Текст книги "Он строит, она строит, я строю"

Автор книги: Любовь Каверина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

– Мам, на одно окно все-таки не хватает досок.

– Заберись на чердак, поищи там.

На черда– ак! Там в темноте все коленки занозишь и в пыли перемажешься. Может, не таскать доски через второй этаж, а бросить через чердачное окно прямо на улицу? Спрошу у мамы.

– Мам, ты где? МА-МА!!

Куда же она делась? Ладно, буду спускать через второй этаж. А то еще на свежевыращенный виноград попаду. Ай, палец занозила! Неужели у нас и вправду дом оденется в шубку из виноградных листьев, как у Валентины Петровны? Тогда мы тоже на веранде повесим абажур медового цвета и будем вместе с Раскиными пить чай, как раньше. Только это будет еще очень не скоро. Мы с Шуркой закончим институт, у него будет много детей, у меня тоже. По вечерам все будут собираться у нас на зеленой веранде и читать свои сказки, пьесы, стихи…

– Вот молодчина! Сама окно заколотила.

– МА-АМ! Где ты была? Я тебя кричала, кричала!

– С Валентиной Петровной разговаривала. Она мне жаловалась на Богдацкую. Подумать только, до чего же подлые люди бывают! Жить целое лето на чужом участке, ни за что не платить, а осенью дождаться, когда хозяева уедут в город, и нагло вырвать все розы!

– Как?! Вырвать и обратно в землю воткнуть?!

– Нет, украла и отвезла на дачу к своей приятельнице.

– Почему же Раскины ее сразу не выгнали?

– Валентина Петровна слишком интеллигентна. Вот и получается, что хорошие люди только потворствуют ворам и подлецам.

Почему мама мне не говорит о самом главном? О том, что муж Богдацкой донес на Раскина. Что Раскин из-за него сидел в тюрьме? Не доверяет мне? Все еще считает меня маленькой.

– Мам, а ее муж был хороший артист?

– Нет, посредственный. Да мало ли у нас во всех областях бездарностей процветает! Собирай инструменты и заноси лестницу на веранду.

– А как же теперь Валентина Петровна будет без роз?

– Она сказала, что никогда больше разводить их не будет.

«Никогда» – вот самое страшное слово в этом преступлении. Никогда Валентина Петровна, просыпаясь, не будет первым делом нести сэкономленные капли воды своим красавицам. Никогда бледная, чуть растрепанная роза-француженка не будет смотреть на нее

с озабоченностью многодетной матери: «Ты проверила каждый мой бутон? На них не напали прожорливые гусеницы?» Никогда не распустится «Глория Дей» так, чтоб осветились оба наши участка. И никогда темно-бордовая аристократка не заставит меня чувствовать себя рядом с ней глупой дворняжкой. Ах, розы Валентины Петровны! Они же были живые!

– Собирай инструменты и заноси на веранду лестницу. А я принесу лопаты.

– ПЕРЕКАПЫВАТЬ В ДО-ОЖДЬ?!

– В дождь для деревьев – самое полезное.

Придется переделать конец моей сказки. Девочка…, нет, не хорошо, что у нее нет имени… Лариса? Рита? Нина? Ла-ри-ни-та! Как только начинался дождь, и все живое пряталось по домам, Ларинита выходила в сад и ухаживала за искалеченными Старухой цветами. Однажды Старуха подсмотрела за ней и побежала доносить Злой Королеве. Злая Королева как узнала про Лариниту, зашуршала своими голубыми шелковыми юбками, затопала ногами, стала пить рюмками валерьяновые капли. «В тюрьму! В тюрьму мерзавку!» В тюрьме она взяла запачканные землей руки Лариниты в свои, пухлые и белые, и ласковым голосом пропела: «Нехорошо быть грязнулей. Я из-за тебя двенадцать рюмок валерьянки выпила. Придется тебя наказать». Но только она грохнула кованой дверью по рукам Лариниты, как запачканные землей пальцы отскочили и приросли к полу. Они превратились в колючие кактусы и начали расти. А в это время на воле все дома стали рассыпаться, как детские песочные куличи. Все цветы стали вянуть и умирать. И тогда люди пошли искать Лариниту. На месте бывшей тюрьмы они нашли одни развалины, из которых рос огромный кактус с железными колючками. На одной из колючек, как сушеный кузнечик, была наколота Злая Королева. А в пунцовом цветке, как Дюймовочка, пряталась Ларинита.

