Текст книги "Он строит, она строит, я строю"

Автор книги: Любовь Каверина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

– Что, мартышка, опять не повезло? Ладно, пошли.

Папа идет к администраторше шушукается с ней, сует «подарочек», и мы проходим по контрамарке. Со стороны выглядит проще простого. Но когда папа дал мне огромную шоколадку и велел самой без него пройти на Любимовский спектакль, тогда я и поняла, что для того, чтобы жить в Москве, нужны какие-то другие качества. Контрамарку мне, как ни странно, дали. Но шоколад так и остался в руке. Во время спектакля он размяк и потек по платью. Стихи Вознесенского никак не могли пробиться сквозь мучительные размышления: что приличнее – подбросить ее, как дохлую крысу, под чье-нибудь сидение или сожрать, окончательно перемазавшись?

Но как же папины студийцы? Они-то даже не ленинградцы? Их, бог знает, из каких ансамблей понабрали, чтобы за год подготовить для фестиваля в Хельсинки.

– Голуба, тебе два партийных поручения. Я подобрал Галине английскую песенку – чай, заграницу поедет, если отборочные пройдет. Я ей поставлю нехитрый танец к ней, а ты, будь добра, отработай с ней произношение. А то она как рот откроет, так пол Европы животы надорвет.

– А второе поручение?

– Ты когда-нибудь слышала, как моя Нелля классику поет?

– Нет.

– Бог этой пигалице дал настоящий талант. А она его гробит на дешевую эстраду. Так вот, властью, данной мне как педагогу, я велел ей поступать в институт Гнесиных и учиться.

– И что я должна сделать?

– Подготовь ее по русскому, английскому и литературе к экзаменам в институт.

Ого! Хельсинки-то – это даже не Москва, а оперный институт – не ЛГУ! Почему же обе они не чувствуют себя провинциальными дурами? Как я. Ну, ладно с английской песенкой – это легко. Но как я подготовлю в институт?

– Галина, отложите косметичку и повторяйте за мной. На th кончик языка высовывается сквозь зубы.

– Вот еще! Язык на фестивале показывать. Нравится мой костюм?

– Да, очень современный.

– То-то, все деньги на тряпки ухлопываю. Но без этого артисту нельзя. Вот думаешь, почему в Москве столько красивых девиц?

– Почему?

– Потому что их свозят сюда отовсюду. Одно слово – столица!

– В столице, наверно, трудно жить?

– Чего трудно? Только в столице и жить можно. Эх, мне б только один этот год потерпеть, не скурвиться! Но чувствую, не дотяну до фестиваля. Либо на зимних отборочных, либо на весенних вылечу. Если б у меня хоть голос, как у этой чучмечки, был…

– Какой чучмечки? Нели?

– Да какая она Неля, у нее настоящее имечко такое – язык сломаешь И чего ей в Хельсинки переться? Ей твой батя сказал: поступай в институт, в опере пой. Так нет, надо у людей последний шанец выбить.

– Давайте заниматься. Мне папа велел отработать произношение.

– Батька твой молодец, умеет крутиться. Ставит нам каждую песню как отдельный номер. Боюсь только, что ничего из этой фигни не выйдет. Слушай, хочешь, я тебе комбинацию немецкую подарю? Почти новая. Дедероновая, с кружавчиками. Ты как, белье обожаешь? Нет? Глупышка еще. А я так до белья сама не своя.

– Давайте еще раз первый куплет повторим.

– А на Нельку ты зря время тратишь. Не сдаст она в институт, а если и сдаст, учиться все равно не будет. Скурвится. Кто выездных денег хоть раз попробовал, ни за что институтскую сухомятку жрать не станет.

– Папа сказал, что она очень способная.

– Не потянет институт. По дешевке пойдет. Эх, мне бы только на фестиваль пробиться. Слушай, замолви бате за меня словечко.

– Неудобно, он ведь только ставит номер, а там будет специальная комиссия.

– Да они там все друг дружку знают. А мне вот так, позарез надо. Ты братьев Крутиковых знаешь?

– Нет.

– Они танцоры. Земляки. Понимаешь, я с ними дружу. Ну, как тебе объяснить? У нас все вместе: как одна семья. Их наверняка пошлют: певичек – пруд пруди, а танцоров мало. Они из Хельсинки вернутся, на фига я им буду? До фестиваля со мной спали, а после фестиваля им чистенькую подавай.

