Текст книги "Черный ураган. Честный Эйб"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Итак, в книге Стилла появилась новая запись:

«Билл Баули, 42 лет, из Мэриленда, при нём жена и двое детей. Приехали из Балтимора с Мойсеем, отправляются в Канаду с ним же. Выдано четыре пары обуви и двадцать долларов».

Стилл сделал эту запись, не задав ни одного вопроса вновь прибывшим. Потом закрыл книгу, посмотрел на Устричного Билла, улыбнулся и сказал:

– Ну, дядя Билл, я рад познакомиться с человеком, который обошёлся доктору Томпсону в тысячу триста долларов.

Билл посмотрел на собеседника с ужасом:

– Как… Откуда вы знаете, что меня зовут Билл?

– По описанию, – спокойно ответил начальник станции. – Вот газета, а в ней все твои приметы. Ты Устричный Билл из графства Дорчестер. За тебя обещано тысячу триста наличными.

– Великий боже! – охнул Билл и хлопнул ладонью по колену. – Если меня можно узнать по описанию, то я пропал!

– Ты, пожалуй, преувеличиваешь, дядя Билл…

– Оставьте меня здесь, в городе! Из-за меня провалятся другие!

– О нет, – невозмутимо отвечал Стилл, снимая очки и потягиваясь. – Ты поедешь в Канаду с Гарриет Табмен. Не было ещё случая, чтобы она потеряла пассажира. Вот тебе двадцать долларов, а новые башмаки вам даст Гарриет.

Семья Баули уехала из Филадельфии уже не в мешках, но всё-таки в багажном вагоне. В Нью-Йорке Гарриет пересадила их в товарный вагон. Железнодорожники нисколько не удивлялись. Бывали случаи, когда и свободные негры за небольшую мзду ездили в товарных составах, потому что передвигаться в пассажирском вагоне за загородкой «для чёрных» было, во-первых, неприятно, а во-вторых, дорого. Свою бумагу из «Бюро по розыску беглых негров» Гарриет использовала только один раз, когда поезд пришёл в Рочестер.

К вагону подошли двое молодцов в широкополых шляпах, в сопровождении полицейского.

– Что здесь за живность? – крикнул один из них, открывая дверь. – Теперь черномазые разъезжают только по железной дороге. Ну, беглые? Думаете, Канада близко? Она дальше от вас, чем тюрьма!

– Совершенно верно, беглые, – сухо сказала Гарриет. – Задержаны мной.

– Тобой? Ты сама беглая!

Она безмолвно развернула своё удостоверение перед носом негролова.

– Вот как! – сказал он в крайнем изумлении. – Бюро нанимает на службу и вашего брата?

– А что? – промолвил его спутник. – Это, знаешь ли, Хиггинс, вовсе не так уж глупо. Даже ловко, чёрт возьми!… А знают твои телята, куда их везут?

– Это моё дело, – отвечала Гарриет.

Негроловы расхохотались и ушли.

Тормозной кондуктор угрюмо посмотрел на Гарриет и проворчал:

– Своих продаёшь, тётка?

– Нет, – сказала Гарриет. – Я просто делаю то, что нужно.

– Смотри, тётка, как бы тебе не накостыляли по шее! У нас, на Севере, таких не любят.

– Можете не беспокоиться, – сказала Гарриет и захлопнула дверь вагона.

– Слава богу, – вздохнул за её спиной Билл, – что этот негролов не узнал тебя.

– В вагоне темновато, Билл, – отвечала Гарриет. – Но будь у него мозги поисправнее, он наделал бы нам неприятностей. Впрочем, я знаю людей, которые готовы вступить в бой даже с полицией. Здесь живёт Дуглас.

Билл задремал, покачиваясь в такт колыханию вагона.

Гарриет разбудила его через несколько часов. Она приоткрыла дверь, и в вагон проник тяжёлый мерный гул. Билл поначалу думал, что это гром, но такого длительного, неумолкающего грома не бывает.

– Ты свободен, Билл! – крикнула Гарриет. – Ты перешёл границу!

Билл, шатаясь, подошёл к щели. Под голубым ясным небом перед ним стремительно неслась река, огибая тёмный, поросший лесом остров. Дальше грохотали две большие стены низвергающейся воды, расположенные почти под прямым углом друг к другу, и высокий столб водяных брызг поднимался, как огромное облако пара, играя радужными отблесками на солнце.

