Текст книги "Черный ураган. Честный Эйб"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Рассказ ловкого Билли

Как хотите, ребята, а этот долговязый Эйб Линкольн был престранный парень!

Были у нас в местечке Нью-Сэлем всякие молодцы: был, например, Джек Армстронг, известный драчун. Он засел со своей бандой в бакалейной лавке Билла Клери, что за рощей, где они пили виски и дурачились. Многие жители Нью-Сэлема боялись проходить мимо лавки Клери. Но Эйб шёл через рощу, посвистывая. Он нисколько не боялся этих нахалов. Надо вам сказать, что Эйб был одним из самых сильных парней во всём графстве. Он только с виду был тощий, а на деле любого из компании Армстронга мог поднять одной рукой и перебросить через забор.

Были и другие парни. Например, Джо Кэмрон, сын владельца лесопилки. Тот носил ярко начищенные башмаки и крахмальный воротничок, и не было воскресного дня, чтоб его не видели в церкви с библией в руках. Был он красноречив и говорил не хуже, чем известный оратор Генри Клэй, и на всякий вопрос у него был готов ответ. Спросишь у него, бывало, видел ли он железную дорогу. Он и скажет: «Не только видел, любезный, но проехал целых десять миль на паровозе, который назывался «Метеор»!» – «А что будет с этим «Метеором», если ему на рельсах попадётся корова?» Джо посмотрит на тебя важно и процедит сквозь зубы: «Я думаю, сэр, что это будет очень плохо для коровы!»

Эйб, конечно, железной дороги никогда в жизни не видал, как и все мы, но с Джо Кэмроном нисколько не церемонился. Однажды, когда Джо уж очень разошёлся со своей образованностью, Эйб подошёл к нему, заложив руки в карманы, и сказал самым простецким голосом:

– У меня был один знакомый негр, не то чтоб большой умница, но так, толковый чёрный. Так вот, Джо, спрашиваю я у него: «Сидели на заборе три голубя. Я выстрелил из ружья и убил одного, сколько осталось?» Как ты думаешь, что он мне ответил?

– Не знаю, что ответил твой черномазый, – презрительно сказал Джо Кэмрон, – а только любой грамотный человек скажет тебе, любезный, что три минус один будет два.

– Ох, нет, – сказал Эйб, – негр ответил мне так: «Ни одного не осталось, масса, потому что двое улетели, как только вы выстрелили».

И что бы вы думали? Эйб даже не дождался, когда мы кончим гоготать, – повернулся и пошёл, не вынимая рук из карманов. Он всегда так – отрежет и уйдёт как ни в чём не бывало.

Не думайте, что Эйб в то время был мальчишка вроде нас. Ему было уже двадцать три года, он успел побывать на войне и имел звание капитана.

Это был поход против индейцев, которые тогда вступили «на тропу войны» под начальством своего вождя Чёрного Ястреба. Этот Ястреб говорил, что племенам индейцев вовсе туго приходится, потому что их сначала прогнали за Миссисипи, а теперь и оттуда гонят. Он поднял свой народ на войну против белых, чтоб вернуть индейские земли в штате Иллинойс.

Вы знаете, что такое индейская война? Представьте себе, что вы вечером только что сели за стол и готовитесь приналечь на бобовую похлёбку, как вдруг в окно влетает стрела и вонзается прямо в стол. И тут же за бревенчатой стеной вашего дома раздаётся индейский боевой клич, от которого кровь стынет в жилах. Вы-то знаете об этом, наверно, только из книг, а мы, поселенцы из Иллинойса, испытали это на своей шкуре! Мы, конечно, индейцев не милуем, но и они не милуют нас. Уж так повелось с тех пор, как наши предки высадились на восточном берегу Америки с палубы корабля «Майский цветок».

Так вот, Эйб Линкольн был капитаном милиции штата Иллинойс в войне против Чёрного Ястреба. По правде сказать, ему ни разу не пришлось увидеть хотя бы одного индейца. Он сам говорил, что единственная кровь, которую он пролил на войне, была кровь от укусов комаров. Да и сам-то он, капитан, не очень был силён в военном деле. Раз ему нужно было провести свою роту строем через узкие ворота, и он не знал, как скомандовать. И вдруг его осенило:

– Рота временно распускается, – закричал он, – приказываю стрелкам через две минуты собраться по другую сторону ворот и ждать дальнейших приказаний начальства!