– Вы тоже могли бы учиться. Вы красивая.

– «Красивая». Штукатурку с морды смой – что останется? Разве что ноги. Ноги да. Из-за них и пою. Но за границу на одних ногах не уедешь. За границу к ногам еще кой чего надо.

Дураку понятно, что до Финляндии, кроме ног нужен паровоз. Но как мне быть с Нелей? Неужели Галина права, не станет Неля учиться в институте? Судя по тому, как она вместо того, чтобы готовиться, таскает меня целый день по городу в такси, она не только учиться не сможет, но даже и не поступит.

– Неля, как вы думаете, Галина пройдет отборочный тур?

– Нет.

– Почему?

– Скобариха. Однодневка.

– А если с ней много работать?

– Напрасно тратить время.

– Неля, а какое ваше настоящее имя?

– Не скажу. Ты все равно не сможешь его правильно выговорить и тут же забудешь.

– Жалко от своего имени отказываться.

– В Москве жить – по-московски выть.

– А почему вы так свободно говорите по-русски? Даже без малейшего акцента?

– У меня отец русский. Даже не представляю, как его занесло в наши края! Никчемный мужичонка – перекати-поле. Сто раз хотел от нас смотаться. Но уж дудки! Восточные женщины знают секрет, как навсегда привязать мужчину.

– И вы тоже знаете этот секрет?

– А ты, оказывается, любопытная. Вот подготовишь меня в институт – я тебе его открою. Мужики будут, как привязанные. Впрочем, с твоей фигурой и твоим батькой ты и так не пропадешь.

– Если мы опять целый день проболтаемся по городу, то не успеем даже учебники открыть.

– Успеем, мне главное вокал сдать. А по остальным предметам мне троечки натянут.

– А по вокалу все три тура пройдете?

– Спрашиваешь! Кто мне здесь мне по вокалу конкуренты? Да никто. Я их на отборочных слушала – так, пискушечки. А мне сразу сказали – драматическое сопрано. Хохма, у нас такое сопрано – у каждой деревенской девчонки. Но классику они не могут петь. Даже если избавятся от жуткого акцента, у них все равно смотри что получится: «Мяу-мяу-потя-яни кота-а за хво-ост».

– Действительно, забавно звучит.

– Ладно, хватит зубы скалить. Пора заниматься, а то нам батька твой голову оторвет.

– Начнем с литературы?

– Угу. Только сначала смотаемся в нашу контору, посмотрим, какие у меня в этом месяце выездные концерты. Потом в универмаг. Мне знакомая продавщица обещала оставить югославскую нижнюю юбку на поролоне. Хочешь, я тебе такую же куплю? Нет? Напрасно, в Москве надо модно одеваться. Ой, забыла – еще в театральные мастерские, у меня там платье готово к примерке. Как ты думаешь, с моим ростом длинное платье пойдет?

– На фотографиях Эдит Пиаф крошечного роста, а в длинных платьях.

– Кто это – Эдит Пиаф?

– Французская знаменитая певица. Мы с таким количеством дел и за весь день не управимся.

– Ерунда. Схватим такси.

– Неудобно, подумают, что мы богачки.

– В Москве богач не богач – а марку держи.

– Может, все-таки хоть что-нибудь на завтра отложим? У нас всего три дня до первого тура осталось?

– Ну и зануда ты! И в кого такая? Отец, вроде, нормальный мужик. В мать, что ли? Неудивительно, что он от нее сбежал.

– У нас никто ни от кого не сбегал. Там все сложнее.

– Вот и я говорю. До чего неподходящие люди женятся – просто ужас! Скажем: он – моложавый, подтянутый, творческий человек, а она – толстая некультурная баба, с пережженными перекисью волосами. Как они могут годами жить вместе?

– Кто это толстая баба?

– Ты ее не знаешь. Я эту зиму работала с выездным ансамблем. Руководитель – мужик современный: сам музыку сочиняет, стихи.

– Это муж некультурной бабы?

– Между руководителем ансамбля и солисткой, сама понимаешь, всегда что-то есть. Но у нас все было по-другому. Красиво, с ухаживанием, как я люблю. Представляешь, он мне в каком-то обшарпанном городишке среди зимы достал букет роз. И ящик шампанского ансамблю. У местных шары на лоб.

