Текст книги "Бескрылые птицы"

Автор книги: Луи де Берньер

73. Я Филотея (11)

Помню, однажды пришел Ибрагим и прочитал стих, который он сочинил. Он сказал, что услышал его от торговца с Крита, но запомнил плохо и досочинил сам. Вот что он прочитал:

 
Я поцеловал твои красные губы и мои губы стали красными
И я отер губы и платок обагрился красным
И я омыл его в реке и река сделалась красной
И растеклась красным
До дальнего берега и
До середины моря
И орел слетел напиться
И крылья его окрасились красным
И прочь он полетел
И выкрасил солнце
И всю луну.
 

Он дернул плечом и сказал: «Это вроде как рассвет и закат».

Потом он сказал: «Пташка, у меня еще есть стих для тебя, только его нужно шептать». Я сказала: «Ну шепчи». Он наклонился ко мне и прошептал на ухо другой стих, а я закрыла глаза и чувствовала, как его губы касаются моего уха, какие они мягкие, и какое нежное у него дыхание, а стих был такой:

 
Твои уста – сахар,
Ланиты – яблоко,
Перси – рай,
А тело – лилия.
О, поцеловать сахар,
Откусить яблоко,
Распахнуть рай
И открыть лилию.
 

Я стояла с закрытыми глазами, и только голуби ворковали в красных соснах, и до меня не сразу дошло, про что этот стих, а когда поняла, кровь бросилась в лицо, и покраснели уши.

Я поразилась, что он такое прочел, а когда открыла глаза, его уже не было, и казалось, я вся горю, и пришлось сесть.

74. Оккупация лейтенанта Гранитолы (1)

Колонна не в ногу шагавших солдат устало втащилась в Эскибахче. Ее возглавлял взопревший лейтенант Гофредо Гранитола, дальний родственник знаменитой сицилийской семьи, недавний ветеран сражений под Исонцо и Капоретто. Он и его солдаты несколько дней топали из Телмессоса и пребывали не в том настроении, чтобы флиртовать, играть в футбол или, на худой конец, распевать под мандолину оперные хоры. Выданная карта не соответствовала местности даже приблизительно, а спросить у кого-нибудь направление оказалось весьма затруднительно. Во-первых, никто из солдат не знал ни слова по-турецки, а во-вторых, гражданское население разбегалось и пряталось, едва их завидев. Благодаря массовому дезертирству из армии и трудовых батальонов окрестности зачумили бандиты – греки, черкесы, армяне и турки азартно состязались в разбое. В результате народ привык бояться одного вида вооруженного человека, особенно в обносках формы. Не получая разумного совета, солдаты изрядно протопали лишку и теперь, голодные, грязные, измученные жаждой, волдырями на ногах и саднящими солнечными ожогами, были весьма не в духе.

– Лучше пусть городишко будет стоящий, – не раз повторил лейтенант Гранитола, обращаясь к сержанту Оливе. – Если он окажется очередной вшивой дырой, клянусь Девой Марией, я кого-нибудь пристрелю.

Их направили сюда, потому что на карте Эскибахче выглядел значительным населенным пунктом, а посему в нем следовало разметить гарнизон, чтобы жители с полным правом вкусили привилегии настоящей итальянской оккупации; возрадовавшись, отряд вздохнул с облегчением, когда, миновав покосившиеся побеленные надгробия мусульманских могил, вышел из сосняка и на входе в город узрел питьевой фонтанчик и водный павильон в неоклассическом стиле, щедро преподнесенные городу в 1919 году Георгио П. Теодору для всеобщего блага и утешения.

Утомленные солдаты добродушно ухмылялись, глядя на старуху в темном дверном проеме: бабка внезапно окаменела и уронила на пол блин, который перед тем вращала на палке. Потом подхватила его, метнулась в дом и выскочила через черный ход. Все еще с блином в руке она бросилась на площадь, разнося весть о нашествии.

– Объявите людям привал, – проинструктировал сержанта Гранитола. – На полчаса.

