Текст книги "Трепет света (ЛП)"

Автор книги: Лорел Кей Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Катбодуа с шелестом перьев направилась к зеркалу, вороная мантия, раскинувшаяся вокруг нее, была похожа на перья, когда-то так и было. Она до сих пор не могла принимать облик птицы, зато могла общаться с воронами и несколькими другими видами птиц, которые помогали прочесывать территорию и следить за опасностью. Ее волосы были так же черны, как и перья, так что тяжело было определить, где заканчивается одно, и начинается другое. А кожа была такой же белоснежной, как моя, Холода и Риса, но почему-то при взгляде на нее вспоминалась белая кость, а не лунный свет. Она была прекрасна, как прекрасны все сидхи, но в ее красоте была та холодность, которая меня не привлекала. С другой стороны, мне с ней не встречаться, она была превосходным охранником, и это все, что мне было нужно.

Катбодуа прикоснулась к зеркалу, и я услышала карканье воронов в отдалении, как сигнал телефона при звонке, который на том конце провода звучит куда громче.

Мы все были уверены, что Андаис заставит нас ждать, но ошиблись. Гладь зеркала подернулась дымкой, словно на него дыхнул какой-то невидимый великан, а когда изображение прояснилось, мы увидели ее.

Она сидела на краю своей огромной кровати, укрытой черным шелком и мехом. Вид был богатый и чувственный, и немного угрожающий, словно такому ложу предстоит соответствовать, не то цена за неоправданные ожидания может быть очень высока, а может, я просто слишком хорошо знаю свою тетю.

На ней был черный шелковый пеньюар, ее черные волосы длиной до лодыжек сливались с тканью ее одеяния и простынями, и в конце концов начинало казаться, что они сами переходят в этот шелк и темный мех. Ее кожа была белее белого в обрамлении всей этой беспроглядной тьмы, не считая пятна медового с белым меха слева от нее, разрушающего эффект и раскрывающего, что ее волосы на самом деле просто черные и почти обычные. Так не похоже на нее не заметить эту частичку света, развеявшую ее устрашающий образ.

На лице почти не было макияжа, и без привычной черной подводки ее глаза трех оттенков серого не казались столь пронзительными, отчего опять же выглядели почти обычными. Ее красота не нуждалась в макияже, но без него она представала холодной, отчужденной красавицей, словно высеченная изо льда и вороного крыла. Это была странная мысль, учитывая стоящую возле зеркала Катбодуа в своей мантии из вороньих крыльев, обе женщины, вероятно, изначально были похожими богинями сражений, но дальнейший их путь был столь различным. Одна стала королевой тысячелетия, ослабив другую настолько, что та превратилась едва ли не в человека. В конечном итоге, важны не ваши истоки или изначальные дары, а то, как вы ими распоряжаетесь.

– Приветствую тебя, тетя Андаис, Королева Воздуха и Тьмы, сестра моего отца, владычица Неблагого двора.

– Приветствую, племянница Мередит, Принцесса Плоти и Крови, дочь моего любимого младшего брата, мать его внуков и покорительница сердец.

Я тщательно подбирала слова, напоминая ей о том, что являюсь ее племянницей, чтобы она уважала хотя бы мою родословную, если не меня саму, но Андаис ответила мне с той же осторожностью, что и я, совсем без угрозы. Так не похоже на нее.

– Я не уверена, что сказать дальше, тетя Андаис.

Она вела себя совсем не так, как я предполагала, а когда сомневаешься, правда не самый плохой запасной план.

Она улыбнулась, выглядя уставшей.

– Мне так наскучили пытки людей, племянница.

Я постаралась сохранить ничего не выражающее лицо и почувствовала, как напряглась рука Дойла на моем плече под моим прикосновением. Я успокоила дыхание и ответила своим обычным тоном:

– Позволь признать, тетя Андаис, что это одновременно и удивляет, и радует меня.

– Позволяю, тем более что ты уже это сделала, Мередит, и тебя вовсе не удивляет, что пытки больше не радуют меня, тебя это шокирует, не так ли?

– Да, тетя, именно так.