– Прямо столичные артисты.

– Вот именно. Ну, там все хорошо было, а как сюда приехали – понеслось… Она оборвала все телефоны в Москонцерте, в студии, дома. Я снимала комнату у бывшей учительницы, так она, представляешь, звонила ей среди ночи и обзывала матом.

– Кошмар

– Теперь грозится плеснуть мне в глаза серной кислотой.

– Нужно в милицию сообщить.

– Какая милиция?! У нас тут никаких прав. Без прописки живем.

– Неля, ваш голос – это богатство от бога. Вам нужно сейчас все бросить: фестиваль, ансамбль, чужого мужа и начать серьезно учиться.

– Ты совсем не понимаешь жизни.

– Понимаю. Только я понимаю другую жизнь.

– Другой не бывает. Ну ладно, что там такое Пушкин понаписал? Какие темы сочинений по нему бывают?

Нет, не слышит меня Неля. Смотрит как сквозь стеклянную стену на мои шевелящиеся губы и не понимает ни слова. Никудышный из меня учитель. Как к ней пробиться? Как удержать от разбазаривания себя? Жалко ведь, если такой голос пропадет.

– Зайчонок, ты спишь? Ну, ты и сильна спать! Я уже все магазины успел обегать. Смотри, какие шампиньоны достал. В Ленинграде разве такое купишь?! Оцени хозяйским глазом: мясо для отбивных, салат свежайший, как с рынка. Жаль, к чаю ничего оригинального не было. Пришлось купить пирожных.

– Отличные пирожные. Только по какому поводу все это?

– Давай, мартышка, вставай. У нас сегодня трудный день. Я пригласил к обеду знакомую редакторшу. Она дама светская, в лучших ресторанах едала, так что нам с тобой никак нельзя ударить в грязь лицом.

Пока я на репетиции, тебе тут придется одной разворачиваться. Смотри, мясо не пережарь, его лучше подать с кровью, чем пересушить. Салат не кромсай по-мещански, как делает твоя мать, а залей сметаной прямо целые листы. Масло на грибы не экономь, пусть прямо плавают в нем. Постарайся у соседей на глазах не очень-то маячить – все-таки не своя квартира. Я к пяти подъеду, привезу бутылочку хорошего вина. Ну, будь здоров, Иван Петров.

РЕДА– АКТОРША… видно, она папе не просто так. Чашки!!! Точно. Когда я только приехала сюда, на всех трех чашках был след от губной помады. Его без соды было не оттереть. Ну-ка, посмотрим бокалы, я их не мыла, значит, на них должен остаться след. Ага. Вот на этой кромке помада! Может, это всего лишь папины студийки приходили? А шпильки?!! Точно. Две шпильки в верхнем ящике письменного стола. Такие носят только дамы папиного возраста. Интересно, она красивее мамы? Галина сказала, что женщины в Москве самые красивые. Неправда, они просто больше пользуются косметикой. И вообще, они развратнее.

Ой! Расшерлок-холмсилась, а как я со званым обедом справлюсь? Мисок-плошек никаких, сковорода только одна, соседи косятся, а главное – скатерти нет. Чем прикроешь заляпанный чернилами письменный стол?

А? Шампиньоны, я кого спрашиваю? Жарить-то вас как? Как обыкновенные моховики и маслята или по-французски? Молчите? Ладно, почистим вас как сыроежки, жалуйтесь потом в парижскую королевскую кухню. Та-ак, а вас, кровавые отбивные, чем прикажите отбивать? Молотка, даже самого завалящего нет. Придется вам терпеть удары по спине ручкой ножа. И не шипите, пожалуйста, на сковородке, не брызгайтесь в глаза. Неудовольствие будете проявлять, когда вас станут есть и критиковать.

Охо– хонюшки, хороша Москва -столица нашей родины, да не для всех. Тут с моим ленинградским ростом хоть на цыпочки встань – до кремлевских стандартов все равно не дотянешь. Так что и пыжиться нечего.

– А мясо-то, дружок, ты тово-с, пережарила.