Сбившись в кучу, изнуренный отряд выслушал наставления сержанта: привал всего на полчаса, вволю напиться, ополоснуть рожи и не разбредаться, иначе, видит Святая Дева, он их раздолбает, как сам, ядри его, Господь, и отправит домой к мамочкам с оторванными и запихнутыми в жопу яйцами. Угрозы сержанта Пьетро Оливы, высокорослого, с насмешливыми темно-карими глазами, черными, ниспадавшими на высокий лоб волосами и ученым видом флорентийского священника, солдаты выслушали без всякой обиды.

Налитые водой животы и получасовой отдых на косогоре среди сосен восстановили боевой дух настолько, что солдатики ожили, но к тому времени отпала необходимость вести их в город, ибо город сам к ним пришел. Отряд оказался в окружении молчаливой, но напряженно любопытной толпы стариков и малолетних ребятишек, а также нескольких женщин, ради приличия прикрывавших носы и рты платками. Попадались и перекошенные силуэты мужчин помоложе – военных калек, кому хватило везенья или решимости добраться домой. Дюжины немигающих карих глаз сосредоточенно разглядывали солдат с бесцельным вниманием – так обычно наблюдают за случкой собак.

Разнесся слух, что прибыли настоящие солдаты, никакие не бандиты, и горожане взаправду им обрадовались. Всех жандармов, кроме двоих, забрали на войну – многие отважно и успешно сражались в Галлиполи, – и с той поры было весьма затруднительно получить хоть какую-то защиту от разбойников. Многажды призывали Искандера как владельца прекрасного ружья, изготовленного в Смирне Абдулом Хрисостомосом, но, к великому огорчению гончара, всякий раз было уже слишком поздно, и ему так и не удалось никого подстрелить. До сих пор он использовал ружье лишь для охоты, да еще находил удовлетворение в том, что, закончив обжиг, устанавливал на изгороди треснувшие или с брачком горшки и разносил их вдребезги. Бандита пристреливал Рустэм-бей, всегда успевавший первым, словно удача снобистски оказывала почет его положению.

Гранитола оглядел зевак и приказал сержанту:

– Отгоните их. Уставились, как на диковину в музее.

Сержант Олива выбрался из тени дуба и замахал на людей:

– Via! Via! Vaffanculo! [84]84
  Прочь! Прочь! Пошли в жопу! (ит.)


[Закрыть]Сучьи дети! Твари! Елдаки свинячьи!

Несмотря на попытки сержанта изобразить свирепость, народ тотчас угадал в нем добрый нрав и, чуть попятившись, больше не шелохнулся.

– Они думают, вы мух отгоняете, – сухо заметил Гранитола. – И, кажется, не поняли ваших игривых комплиментов.

Изображая покорность долгу, лейтенант поднялся и приказал построить солдат, дабы обратиться к ним с речью.

– Значит так, ребята, – сказал он, вышагивая взад-вперед и заложив руки за спину. – Слушайте сюда. Сейчас идем в центр города и занимаем площадь, после чего надо определиться с постоем и кормежкой. С этого момента шагаете красиво, в ногу, чтобы произвести впечатление настоящих военных. То есть непреклонной деловитости, непоколебимой целеустремленности и неукротимой отваги. Мордами по сторонам не крутить, на всякое интересненькое не раззявливаться, а по прибытии на площадь четко остановиться и четко грохнуть винтовки к ноге. Всеми силами создаем впечатление привыкших к порядку решительных военных, у которых серьезные намерения. Я не ожидаю неприятностей, но вы должны быть к ним готовы и, надеюсь, все время будете начеку. Вопросы?

Вопросов не последовало, лейтенант кивнул сержанту Оливе, тот рявкнул «Attenti!» [85]85
  Смирно! (ит.)


[Закрыть], и колонна без промедления замаршировала в город в сопровождении бродячих собак, ребятишек, важно вскинувших на плечи палки, будто винтовки, и калек, старавшихся не отставать.

