Текст книги "Трепет света (ЛП)"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Нет, мясо гоблинов, как правило, слишком горькое на вкус, – ответил он, и в его голосе теперь была слышна неотвратимость. Он отбросил попытки утихомирить ее. Это просто было правдой, мой юморист Рис предпочел откровенность юмору, такую откровенность, которую члены королевской семьи не всегда приветствуют.

Я была шокирована, потому что не знала, что мои близкие, сидхи, пробовали мясо гоблинов, раз в курсе, горькое оно или сладкое. Я поднесла Брилуэн ближе к своему лицу, вдыхая ее сладкий аромат чистоты, спрятав лицо, потому что прямо сейчас не была уверена, что смогу сохранить нейтральное выражение.

Брилуэн распахнула свои огромные миндалевидные глаза, глубокие океаны, и я почувствовала словно проваливаюсь в них. Мне буквально пришлось выбираться на берег. Я опустила малышку от своего лица, избегая смотреть ей прямо в глаза. Это не было гламуром, это была ее сила, нашей маленькой корнуэльской Розы. Насколько она сильна, и как нам научить ее не использовать свою силу волей-неволей? Как объяснить новорожденному, что такое злоупотребление магией?

– Кое о чем мы обещали никогда не говорить, Рис, – сказала Андаис, и от ее голоса по спине пробежал холодок, и зашевелились волосы на затылке.

Аластер заплакал, высоко и жалобно, размахивая маленькими кулачками. Он не мог проголодаться – мы прикладывали их к груди или покормили из бутылочки перед связью с королевой, чтобы нам не пришлось с этим потом разбираться. Шолто начал раскачивать его из стороны в сторону. Аластеру не нравилось, когда его укачивали как Гвенвифар, а Брилуэн любила, чтобы ее облокачивали на плечо и поглаживали спинку, когда баюкали. Им всего три дня от роду, а они уже такие разные, такие индивидуальности. Мне говорили, что двойняшки и тройняшки похожи друг на друга, но я начинала подозревать, что это мнение сложилось, потому что они внешне похожи, и люди ожидали от них этого.

Шолто стал раскачивать Аластера по широкой дуге, отчего верхняя часть его тела качалась из стороны в сторону. Движение начало успокаивать малыша.

– Обещали, но не клялись, – ответил Рис. Если бы он поклялся, то не смог бы заговорить об этом, поскольку нарушение клятвы было одним из списка «грехов» среди фей. Клятвопреступник мог быть навеки изгнан из Фэйри.

Андаис взглянула на плачущего ребенка.

– Я видела девочек, но не мальчика. Не могли бы вы поднести его поближе?

Именно Дойл ответил ей:

– Если ты прекратишь пытаться заставить нас понервничать, моя королева, возможно, но если ты продолжишь вести себя так же, как последние несколько минут, то какой в этом смысл? Мы не хотим, чтобы наши дети росли в атмосфере страха и неуверенности.

– Как посмел ты ставить под сомнение мое поведение, Мрак?

Он пожал плечами, все еще держа одну руку на моем плече, а в другой сжимая ладонь Холода.

– Именно поэтому мы и не желаем, чтобы дети росли при тебе, при твоем дворе. Я считал, что Эссус^[17] сглупил, забрав Мерри и своих придворных и покинув Неблагой двор, но теперь понимаю, насколько он был мудр. Даже если бы Мерри выжила при нашем дворе будучи ребенком, сейчас она была бы совсем другим человеком. И не думаю, что та Мерри была бы лучше или добрее.

– Нельзя быть добряком и править при этом сидхами или гоблинами, или слуа, да кем угодно в Фэйри и за его пределами. Доброта – сказка для детей и людей.

– Проявлять доброту тогда, когда это возможно, это не слабость, – сказал Дойл.

– Для королевы чаще всего она ей и является, – ответила Андаис.

– Ты же видела Мерри на поле боя, неужели ты считаешь, что ее добродушие сделало ее менее безжалостной, менее опасной, моя королева? – спросил он, и его голос стал ниже, наполнившись теми низкими вибрациями, которые пугали меня когда-то. А теперь они вызывали у меня дрожь совсем по другой причине, гораздо более приятной, потому что всего три вещи могут заставить голос мужчины звучать грубее, наполниться тестостероном: тяжелая тренировка, жестокость и секс.