Я уж при редакторше не хотел тебя позорить. Но на будущее тебе бы надо поучиться. Вот только у кого? Мать твоя не сильна в этом, а тут в Москве дамы о-о-о какие кулинарки! Вот мы поедем на дачу к одному писателю, да ты его должна помнить – Сиверский, он к нам в Ленинград приезжал! Вот посмотришь, как его жена нас принимать будет. Наблюдай и на ус наматывай

– Пап, может, я лучше с Нелей позанимаюсь?

– Глупости. Нечего тебе дичиться. Ты же интеллигентная девочка, тебе необходимо наблюдать творческих людей в их естественной обстановке, запоминать их разговоры, дышать с ними одним воздухом. Из одних книг всего этого не почерпнешь.

– Я даже не знаю, что мне надеть.

– Надень костюм, который я тебе купил, в нем ты не будешь выглядеть мещанкой. И поторапливайся, пожалуйста. В двенадцать у меня репетиция с акробатом, а в пять нас уже ждут в Переделкино.

– Ой, В Переделкино? Где дачи всех великих писателей?

– Ну, Сиверского рано называть «великим», но он молодец, жить умеет.

Та– ак, хочешь -не хочешь, а придется сыграть роль столичной львицы. Справлюсь? В конце концов, кто тут дочь циркача? Та-ак, плечи развернуть, походка деловитая, движения напористые. На витрины ноль внимания. В метро на указатели не смотреть. В вагоне раскрыть брошюру об итальянском кино и читать с таким видом, будто только что вернулась из Канн. По эскалатору подняться немного пешком, будто ты безумно занятой человек, а те, кто стоят – бездельники и зеваки.

– Ты что, голуба, вышагиваешь как журавль? На часы смотри, время поджимает.

Вот тебе и «омосквичилась». Ладно, посижу немного в темном зале, посмотрю, как папа репетирует.

– Нет, нет, Геннадий! Я же вам показывал! Каждый жест должен быть акцентирован. Это не пустое комикование, а детское любопытство, интерес к мелочи. Вы натыкаетесь на шест – бац! Боль. Обида. Оглядываете его – ого! Высокий. А что если… Подпрыгиваете – хоп! И вы уже наверху. Зритель своим глазам не верит: надо же, недотепа, а такое отчубучил!

Зря папа из этого парня акробата-эксцентрика пытается сделать. У него же нет комического жеста. Папе стоило только подойти к шесту, чуть присесть и растопырить пальцы – уже смешно. А парень, вроде, все точно повторяет, а не смешно.

– Та-ак, молодец. Вы делаете вид, что сами не понимаете, как оказались в этой немыслимой позе. С удивлением разглядываете руки и ноги, завязавшиеся узлом, развязать их, не удерживаете равновесие – падаете! Еще разок повторим.

Интересно, а если бы со мной папа столько занимался, сколько со своими студийцами, вышел бы из меня толк? Или из меня такая же артистка, как и москвичка?

– Пап, этого Гену не пошлют на фестиваль. Он до самодеятельности еле дотягивает.

– Может моя дочь быть такой бестактной?

– Мы же далеко, он не услышит.

– У неудачников обостренный слух. Впрочем, ты права, если бы не необходимость зарабатывать на кусок хлеба, бросил бы всю эту муру и приковал себя железными цепями к пишущей машинке. Ведь на золотоносной жиле сижу. Такого материала, какой я за десять лет собрал, ни у кого нет. Ведь все артисты в заграничных поездках что покупали? Тряпки. А я каждую копейку экономил и привозил кино – ролики с ранними американскими, английскими, французскими комиками. Теперь бы без наукообразия в увлекательной форме рассказать об этих неизвестных у нас страницах кино.

– Пап, может, мы тогда зря в Переделкино едем, вернулись бы, и ты сразу начал писать?

– Нас ведь ждут.

– А-а.

– Я тебе говорил, что у Сиверского шимпанзе живет. Неужели не любопытно взглянуть?

– Откуда у него шимпанзе?

– Здоровенная зверюга. И злая. Кто-то во время заграничной поездки ему подарил. А помнишь, как я из Вьетнама гиббона привез?

– Как можно такое забыть?

Это и есть знаменитое Переделкино? Ничего особенного: дачи как дачи, заборы как заборы. Досок с именами великих нет. Некоторые дачки на Петушихинские смахивают.

Неловко, что я в гости к писателю иду, а ни одной его книги не прочла. И хоть бы не знала, где их достать, а то стоят у нас в шкафу на третьей полке и упрекают дарственными надписями. Но папа сам виноват, он сказал, что фантастика – это не литература, и ее читать – только вкус портить.