– Это Ниагара! – крикнула Гарриет. – Это водопад. Мы в Канаде! Слышишь, Билл?

Билл ничего не ответил. Всё так же шатаясь, отошёл он от двери, присел на мешки и, покачиваясь из стороны в сторону, запел:

Спустись к нам, Мойсей,

Спустись на землю египетскую…

Странно звучала эта песня в полумраке товарного вагона, под лязг буферов и рёв водопада. Билл пел всё громче, и казалось, что голос его рождается из грохота свирепо бушующей воды.

Вечером Билл Баули и его семья высадились в небольшом посёлке Сент-Кэтринс, где в бараках и землянках жила большая колония беглецов из «страны свободных».

Гарриет Табмен здесь знали все. Она привезла сюда первую партию негров, она помогла им провести здесь первую трудную зиму, она возвращалась не раз с новыми и новыми пассажирами.

– Взгляни, Билл, – сказала она, – вон бежит твоя Джейн. Только, пожалуйста, без шума, дорогие пассажиры.

«Мёртвые кролики»

Гарриет не любила Нью-Йорк. В лесу она ничего не боялась, но в большом городе ей всё казалось страшным: и толпа, снующая по улицам, и непрестанный стук сотен копыт, и голоса продавцов, и огни, при свете которых меркнет свет луны, и люди, равнодушные ко всему на свете, кроме собственных дел.

«Здесь очень страшно, – думала Гарриет, потирая плечо, ушибленное прохожим разносчиком. – Здесь хуже, чем в лесу. Там всегда можно влезть на дерево, а здесь тебя затопчут, и крикнуть не успеешь… Вот он, Север! Вот они, янки!»

Громадная гавань была усеяна бесчисленными мачтами. Пятиэтажные дома возвышались, как могучие крепости, усеянные громоотводами, среди двух– и трёхэтажных домов. В ушах звенело от неумолчного грохота битком набитых омнибусов по плиточной мостовой. На перекрёстках негры, одетые в белоснежные рубашки, ретиво полировали ботинки белых джентльменов, доводя обувь до блеска солнечных лучей. В глазах рябило от вывесок, от золотых букв магазинов мод, где суетились разодетые продавщицы; оружейных депо, где каждому желающему продавали револьверы и ружья новейших систем; ресторанов, где богатые господа сосали какие-то напитки через соломинку и платили по десять центов за огонёк для сигары; от тележек с яблоками и грушами; от молодцов с рекламой новейших подъёмников «Отис», безопасных булавок и патентованных лекарств; от непрерывного движения расхваливающих свои товары бродячих торговцев; от толкотни бородатых джентльменов в цилиндрах. Эти, как жуки, усеяли узкую улочку, где через каждые десять – пятнадцать минут выкрикивали названия акций. За несколько часов господа в цилиндрах то богатели, то разорялись, то пересчитывали деньги, то в отчаянии вытирали пот со лба…

А посмотрели бы вы на этот сумасшедший город в дождь! Молнии рвали тучи, густые струи ливня поливали улицы, но жизнь не останавливалась ни на минуту. Люди бежали сломя голову, а верхушки омнибусов были усеяны мокрыми зонтиками. И снова вереницей шагали мимо Гарриет бравые моряки с трубками, вест-индские негры в пёстрых тюрбанах, мастеровые в синих шапках с большими козырьками, портовые грузчики с татуированными руками, итальянцы-шарманщики с учёными обезьянками…

Вот фургон с объявлениями о способе «спасти душу», а вот проповедник, который, размахивая зонтиком, призывает добрых людей «внести лепту», то есть опустить пять центов в синюю кружку и тем избавиться от мук ада. Гроза прошла, но в Нью-Йорке её не заметили, как не заметили вечернего солнца, ослепительно зажигающего куски битого стекла на бесчисленных крышах…

Нет, это не сонный Юг с его полями, лесами, хижинами и дворцами плантаторов. Это бурлящий котёл, готовый взорваться, это огромная кузница, где закопчённые дымом люди ожесточённо куют богатство, славу, успех, завтрашний день. Это паровоз, громыхающий по рельсам и пожирающий пространство с небывалой скоростью двадцать миль в час…

Генри Вендовер не позволял никому отлынивать от работы. Он и сам не отлынивал. Генри Вендовер был «из простых» и знал, что такое труд. С раннего утра можно было его видеть в редакции и типографии «Нью-йоркской Ежедневной Почты». Он расхаживал между машинами без сюртука, в жилете и рубашке с засученными рукавами; за ухом у него торчал карандаш, над глазами был укреплён зелёный козырёк. Каждый служащий имел право обратиться к нему по любому деловому вопросу, называя его просто «босс». Но бессмысленной болтовни он не любил.