– Ларусь! Знаешь, что я в августе делала?!

– Что?

– Сказку сочиняла. Хочешь, расскажу?

– Угу.

– Нет, не хочешь. Ты просто так говоришь. Ты не рада, что лето кончилось?

– При чем тут «рада – не рада»?

– Тебе хотелось в школу? А мне было страшновато. Знаешь, какой я сон видела? Будто прибегаю на линейку, смотрю, а на мне белого передника нет. Я скорей домой. Дома тоже нет. Я опять в школу. А там уже второй урок идет. Меня встречает новый директор: «Почему прогуливаешь уроки? Из-за тебя все учителя не хотят в этой школе работать». Чувствую, обманывает, не из-за меня вовсе, а из-за него, но сказать неудобно.

– Видела, как Ларка загорела?

– Угу. Она на Черном море была. Ее родители за ударную работу в колхозе наградили.

– И Пшеничный тоже. Счастливчики. Мне бы хоть одним глазком на море посмотреть. А ты опять в деревне?

– Угу.

– На танцы с курсантами ходила?

– Угу.

– Почему-то мне все время кажется, что ты хочешь что-то сказать, но не решаешься.

– Потом скажу.

– Когда потом?

– Потом.

– Ты очень изменилась за месяц. Как будто прожила сто лет. То есть я не хотела тебя обидеть… Ты и раньше взрослее меня была. А теперь смотришь, как на пятилетнего ребенка.

– Ладно. Замнем для ясности. Ты в этом году с Нинкой хочешь сидеть?

– Я?… Нет, почему, оставим все как раньше…

– Да ладно, чего там, я и с Лашей посижу.

Неловко получилось. Что-то с Ларкой после колхоза произошло. Она как побитая собака старается уползти с глаз. Неужели ее мать что-нибудь натворила? Или отец? С них станется. Нужно будет постараться как-нибудь незаметно ей помочь.

– Нин, ты после школы сразу домой идешь?

– Не-а, мои родители поздно приходят, можем поболтаться.

– Хочешь на набережную?

– Не-а, по Лесному погуляем.

– По Лесному?! Ты же говорила…

– Ну и что, говорила, а если я не могу не думать о нем. Вот ты умеешь все хорошо объяснять. Объясни, почему у меня так получается.

– Наверно потому, что когда человек влюбляется в первый раз, он выбирает не кого-то, кто ему подходит, а, как Иван-царевич, пускает стрелу наугад. Неудивительно, что она всегда оказывается во рту у лягушки. Вот и маемся теперь, как дураки, а умные братья знай посмеиваются.

– Какие умные братья»?

– Ритка с Ларкой.

– Смешно получается: пока тебя слушаю – с каждым словом соглашаюсь. А потом мысль скок – и опять к Олежке. Вот угадай, где я сейчас хотела бы очутиться?

– В колхозе?

– Угу. Теля-ят пасти. Но без Ритки.

– Капусту под дождичком поливать. Но без Ларки

– Макароны непромытые лопать. Но без Лаши.

– Ветки секатором до крови обкусывать. Но с Олежкой и еще кое с кем.

– Угу. Слушай, почему Ритка с Ларкой всем мальчишкам нравятся?

– Они не требуют, чтобы лягушка стала царевичем.

– И я не требую. Я сама еще лягуха. Меня саму надо чтоб кто-то тащил. Вот без тебя я б ни за что бы не записалась ни в Эрмитаж, ни на спорт.

– Но ты же говорила, что тебе с Риткой было легче дружить?

– Легче. Ты только не обижайся, но ты меня очень часто раздражаешь. Не только меня, весь класс. В тебе все как-то чересчур: и слова и одежда. Слишком уж ты… Ты не обиделась?

– Нет, что ты. Просто я не могу понять, почему мы все вокруг одного и того же дома крутимся?

– Не догадалась? Здесь же Олежка живет. Вон на втором этаже окно.

– А-а-а, давай все-таки уйдем отсюда. Неудобно. Выглянет в окно, подумает, что мы за ним бегаем.

– Ладно. Только последний разочек. Самый-самый последний. И больше ни разу. Никогда.