– Ну, гости дорогие, с вами можно с голоду умереть! Битый час бегаю со шпагами как д’Артаньян: то ли начинать жарить шашлыки, то ли нет? Того и гляди, дождь пойдет, угли потухнут.

– Извините, Александр Маркович, только-только с каторги вырвался. Разрешите представить мою великовозрастную дочь.

– Ах, дочь! А я со слепу решил, что ты на старости лет молоденькой женой обзавелся. Как говорится: седина в бороду… Впрочем, ты лет на десять меня моложе! Мальчишка еще. Анна Игнатьевна! Принимай гостей!

– Добрый день, Анна Игнатьевна. Не выгоните за такие розы, что-то они в электричке погрустнели.

– А-а, приехали проказники, ну, за то, что опоздали, накрою вам в беседке, пусть вас дождичком намочит. Дочка-то как выросла – невеста. Александр Маркович! Шашлыки-то у тебя горят!

– Что значит «горят»? Я вокруг них точно прыщеватый чиновник вокруг генеральши егожу, со всех сторон веером обмахиваю.

– А где ваш шимпанзе?

– Митька-то? Вон, в окне зубы скалит. Мы, когда гости, запираем его в доме, а то он очень уж нервничает.

– Анна Игнатьевна, батюшки! Скатерть белая, хрусталь!

– Что ж, не часто к нам питерские жалуют.

– Узнала дочку-то?

– Чего ж не узнать, я эту востроглазенькую во-от такусенькой помню.

– Ну, гости дорогие, пора за стол, шашлыки не любят ждать.

– Рекомендую грибочков попробовать, в этом году в лесу страсть сколько грибов. Вот рыжики соленые, маслята маринованные, а по мне – так первый гриб груздь. Ни на какой белый его не променяю.

– Анна Игнатьевна, сами грибы собирали?

– Да-а, с таким домоседом, как наш Александр Маркович, только на базаре и собирать. Вот попробуйте-ка мой фирменный салат. Сейчас расскажу вам, как он готовится – век благодарить будете.

– Анна Игнатьевна, шашлыки ведь остынут!

– Ну, нельзя же все есть задом наперед.

– Почему нельзя? Где написано, что нельзя? Очень даже можно. Брюхо у нас одно, и все там прекрасно уложится.

– Ну, делайте, как знаете. Только сперва водочки налейте. За встречу.

– Мне чуть-чуть, завтра на работу.

– Брось ты, один денек можно и пропустить.

– Ни в коем случае! Каждый день в десять, как к станку. Писать удается только по вечерам, и то урывками. Вот и дочке по дороге говорил: ведь на золотоносную жилу наткнулся, сейчас копать и копать, а все текучка заедает.

– Ну-у, пошли жалобы турка. Молодой мужик, здоров – как бык… Представляешь, Анна Игнатьевна, он у себя под Ленинградом собственными руками тако-ой домино отгрохал!

– Да что я не знаю, мы же ездили туда как-то зимой. Помню, посреди сугробов высился такой неприступный бастион. Да вы кушайте, кушайте. Вот рыбки красненькой попробуйте, специально для вас берегла.

– И второй дом построит. Вот женится и построит. Еще больше прежнего. Я его знаю. И книги напишет, те, что у него сейчас в голове. Напишешь?

– Да уж придется наступить текучке на горло.

– Только послушай старого, зубы проевшего писаки. Не разменивайся ты по мелочам, повестушечки там, рассказики, не зарься на скорые деньги. Как только проделан подкоп в редакцию, замахивайся на большую вещь. Ну, выпьем за твои будущие книги!

– Самовар-то, Александр Маркович, ставить? Темнеет уже.

– Черт с ним, с «темнеет», чай можно и дома попить. Куда нам торопиться?

– Ну, а у вас самого, что сейчас на верстаке?

– У меня, как ты изволишь выражаться, тоже «золотая лихорадка». Сам понимаешь, после полета Гагарина кто первый застолбил участок, тот и копает.

– Все в том же фантастическом ключе?

– Скорее сплав детектива и фантастики. Раньше, да…, но тогда все было отвлеченно. А теперь стоит героям подняться на космический корабль, как всё – читатель уже на крючке.