– Если вы желаете предложить какое-нибудь толковое усовершенствование или изобретение – Генри Вендовер к вашим услугам, сэр! Но если вы болтун или, сохрани господи, разглашатель секретов фирмы – получай расчёт и проваливай, дармоед! Каждая минута стоит доллар!

У него работало много людей. Нельзя сказать, чтобы мистер Вендовер был скуп. Нет, сэр! Хорошему работнику не жалко заплатить и подороже. Но если вы не заслужили – не требуйте! Генри Вендовер не выносит жадных людей. Его раздражают претензии.

«Нью-Йоркская Ежедневная Почта» имеет определённые принципы. На первой странице газеты красуется постоянная надпись: «Свобода, труд, умеренность, процветание».

Да, дело есть дело, принцип есть принцип! Рабочие наборного цеха нисколько не удивились, когда услышали с железной лестницы, ведущей на второй этаж, громкие голоса:

– И пятьсот долларов не возьмём, мадам! У нашей газеты есть определённые принципы. Мы не печатаем объявлений о беглых неграх.

– Не будем спорить о деньгах, мистер Вендовер, – возражал женский голос с мягким южным акцентом. – Но мой муж, мистер Баррингтон, считает, что белые должны помогать друг другу. Эту негритянку надо найти. Она в Нью-Йорке, и дело чести белого человека…

– Прошу прощения, мадам, у каждого есть свои принципы. Двадцать тысяч за Гарриет Табмен?

– И ещё семь, которые я обещала за её безопасность. Я ведь не желаю иметь дело с обыкновенными негроловами, от них плохо пахнет.

– Ещё раз прошу прощения. Вы можете обратиться в другую газету. Напротив нашего здания помещается другая редакция.

– Но нам казалось, что именно ваша газета…

– О, я понимаю, мадам. Именно наша газета, потому что её читают все! Вендовер напечатал объявление о беглой негритянке, и завтра весь Нью-Йорк будет искать эту Табмен! Нет, мадам, принцип есть принцип, а времени у меня нет. Каждая минута стоит доллар! Привет мистеру Баррингтону! Извините, мадам!

Возмущённая Джесси поспешила вниз по лестнице и, уходя, хлопнула дверью. Вендовер перегнулся через перила и крикнул метранпажу:

– Иенсен, поместите на четвёртой полосе жирным шрифтом: «Объявления о беглых цветных не принимаются!» Вторая колонка снизу, под чертой, покрупнее. Отбейте, чтобы бросалось в глаза.

– Не хватит места, сэр! – сердито отвечал Иенсен, сдвигая на лоб очки.

– Выкиньте парижские моды!

Вендовер исчез, а Иенсен отправился в наборное отделение.

– Выкидываем парижские моды, – сказал он, обращаясь к длинному ряду людей, которые оживлённо двигались возле наборных касс с верстатками в руках.

– С чего бы это? – подозрительно спросил наборщик Флинн, останавливаясь и вытирая потной рукой нос, испачканный свинцовой пылью.

– Пойдёт надпись насчёт беглых негров.

– Что это всё негры да негры? – возмутился Уош. – Про нашего брата, честного нью-йоркского работника, ни слова не тиснут, а живём мы не лучше негров! Плевать мне на негров!

– Не лучше ли взять винтовки и отправиться в Канзас?– заметил высокий, сухопарый Бэйтс. – Поедем туда, Уош!

– Что тебе делать в Канзасе, дружок? – спросил Иенсен.

– Воевать за свободную землю, Иенсен.

– Сколько тебе за это дадут?

– Землю дадут, Иенсен.

Иенсен спустил на нос очки и презрительно свистнул:

– Какой из тебя фермер!

