадцатилетке. Еще хоть на годик продлили детство… А что за ним? Нудная ежедневная работа? Семейная каторга? Бр-р, страшно подумать.

– А у меня было ощущение, что мы как тесто разбухаем, разрастаемся, через край уже ползем, а нас учителя в квашню обратно кулаками заталкивают.

– Пусть хоть так.

– А Олежку жалко: после армии он уже не будет учиться. Хотя голова у него светлая, и все его любили: и мальчишки и девчонки.

– Тонкий намек на толстые обстоятельства поняла. Но если уж честно говорить, то я, как только в институт поступлю, и Олежку и весь наш класс тут же забуду. Там совсем другая жизнь закрутится.

– Быстро ты отряхнула школьный прах со своих ног. Что ж, открывай в последний раз двери нашего второго дома.

– Пусто в коридорах. Опоздали.

– Кто-то слишком долго вертелся перед зеркалом.

– Хлопают. Наверно, директор кончил речь.

– Загляни в щелочку, пришли Людмила Николаевна и Ник Мих?

– Не-а, не видать. Черт, все головы к нам повернули! Прорвемся?

– Неудобно. Может, подождем здесь?

– Еще чего! Двум смертям не бывать – давай!

– Во! Как всегда выпендриваются! Даже на выпускной бал не могут придти вовремя!

– Ты, Алочка, как всегда любезна. А сегодня еще и неотразима.

– Разумничались. То-то и видно, что таких умников, как вы, даже в институт не возьмут.

– А тебя возьмут?

– Возьмут! Я полгода на курсы ходила и знаю, на каком отделении в прошлом году недобор был.