Площадь оказалась всего в нескольких шагах за ближайшим поворотом; она располагалась в нижней части города, тогда как остальная его часть уходила вверх естественным амфитеатром, образованным склонами холмов, и потому солдаты, не получив возможности произвести впечатление настоящих военных, прибыли под платаны весьма огорченные и обескураженные. После команды «вольно» они выслушали приказ лейтенанта ждать под платанами, пока он тут разберется, понимая, что командир не имеет ни малейшего понятия, как быть дальше, и злорадно наблюдая его наигранную уверенность. Солдату всегда приятно видеть замешательство начальства.

Служивые разошлись, начав оккупацию с захвата каменных скамей под деревьями, а сержант Олива подошел к Гранитоле:

– Разрешите обратиться, господин лейтенант.

– Обращайтесь, сержант.

– На подходе два вооруженных жандарма, господин лейтенант. Прикажете открыть огонь? – Олива спрашивал с озорной серьезностью, прекрасно зная, какой последует ответ.

– Разумеется, нет, сержант. У нас приказ максимально сотрудничать с гражданскими властями. Окажем радушный прием.

– Как скажете, господин лейтенант. – Сержант изобразил удивление столь явным отсутствием воинственности.

Жандармов, двух слабосильных стариков, оставшихся от прежней городской жандармерии и освобожденных от призыва, потряхивало от сознания своей малочисленности, но ни один не усомнился в собственной отваге. Они понятия не имели, кто эти военные, и, разумеется, не получали никаких сообщений и инструкций от губернатора или кого бы то ни было. Они даже не знали, что итальянцы заняли Анталью.

– Чего делать-то? – спросил один старик другого, еще старше, а тот ответил сквозь стиснутые зубы:

– Зажми жопу и не вздумай пернуть, а то обгадишься.

Жандармы встали лицом к лицу с двумя итальянцами, и поначалу произошло несовпадение манер: турки исполнили уважительный оттоманский салют, а итальянцы протянули руки для рукопожатия. После этого неудавшегося маневра ситуация перевернулась: итальянцы неуклюже попытались повторить оттоманский салют, а турки неловко протянули руки. Это, конечно, всех рассмешило и благоприятно растопило лед. Произошло скорое братание, но с прихода итальянцев и до самого ухода для жандармов осталось тайной, кто ж такие эти оккупанты; жандармы лишь поняли, что это настоящие солдаты, весьма дружелюбные и отменные стрелки.

Контакт наладился на почве профессионального интереса: жандармы пожелали взглянуть на оружие итальянских солдат, а тем захотелось рассмотреть пистолеты служителей закона. Произошел оживленный глухонемой обмен инструкциями по обращению с оружием, и с любыми недоразумениями было покончено.

Одному жандарму пришла великолепная идея – послать мальчонку за агой, Рустэм-беем, который определенно знает, что делать с новыми гостями. На мужской половине дома тот чистил охотничье ружье, а Лейла-ханым под аккомпанемент лютни пела ему колыбельную собственного сочинения. С недавних пор она начала понимать, что детей у нее, скорее всего, не будет, и потому новую песню окрашивала некоторая грустинка.

– Хорошо бы записать мелодию нотами, – сказал Рустэм-бей. – А то жалко, если забудется.

Он сильно похудел по сравнению с предвоенными годами – времена оказались тяжелыми даже для него, – и все так же пропадал на охоте, ныне особенно опасной, поскольку горы кишели бандитами. Тем не менее, появление Рустэм-бея на площади произвело на итальянцев неизгладимое впечатление. На нем был великолепно скроенный костюм от греческого портного из Смирны, и к этому европейскому наряду он добавил красный атласный кушак, за который пристроил серебряные пистолеты и ятаган. В правой руке трость с серебряным набалдашником. На ногах – надраенные кавалерийские сапоги, на голове – идеально вычищенная темно-малиновая феска. Гладко выбритое лицо с навощенными усами благоухало лимонным одеколоном. Несмотря на изысканный антураж, въевшийся загар и военная выправка явно выдавали в нем человека сильного и крепкого. Он выглядел элегантным оттоманским дворянином до кончиков ногтей, и лейтенанту Гранитоле, который тут же проникся к нему уважением, мгновенно полегчало.