– Не беспокойтесь, Иенсен, я не растеряюсь, получив акров полтораста плодородной земли. А воздух?

Иенсен вздохнул, вернее, с трудом потянул в себя и выдохнул спёртый воздух с сильным привкусом свинца.

– Да, – сказал он печально, – здесь мы помрём куда раньше времени. Но Вендовер платит. Он, чёрт его побери, платит больше, чем любая нью-йоркская типография. И он ценит старых работников.

Иенсен ушёл. Уош Флинн почесал нос и сказал, обращаясь к Бэйтсу:

– Канзас, а? Воевать за черномазых, а? Полтораста а? Не лучше ли найти эту негритянку и получить двадцать тысяч долларов, а? Ты обо всём подумал, Бэйтс?

– Что ты хочешь этим выразить, Уош? – откликнулся Бэйтс.

– Пойми, ржавая ты английская селёдка, что если негров освободят, то хозяин сбавит нам половину жалованья. Не понимаешь? Появится много чёрных, они станут работать за полцены. Им бы хоть десять центов в день заработать, а едят они одну маисовую кашу.

– Во-первых, они неграмотные и не пойдут в наборщики, – ответил Бэйтс. – Во-вторых, всё это фантазия, потому что работы в этой стране хватит для всех. В-третьих, мы объясним неграм, что они могут получить больше, если будут заодно с нами. А в-четвёртых, я очень просил бы не называть меня английской селёдкой…

– Если хочешь, я могу называть тебя английским пудингом или даже английским каторжником, – сказал Уош, – потому что всем известно, что ты сбежал из Англии накануне ареста. А я вольный парень-янки, и мой отец был тоже вольный парень-янки, а кто был мой дед, я не знаю…

– Твой дед, вероятно, был англичанин, – хмуро сказал Бэйтс, – и он сбежал из Англии накануне ареста.

– Да ведь ты социалист! Тьфу, я и забыл!

Флинн решительно взялся за верстатку.

Бэйтс действительно был социалистом. Он стоял, склонившись над наборной кассой, и вспоминал бурлящий Лондон 1848 года, огромную процессию, везущую в парламент «петицию» с требованием всеобщего избирательного права. Больше трёх миллионов подписей. Сверкание серебряных пуговиц на мундирах полицейских. Лоснящиеся крупы лошадей, напирающих на людей возле здания парламента… Чего хотели эти люди? Впервые они заговорили о борьбе против хозяев фабрик и заводов, против их сытого, краденого счастья, против вечного голодания рабочих…

И он бежал за океан с прозвищем «чартиста», то есть опасного политического бунтаря…

Вендовер перегнулся через железные перила лестницы и крикнул:

– Иенсен, все новости из Канзаса на первую полосу!

– Извините, босс, – солидно сказал Иенсен, – а куда же передвинуть объявления?

– На вторую или к чёрту!

– Не может быть, – удивлённо произнёс Иенсен. – Кто же станет платить за объявления на второй полосе?

– Вы осёл, Иенсен! Канзас даст больше денег, чем все нью-йоркские объявления. Надо работать по-новому!

Генри Вендовер был помешан на «новом». Он считал, только «новое» даёт доход. Голова его каждый день рождала новые находки. Он усовершенствовал систему разъездных корреспондентов, которые умели не только писать, но и рисовать. Он стал применять интервью, то есть разговоры с выдающимися людьми. Разговоры эти полностью печатались в газете. Он взял интервью у аболициониста – сенатора Самнера и напечатал его под серией крупных заголовков: «Самнер говорит: «Нет, никогда!»», «Неподкупный сенатор разоблачает южных убийц из Канзаса», «Самнер предсказывает нашему корреспонденту падение рабства в Америке»…

В обеденный перерыв, когда наборщики шли из своего отделения мыть руки, к негру, швейцару Рагглсу, подошёл Бэйтс.

– Что у тебя происходит, старина? – спросил англичанин. – Какие-нибудь неприятности?

– Откуда вы это взяли, мистер Бэйтс?

– С тех пор как эта дама ушла из редакции, ты просто не свой. Не смотри на меня так подозрительно. Я – друг среди друзей.

Рагглс помотал головой и ничего не сказал.

– Вот что, дружок, – продолжал Бэйтс, – если тебе нужны деньги, помощь…

– Нет, мистер Бэйтс, не деньги!