Она захохотала, откинув голову, ее лицо светилось, но это был тот смех, от которого по спине бежал холодок, а каждый сантиметр кожи покрывался мурашками. Я слышала этот смех, когда она срезала кожу с людей под их крики.

Я проглотила свое колотящееся сердце, точно зная в этот момент, что не желаю видеть ее рядом со своими детьми. Я не хотела, чтобы они слышали этот смех, ни за что.

– Я вижу этот взгляд на твоем лице, Мередит. И знаю, что он означает.

– Не понимаю, о чем ты, тетя Андаис.

– Ты сделала вывод, приняла решение, и оно не в мою пользу, я права?

– В минуты просветления, тетя, ты столь многое отмечаешь.

– Да, – согласилась она с помрачневшим лицом, – в минуты просветления, когда я не позволяю своей кровожадности выйти из-под контроля и не вырезаю свои неудовлетворенность и похоть на телах своих придворных.

– Да, тетя Андаис, когда ты этого не делаешь, – подтвердила я.

Она протянула свою руку кому-то за пределами видимости. Подошел Эймон, ее фаворит последнего столетия или около того, и взял ее за руку. Его кожа была столь же бледна, а волосы столь же черны, как и ее, он был немного выше нее, шире в плечах, ростом выше ста восьмидесяти сантиметров воин сидхе, но его лицо, обращенное к зеркалу, отражало то спокойствие, даже доброту, которые всегда стояли между Андаис и ее дурными порывами. Он отрастил тонкие, почти как у Ван Дейка^[14], усики и эспаньолку, прежде тетя вообще не позволяла придворным оставлять на лице волосы. Бороды и все остальное были прерогативой Тараниса и его золотого двора. Андаис предпочитала гладко выбритых мужчин, у многих из них даже не росло ничего на лице.

Эймон присел на кровать возле нее, обнял за плечи, и тетя прильнула к нему, словно нуждаясь в утешающем прикосновении. Это была демонстрация такой уязвимости, какую я никогда не ожидала увидеть от нее.

– Приветствую, принцесса Мередит, владеющая руками плоти и крови, племянница моей возлюбленной, – сказал Эймон.

За все эти годы, что он стоял рядом с ней во время связи с другими через зеркала, я никогда не слышала, чтобы он кого-то приветствовал, или чтобы кто-то приветствовал его. Он был лишь дополнением к Андаис и ничем больше.

– Приветствую, Эймон, обладатель руки вредоносного пламени, консорт моей тети Андаис, хранитель ее сердца.

Он улыбнулся мне, и это была хорошая улыбка, настоящая.

– Никогда не слышал, чтобы меня называли последним, принцесса Мередит. Благодарю за это.

– Я предполагала, что ты заслужил это звание уже очень давно, но до сегодняшнего дня не знала наверняка.

Он обнял Андаис, и она вдруг показалась как-то меньше, слабее, или я просто не замечала раньше, каким крупным мужчиной был Эймон, а может, дело и в том, и другом.

Эймон немного поднял взгляд и проговорил:

– Приветствую, Дойл, носитель пламени боли, Барон Сладкий Язык, Мрак королевы, консорт принцессы Мередит.

– И я тебя, Эймон, со всей любезностью и титулами, заслуженными и достойными тебя.

Он улыбнулся.

– Что же, я не уверен, кого следует приветствовать следующим, принцесса Мередит. Должен ли я выказать свое признание Лорду Шолто, который является полноправным королем, или Убийственному Холоду, который ближе к тебе и Мраку, или Рису, который вновь обрел свой собственный ситхен, и не в обиду Галену Зеленому Рыцарю, но наши регламенты не предполагают стольких консортов или принцев.

– Если это официальное приветствие всех нас, тогда следующим должен быть Шолто, – сказал Холод.

Я потянулась, чтобы коснуться его руки, лежащей на рукояти меча на поясе. Холод всегда трогал свое оружие, когда нервничал. Он наградил меня своей улыбкой, и этого было достаточно.

– Мне ни к чему такие тонкости, – ответил Шолто. – Признания моего титула товарищами-консортами для меня достаточно.