Рустэм-бей добросовестно обменялся рукопожатием сначала с лейтенантом, сержантом Оливой и двумя капралами, а затем со всеми тридцатью солдатами, каждого приветствуя вежливым «Хош гельдиниз». Все чувствовали себя так, будто им оказывают церемониальный почет, и терялись с ответом.

Рустэм-бей провел с лейтенантом своего рода переговоры, за которыми наблюдал чуть ли не весь город.

– Кто вы? – спросил ага по-турецки, но ответом был лишь растерянный взгляд. – Я Рустэм-бейэфенди. – Он постучал себя в грудь и повторил: – Рустэм-бейэфенди.

– А! – воскликнул Гранитола. – Вас зовут Рустэм-бейэфенди? Так, прекрасно. А я – лейтенант Гофредо Гранитола. Лейтенант Гофредо Гранитола. Capisci? [86]86
  Понимаете? (ит.)


[Закрыть]

– Капиши, – повторил Рустэм-бей.

– Нет, нет, не «капиши». Лейтенант Гофредо Гранитола.

– Гранитола?

– Si, si [87]87
  Да, да (ит.).


[Закрыть], Гранитола.

– Ax, Гранитола! – просиял Рустэм-бей, сообразив.

Сержант ткнул себя в грудь и, благоразумно опуская такие детали, как звание и имя, представился:

– Олива.

– Олива, – повторил ага и далее прошел через сей ритуал с каждым солдатом. Затем отступил и, по очереди показывая на бойцов, по памяти назвал все имена.

– Феноменальный человек, сержант, – прошептал Гранитола.

– Так точно, господин лейтенант, – согласился Олива, кого, как и всех остальных, сие чудо мнемоники сильнейшим образом потрясло.

– Вам бы в дипломаты, – сказал лейтенант, прекрасно сознавая, что Рустэм-бей его не понимает.

– Вы грек? – спросил ага, использовав турецкое слово «юнанлы», однако вразумительного ответа не получил. – Оттоман, – показал он на себя, но затем поменял название: – Турок. – Рустэм-бей обвел рукой собрание солдат, а потом вопросительно вскинул обе руки.

– А! – вскричал сержант Олива, внезапно поняв вопрос. – Italiani.

– Итальяни, – повторил просветлевший и одновременно озадаченный Рустэм-бей. Каким ветром в Эскибахче занесло взвод итальянских солдат? Однако известие подсказало, как поступить дальше. – Est-ce que vous parlez français? [88]88
  Не говорите ли вы по-французски? (фр.)


[Закрыть]– спросил он.

Вопрос произвел фурор: Гранитола вдруг понял, что все затруднения сейчас закончатся.

– Mais oui, je parle français, – ответил лейтенант и снобистски добавил: – Tout le mond parle français [89]89
  О да, я говорю по-французски. Весь мир говорит по-французски (фр.).


[Закрыть].

– C’est la langue universelle de la civilization, n’est-ce pas? – сухо заметил Рустэм-бей, приподняв красноречивую бровь. – Je I’ai appris un pendant le service militaire. J’étais officier, et c’était plus ou moins oblig-atoire [90]90
  Универсальный язык цивилизации, не правда ли? Я немного научился на военной службе. Я служил офицером, и это было более или менее неизбежно (фр.).


[Закрыть].

Сказать по правде, по-французски оба говорили скверно. Рустэм-бей имел несчастье учиться у человека с весьма сильным южным выговором, и потому все носовые звуки получались у него с добавкой твердого «г». «Жё ревьян ландман» [91]91
  Я скоро вернусь ( искаж. фр.).


[Закрыть]получалось как «Жё ревьенг лендменг», и, соответственно, все гласные вырывались на свежий воздух надлежаще видоизмененными. Подобным же образом и Гранитола не продвинулся дальше шуток, необходимых для посещения офицерских вечеринок с союзниками, к тому же и тот и другой большей частью забыли все, чему учились. За месяцы приятельства эти двое умудрились породить свой язык, каковой оба искренне считали французским, и до конца жизни Гранитола будет ужасать случайных французских собеседников своим беглым, но причудливым жаргоном, сильно сдобренным прованским выговором, который он неумышленно перенял от Рустэм-бея.