– Думаешь, это мудрый шаг напоминать мне о том, как она расправилась с моим сыном на моих же глазах?

– Думаешь, это мудрый шаг напоминать Холоду о его потерянной первой любви?

– Холод не в силах наказать за такую дерзость, в отличии от меня, – напомнила она.

– Опять ты за свое, – проговорил Рис.

Она снова повернулась к нему.

– Что ты хочешь сказать?

Эймон, сидящий рядом с ней, пошевелился и заговорил тихим и вразумительным голосом, к которому прибегают, чтобы успокоить диких животных или чтобы уговорить прыгуна отойти от края.

– Моя королева, моя возлюбленная, он имеет в виду, что, если ты продолжишь угрожать им возмездием, у них не будет причин показывать тебе племянников. Перед тобой внуки твоего брата, хочешь ли ты присутствовать в их жизни или предпочтешь остаться Королевой Воздуха и Тьмы, запугивающей и не прощающей никаких обид?

– Я же уже предложила сложить с себя полномочия Королевы Воздуха и Тьмы, если Мерри взойдет на престол.

– То есть для тебя важнее быть тетей Андаис внукам Эссуса, чем королевой?

Она, казалось, задумалась над этим на какое-то мгновенье, а затем кивнула.

– Да, чтобы увидеть продолжение моего рода, ради трех потомков нашей крови, уже обладающих такой силой, ради этого я уступлю.

Это были не просто потомки, а могущественные, одаренные потомки. Она уже увидела отметину молнии на руке Гвенвифар и наблюдала, как она вспыхивала от прикосновения Мистраля. Аластер еще не продемонстрировал такие таланты, как у девочек, но для Андаис, похоже, было само собой разумеющимся, что он тоже будет силен. Если бы кто-то из наших детей не был одарен, по ее меркам, она сочла бы их такими же бесполезными и недостойными, какой она посчитала меня, когда мне исполнилось шесть, и она попыталась меня утопить.

Эймон с опаской накрыл ее ладонь своей.

– Но, любовь моя, отказаться от престола недостаточно. Мередит и ее консорты хотят чувствовать себя в безопасности рядом с тобой, а прямо сейчас они этого не чувствуют.

– Они и не должны. Я Королева Воздуха и Тьмы, правитель Неблагого двора. В этом и суть, чтобы люди меня боялись, Эймон, ты же знаешь.

– Чтобы править нашим двором – возможно, чтобы держать под контролем Золотой двор – наверняка, но, любовь моя, быть может для двоюродной бабушки Андаис запугивание не самый лучший выход.

Андаис нахмурилась, как будто не понимала, о чем он. В его словах была логика, она могла прислушаться к нему, но я не уверена, что она способна уловить смысл.

В конце концов она признала:

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Эймон.

Он попытался притянуть ее в свои объятия, сказав:

– Знаю, что не понимаешь, любовь моя.

Она отстранилась.

– Так объясни мне, тогда я пойму.

– Тетя Андаис, – позвала я.

Она повернулась ко мне, все еще хмурясь, все еще не понимая.

– Сожалеешь ли ты о потере Тайлера?

– Я же сказала об этом, разве нет?

– Сказала.

– Тогда зачем ты спрашиваешь, Мередит?

– Будешь ли ты сожалеть, если не станешь для наших детей тетей Андаис?

– Я и так их тетя, Мередит. Тебе этого не изменить.

– Может и нет, но я в праве решить, будешь ли ты лишь формально называться их тетей или по-настоящему станешь частью их жизней, чтобы они в хорошем смысле знали, кто ты такая, или попадешь в число тех, о ком мы будем предостерегать их. Хочешь быть чудовищем для своих племянников? Лишь увидишь тетю Андаис, беги! Если она приблизиться к тебе, зови на помощь, борись! Такой след ты хочешь оставить в их жизни?

– Они не смогут дать мне отпор и победить, Мередит, даже ты не можешь.

– Я не это хотела до тебя донести, то, что ты подумала об этом, и делает тебя нежеланным гостем здесь.

– Не делай из меня своего врага, Мередит.

– Тогда извинись, тетя Андаис.