Шолто исполнил неглубокий поклон перед Холодом, отблагодарившего его точно таким же поклоном, но не ниже. Были времена, когда необходимо было точно знать, насколько низко нужно поклониться тому или иному представителю знати, дабы не нанести ему оскорбление. Я рада, что подобное было уже в прошлом. Как кто-то может настолько зацикливаться на таких мелочах?

– Какая невозмутимость, цивилизованное поведение, – отметила Андаис с той отстраненностью в голосе, словно это вообще не было комплиментом.

Эймон обнял ее, нежно прижавшись щекой к ее волосам.

– Ты бы больше предпочла, чтобы они сражались и требовали провозглашения каждого титула, которым мы можем описать их, моя королева?

Андаис проигнорировала его и заговорила казавшимся столь же ослабленным голосом, как и она сама.

– Почему ты не пришла убить меня, Мередит?

Я постаралась сохранить нейтральное выражение лица, заметив, как Эймон взглянул испугано, и первые признаки беспокойства появились на его лице. Что еще хуже, затем его лицо снова обратилось в привлекательную, ничего не выражающую маску, благодаря которой он столь долго и успешно пробыл в постели Андаис. Возможно, вопрос, изобличающий его королеву перед другими, был за гранью дозволенного даже для него.

Я снова обрела дар речи и ответила:

– Я носила внуков моего отца, твоего брата, и не стала рисковать ими из-за мести.

Она кивнула и обняла Эймона за пояс, притягивая ближе.

– Я обезумела, когда ты убила моего сына и отреклась от трона моего двора, чтобы спасти своего любовника, Мередит. Ты понимаешь это?

– Я предполагала, что тебе… нездоровится, – ответила я.

И снова раздался этот жуткий смех, а ее глаза лихорадочно заблестели.

– Нездоровится. Да, мне нездоровилось.

Эймон обнял ее крепче, но его лицо по-прежнему ничего не выражало. Что бы ни произошло, если она вернется к привычной для нее садистской сущности, он это переживет. Эймон не был нам врагом, но и стать нам другом он не мог себе позволить.

– Мередит, Мередит, только взгляни на свое тело, ты так контролируешь себя. Неужели ты не понимаешь, что после всех этих столетий я вижу даже попытку сохранить самообладание?

– Мне известно об этом, тетя Андаис, но самообладание – это все, чем я располагаю.

– Самообладание – это всё, чем мы все располагаем, в конечном итоге, и я свое потеряла, – сказала она.

– Кажется, теперь тебе стало лучше, – отметила я.

Она кивнула.

– Только спустя месяцы я осознала, что пытаюсь вынудить тебя прислать ко мне моего Мрака. Я знала, что если кто-то и способен убить меня, то это он, но шли дни, а его все не было. Почему ты не отправила его ко мне, Мередит?

На самом деле мы обсуждали, не отправить ли Дойла ее уничтожить, но я наложила вето на эту идею.

– Потому что не хочу потерять моего Мрака, – ответила я.

– Твоего Мрака, да, полагаю, теперь он «твой Мрак».

На ее лице отразилась ярость.

Мне не понравилось, как она сказала «полагаю».

– Дойл стал одним из отцов моих детей, что нас окончательно связало.

Она села немного ровнее в изгибе руки Эймона.

– Да, да, он твой консорт, Мередит. И я хотела сказать лишь, что ожидала, что его пришлют избавить меня от боли, но он не пришел, и постепенно безумие и горе отступили. Эймон рискнул привести меня в чувства. Однажды ночью я до смерти замучила Тайлера. Он был мне дорог, и мне его не хватало, и это помогло мне осознать, как низко я пала.

Тайлер был ее едва достигшим возраста согласия любовником-подростком. Он был человеком, которого привели в Неблагой ситхен, чтобы превратить в ее раба, в смысле «бондаж-подчинение», а не «купил-продал». Тайлер был до скуки привлекательным, на мой вкус он был слишком ее питомцем и недостаточно личностью, но Андаис он нравился, отвечал ее настоящим потребностям. Очевидно, он был ей дороже, чем она сама подозревала.