– Да-а, можно сказать, что запуск первого человека в космос – специальный подарок партии и правительства к дню вашего рождения.

– Нет, Александр Маркович, я с тобой категорически не согласна, опять ты гостей без чаю домой отпустишь, а я «наполеон» пекла, возилась. Ты как хочешь, а я иду ставить самовар.

– Да куда им спешить, не маленькие, отоспятся.

– Анна Игнатьевна права, нам еще два часа с лишком добираться.

– А пирожные?!

– А как на фронте. Когда наш ансамбль приезжал в какую-нибудь дивизию, нас после выступления принято было кормить пшенкой. Это называлось банкет. Так вот, каждый раз к нам выходил хозяйственник и спрашивал: «Что, товарищи артисты, банкет тут кушать будете или с собой завернуть?»

– Намек понят. «Банкет» с собой заворачиваем. И все-таки Александр Маркович вынуждена тебе поставить на вид: опять гостей заболтал, а чаем из самовара не напоил. Ну, как с тобой поддерживать легенду о московском хлебосольстве?

– Ну-у, Анна Игнатьевна… Мы вот, когда сюда ехали, я дочке говорю: «В твоем возрасте, милая, полезно даже одним воздухом с интеллигентными людьми подышать, а уж гостеприимству поучиться – это сам бог велел».

– Ну, раз вы такие несговорчивые, придется с вас взять обещание в другой раз приехать чай пить.

Темнотища какая после беседки с разноцветными фонариками! Хоть глаз коли. Хотя, зачем его колоть? Непонятно. Глаз – это самое хрупкий и самый точный инструмент. Это только так говорится: дышать интеллигентным воздухом, а на самом деле без глаз не отличишь, где интеллигентный воздух, а где нет. Ну, и без рта – тоже не разберешься.

– Ах, черти! До чего умеют вкусно жить! Век бы не вылезал у них из-за стола.

Стук– перестук, бьются колеса об рельсы. Если ТАК готовить, то ведь на это ВСЯ жизнь уйдет. А зачем? Вот, например, ты строишь дом. Твой труд, кровь, мышцы превращаются в стены, их можно увидеть, пощупать. А еда, даже самая вкусная? Во что превращается в животе? Бр-р. Так несправедливо тратить жизнь.

– Спишь, зайчонок? Эк как тебя разморило!

Стук– стук-перестук, колеса отбивают время. Пора ехать домой. Странно, что когда далеко уедешь, целый город становится твоим домом. Ленинград -это дом…Никогда так про него не думала. А все остальные места напоминают большие щиты уличных фотографов. На этих щитах малюют горы, море, всадника на коне. Просовывай голову в дыру – щелк! «Привет с юга!» Театр «Современник», памятник Маяковскому – щелк! «Привет из Москвы». Осторожно голову! Переделкино – щелк! Пожалуйста – карточка на память! Щелк! Готово! Щелк! Готово!

Теперь можно возвращаться в Ленинград. Купить альбом с кожаным переплетом, вложить в него фотографии и изредка показывать друзьям. А то ведь никто не поверит, что я была во всех этих местах.

– Ах ты мой сиротинушка! На кого же тебя, бедолагу, все оставили?! Папа больше не подправит твои толстенные стены. Мама не обживет теплом и чистотой твои сырые комнаты. Никому ты, домина, стал не нужен. Разве что притулишься каменным боком к надежному плечу Антонины Ивановны. Да и на меня ты можешь положиться. Что, сомневаешься в моей преданности? Небось, думаешь, что я променяла свое озеро на чужое море? Живые еловые лапы на искусственные пальмы? Твои оседающие стены на московские высотки? Ну, уж нет, ни за что тебя не брошу, потому что ты хороший.

Что смотришь? Ждешь – не дождешься, когда я кончу свои разглагольствования и возьмусь за лопату? Ладно, знаю, что ты эксплуататор. Иду работать. К счастью, Антонина Ивановна – не Анюта и не станет приставать с вопросами: как там юг? В том смысле – как там поживает мамин художник. И как там Москва – то есть, достаточно ли папа потратился на моё воспитание.

– Антонина Ивановна, прошу обратить внимание на устрашающие размеры рукавиц, которыми я буду раздирать крапивные пасти.

– Ну-ну, нашего полку прибыло.

– А как дела на цветочном фронте?