– За что?

– За напоминание Холоду о боли прошлого, за попытку запугать Китто, за каждую угрозу, каждый намек на боль и жестокость, с которыми ты сегодня говорила.

– Королевы не просят прощения, Мередит.

– А тети это делают.

Она моргнула, глядя на меня.

– Ах, – вздохнула она, – так ты хочешь, чтобы я стала жизнерадостной родственницей, раздающей подарки и улыбки.

– Именно так, – подтвердила я.

Она улыбнулась, но улыбка эта была не из приятных, словно она съела что-то горькое.

– Хочешь, чтобы рядом с детьми я была совсем другой, нежели есть на самом деле?

– Если это предполагает быть приятной, доброй и просто нормальной тетей, то да, Андаис, именно этого я и хочу.

– Все это не их наследие.

– Мой отец, твой брат, придерживался другой позиции и научил меня всему этому.

– Именно любовь и доброта и погубили его, Мередит. Он засомневался, потому что любил своего убийцу.

– Возможно, если бы ты воспитала своего сына так же, как отец меня, научила бы его быть добрым, заботливым и счастливым, никто из них не был бы сейчас мертв.

Она замерла, словно я отвесила ей пощечину.

– Как смеешь ты…

– Говорить правду? – закончила я.

– Так я должна стать фальшивкой, фикцией жизнерадостной, улыбающейся тетушки, не то ты попытаешься вычеркнуть меня из жизней моих племянников?

– Да, тетя Андаис, именно это я и имела в виду.

– А если я напомню, что всегда могу пройти сквозь тьму и навестить их тогда, когда пожелаю, что тогда вы скажите?

– Я скажу, что если ты ищешь смерти, то приходи без спроса, без приглашения, без предупреждения, и мы даруем тебе то, что ты ищешь, – ответил ей Дойл.

– Ты посмел угрожать мне, мой Мрак.

– Я больше не твой, моя королева. Тебе было абсолютно наплевать на меня, не считая явных угроз с твоей стороны. «Где мой Мрак? Приведите мне моего Мрака?» – а затем ты отправляла меня убивать от твоего имени. Сейчас у меня есть жизнь, есть причина, чтобы жить, помимо того, что я не старею, и я не позволю ничему встать между мной и этой жизнью.

– Даже своей королеве, – тихо проговорила она.

– Даже тебе, моя королева.

– Так значит либо я соглашаюсь на ваши нелепые требования, либо теряю все контакты с детьми.

– Да, – хором ответили мы с Дойлом, Холодом и Рисом. Остальные просто кивнули.

– Когда-то я бы пообещала отправить своих слуа в западные земли, чтобы они отыскали вас или детей и привели ко мне, но теперь король слуа стоит подле тебя и больше не отвечает мне.

– Ты сама отправила меня к ней, моя королева.

– Я послала тебя привести ее домой, а не забираться к ней в постель. Я бы не выбрала тебя для нее.

– Ты позволила ей выбирать из всех своих Воронов, а я как раз им и являюсь помимо того, что я король слуа.

Андаис взглянула на меня, и на ее лице отразились угроза, ярость и все то, от чего я хотела оградить наших детей.

– Ты лишила меня большей части моих угроз, Мередит. Даже гоблины теперь служат тебе больше, чем мне, и я этого не хотела. Это твоих рук дело, племянница моя.

– Эссус, твой брат, позаботился о том, чтобы я понимала порядки всех дворов фейри, не только Неблагого. Он считал, что если я вообще буду править, то всеми ими.

Она кивнула с задумчивым видом, гнев покинул ее, словно она не могла одновременно и злиться, и думать, и если это может быть правдой, тут есть над чем поразмыслить.

– Ты права, Мередит. Ты так дальновидно заключила с гоблинами соглашение, привлекла на свою сторону слуа, заслужила расположение моего Мрака и моего Убийственного Холода. Я не видела в тебе угрозу моему правлению, лишь пешку, которую можно использовать и выбросить, если она перестанет служить мне, а теперь ты стала могущественнее, чем я могла себе представить, и это без короны на твоей голове.

– У меня нет твоей силы, чтобы защититься, тетя. Мне пришлось искать силу там, где ее предлагали, раз я ей не обладаю.