– Разве что завтра. После уроков.

– Ни-ни. Завтра после уроков гуляем около Выборгского ДК.

– Тонкий намек?

– На толстые обстоятельства.

Уф! Кажется, Нина не заметила, что я обиделась. А из-за чего, собственно, обижаться, если сама бестактная? Кому еще придет в голову обзывать человека, в которого влюблена подруга, лягушкой? Недаром Ларуся не доверила сегодня свою тайну. И вообще: «весь класс» не любит – это уже не шуточки, с этим надо что-то делать. Но что?

Перевоспитываться. Сейчас. Немедленно. По мановению волшебной палочки. В конце концов, дочь я циркового артиста или нет? Кому, как не мне, потрясать достопочтеннейшую публику невероятными превращениями?

Спешите видеть! На манеже женщина-фокусник! Сейчас она из себя, как из цилиндра выудит… нет, не перчатки или кролика… Каждый получит то, что пожелает.

Ну, кто первый? Пшеничный? Вам мою собачью преданность? Пожалуйста. Следующий! Подходите, не стесняйтесь! Вам, Нинель? Тягач в одну человеческую душу? Тащить из серости? Пожалуйста! Вам, Ритка с Ларкой? Чтоб я была такой же, как вы? Легко. Вам, господа учителя? Умеренность и аккуратность? Получайте! Всему классу? Дарю свою незаметность! Думаете, фокус не удастся? Ошибаетесь. Смотрите: я превращаю цилиндр в шапку-невидимку. Хоп! Готово!

Ау! Где я?!

Что такое «школа»?

Задача. Нужно решить.

Дано: десять лет подряд (нет, теперь одиннадцать) человек ходит в одно и то же здание, поднимается по одним и тем же лестницам, толкается в одну и ту же дверь.

Вопрос: является ли школа вечной и незыблемой, то есть константой?

Для упрощения разделим задачу на три более мелких. Для этого впишем школу в три концентрические окружности. Окружность наименьшего радиуса опишет мою парту, следующая охватит класс, и последняя – учителей и школу в целом.

Рассмотрим первый круг. Для этого повернем голову на 90 градусов. Что мы видим? Аккуратная, волосок к волоску, прическа а ла «Бабетта идет на войну», веснушки на лбу с сухой кожей, прямой носик – Нина. Спроектируем на этот профиль другой, прошлогодний. Такие же светлые волосы заплетены в косу. Коса перекинута через плечо а ла «Летите голуби». Нос сильно вздернут – Ларуся. Наложим чертеж еще на одно лицо – Боярков. Где он сейчас? Все еще работает на «Русском дизеле»? Играет на баяне? Во всяком случае его крысиная мордочка иногда мелькает за нашими сараями. До Бояркова здесь был профиль Аси. Аси, сидевшей за партой, как запертый в клетке зверек. Где та свобода, на которую она вырвалась? В ювелирном магазине? Да, чуть было Сусика не забыла. Сусик была первой, кто подошел ко мне в этой школе и позвал к себе за парту. Куда она сгинула? Один только раз ее безжизненно-белый выпуклый лоб в дымке кудряшек мелькнул в трамвае. И растворился.

… Сусик, Ася, Боярков, Ларуся – всех унесло ветром взрослой жизни. Правда, Ларуся еще в классе. Но у нее такой отрешенный вид, будто она присела на минуту и вот-вот исчезнет. Такое ощущение, что я пережила несколько поколений людей за этой партой.

Промежуточный вопрос. Почему я одна торчу в этой окружности, а все остальные перешли в другую? Ася была умнее меня, Сусик – аккуратнее, Ларуська – целеустремленнее, и даже Боярков – усидчивее, в том смысле, что мог сколько угодно сидеть на одном месте.

Первый промежуточный вывод: все объекты, вписанные в окружность парты, состоят из одной константы и одной переменной величены. Причем свойства переменных величин более четкие, чем свойства константы.

Рассмотрим теперь вторую окружность – наш класс. Собственно, начать нужно с определения? Что значит – «наш» класс? Я, Рита, Нина, Алка, Лаша, Лариса – все это жалкие остатки некогда существовавшего 5 «д». В нас уже трижды вливались чужие классы. Теперь мы добрались (доползли? докатились?) до 8 «б». Еще немного – и соединимся с «ашниками», и англичанка станет нашим классным руководителем.