Разумеется, Лейла-ханым немного говорила по-итальянски, поскольку его диалекты ходили на ее родине – Ионических островах, но воспользоваться этим не могла. По соображениям благоразумия она тщательно избегала любых указаний на то, что родом не с Кавказа. Лейлу распирало желание поболтать на итальянском, и она успокоилась, лишь когда солдаты наконец отбыли.

А тем вечером Рустэм-бей отвел итальянцев в городскую гостиницу – приятные пустые комнаты, квадратом охватившие тенистый дворик. Они больше всего годились под временные казармы, и единственное неудобство состояло в том, что приезжие рассчитывали пользоваться гостиницей, как обычно, и невозможно было отговорить их расстилать свои тюфяки и храпеть ночь напролет даже в комнатах, битком набитых солдатами. Последним, однако, нравился обычай делить трапезу с постояльцами, и они перепробовали бездну вкусностей, которые потом с наслаждением вспоминали, пытаясь заставить жен их воссоздать.

В первый вечер Рустэм-бей исполнил свой долг, не пожалев прислать кальян и еду. Согласно обычаю, он упорно сидел среди солдат, молча исполняя законы гостеприимства, а те так же упорно сидели и дожидались его ухода, соблюдая правила воспитанных гостей. Кальян шел по кругу, и даже те, кто боялся нахвататься турецких микробов, в конце концов сделали несколько затяжек. Они заметили, что у Рустэм-бея свой мундштук, которым он каждый раз заменял общий. Прохладный, сладкий и ароматический дым доставлял курильщикам нежное наслаждение, и к середине вечера усталых солдат сморило. Никто не видел ухода Рустэм-бея, поскольку отбыл он лишь после того, как все чужестранцы задремали.

Ага вернулся домой, гордый тем, что исполнил свой долг, оправдал ожидания жителей, сумел применить свой французский, и довольный, что провел интересный день. Он спихнул с постели безропотную Памук и разбудил Лейлу-ханым, перышком пощекотав ей губы и ресницы. Лежа после томной любви и прислушиваясь к соловьям, Рустэм сказал:

– Надо будет купить мундштуков для кальяна и подарить солдатам.

Чуть позже, даже не зная, слышит его Лейла или уснула, он просто так сказал:

– Вообще-то я счастливый человек.

Прежде он никогда так не думал и не говорил.

75. Мустафа Кемаль (17)

Каратавук в Галлиполи и Ибрагим в Алеппо зависли в странной неопределенности, охватившей армию, которая еще существует, когда правительство сдалось. Воинская рутина идет своим чередом, но никто не знает, зачем это теперь, и одни солдаты прячут друг от друга глаза, словно виноваты в поражении, а другие злятся и нехотя исполняют приказы, утратив страх перед офицерами. Идут разговоры об отправке домой, как это может произойти, будет ли какой транспорт. Ручеек дезертиров не иссякает, поскольку служить теперь бессмысленно, и немалая часть армии демобилизуется стихийно и неофициально. Многие прихватывают оружие и становятся обычными бандитами, преумножая невзгоды населения. Жалованье не поступает, кормежка по-прежнему непереносимо скудна. Одни солдаты воруют у гражданских, другие попрошайничают.

Крушение Османской империи наступило после поражения Болгарии: союзническим силам выпал шанс легкого вторжения по всему фронту, в то время как основные силы армии безнадежно застряли на Кавказе и в Сирии. Великий Визирь Талат-паша заявляет: «Мы наелись дерьма», – и уходит в отставку. Правительство Энвер-паши и младотурков наконец-то смещено, однако Мустафа Кемаль разочарован, не получив назначения в новый кабинет министров. Англичане навязывают новому правительству жесткие условия, Энвер с бывшими сподвижниками бежит в Германию. Оттоманы слишком поздно понимают, что англичане не разделяют их предположения, будто военного вторжения на османскую территорию не будет. Британцы оккупируют Мосул, нарушая соглашение, заключенное двумя днями раньше. Наступает новая эра борьбы за независимость Турции, и командующий 6-й Османской Армии, поняв, что происходит, тайно накапливает оружие и провиант. В Сирии Мустафа Кемаль осознает, что охраняет границу, которой официально нет ни на одной современной карте, поскольку проходит она по неопределимому рубежу древнего царства Киликии. Англичане заявляют о намерении оккупировать Алеппо, и Кемаль предпринимает шаги для отражения любых нападений на Искендерон. Он недоволен, когда правительство приказывает ему воздержаться и отзывает в Стамбул. К тому времени он тоже начал подготовку к сопротивлению. Его преемник переправляет необходимые припасы в глубь страны, где их не захватят союзнические силы. На всех фронтах оттоманские командиры, будто зная, что предстоит, запасают провиант и снаряжение.