– Ты владеешь руками плоти и крови, племянница. На поле боя это очень опасные силы.

– Но если бы я полагалась только на магию, тогда у меня не было бы Дойла или Холода, или Шолто, или гоблинов, или любого другого, чьего расположения я добилась. Я бы убивала, лишь бы спасти свою жизнь и жизни тех, кого я люблю. Не в моей способности убивать, неважно насколько ужасным способом, моя сила, тетя.

– А в чем же тогда твоя сила, племянница?

– В любви, преданности и при необходимости совершеннейшей безжалостности, но именно добротой и любовью я завладела большей силой, чем давали мне смерти.

Андаис состроила гримасу, словно почуяла что-то неприятное.

– Твои руки силы может и являются магией Неблагого двора, но ты так… – она закатила глаза, – пошла во всех этих проклятых божеств плодородия Благого двора. Любовь и доброта одержат победу, о да, боже, как же!

– Результаты на лицо, тетя.

– Мое правление длится уже больше тысячи лет. С добротой и любовью ты так долго не продержишься.

– Нет, потому что я столько не проживу, тетя Андаис, но будут править мои дети и их дети.

– Ты мне никогда не нравилась, Мередит.

– Ты мне тоже.

– А теперь я начинаю по-настоящему тебя ненавидеть.

– Ты задержалась, тетя Андаис, я боялась и ненавидела тебя большую часть своей жизни.

– Так значит между нами ненависть.

– Полагаю, что так.

– Но ты все равно хочешь, чтобы я приходила и прикидывалась кем-то другим перед твоими детьми.

– Если ты действительно хочешь быть им тетей, не только по крови, да.

– Даже не знаю, смогу ли я так притворяться.

– Тебе решать, тетя.

Она похлопала Эймона по руке.

– Я понимаю, что ты пытаешься сейчас до меня донести. Я всегда была для тебя тетей лишь по крови, Мередит.

– Соглашусь, тетя Андаис.

– Но ты дашь мне шанс стать чем-то большим твоим детям.

– Если будешь себя хорошо вести, да.

– Почему?

– Если откровенно, ты настолько могущественна, что я предпочту не переходить от взаимной ненависти к попыткам убить друг друга.

Она рассмеялась, да так резко, что это было больше похоже на хохот.

– Что же, это откровенно.

– Хотя есть одна причина, по которой я хочу это сделать, тетя Андаис.

– И что же это за причина, племянница?

– Отец рассказывал мне о том, как вы играли вместе, когда были детьми.

– В самом деле?

– В самом деле. Он рассказывал о вас с ним, маленьких девчонке и мальчишке, и его лицо становилось таким спокойным, эти воспоминания так радовали его, и в надежде, что сестра моего отца все еще есть где-то внутри тебя, я дам тебе шанс показать внукам Эссуса то, что заставляло его улыбаться.

Ее глаза снова заблестели, но вовсе не от магии, в ее трехцветных глазах сверкали слезы. Она так тяжело сглотнула, что я это слышала, и сказала:

– Ничто из сказанного тобой, Мередит, не задело бы меня сильнее этого.

– Я не хотела ранить тебя.

– Знаю, что не хотела, но эти слова такой жестокий удар, племянница, дочь моего брата, потому что ты напомнила мне о нем. Ему следовало убить меня и захватить трон, как настаивал Баринтус, столько боли тогда можно было бы избежать.

– Ты была его сестрой, и он любил тебя.

По ее лицу заскользили слезы.

– Я знаю, Мередит, и мне всегда будет не хватать его.

Когда она заплакала безудержней, Андаис закрыла зеркало взмахом руки.

Глава 12

– Что ж, это было неожиданно, – признал Рис.

– Мерри заставила ее расплакаться, – сказала Катбодуа и, подойдя, опустилась передо мной на колени, ее мантия из вороньих перьев струилась вокруг нее блестящим черным потоком. Мантия двигалась при каждом ее движении, словно была не тем, чем казалась, больше похожая на что-то жидкое, с другой стороны, когда-то эта мантия позволяла ей перекидываться, так что все может быть.