– Да вот опять тля на ночную фиалку напала.

Ну, неумытой тле Антонина Ивановна с помощью губки и мыла быстро объяснит, что неинтеллигентно есть ночную фиалку, а следует перейти на простую аскетическую пищу. Например, крапиву.

– А кроме тли, были еще какие-нибудь нашествия?

– Да, было нечто и похуже тли. Ты ведь слышала, что эта нахалка украла у Валентины Петровны розы. Валентина Петровна все лето не может оправиться. Копается понемногу в доме по хозяйству. А в сад даже не выходит. Цветник так и зияет ямами, будто после бомбежки. Чем больше я наблюдаю вредителей, перегрызающих бутоны цветов, тем больше убеждаюсь, что наша человеческая порода мало чем отличается от этих копошащихся тварей.

– Ну что вы, Антонина Ивановна, человек вот-вот к звездам полетит.

– Боюсь, что определенные человеческие качества никакие звезды не изменят. Возьми, например, сгоревшую старшую Петухову…

– Как? Верхняя Петушиха сгорела?! Мы у нее еще молоко брали? Странно, мне казалось, что Петушихи такие же вечные, как дорога или озеро…

– Человек смертен, неистребимы только деревенская жадность и дикость. Боже, как она жила: ютилась в одной грязной комнатушке, тут же на керосинке готовила и себе и корове. Одевалась как баба-яга. Да еще зимой таскалась по бездорожью с молоком на базар.

– Как же она сгорела?

– Трудно сказать: то ли заснула у керосинки, то ли опрокинула ее. Во всяком случае, как кровать загорелась, она бросилась не на улицу, а распарывать матрас, в котором зашиты были деньги. Но что самое характерное, ни одна из сестер не взяла ее, обгоревшую, к себе в дом. Отправили в больницу, там она и скончалась.

– Ну, в общем, она же старая была…

– Спасибо за комплимент – на десять лет моложе меня.

– Такое ощущение, что прогресс на пути к звездам старательно огибает Петуших, будто боится, что они засунут его в перину и невзначай сожгут.

– Ты бы отдохнула, труженица. Смотри, пол-огорода уже перекопала.

– Где же «пол», и четверти еще нет. И потом, мне полезно: знаете, как я на юге растолстела?

– Уж «растолстела» – из кильки в шпротину превратилась.

– Я хочу, чтобы в воскресенье, когда приедет мама, у огорода был не такой марсианский вид.

– Мерси за комплимент. А чем я, по-твоему, целое лето занималась?

– Ой, я не это имела в виду! Просто, мама приедет на «Волге» с Анютиным художником, и хотелось бы, чтобы наш дом не ударил в грязь лицом.

– Во-первых, они с мамой уже приезжали в прошлый вторник. И церемония знакомства состоялась. А во-вторых, у этого человека, очевидно, есть имя, а не только кличка, которую ты ему дала.

– ВО ВТОРНИК?! Мама же работает?

– Значит, ее отпустили.

– А что Анатолий Петрович сказал про нашу дачу?

– Видишь ли, он со мной этого не обсуждал, но, судя по его аристократическому виду, такой дом для него только обуза.

– Такой слон – любому обуза. Кроме папы.

– Да уж, такого работяги, как твой отец, дому не видать. Бывало каждый камушек, каждую дощечку он собственными руками прилаживает. Ему уже на поезд, за границу ехать, а он: «Ну, еще один замес! После-едний!» И в каждом жесте – настоящий мужчина: развелся – не стал делить ни шкафов, ни плошек. Все бросил и уехал.

Ладно, сиротинушка, не переживай. Вымою я завтра в передней комнате полы, выстираю занавески, чтоб пахло жильем, а не мышами. Протоплю, как следует, дымящую плиту. Вот, пожалуй, и все. Скажешь, не много? Что поделаешь, я, так же как и ты, одна жить не умею, тут же разваливаюсь. Ведь мы с тобой с детства вместе росли, так что можно считать нас родственниками. А у родственников не спрашивают: большой ты или маленький, сильный или слабый, каменный или деревянный. Родственники просто так друг другу помогают.

– Антонина Ивановна, а вы в воскресенье здесь будете?

– Нет, я завтра уеду. Мне нужно в ванне помыться, кое-какие дела в городе накопились.