– Сожалею о твоей потере, тетя Андаис.

– Как будто и правда сожалеешь.

– Я никому не пожелала бы умереть от пыток. Между мной и твоим рабом Тайлером не было раздора. Я просто не совсем понимала его и вашего с ним общения.

– Какой осторожный подбор слов, племянница. Тебе никогда не нравился Тайлер.

– Он смущал меня, потому что ты хотела, чтобы он это делал. Я знаю, что это было частью твоей игры, чтобы управлять мной или развлечься самой, но Тайлер никогда не пугал меня и не вредил мне. Если бы я по-своему не ценила его, то не стала бы помогать твоим стражам и Эймону защищать его в ту ночь, когда ты едва не забила его плетьми насмерть.

Той ночью королева в своих личных покоях приковала Тайлера к стене своей спальни, для него эта ночь из наполненной болью игры обернулась опытом близкой смерти. Эймон прикрыл человека собственным телом, пытаясь вовремя вернуть Андаис здравомыслие и не дать ей снять плоть уже и с его костей.

Другие стражи были вынуждены, преклонив колени, наблюдать за пытками, но то, что началось с принуждения соблюдающих целибат стражей смотреть, как она занимается сексом со своим питомцем, обернулось настоящей борьбой не на жизнь, а на смерть. Я видела, как Рис, Дойл, Холод, Гален, Мистраль и многие другие, окровавленные и тяжело раненные, пытались помочь Эймону. В конце концов я выступила вперед, понадеявшись выиграть им время, чтобы они смогли собраться и придумать способ остановить ее, но Богиня благословила меня, и Андаис была остановлена волей Богини через меня. Не моя сила это свершила, я никогда не тешила себя иллюзиями. Максимум, что я могу утверждать: это были вознаграждены моя вера и отвага. Той ночью тетю Андаис специально отравили, чтобы ее кровожадность взяла над ней верх, в надежде представить ее такой безумной, чтобы знать увидела, что принцу Келу, ее сыну, давно пора взойти на престол, но вмешалась я, и этот план потерпел неудачу.

– Но на этот раз тебя рядом не оказалось, Мередит. Тебя не было при дворе, который Богиня и Консорт вверили вам с Дойлом. Если бы ты была здесь, Тайлер мог остаться в живых.

Она всерьез собирается сделать меня виноватой? Это было так похоже на нее, она видела лишь самую малость своей вины и еще меньше вины Кела, своего покойного сына.

Эймон больше не пытался успокоить ее, скованно обнимая ее, как будто больше не был уверен, нужны ли ей все еще эти объятья.

– Разве ты не отказалась бы от трона, лишь бы любимый мужчина снова был с тобой рядом? – спросила я, не уверенная, что стоило об этом спрашивать, но это все, что мне пришло на ум.

Я почувствовала аромат роз и поняла, что Богиня была со мной. Либо она одобрила мои слова, либо собиралась поддержать меня, если королева не станет. Что-то коснулось моей щеки, и я подняла взгляд, увидев падающие прямо из ниоткуда розовые и белые лепестки роз. Лепестки начали собираться на моих коленях цветочным ковром.

Андаис то ли вскрикнула, то ли невнятно выругалась.

– Розовые и белые лепестки, не красные, не цвета нашего двора, а того золотого сброда, что считает себя лучше нас. Почему, Мередит? Почему Богиня Благих, а не Темная Мать?

– Богиня заключает в себе всех женщин, все сущее, или так Она является мне, – я постаралась, чтобы мой голос звучал спокойно, но укутанная запахом роз в летний зной на поляне, под мягко-стелющимся розовым дождем, я не могла расстраиваться. Ее благословение было так близко, даруя ощущение тепла и безопасности, как дома, как и должно быть, но так редко случается.

Андаис выпрямилась, отстранившись от руки Эймона.

– Сады, вернувшиеся в наш ситхен, полны ярких и счастливых красок. Твое благое наследие оскверняет наше царство. Ты бы изменила нас по подобию того мира лжи и иллюзий. Ты же видела, что Таранис считает правдой, Мередит. Как можешь ты желать, чтобы наш двор превратился в сказочную страну, которая не настоящая?