Я почувствовала, как отодвинулся Гален, сидящий у моих ног. Ему не всегда нравилась Катбодуа. Я ощутила, как и Китто выгнулся под моими подошвами, если бы он не изображал предмет мебели, то отшатнулся бы. Он боялся Катбодуа, хотя она не сделала ничего, чтобы напугать его, для него это, похоже, было просто привычкой. Видимо, у Галена такая же причина для неприязни к ней.

Ни к одному из них Катбодуа не была слишком близко. Она преклонила колени на достаточном расстоянии от меня, чтобы все оставались в поле ее зрения. Богиня войны, пусть и сверженная, всегда помнила о том, что не стоит отводить взгляд от тех, кто способен навредить тебе, а в данном случае это подразумевало всех в этой комнате.

– Мне известен лишь один человек, кто мог так же взволновать королеву, как только что сделала ты, и это твой отец, принц Эссус. Я бы всегда следовала за ним, и сегодня я увидела, что ты дочь своего отца.

– Спасибо, Катбодуа, мне отрадно это слышать, ведь я любила и уважала своего отца.

– Как и должно быть, принцесса, я присягну тебе на верность.

– Я ни от кого не требую присяги, – сказала я.

– Нет, не требуешь, королева вынудила принца Эссуса принять наши клятвы ему. Сам же он просто доверился бы нашей верности и любви к нему.

Брилуэн заворочалась во сне, и я уложила ее себе на плечо. Порой ей больше нравилось вертикальное положение.

– Андаис не верила любви, только страху, – сказала я.

– Эссус понимал, что те, кто последуют за ним по любви, гораздо более надежны тех, кто подчиняются из страха.

– От тех, кто тебя боится, не стоит ждать преданности, лишь неприязни.

– С теми, кто того заслуживал, ты была честна и добра, с теми, кто нет – резка и безжалостна. Я прошу принять мою клятву, чтобы я могла служить тебе, принцесса Мередит, дочь Эссуса.

– Присягнув мне на верность, ты свяжешь себя со мной навеки или до самой моей смерти, а я ведь могу оказаться не так уж и похожа на отца, как тебе показалось.

– Ты безжалостнее него, и если уж сражаешься, то убиваешь своего противника. Я никогда не видела, чтобы ты щадила того, кто пытался убить тебя или твоих близких.

– Не нужно ли тебе подумать над этим, прежде чем связывать себя со мной, Катбодуа?

– Нет, ведь если бы твой отец хотя бы отчасти был так же тверд, как ты, он бы расправился со своим убийцей и не позволил бы своей любви сдержать его руку. Его бы уговорили убить сестру и стать королем, и мы избежали бы стольких смертей, боли и ненужного кровопролития.

– Хочешь сказать мой отец был слаб?

– Ни за что, но он был уязвимее тебя, принцесса.

Я рассмеялась.

– Думаю, большинство дворян с тобой не согласились бы.

– Они не брали тебя в расчет, пока не проявились твои руки силы, принцесса Мередит.

– Я убиваю лишь потому, что не явлюсь воином, как мой отец, и никогда им не стану. Я слишком миниатюрна, чтобы сражаться так, как он.

– Так ли это важно, почему кто-то желает победы? – спросила Катбодуа.

– Я считаю, что важно, – ответила я.

– А я соглашусь с Катбодуа, – вмешался Гален.

Я взглянула на него, держащего на руках Гвенвифар, он сидел так близко, что почти касался Китто, длинной ногой едва не задевая край вороной мантии, сгрудившейся на полу. На его лице снова появился этот серьезный взгляд, отчасти, возможно, от усталости, но все же его глаза казались старше, чем прежде, как если бы он вдруг начал наверстывать все свои восемьдесят лет жизни.

– Важен результат, Мерри, а не мотивы. Уверен, наша подруга детектив Люси сказала бы на это: «Предоставь копаться в мотивах юристам и психоаналитикам».

– Мы не полицейские, всего лишь частые детективы, которые помогают им расследовать преступления, где замешаны наши.

– Я не об этом, Мерри, – сказал Гален, развернувшись ко мне с уютно устроившимся на его руках и уснувшим ребенком.

– Думаю, Гален хотел сказать, что ты не пытаешься вести честный бой или следовать какому-то рыцарскому кодексу, – заговорил Дойл. – При необходимости ты просто уничтожаешь противника, когда на кону жизнь, в тебе нет жалости, хотя в обычной жизни ты милосердна.