Понятно. Антонина Ивановна сбегает. Придется нам с тобой, домина, вдвоем организовывать прием на высшем уровне.

…Пятница, суббота, утро воскресенья – боюсь, не успею все прибрать. Если б они хоть не на машине, а на поезде приехали, было бы немного больше времени. Слушай, домище, а как бы я смотрелась на «Волге»? Никак? Правильно. А вот мама «Волге» подходит: она и одета, и вообще, умеет… И Анатолий Петрович здорово сочетается со своей машиной: он художник, и она как-то по-особенному покрашена, его седина гордо блестит и олень на капоте так же гордо выгибает голову, а большие очки – ну точь-в-точь ветровые стекла. Наверно, заботиться об Анатолии Петровиче так же тяжело, как и о «Волге».

Ладно, хватит бездельничать, нужно подумать, что можно сделать, чтобы наши с домом несовершенства не очень бросались в глаза. Итак, машина подъедет со стороны почты, это хорошо, среди зелени не заметно, что дом не доштукатурен. Если гостя сразу повести на второй этаж, он не обратит внимания, что внизу стены отсырели. Вниз ему вообще незачем заглядывать, я спущусь одна, растоплю плиту и начну готовить. А они пока посидят в маминой комнате и поговорят. Да, не забыть бы закрыть папину верхнюю комнату. Туда тоже никого нельзя водить: из-за обвисшего потолка и отошедших обоев. Накрывать на стол придется… если будет солнце, то можно в беседке… А вдруг дождь? Тогда на верхней веранде. Правда придется с каждой тарелкой бегать вверх-вниз, зато все дыры будут прикрыты.

Итак, что я мою? Веранду, мамину комнату, коридор, лестницу, крыльцо, кухню. Ого! Впрочем, кухню можно так оставить, я на ней буду одна. Но зато вымыть для порядка папину верхнюю комнату. Вдруг мама захочет ее показать. Решено. А на обед что? Если суп, то кошмар! Во-первых, на дымящей плите с дровами сто лет прождешь, а во-вторых, суп для гостей вообще трудно готовить – слишком уж он банальный получается. Догадалась бы мама зайти в кулинарию, привезти отбивные или антрекоты. Такое мясо тоже легко испортить, но выглядит оно приличнее, чем суп. А гарнир? Поджарить отдельно картошку, отдельно капусту? Ого! Ладно, только картошку. И салат. Ох, домина, до чего же мы с тобой не подходим для высокопоставленных приемов!

А Анатолий Петрович подходит для нашего дома? Боюсь, что тоже нет. Дому требуется человек, который, как папа, в заляпанном комбинезоне может целыми днями таскать камни, мешать бетон, чинить крышу. Или как Антонина Ивановна, у которой из года в год цветник заваливают кирпичами и досками, и она так же неуклонно возрождает цветы на тех же грядках.

Анатолий Петрович мог бы, правда, расписать дом, художнику это не противопоказано. Но, боюсь, до настенной росписи наш дом еще, ох, не скоро доживет!

– Счастливчик, ты – в Москве была!

– А где «несчастная» Нина лето провела?

– «Несчастные» Нины сидят в садоводствах и полют клубнику.

– И много они ее напололи?

– Много-немного, а скукотища там смертная. Целый день гоняют: то в магазин, то за водой, там полей, тут выполи. По вечерам соберется соседская мелюзга, и во-от дуемся в картишки. Я за три месяца без тебя – на три года отупела.

– А я летом экзамены в институт сдала, теперь мне можно в одиннадцатом не учиться.

– Врешь!

– Че. Сло. Сочинение – на три, историю и английский – на четыре.

– Иди ты, у тебя же аттестата нет.

– Подумаешь, аттестат, я через подставное лицо сдала.

– Так это «подставное лицо» и поступило в институт, а не ты.

– Точно. В Москве отец попросил меня подготовить одну певицу в музыкальный институт.

– И не завалила? Ты тита-ан!

– Да ладно тебе, там, если голос есть, на остальные экзамены даже не смотрят. Жаль только, что учиться она не будет.

– Почему не будет?

– Она уже выступает с ансамблем и получает кучу денег, а на оперную певицу учиться долго и трудно.

– Ну и правильно! Кому эта опера нужна? То ли дело джаз! Одни платья у солисток чего стоят! Слушай, а где ты так загорела?