– Я не желала этих изменений твоему двору, тетя Андаис. Богиня вернулась, а вместе с Ней и дикая магия, и она следует своему намеченному пути, изменяя вещи на ходу. Никто из плоти и крови не способен управлять этой дикой магией.

– Ты бы вернула нам прежнюю темную красоту, если бы у тебя был выбор, Мередит?

Лепестковый дождь начал редеть, но их уже было полно на моих коленях.

– Я не знаю, и это правда. У меня нет симпатии ко двору моего дяди, если бы в Фэйри у меня был дом, им бы стал Неблагой двор, и как ты напомнила мне, благодаря дяде, я еще больше опасаюсь его двора. Так что нет, тетя, я бы не стала превращать Неблагой двор в сверкающую обитель лжи.

Мой пульс ускорился, не от близости Андаис, а при мысли о Таранисе. Я, к счастью, мало что помнила о нападении, но того, что помнила, уже хватало.

Холод с Дойлом оба одновременно положили свои руки мне на плечи. Шолто с Мистралем накрыли мои ладони, и я сжала их руки. Гален опустился передо мной на одно колено, едва не задев ногой Китто, который оставался недвижим и тих, какой и должна быть подставка для ног, которой он притворялся, он был настолько тихим, что я едва не забыла о нем. У него был дар быть таким незаметным, даже стоя рядом со мной. Гален коснулся рукой моего колена, зарывшись в ворох лепестков. Он внимательно смотрел на меня, повернувшись спиной к зеркалу. Это было и проявлением неуважения, и знаком, что он не видит в Андаис угрозы, или эти мотивы были бы применимы к любому другому поступившему так мужчине, но передо мной был Гален, и я сомневалась, чем он руководствовался, кроме желания утешить меня. Рис на полшага вышел вперед, держа руки свободными на случай, если тетя поступит так же безрассудно, как Таранис, когда он пришел в ярость во время связи через зеркало. Я одновременно и испытала облегчение, и испугалась того, что увидела, посмотрев на привлекательное лицо своей тети и встретив ее взгляд.

Я ожидала гнева, презрения, а увидела лишь боль и что-то близкое к сочувствию, чего не видела со времен гибели моего отца.

– Я не хотела напоминать тебе о том, что он сотворил с тобой, племянница. Наши юристы рассказали мне, чего король Благих пытается добиться, и мне так жаль, Мередит. Я считаю, что Таранис по-своему безумнее меня. Я, по крайней мере, пришла в себя. А он так остался жить в своих иллюзиях.

– Я ценю твои чувства, тетя Андаис, больше, чем могу выразить.

– Я заключила с тобой сделку, Мередит, что, если ты родишь ребенка, я передам правление тебе. Ты родила тройню. Об этом я даже не мечтала. Мне так же известно, что при твоем дворе беглецов появились на свет еще два малыша от других пар, и это опять же превосходит мои надежды. Возвращайся домой, Мередит, трон твой, я дала тебе слово и не могу забрать его назад.

Рука Галена стиснула мое колено, остальные касавшиеся меня мужчины стали очень тихими. Рис по-прежнему стоял впереди. Я уловила движение среди охранников за нашими спинами, словно они ощутили порыв ветра. Отказ Андаис не сулил ничего хорошего.

Я постаралась сохранить свой голос ровным.

– Я не верю, что, заняв твое место, долго проживу, тетя Андаис. В нашем дворе все еще слишком много тех, кто считает мою смертную кровь приговором для всех них.

– Они не посмеют навредить тебе из страха передо мной, так же как не навредили мне, во время охватившего меня безумия, боясь, что будет еще хуже, Мередит.

В ее словах была определенная логика, но все же я была уверена в своей правоте.

– Чтобы правитель мог управлять любым двором, знать должна присягнуть ему на верность и связать себя с ним. В нашем дворе это присяга, основанная на крови, а я еще в своих дуэлях продемонстрировала, что, обменявшись со мной кровью, мои оппоненты становились смертными.

– Это было неожиданно, когда ты убила Арзюля^[15].