Никак не скажешь, что у нас в Нью-Сэлеме не уважали Эйба Линкольна. Все знали, что он парень умный и никакой работы не боится. Вдобавок он прочитал не меньше полусотни самых трудных книг и мог поговорить на любую тему не хуже самого школьного учителя. У него в голове было полно идей. Например, он говорил нам, что любой из нас, простых деревенских парней, ничем не хуже богатых, образованных джентльменов из восточных штатов, потому что дело вовсе не в богатстве.

– Вы живёте в стране, где все люди равны, – говорил он, – и каждый человек может занять любой пост, например стать членом конгресса или законодательного собрания штата. В этом смысл нашей жизни. А если б это было не так, то незачем было нашим отцам сражаться за свободу и равенство в великой войне за Независимость.

– Ну знаешь ли, любезный! – возражал ему Джо Кэмрон с лесопилки. – Этак ты ещё выставишь кандидатом в законодательное собрание Джека Келсо!

Тут поднялся хохот. Этот Джек Келсо был что называется… маленько «вывихнутый». Волосы у него были до плеч, взгляд мутный, речь важная. Он мог в любой момент откатать наизусть длинный монолог из Шекспира без малейшей запинки, и так взволнованно, будто он сам и был принц датский Гамлет или мисс Дездемона… извините, забыл её фамилию.

Так вот, это и был лучший друг Эйба.

Джек Келсо любил уходить далеко вверх по реке Сангамо. Он искал хорошие места для рыбной ловли. Эйб шёл за ним, а я за Эйбом. В этом нет ничего удивительного, потому что я раньше служил вместе с Эйбом в лавке мистера Оффата, где Эйб был продавцом, а я его помощником.

Джек Келсо устанавливал на берегу свои удочки, и тут они с Эйбом начинали разговаривать, словно два сенатора. Честное слово, из их разговоров нельзя было понять и пятой части. Слова такие важные, длинные, мудрёные!

– Я думаю, – говорил Эйб, – что в Америке наступают новые времена. Чем больше железных дорог, пароходов и всякой этой цивилизации, тем большее значение приобретает наш Запад. Возьмём, например, почтенный городок Нью-Сэлем. Когда я закрываю глаза, уважаемые господа и дамы…

Ни одной дамы в окрестностях не было, а уж нас с Джеком никак не назовёшь «уважаемыми господами», но Эйб всегда разговаривал как заправский оратор.

– Когда я закрываю глаза, я вижу будущий Нью-Сэлем, господа и дамы! Река Сангамо будет углублена и расширена. Пароходы и баржи будут подходить к городу. Фермеры будут продавать муку, зерно и свинину для вывоза в далёкие штаты. Таким образом они разбогатеют, а когда у населения графства будут деньги, появятся и школы. Представьте себе, господа и дамы, что каждый житель этого графства получит образование и будет знать историю своей страны и других стран. Это поможет ему оценить всю важность и значение наших свободных учреждений!

– Эйб, – сказал я, – ты говоришь не хуже, чем какой-нибудь проповедник на митинге. На твоём месте я пошёл бы в священники.

– Ну, нет, – заметил Келсо, – Эйбу не место среди долгополых святош.

– Не перебивайте меня, господа и дамы, – продолжал Эйб, – ибо я ещё не кончил. Кому по справедливости надлежит быть нашим законодателем? Тому человеку из народа, который всем обязан самому себе! Ибо он на собственном опыте изучил нужды народа. Не благовоспитанному джентльмену из богатого дома, а простому человеку из лесов и степей Иллинойса надлежит быть руководителем свободных американцев. И поэтому я беру на себя смелость выставить кандидатом в законодательное собрание нашего штата мистера Келсо, находящегося перед вами!

– Ты сошёл с ума, Эйб Линкольн! – сказал Джек. – Я и политика… нет!

И он сделал такой презрительный жест, точно ему предлагали стать не законодателем, а сторожем при тюрьме для беглых негров.

– Джек, – сказал Эйб, – ты напоминаешь мне погонщика скота, которого пригласили на свадьбу. «Что вы, ребята, – сказал он, – у вас в зале места не хватит для всех моих бычков!» Никто не мешает тебе читать Шекспира и быть политиком.

– Нет, – решительно сказал Джек, – не мне ораторствовать на митингах и призывать людей раскрыть глаза на «обиды бич и посмеянье века». Это будет сделано без меня. А с меня хватит шёпота листвы и сладкого журчания ручейков. Ты говоришь – пароходы? Ты скажешь ещё – паровозы! А чем плох этот край с его рощами, лугами и широкой прерией? Чем плох этот чистый воздух, этот птичий щебет, эта мудрая тишина лесов? Паровозы! «Метеоры», «Ракеты», «Тигры», «Циклопы» и «Пушечные ядра»! Паровозы! Дым, грязь и грохот! Нет, господа и дамы, я снимаю свою кандидатуру!