– Мой отец был мускулист, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров, у него как у воина за плечами были столетия опыта, одну из рук силы он мог использовать на расстоянии. Он мог позволить себе милосердие в сражении, а я – нет.

Брилуен пошевелилась на моем плече, издав тихий звук. Я начала поглаживать ее плечики по кругу, осторожно касаясь крыльев, расположенных ниже и казавшихся на удивление гибкими. Они больше были похожи на кожу и чешуйки рептилии, обтягивающих кости, нежели на сетчатые крылья бабочки. Из-за этого Шолто лишь утвердился в своей уверенности, что эти крылья – наследие слуа. А я по-прежнему не бралась ничего утверждать до прихода результатов анализов.

– Все именно так, – сказала Катбодуа.

Эти слова заставили меня снова повернуться к ней.

– Ты о чем?

– Эссус был старой закалки, когда мы могли позволить себе сражения и расправы, но сейчас мы живем в современной Америке, и нам нужен современный правитель, чтобы помочь нам освоиться в этих чудных новых землях технологий и социальных проблем. Ты есть будущее, принцесса, и впервые за эти столетия я поверила, что у нашей расы оно есть.

– Ты имеешь в виду детей, – сказала я.

– Не только твоих, принцесса, еще и сына Мэйв, и малышку Никки и Бидди. У нас рождаются дети во многом благодаря тебе.

– И все потому что королева расплакалась, – сказала я.

– Нет, потому что ты заставила ее заплакать.

– Если бы я была так безжалостна, как ты сказала, то отправила бы Дойла убить ее несколько месяцев назад.

– Его жизнь для тебя гораздо важнее ее смерти. Такова уж любовь, принцесса.

– Разве это не делает меня слабой?

– Нет, – ответил Гален, – потому что я знаю, что сам пойду на все, лишь бы уберечь наших детей и тебя, на все. Держа Гвенвифар на руках, наблюдая за тобой и Брилуэн, я не становлюсь мягче. Это напротив делает меня еще более жестким, словно впервые у меня появилось то, за что я хочу бороться, убивать, если потребуется, эта любовь подарила мне… решимость. Я больше не подведу тебя своими сомнениями или слабоволием, я хочу стать тем мужчиной, в котором вы с детьми нуждаетесь.

Я видела эту решимость на его лице, столь неуклонную, твердую… непоколебимую. Я была рада этому, потому что очень переживала за своего нежного Галена в этом море безжалостных политиков, и в то же время немного боялась, потому что не была уверена, что решение стать жестче автоматически подарит необходимые навыки. Я просто не знала.

– Прими мою присягу, принцесса, позволь мне поклясться тебе в верности, – сказала Катбодуа.

– Ты желаешь служить мне до самой смерти, моей или твоей?

– Да, и если Богине будет угодно, дети на ваших руках будут столь же достойны моей присяги, как ты и твой отец.

– Я буду молиться об этом, – сказал Дойл.

– Как и я, – отозвались Холод и Мистраль.

Все с этим согласились, и я взмолилась про себя: «Прошу, Богиня, пусть наши дети будут достойны верности и любви своего народа.»

Лепестки роз начали падать над моей головой прямо из ниоткуда словно благоухающее согласие. За нашей спиной зашевелились другие охранники, вслед за Катбодуа преклоняя колени. Лепестки начали появляться по всей комнате, пока розовый дождь не заполонил весь потолок.

Я приняла их клятвы, молясь о том, чтобы быть достойной их, ведь большинство лидеров изначально хотят быть хорошими, это позже их благие намерения обращаются во что-то более темное. Я знала, что Андаис, Таранис и мой дедушка Уар Свирепый обладали отчасти той же наследственностью, что я и мой отец Эссус. Безумцев в моем роду было больше здравомыслящих, и я надеялась, что все, кто преклонил передо мной колени, помнили об этом.