– Он определенно не ожидал, что из-за клятвы на крови его сможет убить пуля, иначе ни за что не предложил бы мне пистолет против его меча.

Она улыбнулась с удовлетворенным видом.

– Ты всегда была безжалостна, Мередит. Почему я раньше не замечала твоих достоинств?

– Ты ненавидела мою смешанную кровь так же сильно, как и весь остальной двор, тетя Андаис.

– Ты же не собираешься вспоминать то время, когда я попыталась утопить тебя в шестилетнем возрасте, не так ли? Меня так утомило постоянное напоминание об этом, что я бы исправила все, если бы могла.

– Я ценю твои намерения изменить прошлое, но твою уверенность в том, что я недостойна быть благородной сидхе Неблагого двора, не говоря уже о том, чтобы править им, разделяют многие. Они боятся принести мне клятву, тетя Андаис, опасаясь, что моя смертность навсегда лишит их бессмертия. Поскольку я не могу уверить их, что их страхи не сбудутся, полагаю, они предпочтут мою смерть своей или своему медленному старению как у людей.

– Ты будешь удивлена, Мередит, сколь многие примут тебя ради способности зачать.

– Не думаю, что все сидхи твоего двора так же ратуют за возможность иметь детей, как ты, тетя.

– Возможно, но показала ли я себя достаточно уравновешенной, чтобы получить позволения взглянуть на своих внучатых племянников?

Я сопротивлялась желанию взглянуть на Дойла за советом. Рис оглянулся и подарил мне тот самый взгляд, в котором я нуждалась. Он считал, что Андаис ведет себя достаточно хорошо, чтобы увидеть детей, или по крайней мере, не сделала ничего настолько ужасного, чтобы не заслужить взглянуть на них. Я коротко кивнула и ответила:

– Да, малышей принесут в комнату, чтобы ты смогла увидеть их сегодня, тетя Андаис.

Последнее слова я подбирала с осторожностью, поскольку если бы я сказала просто: «Ты можешь увидеть детей,» – она могла воспринять это, как предложение визита, а этого она еще не заслужила.

Я велела принести малышей. Один из охранников отправился позвать наших нянечек с детьми, чтобы показать их двоюродной бабушке, которая чуть не убила меня, когда я была маленькой, потому что считала, что у меня недостаточно чистая кровь, как если бы ваша породистая сука-медалистка родила щенка от дворняги. Вы бы не потерпели такой ошибки, вот и Андаис так считала, если не хуже. Мой отец обнаружил нас, спас меня, сразился со своей сестрой и забрал меня и всех своих придворных в людской мир. Он выбрал жизнь в бегах, чтобы спасти меня. Я не понимала, чего это ему стоило, пока сама не провела три года в бегах и в одиночестве, скрываясь в Лос-Анджелесе. Мой отец так сильно любил меня, тетя же… не любила вообще. Как могла я доверить ей своих детей? Ответ очевиден: я не могла.

Глава 11

Брилуэн устроилась у меня на руках, словно была создана, чтобы вот так лежать на сгибе моего локтя. Я склонилась над ее крошечным личиком; темно-рыжие реснички на алебастровой коже казались украшением, слишком совершенно, чтобы быть настоящим. Я уже говорила, что все матери считают своих детей красивыми; как знать, видим ли мы истину или какую-то иллюзию, созданную любовью и материнскими гормонами? Некоторые виды гламура никак не связаны с фейри, лишь с любовью.

Гален взял на руки Гвенвифар, а затем сел, аккуратно облокотившись о мои ноги, стараясь не толкнуть «подставку для ног», чтобы Китто не шевелился и не привлекал внимание королевы. Шолто с Аластером на руках стоял рядом с моим креслом. Он не осознанно укачивал малыша, если тот начинал беспокойно ерзать. Когда Шолто поверил, что Брилуэн была от него, он присоединился к уходу за детьми, как будто все они были его.

– Совсем забывается, какими крошечными они бывают, – проговорила Андаис, и ее голос был мягче и нежнее, чем я когда-либо слышала от нее.