В конце 1918 года французы оккупируют Адану и тем самым немедленно запускают лису в курятник. Османская империя запросила перемирия, но не сдалась. Она изнурена, ее экономика разрушена, и вроде бы непостижимо, что страна еще способна воевать, но победителям только предстоит познать в полной мере фантастическую стойкость турков. Теперь, когда чужеземные войска занимают турецкую территорию, сопротивление неизбежно, и уже появляются его образчики: пока имперские начальники один за другим капитулируют и одно за другим принимают условия Антанты, идея отпора все увереннее зарождается в широких кругах инакомыслящих армейских офицеров. Империя начинает разделяться, но Мустафе Кемалю и его собратьям-офицерам еще потребуется время, чтобы воспламенить смирное население. В этом им весьма помогают французы, которые натравливают подразделения армянских добровольцев на жителей Аданы. Добровольцы бросаются мстить и предсказуемо получают отпор. На всех турецких оружейных складах Анатолии, охраняемых союзническими силами, начинается воровство боеприпасов.

Мустафу Кемаля угнетает вид кораблей Антанты у причалов Стамбула. В Галлиполи он не спал ночами и принес в жертву десятки тысяч солдат, чтобы именно этого не произошло. Мустафа подавлен, но в то же время лелеет надежду, что в недалеком будущем возглавит правительство, повсюду наведет порядок и положит конец череде унижений. Он снимает дом у армянина в районе Османбей – очень удобно, близко к ядру политической жизни и подальше от матери.

Оккупационные войска французов и англичан открыто враждуют друг с другом и стамбульским населением. Французы применяют вздорную зарубежную политику, которая с тех пор совершенно не изменилась: единственная цель ее – во всем препятствовать англо-саксонскому миру и максимально его раздражать, даже когда это идет вразрез с интересами Франции. Итальянские войска со всеми любезны, однако правительство Италии замышляет помешать притязаниям греков на издревле греческую территорию. У англичан и французов налаживается вялое взаимопонимание с греками, что окрыляет греческие амбиции. Огромная популяция греков в Стамбуле восторженно встречает греческие войска. Мустафу Кемаля и ему подобных это тревожит сильнее всего, ибо общеизвестно стремление греков вновь обрести древнюю столицу Византии.

Однако зоркие турецкие политики начинают понимать, как устали от войны союзники и как легко можно бы использовать их разногласия. Мустафа Кемаль с головой уходит в хитросплетение планов; политики не способны к взаимодействию, и центром сопротивления Антанте становится Генеральный штаб вооруженных сил, в особенности группа офицеров-националистов во главе с Мустафой.

Греческий премьер-министр Элефтериос Венизелос издает меморандум, в котором Греция предъявляет права на Фракию и западную Анатолию. Он предлагает добровольный обмен турецким и греческим населением. Идея подается как чрезвычайно разумная, словно это абсолютно в порядке вещей – в интересах национального строительства своевольно разрушить жизнь сотен тысяч неповинных людей. В Стамбуле православный патриарх от имени греческого населения объявляет, что оно более не оттоманское, и провозглашает союз с Грецией. Неудивительно, что по всей Турции разрастаются общества по защите национальных прав. Итальянцы решают помешать грекам и высаживают войска в Анталье. Они единственные среди союзников, чья политика заключается в том, чтобы при любой возможности умаслить турецкое население и уважительно относиться к оттоманским эмиссарам.