– Значит, помощь?

Рагглс пристально поглядел в серые ясные глаза наборщика.

– Мистер Бэйтс, – сказал он тихо, – помощь действительно нужна. Вы могли бы приютить на сутки женщину?

– Женщину? Без всяких колебаний, Рагглс!

– Нет, сэр, вы не подумали как следует. Это цветная женщина!

– Подумал, Рагглс. Она стоит двадцать тысяч долларов, не так ли?

Рагглс вздрогнул.

– Перестань сомневаться во мне, Рагглс, – сказал Бэйтс. – Ты знаешь, кто я и откуда. Я слышал сегодня разговор о двадцати тысячах. Босс отказался печатать объявление об этой женщине. У кого ей быть, как не у тебя?

– Если так рассуждают и «мёртвые кролики»… – пробормотал Рагглс.

– Какие «кролики»? – спросил Бэйтс. – Это молодчики с дубинками, которые действуют в районе Пяти Углов?

– Да, да, мистер Бэйтс, именно они! Нью-йоркские уличные бандиты!

– Разве они ловят негров?

– За деньги в этом городе можно найти людей для любого дела, сэр.

– Приведи её ко мне, – сказал Бэйтс.

«Мёртвые кролики» оказались не такими догадливыми, как Бэйтс. Они ещё не знали Рагглса и запоздали с розысками. Вечером того же дня Гарриет, которая действительно жила в узком, высоком, грязном доме, битком набитом неграми, покинула своё временное пристанище и отправилась к Бэйтсу.

Для Гарриет было уже не ново менять места. Она жила то в одном, то в другом городе и ночевала то в кухне, то в конюшне, то на сеновале. Она никогда не расставалась с маленьким револьвером, который купила в Канаде, и, выходя на улицу, стискивала его рукоятку, не вынимая руки из кармана.

Бэйтс жил в доме, который немногим отличался от негритянского улья в Бруклине. И здесь детское бельё сушилось на верёвках, и на узкой, крутой лестнице пахло кошками. Сам наборщик, его жена и двое детей жили в одной комнате. Гарриет переночевала на полу, на груде старых английских газет, под портретом хозяина и хозяйки, которые были изображены молодыми и счастливыми, в день венчания.

На следующий день в дверь осторожно постучали. Бэйтс посмотрел в замочную скважину, кивнул головой и отпер. Дверь приоткрылась, и появилась голова Рагглса.

– У нас вчера были двое, – тихо сказал он. – Ломали дверь.

– Кто это ломал? – спросила Гарриет.

– Двое «кроликов». Оба в пёстрых галстуках. Они прямо заорали, что им нужна «эта беглая негритянка». У обоих были ножи и пистолеты.

– Ты не открыл, Рагглс? – спросил Бэйтс.

– Нет. Я крикнул в окно мальчишкам, чтобы они позвали соседей. За десять минут прибежала толпа негров. «Кролики» струсили и отступили.

– Они испугались чёрных? – удивилась Гарриет.

– Испугаешься, – проговорил Рагглс, – когда на тебя смотрят человек триста и вся лестница забита здоровенными портовыми грузчиками. Говорю тебе, они убежали, как… как кролики!

– Они ещё придут, – сказала Гарриет.

– Нет, – ответил Бэйтс, – нью-йоркские уличные хулиганы не станут часто ходить в лагерь врага. Они придумают что-нибудь другое. Нападут из-за угла ночью или…

– Ну что ж, посмотрим, – сказала Гарриет. – Но почему ты не входишь в комнату, дядя Рагглс?

– Я тут не один, – сказал Рагглс, – тут ещё двое.

– Кто это? – подозрительно спросил Бэйтс.

– Во-первых, это Соджорнер… – начал Рагглс, но докончить ему не удалось, потому что дверь распахнулась и на пороге появилась пожилая негритянка необыкновенно высокого роста и почти мужского сложения.

Это была Соджорнер Труз, сокращённо Соджи, которую знали на всём протяжении от Атлантического океана до реки Миссисипи, – первая цветная женщина, которая осмелилась выступать на митингах против рабства.