Вот где пойдет настоящее воспитание: «Я насквозь вижу вашу аполитичность!» «Рыба гниет с головы», «Поиграли в демократию – теперь расхлебывайте!» Придется нам, бедолагам, перескочить через букву «а» и оказаться в каком-нибудь десятом нулевом или одиннадцатом «минус первом».

Но, допустим, буквы, которые цепляют к нашему классу, не имеют значения. Мы – это мы, а буква – это буква? Допущение неверно. Каждый раз, когда в наш класс вливались «новенькие», «старенькие» блекли, выцветали, становились приглушеннее. «Новенькие» приносили свои словечки, песни, моду и забивали «стареньких».

Вот взять Витю Волкова, который как Ломоносов чуть ли не пешком притопал из какой-то глухой деревни и обосновался на последней парте. Ну, «старенькие» поглазели день-два на чудо-юдо, отпустили пару ехидных замечаний, которые он по простоте души не понял, и успокоились. Потом через месяц – два спохватились: с чего это Ник. Мих. ставит этому «пастуху» «четыре в кружочке», когда наша высшая оценка «три в квадратике»? Еще недельку покопались: где же это в таком простом, как мычание, «Ване» гениальность зарыта? И опять впали в спячку.

«Новенькие» не такие. Для них «Ваня» – бесплатное развлечение, которое школа обязана им предоставить наряду с физкультурой, литературой и танцами по праздникам.

– Ва-ань, а Вань, ты меня когда в филармонию пригласишь?

– Не, Вань, не приглашай ее, лучше своди меня на оркестр балалаечников.

– Ой, Вань, какая у тебя рубашечка голубенькая – подстать твоим фиалковым глазкам…

Нет, треп хорошее дело. Мы же его и придумали. Но у нас было и другое выражение – «окромя трепа». И тогда все начиналось «на полном серьезе».

Промежуточный вывод: объекты, вписанные в окружность класса, тоже можно разделить на четкие и нечеткие. «Новенькие» – более четкие, их легче описывать.

Берем третью окружность. С приходом нового директора «старые» учителя стали катастрофически рассасываться. Разреженное пространство начало заполняться такими учителями, что «духориться» над ними могут только «новенькие»:

– Ах, Валентина Васильевна, расскажите нам, пожалуйста, что-нибудь из своего голодного детства.

– Но ведь сейчас урок.

– Ну и что, а вы нам спойте. У вас так хорошо получаются чувствительные песни, мы прямо плачем.

Кстати вопрос: почему «новенькие» так дерзки и безжалостны? Наверно, потому, что школа для них не главное. Их основная жизнь идет помимо школы. И им все равно – хороший учитель или плохой. Если плохой – даже лучше, можно «побалдеть».

А для меня плохой учитель – это разрушение всего предмета, то есть куска здания, который составляет мой дом, мою жизнь. Я сама по себе еще слишком слаба, чтобы из развалин что-то строить. Мне необходим учитель.

Что же такое учитель ДЛЯ МЕНЯ? Это тот, кто берет меня в подмастерья: подхватывает бесформенные комья моих рассуждений, лепит из них ровные кирпичики и вместе со мной возводит НОВЫЙ ДОМ для всего человечества. Не слишком ли нагло звучит? Не важно. Важно, что МОЙ учитель ВМЕСТЕ со мной, используя свой предмет в качестве строительного материала, создает БУДУЩЕЕ.

Придется ввести еще одну координату – время. Время распадается на три больших составляющих: прошлое, сейчасошнее и будущее. «Старенькие» учителя ведут в будущее время, которое, если на него упорно работать, станет моим. «Новенькие» – говорят, что стоят в сейчасошнем, а сами тащат меня в прошлое.

Я упираюсь, но мне одной не справиться. Людмила Николаевна защищала меня от прошлого литературой. Историчка – непомерными требованиями к моей честности. Ник. Мих. всем своим телом. Как тогда, когда англичанка пришла нами руководить, или Ларуськина мать на нас накляузничала – он весь бледнел, щека дергалась, а зрачки становились огромными под стеклами очков.

Третий промежуточный вывод: учитель для меня это тот, чей вектор вместе со мной направлен в будущее.