Тут он ухватился руками за грудь и начал читать монолог Гамлета. Читал Келсо так, что слеза могла прошибить самого толстокожего слушателя.

– Джек, – сказал Эйб, когда монолог кончился, – подумай хорошенько о своих словах. Перед тобой открывается дорога в жизнь. Как сказано у Шекспира: «На свете много есть такого, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам»…

– Нет, – отвечал Джек, – этого не будет. И перестаньте кричать, а то распугаете всю рыбу.

Так мы и пошли с Эйбом восвояси, оставив мистера Келсо наедине со своими удочками и Шекспиром.

– Видишь, как он не любит паровозы? – сказал Эйб. – Это всё потому, что он поэт.

– А ты любишь паровозы, Эйб? – спросил я.

Эйб долго молчал.

– Трудно мне объяснить это, Билли, – проговорил он. – Я всё вспоминаю тысяча восемьсот тридцатый год, когда наша семья переехала сюда, в Иллинойс… Много дней шли мы на запад без дороги. Наш фургон скрипел и качался, как корабль на бурном море. И в запряжке были не лошади, а быки. Представляешь себе, какая это скорость? Мы успевали верхом ускакать на милю, пока длиннорогие тащили фургон с женщинами и детьми. Мы рубили кусты, раскладывали костры по ночам, уходили на охоту в лес. Кругом ни живой души, только рыси да медведи. Наконец нашли участок, и отец приказал разгружаться. Построили хижину, очистили несколько акров, посеяли кукурузу…

– К чему ты это говоришь, Эйб?

– Подожди, Билли, не перебивай меня. Я никогда не забуду эту зиму – тяжёлая была зима. Снег повалил на рождество. Намело сугробы по пятнадцать футов вышиной. Нашего забора из жердей и кольев вовсе не было видно, он скрылся под снегом. Ручей замёрз. Каждый день мы с отцом рубили лёд, чтобы добыть воду. Дальше чем на полмили от нашей хижины нельзя было отойти. Женщины ругали этот проклятый Иллинойс с его морозами и метелями. Но я молчал. Это была борьба – борьба с природой, и мне даже было приятно сражаться с ней. Она отступала перед людьми. Вот наше поле, отвоёванное у леса, вот наш дом, где раньше был пустырь, вот хлев, где раньше лежал глубокий снег. Когда мне приходилось рубить сосны и тесать доски, я думал. «Вот, думаю, пройдёт несколько лет, и в этих местах будет селение. Потом оно разрастётся, и будет городок. Пройдёт железная дорога, загудят паровозы, вырастут здания. Будут почта, школа и больница. Будут лавки, мастерские, книготорговля, пожарная бригада…» Знаешь, как я думал назвать этот город?

– Я бы назвал его в твою честь «Линкольнвилль», – сказал я.

– Нет, Билли, я решил назвать его «Либертивилль», «город свободы». В этом городе не будет ни рабов, ни рабовладельцев. В нём свободные люди будут трудиться и пожинать плоды своих трудов. И в нём вырастет племя людей-братьев, которые не будут притеснять друг друга…

Несколько минут мы шли в полном молчании. Эйб иногда погружался в такое глубокое раздумье, что, кажется, ударь его кулаком в бок, он и то не очнётся. По-моему, это оттого, что он прочёл уж очень много книг.

Так, ничего не замечая, прошли мы с Эйбом мимо бакалейной лавки Клери и столкнулись носом к носу с Джеком Армстронгом.

Джек был один. Его молодцы, вероятно, тянули виски в лавке, но Джек не был пьян. У него было противное, неподвижное, спокойное лицо. В руке он держал глиняную трубку.

– Послушай, Эйб, – сказал он, – ты слишком уж много о себе возмечтал.

– Это не имеет значения, – задумчиво произнёс Эйб, глядя в сторону.

– Ты боишься посмотреть мне в лицо? – спросил Джек.

Эйб посмотрел на него так, как будто в первый раз его увидел.

– Что тебе нужно, Джек Армстронг? – спросил он.

– Сбить с тебя спесь, Эйб Линкольн, – отвечал Джек.

– Дай нам пройти, – невозмутимо сказал Эйб.