Она постоянно находилась в движении. Больше одного раза ей нельзя было показаться перед публикой, потому что каждое её выступление кончалось дракой. Немедленно после митинга Соджорнер Труз садилась в повозку, охраняемую единомышленниками, и ехала в другой город. Несколько раз её пытались убить на глухих перекрёстках, но она уходила невредимой. Однажды на митинге в церкви банда пьяных со свирепыми лицами ворвалась с дубинками в помещение, угрожая искалечить «проклятую чёрную морду» и сжечь все дома негров в околотке. Соджорнер не двинулась с места.

Она указала пальцем на хулиганов, и голос её загремел, как большой колокол:

– Посмотрите на румяных молодцов, которые ворвались в церковь, чтобы напасть вшестером на старую женщину! Кто им сочувствует, может присоединиться и атаковать безоружных! Свободные американцы, кто желает? Безопасно!

Никто не пожелал. Соджорнер уехала в сопровождении большой толпы провожающих, которые кричали: «Ура Соджи!»

– Гарриет, – сказала Соджорнер, – я привела к тебе посетителя из штата Мэриленд. Он хотел повидать тебя перед отъездом. У него есть к тебе дело… Входи, входи, любезный!

В комнату вошёл человек в широкополой шляпе, надвинутой на лицо так, что его трудно было разглядеть. На вошедшем была холщовая куртка и высокие охотничьи сапоги, забрызганные грязью. Незнакомый встречный принял бы его за скотовода из западных штатов, который привёз в Нью-Йорк своих длиннорогих быков на продажу в бойни. Но у Гарриет было отличное зрение. Она бросилась к гостю и стащила с него шляпу.

– О господи, я так и чувствовала! – закричала она. – Это Дэви! Дэви Кимбс в Нью-Йорке!

– Да, он явился в этот проклятый город, – невозмутимо заметила Соджорнер, – к счастью, всего только на одни сутки.

– Зачем ты здесь, Дэви?

– Потише, Хэт, – улыбаясь, сказал Дэви. – Меня прислали за ружьями и порохом. У нас прибавилось людей в последнее время, а парни вооружены одними дубинками.

– Там… в Мэриленде?…

– Да, Хэт, в горах. Там порядочный отряд. Все чёрные.

– И ты начальник? О Дэви, я горжусь тобой!

– Подожди гордиться, – проговорил Дэви. – Не я начальник. Начальник у нас другой.

– Кто же?

– Я не могу назвать его, – неловко сказал Дэви. – Это имя нельзя произносить вслух до поры до времени.

– Как, и при мне нельзя?

– Ни при ком, Хэт. Я не произнёс бы его и под пыткой.

– Утешься, Гарриет, – сказала Соджорнер, – он и мне ничего не сказал. Я не знаю, кто его начальник. Но мы помогли Кимбсу добраться до Нью-Йорка и снабдили его оружием.

– Как вы переправите оружие через линию Мэсона – Диксона? – заинтересовался Бэйтс.

– Никаких линий! – торжественно произнесла Соджоронер. – Оружие пойдёт пароходом в Балтимор в виде ящиков с грецкими орехами. Дэви уезжает этим же пароходом в качестве кочегара. Мы обо всём позаботились.

– А деньги?

– Деньги дал Дуглас.

Гарриет покачала головой.

– Нас много, Хэт, – сказал Дэви, – мы сила! Мы нападём на плантации и освободим рабов… Мы хотим, чтобы ты была с нами…

– Скажи своему начальнику, – задумчиво произнесла Гарриет, – чтобы он подумал о судьбе Сэма Книжника.

– Да ведь Сэм сидит в балтиморской тюрьме! Мы можем напасть на тюрьму, но для этого…

– Нет, нападать на тюрьму не надо. Но надо освободит Сэма.

– Как жаль, что тебя нет с ними в Мэриленде! – сказала Соджорнер, обращаясь к Гарриет. – Ты была бы хорошим чёрным генералом, не правда ли?

Она захохотала, а Гарриет опустила глаза.

– Нет, Соджи, я не могу и не хочу быть генералом, – ответила она тихо, – я не умею воевать. Я умею отыскивать тропинки в лесу и уводить несчастных чёрных людей под носом у белых патрульных. Я никогда ничего не боялась. Но воевать я не умею. Я даже не умею нападать на плантации. Я одна в лесу.

– И чем это кончится, Гарриет? – спросил Бэйтс. – Вы уведёте на Север всех южных негров?