«Со мной»… неужели так много зависит от какого-то предлога? Нина идет ЗА мной, Пшеничный ОТ меня, Алка – ПРОТИВ меня, класс – ВНЕ меня. А те учителя, кто СО мной, тают просто на глазах.

ЗА, ПЕРЕД, НАД, ПРОТИВ – всего лишь воздушные шарики, а оказывается, с их помощью можно приподняться над школой и увидеть график движения.

Окончательный вывод. Одиннадцать лет человек поднимается по одним и тем же ступеням, открывает одну и ту же дверь… и оказывается каждый раз в другой школе. В один прекрасный день может так получиться, что лестница и стены останутся, а школы уже не будет. Это случится тогда, когда не будет ни одного учителя, кто вместе со мной защищается от старого времени и строит новое.

Теперь предстоит проверка.

Что нужно человеку для счастья?

По всем литературным источникам – ЛЮБОВЬ. Она у тебя есть? Угу. Маленькая, сморщенная и горько-кислая, как яблоко-дичок. Хочешь другую? Легкую, как мотылек? Угу. Пожалуйста – вот подходит к тебе Пшеничный:

– Привет.

– Привет.

– Прошвырнемся в кино?

– С удовольствием.

Нет. Такую не хочу. Значит, предпочитаешь остаться с оскоминой от яблочка-дичка? Нет. Так тоже не могу. Где же выход?

Действительно, где выход из дурацкого Выборгского сада? Я уже битый час по нему плутаю. И как только я позволила ногам меня сюда привести! Не хватало еще натолкнуться на него! Представляю себе сценку:

– Привет.

– Привет.

– Ты не меня ищешь?

– Тебя.

И кривая ухмылочка.

…В ушах звенит. Как во сне, не могу выбраться из лабиринта дорожек. Доплутала! ОН! Может, не заметит? Заметил. Нарочно не приподнимается со скамейки, чтобы я, как собака, к нему подошла. Споткнулась, идиотка! Не хватало еще перед ним грохнуться в грязь!

Ну же, глупые ноги, вы идете к любви, а не на эшафот!

– Что ты на меня так смотришь?

– Непривычно, на загорелом лице глаза кажутся слишком светлыми и яркими.

– Черноморский загар. Не то, что у вас тут – колхозно-городское пожелтение кожи.

– Ларка тоже на юге отдыхала. Ты ее там не встретил?

– Черное море, между прочим, большое.

– Да? А на карте – совсем маленькое: на одном конце пляжа вытянешься, на другом головой до Болгарии достанешь.

– Местные на пляжах не валяются. Только такие, как твоя Ларка: приедут, разлягутся грудями – животами кверху, ноги растопырят и лежа-ат целый день.

– А что местные делают? По домам сидят?

– Зачем? Плавают, ныряют, с дружками шляются. Этим летом, правда, скукотища была. Ребята старые разъехались, одна малышня осталась. Я от нечего делать даже стихи начал сочинять.

Ой, не могу! Умру со смеху! Пшеничный, оказывается, мой товарищ по несчастью: со-чи-ня-ет! А почему бы и нет? Что он глупее меня? Нет, конечно. Только зачем ему стихи?

– Чего смеешься?

– Не обращай внимания, это нервное. О чем стихи?

– О море, о кораблях… Хочешь, пойдем ко мне, я тебе почитаю?

– Неудобно, помешаем твоим родителям.

– Они на работе. А брательника у бабушки оставили, он там будет учиться.

– Жалко. Он мне нравился: такой плюшевый, коричневый.

– Ты ему тоже нравилась. Из вас отличная пара бы получилась: он на голову ниже тебя. Гуляли бы: Пат и Паташон.

Злится. Что я такого сказала? Иду, как покорная овца, слушать стихи. Ме-е-е, и даже не заикаюсь, что у меня своя сказка есть.

– Проходи. У меня тут на столе бумаги разбросаны, не обращай внимания.

Уж у него разбросаны! Посмотрел бы он на мой стол! Странно, почему я раньше не замечала, что у нас с ним комнаты похожи? Одинаково большие и квадратные. Так же двумя книжными шкафами отгорожена тахта. Круглый стол, диван, два письменных стола. Только у нас ковров на стенах и на полу нет.