Подчиняясь союзникам, греческое правительство направляет войска для оккупации Смирны; ясно, что вот-вот вспыхнет новая война. Вместо возвращения домой Каратавук и Ибрагим втянуты в кампанию, отмеченную особым бесчестьем и злобой. А в Эскибахче, где расквартирован небольшой итальянский отряд, прекрасная Филотея, еще печальнее, ждет не дождется возвращения жениха и, как многие девушки, верит, что жизнь начинается по-настоящему, лишь когда становишься новобрачной. Она знает, что по возвращении Ибрагима ей придется стать мусульманкой, но эта перспектива ее мало тревожит, поскольку все равно можно будет оставлять гостинцы перед иконой Панагии Сладколобзающей, как всегда поступали женщины, принявшие мужнину веру, а смешанные браки мусульман и христиан существуют здесь спокон веку. Филотею утешают Дросула, которая твердит одно – надейся, и Лейла-ханым, которая пытается обучить девушку игре на лютне – насильно впихивает ей инструмент и объясняет, как обращаться с медиатором из вишневого дерева. Девушка решительно отказывается, сердобольно воздерживаясь от разъяснений, что, по всеобщему мнению в здешних краях, на лютне играют одни шлюхи.

Филотея давно не носит вуаль – от невзгод померкли тщеславные радости, и кроме итальянских солдат-оборванцев, что очухиваются от вечной сиесты под платанами, дабы посылать Филотее воздушные поцелуи, которые она презрительно не замечает, в городе не осталось мужчин, готовых передраться из-за ее красоты.

Оккупация Стамбула протекает комично. Англичане с французами продолжают раздражать друг друга и население, итальянцы по-прежнему со всеми любезны. Им обещана Смирна с окрестностями, но по горькому опыту в Ливии они знают, что оккупировать османскую территорию не так-то легко. Установление просто зоны влияния требует меньших сил и хлопот, и итальянцы мудро избирают себе роль защитников турок от греческих притязаний на западное побережье и создание Великой Греции. Оттоманское правительство обеспокоено присутствием греческих войск и боевых кораблей в Стамбуле, где значительная часть населения – греки.

Кемаль всецело занят плетением сложных деморализующих интриг, дабы достичь власти. Мустафа убежден, что только он способен привести Турцию к национальной независимости. Он использует связи в прессе, бесплодно беседует с Султаном и хочет помешать назначению очередного непригодного Великого Визиря.

Англичане понуждают оттоманское правительство принять меры к чиновникам и офицерам, замешанным в военных преступлениях, таких как марши смерти армян и британских военнопленных, депортация греков с западного побережья в 1914 году. Появляется удобная возможность избавиться от старых дружков Энвер-паши по комитету «Единение и Прогресс» – младотурков, кто уже не столь молод, но чьи руки в крови. Мустафу Кемаля не арестовывают, однако итальянский посол предлагает свою защиту, если англичане надумают его выслать. Во всяком случае, Мустафа никогда не был замешан ни в каких военных преступлениях, в его воинской карьере нет ничего, кроме славы. Султан проверяет законную обоснованность смертного приговора шейхулисламу [92]92
  Шейхулислам – титул высшего духовного настоятеля в Турции.


[Закрыть], и начинаются казни. Мустафа Кемаль поглощен заговором с офицерами-националистами, они хотят избавиться от союзнических войск во всех основных районах Турции.

Националисты замышляют препятствовать демобилизации и разоружению османской армии и сохранить сторонников в высшей власти. Ар мия сокращается, но чудесным образом растет жандармерия. Офицер по имени Казим Карабекир, еще одно дитя Судьбы, заглядывает к Мустафе Кемалю, чтобы выяснить его отношение к идее создания национального правительства в восточной Анатолии и непризнания, если понадобится, правительства в Стамбуле. «Это мысль», – говорит Кемаль. Многие офицеры с подобными убеждениями ждут подходящего момента.