– Хотела бы я знать, чем это кончится, сэр, – ответила Гарриет. – Я не уведу всех негров, но сделаю всё, чтобы прийти на суд божий с чистой душой и сказать: «Господи, я помогла своему народу!»

– Вы могли бы больше помочь своему народу, – сердито отозвался Бэйтс, – если бы поняли, что один человек ничто! Нужно идти всем вместе. Вот этот молодой негр Кимбс, кажется, ушёл дальше вас, хотя он, может быть, и сам этого не понимает.

– О, – сказала Гарриет, – он сделал больше меня?

– Пока он ещё мало сделал. Но он может сделать больше, потому что он знает, что такое идти всем вместе в открытый бой!

– Всем вместе? – сказала Гарриет. – Это может быть у вас, в городах, где все живут, как пчёлы в улье. А я не люблю этого и не умею. Я одна в лесу, и там я сильна. О, спаси меня боже от Нью-Йорка, я в нём слабею!… Дэви, подумайте о судьбе Сэма Книжника, потому что он слаб и не может сам помочь себе.

– Мы слышали, что Сэма собираются переводить в другую тюрьму, – сказал Дэви, – но… арестантов возят в поездах, в особых вагонах, под стражей.

– В поездах? Тогда остановите поезд.

– Остановить поезд?

– Разве это труднее, чем напасть на плантацию? – спросила Гарриет.

– Но… напасть на поезд…

– Я и в самом деле жалею, что меня нет там, – проговорила Гарриет, обращаясь к Соджорнер. – Американцы не умеют остановить поезд!. Пожалуй, я поеду в Мэриленд!

– Нет, Гарриет, – решительно сказала Соджорнер, – ты поедешь со мной к Дугласу, в Рочестер. Мы выедем сегодня же. Двадцать тысяч долларов слишком соблазнительная цифра для разных «кроликов»… Кстати, ты знаешь, что выкинула Джесси Баррингтон?

– Нет, не знаю.

– У тебя очень добрая леди. Она обещала добавить семь тысяч из своих личных средств, если тебя возьмут «без телесных повреждений». Она сказала, что ей «жаль своих земляков». Ты должна поблагодарить её за заботу. Если тебя негроловы искалечат, то получат двадцать тысяч, а если просто свяжут, то получат двадцать семь. Впрочем, потом тебя всё равно повесят.

– Наш босс недавно отказался печатать такое объявление, – вставил Бэйтс.

– Его напечатала другая газета, – ответила Соджорнер.

– Да, цена на меня растёт, – заметила Гарриет. – Через несколько лет я буду стоить не меньше сорока тысяч… Так что же с поездом, Дэви?

– Я скажу начальнику, – сказал Дэви.

– А я попрошу мистера Бэйтса написать записку, – сказала Гарриет. – Мне очень неудобно перед мистером Бэйтсом, но это всего только маленький клочок бумаги… Вот именно, мистер Бэйтс, больше бумаги не надо, только возьмите перо. Взяли? Теперь, пожалуйста, напишите: «Грянет гром, и спящие проснутся ото сна!» Написали?… Спасибо, мистер Бэйтс.

– Как подписать? – спросил Бэйтс.

– Благодарю вас, я хоть и неграмотная, но свою подпись нацарапаю сама.

Гарриет взяла перо и, не сгибая пальцев, – так, как пишут люди, непривычные к письму, – вывела несколько каракуль на записке и передала её Дэви.

– Я очень прошу тебя, Дэви Кимбс, – сказала она, – эту записку оставить белым в том месте, где в первый раз будут стрелять ваши новые ружья. Мне бы очень хотелось, чтобы эту записку прочла Джесси Баррингтон.

– Хорошо, Хэт, – сказал Дэви, – твои слова дойдут до неё, я обещаю.

– А я поеду к Дугласу, в Рочестер, – сказала Гарриет. – Прощайте, мистер Бэйтс! Ни один чёрный не забудет, как вы помогли негритянке. Вы ничем нам не обязаны – вы белый!

– Друзья, – со вздохом промолвил наборщик, – если бы вы могли понять, как я вам завидую и как мне надоело сидеть без дела! Ведь когда-то я был первым бойцом против полиции во всём восточном Лондоне!