Я подняла взгляд и вдруг осознала, что забыла о ее присутствии, на какое-то мгновенье для меня не существовало ничего, кроме малышки на моих руках и чувства абсолютного удовольствия. Я обнаружила, что порой рядом с тройняшками чувствуешь себя, словно под воздействием чего-то, медлительной и довольной, но не ожидала этого эффекта и во время разговора с моей тетей.

– Я помню этот взгляд с того времени, как Кел был маленьким. Он всегда оказывал на меня такое влияние. Глядя теперь на тебя, я задумалась, не было ли это чем-то большим, чем просто материнский инстинкт.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Твой взгляд расфокусирован, ты как будто одурманена.

– Брилуэн оказала очень сильное влияние на нашего друга-человека, такое сильное, что мы решили отказаться от человеческой няни для нее, – сказала я.

– Возможно, моя внучатая племянница очаровывает не только людей, Мередит. Осознанно ты бы ни за что не стала так отвлекаться при мне.

– Нет, тетя Андаис, не стала бы.

На ее лице появилось задумчивое выражение, и она положила руку на бедро Эймона, зарывшись ею под его шелковый халат.

– Могу ли я списать вину некоторых из самых худших моих ошибок на магию? Был ли мой сын способен так же очаровывать меня взглядом, как… Брилуэн только что сделала с тобой?

– Я не знаю, тетя Андаис, не могу сказать.

– Я тоже не уверена, – сказала она, по-прежнему касаясь Эймона, поглаживая его бедро не с эротическим подтекстом, а чтобы успокоиться. Насколько мне было известно, прикосновения помогают освободить разум от чар Короля Света и Иллюзий, Тараниса; интересно, она касалась Эймона, чтобы успокоиться или чтобы выйти из-под гламора, передавшегося через зеркало от нас с Брилуэн.

Дойл опустил руку мне на плечо, и я смогла мыслить еще более трезво. Это помогло мне сосредоточиться и понять, что эти несколько мгновений я не владела собой, и тот факт, что я этого не осознавала, не был хорошим знаком. У нас предстояли серьезные переговоры и сегодня, и позже с нашими другими родственниками, союзниками и врагами. Я не могла заниматься всем этим, будучи одурманенной гламуром детей. Насколько сильное влияние оказывает Брилуэн на окружающих ее людей?

– За идею, что я могла быть по-матерински слепа к козням своего сына из-за магии, спасибо тебе, Мередит, и Брилуэн. По-корнийски это значит «роза», милое имя для маленькой девочки.

– Это имя было компромиссом между мужчинами, – ответила я.

Она взглянула на одного из мужчин за моей спиной и сказала:

– Так ты, Убийственный Холод, пожелал назвать свою новорожденную дочь в честь потерянной веками назад любви? Розой?

Мне даже не нужно было касаться его, чтобы чувствовать напряжение, так что его испуг должен быть виден и ей через зеркало. Розой звали женщину и ее дочь, которых он любил несколько столетий назад, когда его еще именовали Джокула Фрости или Маленьким Джеки Фростом^[16]. Любовь к ним, желание их защитить превратили его из незначительного участника шествия зимы в высокого властного воина, потому что маленький Ледяной Джек не мог защитить свои Розы. А Убийственный Холод был на это способен, но в конечном итоге время отняло их у него. Они были людьми, смертными, и погибли, на что обречена всякая смертная плоть.

Раздался высокий, довольный и злой взрыв смеха Андаис. Быть может, это был приятный смех, но мы все слышали его так много раз, когда она упивалась жестокостью, что для наших ушей он стал исключительно неприятен.

Дойл протянул свободную руку, чтобы поддержать Холода своим прикосновением. Должно быть, его реакция была еще хуже, чем я думала, раз Дойл показал такую уязвимость перед Королевой. Не самый мудрый шаг, давать ей понять, насколько сильно ты о ком-то заботишься.

– Так значит слухи правдивы, мой Мрак и мой Убийственный Холод любовники, – сказала она.

Я все же обернулась, чтобы понять, что же побудило ее к таким словам, и увидела, как мужчины сцепили руки за моим креслом.