– Ты хочешь подраться, Эйб?

– Я не люблю драться, – сказал Эйб, – но, если ты будешь приставать ко мне, мне придётся дать тебе урок.

– Не задирайся, Эйб, – наставительно сказал Джек. – Не было ещё парня в этом месте, который позволил бы себе вольничать с ребятами из лавки Клери. Я слышал, что ты собираешься выставить кандидатом на выборах своего дружка Келсо?

– Это моё право, – ответил Эйб, – как и любого свободного американца.

– Не читай мне проповедь, учёный, – продолжал Джек, – и слушай внимательно, что я тебе скажу. Если ты будешь изображать в Нью-Сэлеме начальника или законодателя, Джек Армстронг укажет тебе твоё место. Я тоже не люблю драться. Я тебя предупреждаю по-честному. Это относится также к твоим дружкам, то есть к мистеру Келсо и к этому сопляку.

Тут он затянулся из трубки и выпустил клуб табачного дыма мне в лицо, да так, что я чуть не поперхнулся.

Я было стал засучивать рукава, но Эйб удержал меня. Джек улыбнулся, выколотил трубку о голенище своего высокого сапога и удалился торжественным шагом.

– Эйб, – сказал я, – нас оскорбили, и мы должны вызвать этих парней на бой.

– Молчи, – сказал Эйб, – я знаю, что делать.

– Что тут ещё можно сделать? Ты и в самом деле собираешься выставить Келсо кандидатом на выборах?

– Нет, – ответил Эйб, – я собираюсь выставить самого себя.

Так он и сделал. Как сейчас помню его фигуру на рынке, когда он взгромоздился на помост в ужасно коротких штанах из парусины, ситцевой рубашке, грубых башмаках, толстых синих носках, со старой соломенной шляпой на голове и поднял руку перед тем, как начать речь.

Надо вам сказать, что Эйб Линкольн был необыкновенно высокого роста. Он возвышался над любой толпой, как колодезный журавель, а тут, на платформе, он и вовсе выглядел чудищем.

– Эй ты, почтенный! – крикнул кто-то в толпе. – Глянь-ка за море, не собираются ли англичане на нас напасть!

– Что ты, сосед, – сказал другой, – лучше пусть поглядит за Миссисипи: не идут ли на нас индейцы?

– Сограждане! – начал Эйб.

Голос его потонул в буре криков.

– Слушайте! Он сейчас скажет нам, какая погода в Нью-Йорке!

– Дружок, тебе не холодно там, в облаках?

– Не шутите! Знаменитый учёный мистер Линкольн хочет прочитать нам стихи своего друга Шекспира!

– Где кандидат в законодатели мистер Келсо? Ты спрятал его за пазухой? Покажи его нам, если он не пьян!

– Не мешайте этому парню! У него нет никакого занятия, и он с горя решил стать оратором.

Кричали и улюлюкали изо всех сил приятели Джека Армстронга. Один из них даже запустил в Эйба початком кукурузы.

Тут Эйб, не говоря ни слова, спустился с помоста. Я думал, что он сцепится с теми, кто кричал, но он подошёл к Джеку Армстронгу, который, улыбаясь, сидел на перевёрнутом бочонке. Джек встал и засунул трубку за голенище. Я думал, что сейчас начнётся драка, но произошло нечто неожиданное. Эйб ухватил дюжего Джека одной рукой за воротник, другой за штаны, поднял в воздух и отбросил, честное слово, этак футов на двенадцать! Джек перекувырнулся, распластался в пыли, полежал с минуту, потом поднялся и тихонечко пошёл прочь…

Мы все охнули. Так кончилась слава Джека Армстронга, предводителя кучки нахалов из лавки Клери! Его приятели стали уходить один за другим, а Эйб, нисколько не смущаясь, поднялся опять на помост, пригладил вихры, которые торчали во все стороны, сложил на животе свои огромные шершавые кисти, прочистил горло и начал сначала:

– Сограждане! Я думаю, что вы хорошо знаете, кто я такой, – я бедный Авраам Линкольн. Мои друзья хотят, чтоб я стал кандидатом в законодательное собрание. Моя политика коротка и проста, как старая колыбельная песня. Я стою за национальный банк, за внутренние усовершенствования и за высокие пошлины на ввоз. Таковы мои убеждения. Если вы меня выберете, я буду вам благодарен; если нет – мне всё равно.