Итальянцы перемещаются в западную Анатолию; официально – чтобы покончить с бандитизмом, но на самом деле – чтобы оказаться там раньше греков. Оттоманские «Общества по защите национальных прав» растут, как поганки, вместе с жестокостью соперничающих народностей. Принц Абдуррахим отправляется с миротворческой миссией, его приветствуют мусульмане Смирны. В Анталье и Конье итальянцы, оказавшиеся единственными оккупантами с крупицей здравого смысла, выстраивают свои войска и встречают принца со всем почетом. Тут приходит весть о высадке греков в Смирне. Монаршьи миротворческие потуги повсеместно бойкотируются христианами, которые мира не желают. В Понте на южном побережье Черного моря, где исчезнувших армян заменяют греческими беженцами из коммунистической России, греки требуют независимости. Мусульмане – многие из них тоже беженцы из России и с Кавказа – скорее умрут в бою, чем покорятся грекам и армянам. Бандитские главари затевают кампанию террора против местных христиан. Англичане прилагают символические усилия по наведению порядка, но у них нет желания заниматься этим как полагается. В британцах зарождается и крепнет смутное понимание: быть мировым жандармом и содержать крупнейшую в мировой истории империю – дело дорогостоящее, утомительное и неблагодарное.

Султан поручает Кемалю расследовать жалобы греков и предотвратить создание советов в 9-й Армии. Полномочия Мустафы так велики, что Султан заодно назначает его военным и гражданским комендантом восточной Анатолии. Лучшего Кемаль не мог и желать. Большая, мощная, хорошо снаряженная 9-я Армия находится вдали от Стамбула, именно там, где надо. Султан преподносит Мустафе золотые часы. Кемаль готов к отправке, но в Смирне высаживаются греки.

Они получили на это санкцию президентов Вильсона и Клемансо, а также премьер-министра Ллойд Джорджа [93]93
  Томас Вудро Вильсон (1856–1924) – 28-й президент США (1913–1921), лауреат Нобелевской премии мира (1920). Жорж Клемансо (1841–1929) – премьер-министр Франции(1906–1909, 1917–1920). Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – премьер-министр Великобритании (1916–1922).


[Закрыть]. Антанта намеревается использовать одного союзника, Грецию, чтобы помешать другому союзнику – итальянцам. Греческий премьер-министр Венизелос действительно хочет навеки аннексировать западную Анатолию и осуществить то, что греки всегда называли «Великой Идеей». Это чуть ли не восстановление Византии. В британском правительстве румяный и невежественный Ллойд Джордж – единственный, кто считает греческую высадку хорошим делом.

Высадка проходит катастрофически неудачно, за несколько дней от рук греческих солдат и взбунтовавшегося греческого населения гибнет масса турок. Затем прибывает Аристид Стергиадис и берет все под свой контроль. Это жесткий и принципиальный человек с обостренным чувством справедливости, которого местные греки тут же обвиняют в протурецких настроениях, но даже он не может контролировать башибузуков и солдат-изменников внутри территории и не в состоянии восстановить межобщинные связи, разрушенные неудачной высадкой. Стергиадис до глубины души оскорбляет местных шишек отказом посещать их званые обеды. Он вынужден управляться с ненормальной ситуацией, когда английский генерал в Стамбуле теоретически (и только) является командующим греческой армии, дислоцированной на территории, теоретически остающейся под владычеством Султана, но фактически управляемой греками.

Антанта информирует оттоманское правительство о высадке лишь за день до ее начала, Мустафа Кемаль видит, как все возмущены и недоумевают. Итальянская оккупация еще приемлема, но греческая – нестерпима. Она как нож острый в сердце Кемалю и ему подобным. Англичане колеблются, прежде чем выписать Мустафе дорожный пропуск.

Перед отправкой его корабль обыскивают на предмет незаконных товаров, и Мустафа говорит: «Мы не везем ни контрабанды, ни оружия, только веру и решимость».

Огонек силы и решимости забрезжил и в жителях Эскибахче, когда стали возвращаться мужчины – они прибывали со всех концов, оголодавшие, оборванные и босые. Одни дезертировали, воинские части других как-то растворились во всеобщей неразберихе. Кое-кто говорит, что пришел ненадолго – нужно разыскать Мустафу Кемаля. Возвращается брат Каратавука, Нермин плачет от радости и тотчас бежит поделиться новостью с Айсе и Поликсеной.