– Когда-то мужчина мог взять за руку лучшего друга, не боясь прослыть с ним любовниками, – заметил Рис.

Андаис взглянула на Риса и сощурилась, этот взгляд, как правило, предвещал что-то плохое: плохое настроение, плохие события, приказ, который мы не захотели бы исполнять.

– Хочешь сказать, они не любовники? – спросила Андаис.

– Хочу сказать, какая разница? И не стоит верить каждой сплетне, напечатанной в людской желтой прессе.

Гален по-прежнему сидел у моих ног, рядом со стоящим почти недвижимо Китто. Гален держал Гвенвифар и, облокотившись спиной о мои ноги, задел волосы гоблина. Малышка коснулась рукой длинных кудрей и, хотя она была для этого еще слишком маленькая, стиснула их в своем крошечном кулачке.

Вряд ли это было больно, поскольку у малышей пока не было столько силы, но это единственное, что вызвало у Китто хоть какую-то реакцию. Он поднял голову, чтобы взглянуть на Гвенвифар. Я не видела его лица, но он почти наверняка улыбался.

– О, маленький гоблин, ты нашел способ стать полезным, чтобы принцесса не отослала тебя домой.

Я почувствовала реакцию Китто ступнями своих ног на его спине. Это был страх такой же сильный, как и у Холода, но Китто королева всегда ввергала в ужас. Холод любил и ненавидел Андаис, Китто же просто боялся ее.

– Разговаривать с королевской подставкой для ног не по регламенту, – напомнил Рис. Когда-то он ненавидел всех гоблинов, потому что один из них лишил его глаза, и то, что он решил отвлечь внимание королевы от Китто, заставило меня еще сильнее полюбить его. Китто стал настолько дорог ему, что он готов пожертвовать собой ради гоблина.

Она одарила его прищуренным взглядом.

– А ты набрался смелости, Рис. Откуда взялось у тебя это бесстрашие перед твоей королевой?

Рис шагнул ближе к зеркалу, удерживая ее взгляд и практически закрывая ей обзор, чтобы Гален мог высвободить волосы Китто из крошечной ручки Гвенвифар, чтобы гоблин вернулся к роли неподвижного предмета мебели и, надо надеяться, миновал внимания королевы.

– Не думаю, что я бесстрашен, моя королева, просто понимаю лучше прежнего, насколько ценны те, кто меня окружают.

– Что это значит, Рис?

– Тебе известна моя ненависть к гоблинам.

– Известна, но этот, похоже, заслужил твое расположение. Как?

Эймон возле нее был чрезвычайно тих, словно вообще предпочел бы уйти, если бы считал, что это не привлечет внимание Андаис. Она делала вид, что вменяема, но ее ближайшая и самая большая любовь вел себя, как кролик в траве, надеющийся, что лиса не найдет его, если он будет вести себя тихо.

– Именно Китто бегал по магазинам, докупая колыбельку, одеяла, игрушки – все необходимое, когда стало известно, что мы ожидаем тройню, а не двойняшек. Он позаботился, чтобы к нашему возвращению домой все было готово для малышей, и чтобы Мерри ни в чем не нуждалась.

– Как и полагается любому хорошему слуге, – заметила Андаис.

– Да, но Китто помогал ухаживать за детьми не из чувства долга, а по любви.

– Любовь, – из ее уст это слово звучало неприятно. – Гоблины не понимают любви к чему-то столь маленькому и беспомощному. Новорожденные сидхи для гоблинов деликатес, тебе это известно лучше остальных в этой комнате, кроме разве что моего Мрака. Они не застали последнюю Великую Войну с гоблинами, но вы-то с ним знаете, на что они способны.

Рис взглянул на Дойла, а затем вновь повернулся к зеркалу. Я не видела его лица, но голос его был ожесточенным и горьким:

– А теперь, моя королева, припомни, что я был рядом с тобой. Я помню, что не все зверства были делом рук гоблинов.

– Мы не пожирали их детей, – сказала она. Ее глаза потемнели, и в них появился первый отблеск ее пробуждающейся силы. Это так же могло быть признаком злости или даже тревоги, но обычно означало именно пробуждение магии.