Глава 13

Большинство охранников занялись своими делами, не то мы просто не протиснулись бы по коридорчику, ведущему из столовой в детскую. В доме теперь было так много людей, что порой одолевали приступы клаустрофобии, так что я постаралась до всех донести, что, не считая особых обстоятельств, когда, например, нужно произвести впечатление на королеву или оградить меня от нее, лучше меньше, да лучше касаемо моего сопровождения. Поэтому сейчас были только я, тройняшки и их отцы, все, кроме Мистраля, который по какому-то вопросу ушел с другими охранниками. Ему не по душе было возиться с детьми, и он частенько старался улизнуть, когда дело подходило к подгузникам, бутылочкам и прочему. Я задумалась, нужно ли мне привлечь его больше ко всему этому или оставить все как есть. В принципе остальные мужчины справлялись, и его помощь не то, чтобы была необходима, но он все-таки их отец, разве он не должен помогать?

В конце коридора из белого мрамора распахнулась дверь, и Лиам Рид, которому было всего год и месяц, взглянул на нас и ухмыльнулся. И коридор вдруг перестал казаться величественным или холодным, таким, словно по нему нужно скользить исключительно в вечерних платьях, мы вдруг почувствовали себя как дома.

Если вы когда-нибудь задавались вопросом, почему детишек этого возраста иногда называют «топотун», просто понаблюдайте, как двигается тот, кто только научился ходить. Лиам затопал к нам вместе со следующей за ним по пятам няней-человеком. Он уже целый месяц, как учится ходить, но все еще был неустойчив, зато двигался все быстрее и быстрее. Мальчик заковылял к нам так быстро, как только мог, повторяя:

– Малыш, малыш, малыш!

Лиам широко улыбался и был в таком восторге. С тех самых пор, как мы привезли домой тройняшек, Кади, дочка Никки и Бидди, которая только на той неделе научилась сидеть, для Лиама, очевидно, больше не была «малышом», потому что его очаровали младенцы.

Лиам был таким же голубоглазым блондином, какой представляется для человеческих СМИ его мамочка, Мэйв Рид, пока он был просто очаровательным малышом с прямыми золотыми волосами и большими милыми очень человеческими голубыми глазами. Его кожа была светлого золотистого оттенка Мэйв, как будто с легким идеальным загаром, так похожим на человеческий.

Рис подхватил его на руки, спросив:

– Хочешь посмотреть на малышей?

– Малыши! – воскликнул Лиам, повысив голос.

Гвенвифар и Брилуэн обе протестующе тоненько заплакали. Мы с Галеном, не задумываясь, начали их поглаживать и укачивать. Прошло всего несколько дней, но я уже научилась всему, что могло их успокоить, ради шанса хоть немного поспать. И только Аластер хранил молчание и крепко спал на руках Шолто, когда тот прошел в детскую.

Рис, удерживая Лиама, показал ему первой Гвенвифар.

– Малыш! – снова громко воскликнул Лиам.

Гвен заплакала.

– Шшш, помни, нужно говорить тихо, – проговорил Рис.

Лиам с серьезным выражением лица обернулся к Рису, а затем посмотрел на Брилуэн и сказал уже спокойнее:

– Малыш.

Я улыбнулась и повернула малышку так, чтобы она тоже могла смотреть на Лиама. Он потянулся к ней и очень нежно коснулся ее волос, провел пальчиками по крошечным зарождающимся рожкам, от которых он, похоже, был в восторге, и прошептал:

– Каиво, – что означало «красиво».

– Да, Брилуэн очень красивая.

– Брии-лу, – повторил он, пытаясь по-детски выговорить ее имя. Он уже третий день старался, и эта попытка была ближе всего.

Я улыбнулась ему.

– Правильно, Лиам. Это Брилуэн.

– Бри-лу-не.

– Брилуэн, – повторила я.

Его личико стало очень сосредоточенным, и он выпалил:

– Бри!

Мы все засмеялись, и я сказала ему:

– Бри подойдет.

Лиам улыбнулся всем нам, а затем снова не мог отвести глаз от Брилуэн, радостно и все еще слишком громко сказав:

– Бри!

Она смотрела на него своими большими серьезными глазами. Лиам снова потянулся к ней, пытаясь погладить по щеке, но промахнулся и угодил в глаз. Брилуэн заплакала.

– Прости, малыш! – взвизгнул Лиам.

Аластер наконец проснулся и присоединился к девочкам в их плаче. Няня Лиама предложила забрать его из рук Риса, но мальчик обхватил руками его за шею, заревев.