– Ты меня слушаешь?

– Конечно. Могу повторить последнюю строфу. Повторить?

– Не надо.

Догадался, что я его стихи воспринимаю просто как рифмованные слова. Теперь будет мстить. Не знаю как, но очень мелочно.

– Ну, хватит баловаться. Я тебя просто-напросто разыграл.

– Как это?

– Хотел проверить, как ты знаешь современную поэзию. Переписал из «Юности», а ты и поверила.

Неправда. Такие стихи не могли напечатать. Впрочем, кто я такая, чтобы судить? Тоже мне, великий знаток литературы! На свою бы писанину полюбовалась!

– Стихи пишут, чтобы понять себя и другого.

– Стихи пишут только пижоны или больные. У нас в Севастополе парень один был, так он родился с одной рукой коротенькой, как клешня, а на другой тоже пальцев не хватало. Вот ему стихи в самый раз было писать, куда он еще такой годился? Они жили над нами. Так брательник его из этих стихов самолетики делал, и с крыши сортира по всей улице пускал.

– Пушкин и Лермонтов не были уродами.

– Так то когда было…

В чем дело? Почему у меня все внутри вибрирует от беспокойства? Казалось бы, сидим с Пшеничным как друзья, беседуем о поэзии. Только захоти – и можно представить, что это разговор влюбленных. Еще чуть-чуть – и кино герои. А вот звенит и звенит тревога. Когда это началось? В Выборгском саду? Нет. Здесь? Да. Первый раз кольнуло, когда хотела повторить Пшеничному строчку его стихов. Осторожно. Опасность нужно искать сосредоточенно. Как с миноискателем. Она исходит от Пшеничного? Нет. Его комнаты? Нет. Улицы? Нет. Что-то случилось дома? ДА!

Что я могла натворить? Утюг оставить? После школы не гладила. Не сделала уроки и шляюсь? Успею. Еще рано. Папа приехал из Москвы и сердится на меня? Нет. В чем же дело?

– Пшеничный, мне нужно срочно домой.

– С чего это? Я взял билеты на шесть.

– Позвони Рите или Ларе. Только не обижайся, мне правда очень нужно. У меня что-то дома случилось.

– Что?

– Не знаю, не могу тебе объяснить.

– Давай я хоть…

– Нет, не провожай меня. Я бегом побегу.

Посмотрел на меня как на чокнутую. Ну и пусть, лишь бы успеть добежать. Ну-ка быстрее! Что-то гудит, как пожарная сирена! Может, Ксению или Елену Яковлевну мужья убили? Глупости. Это не им, а мне что-то угрожает. Что-то черное, бесформенное. Притаилось, как паук, под лестницей и ждет. Скорее! Ну же, скорее!

– Куда несешься?

– Пусти, Алекся, не до тебя сейчас!

– Не пущу.

– Да отойди же! Мне срочно нужно домой!

– Не отойду.

– Я папу крикну!

– Врешь! Не крикнешь. У тебя в квартире никого нет.

– Откуда ты знаешь?

– Во! Это видала?! Маманя твоя записку оставила.

«Ключи у соседки по площадке».

– Некрасиво чужие записки срывать.

– Чо, грамотная? Ща как врежу!

Так, значит, вот из-за кого я мчалась? Из-за Алекси-косоглаза? А куда Ксения с Еленой делись?

– Пусти, паук!

– Чо, обзываться? Сымай пальто!

– Не рви, разорвешь!

Гадина! Он сильнее меня! Закричать? Отпихнуть ногой? Рвануться со всех сил – и на улицу?

– Чо, вырываться? Гы-ы!

БР– Р-Р, ползает руками по телу! Мерзкий слизняк! Размахнуться бы как папа учил -и по-боксерски в подбородок!

– Гляньте-ка, чо она можеть – гы-ы!.

Скалится. Какое жуткое ощущение, когда кулак ударяется об лицо! Как об фарш котлетный. Бр-р! Меня сейчас стошнит!

– П-пусти!

Только несколько ступенек, чтобы дотянуться до соседкиного звонка.

– Чо, кусаться?! А по зубам?!

Две ступеньки…! Ни-как не выр-вать-ся… Не оттолкнуть от себя мерзкий кусок мяса!

– Пусти, говорят!!!