– Нет, не хочу!

По коридору плавно с изяществом зашагала Мэйв, перекрикивая плач:

– Что случилось?

– Лиам случайно ткнул Брилуэн в глаз, – объяснил Гален, тоже повысив голос.

Мэйв подошла к Рису, и тот попытался передать Лиама матери, но мальчик вцепился в него с криками:

– Нет! Нет!

Мэйв оставила попытки забрать Лиама у Риса, и как только малыш снова устроился на руках мужчины, он прекратил кричать и все еще с мокрыми щеками с обидой взглянул на свою мать. Из последних пяти месяцев Мэйв очень много времени провела на съемках фильма в Европе, домой она вернулась всего три дня назад. Лиам называл ее мамой, но не вел себя с ней как с мамочкой.

Мэйв на мгновенье не смогла скрыть боль на своем лице, а затем она широко улыбнулась.

– Лиам, иди к маме, – проговорил Рис.

– Нет, в комнату для малышей, – очень серьезно возразил Лиам, уверенный в том, чего он хочет, а чего нет.

– Видимо, он хочет отправится в детскую, понаблюдать за детьми, – сказала я.

– Все в порядке, – ответила Мэйв. – Я прилетела на его первый день рождения, а затем мне снова пришлось уехать.

– Ты не должна обеспечивать всех нас ценой разлуки со своим сыном, – сказал Дойл.

– Мы веками вели себя подобно человеческой аристократии, никто не следил за своими детьми. Они росли с нянями и сиделками, – напомнила Мэйв.

– Но тебя это не устраивает, – сказал Холод.

Мэйв покачала головой, в ее глазах заблестели слезы. Она встряхнулась, а затем сказала нам голосом, в котором не было слышно ничего кроме хорошего настроения:

– Я присоединюсь к вам через пару минут.

А затем она развернулась и удалилась по коридору, оставив нас с Лиамом и малышами. Они хотя бы замолкли, и мы не слушали высокий младенческий плач, отражающийся от мраморных стен.

– Нехорошо, что она жертвует своим временем с Лиамом ради нас, – сказал Гален.

– Согласен, – проговорил Холод.

– Да, – добавил Дойл.

Рис стер слезы с личика Лиама.

– Он не хотел ранить ее чувства.

– Я знаю это, – заверила я. Лиам большую часть последних месяцев засыпал на моем растущем животе, пока тот наконец не стал похож на арку радуги, няни не могли его успокоить так, как удавалось мне. Он клал свою маленькую ладошку на мой живот, говоря:

– Малыши, – словно не мог дождаться, когда они наконец выберутся наружу и можно будет поиграть.

Я не была уверена, что делать с привязанностью Лиама к нашей небольшой семье, появившейся в отсутствие Мэйв. Даже не уверена в том, что нам нужно что-то с этим делать, но этот вопрос определенно стоит поднять на семейном совете. Мы на самом деле устраивали семейные встречи, чтобы обсудить все хитросплетения нашего счастливого гнездышка. По большей части мы были счастливы, но, когда дело касается стольких людей, «долго и счастливо» не получается без обсуждения проблем и работы над ними. Я выяснила, что «долго и счастливо» – это лишь следующая глава, а не конец истории.

Глава 14

Этой ночью я видела сон. Это было похоже на него, не поручение Богини и не провидение, а обычный сон, который каждую ночь видят повсюду миллионы людей. Он начинался хорошо, мой отец встретился с малышами, своими внуками, но то, что в начале дарило такое чувство покоя, по ходу сновидения превратилось в нечто тревожащее. Ты не понимаешь точно в чем дело, но вдруг чудеса начинают расстраивать тебя, ты знаешь, что что-то не так, просто пока не понимаешь, что именно… но в конце концов поймешь.

За эти долгие годы после гибели моего отца я никогда не видела его во снах, а теперь он стоял с Брилуэн на руках, высокий и привлекательный, черные волосы рассыпались у его ног подобно струящейся и перетекающей завесе черной воды. Ветер развевал его волосы, не путая их при этом, так же как у Дойла и Холода. Они говорят, что нравятся ветру, так вот ветру из моего сна нравился мой папа.