Речь Эйба сопровождалась непрестанным мычанием коров, пением петухов, блеянием коз и лаем собак. Как я уже говорил, день был базарный.

Перед Эйбом лежал в лучах летнего солнца маленький Нью-Сэлем с его бревенчатыми, грубо отёсанными домами, раскиданными среди рощ и полей. Мерно стучала лесопилка на серебряной речке. За деревьями начиналась широкая степь-прерия, и ветер свободно гулял по ней. Долговязый Эйб возвышался над площадью, как мачта. Его большие ноги словно вросли в землю. Руки, похожие на лопаты, были широко расставлены. Голос у него был высокий, не очень сильный, но каждое слово было слышно вдалеке. Недаром Эйб был лесорубом, в нём что-то было от леса и от деревьев. Казалось, налети сейчас буря, она повалит заборы, сорвёт дранку с крыш, опрокинет фургоны, но Эйб останется стоять посреди площади, как дуб с глубокими корнями. Его удержит земля.

Не хочу утомлять вас длинным рассказом. Эйба не выбрали. Но он нисколько не обиделся.

– Демократия в том и состоит, – сказал он солидно, – что народ выбирает, кого он хочет. Если тебя не выбрали, не сердись, может быть, выберут в другой раз. А пока что надо работать и учиться!

И он поступил на почту. В те времена у почтмейстера было немного работы. Он подсчитывал, сколько миль прошло письмо, и брал плату с того, кому оно было адресовано. Кто получил письмо издалека, тот больше и платил. А если вы не желаете платить, то не узнаете, что написано в письме. Конечно, каждого разбирает любопытство, что такое происходит на свете – а вдруг кто-нибудь родился, или помер, или получил наследство, – так что люди охотно платят.

Вот и всё, что я хотел рассказать вам. Будьте здоровы и не сердитесь, если у меня сюжет не слишком интересный, или если я скомкал конец, или если вы уже что-то подобное где-то читали. Ведь я человек немудрёный, зовут меня Билли Грин, по прозвищу «Ловкий Билли», из Нью-Сэлема, в штате Иллинойс.

И всё-таки как хотите, а этот Эйб Линкольн был престранный парень! Не правда ли?

Харчевня в снегах

Снег в сумерках казался синим. Ветер завывал, поднимал порошу, крутил её и разбрасывал по степи колючим, леденящим облаком. В такую погоду трудно было встретить кого-нибудь на дороге. Да и самой дороги не было видно. Ничего не стоило сбиться с пути и заблудиться на однообразной равнине, где только отдельные рощицы чернели мутными пятнами на косогорах.

Человек с палкой остановился, пощупал вокруг себя снег и выругался.

– Тут и сам архангел Гавриил не разберёт, где гостиница Чарли Тэррента, – пробурчал он. – И хоть бы живая душа высунула кончик носа за дверь. Забились в своё логово, как медведи! Будь проклят этот Иллинойс со всеми его…

Путник внезапно замолчал.

– Кто это там, человек или привидение?

По степи медленно двигалась странная фигура. Это был верховой. Лошадь у него была низкорослая, но сам он был необыкловенно высок. Казалось, что его длинные ноги достают почти до земли, а туловище покачивается над крупом коня, как жердь, привязанная к седлу верёвками. На голове у всадника был нахлобучен цилиндр, с которого свисали сосульки. Узкие плечи этого странного путешественника были плотно обмотаны домотканым фермерским пледом василькового цвета; а из-под цилиндра глядело худое лицо с очень глубоко сидящими глазами и длинным подбородком.

– Эй вы, послушайте! – сказал человек с палкой.

Всадник остановил лошадь.

– Вы не знаете, где тут дорога?

– Добрый вечер! – добродушно отозвался всадник. – Это напоминает мне историю про старого возчика, который выпил лишнее и на обратном пути из харчевни заблудился в лесу. «Честное слово, – сказал он в отчаянии, – если б я в молодости знал, что в этом лесу такие путаные дороги, я не стал бы возчиком, а открыл бы харчевню».

– Какое мне дело до ваших историй! – сердито сказал человек с палкой. – Я ищу именно харчевню или, вернее сказать, гостиницу. Вы слышали про Чарли Тэррента?

– Ещё бы! – отвечал всадник. – Я как раз к нему и еду.

– А сами кто вы такой?

– Рад с вами познакомиться, – сказал всадник, – я адвокат, меня зовут Авраам Линкольн.

– Линкольн? Это у вас контора в Спрингфилде?

– Совершенно верно. «Линкольн в Хэрндон», с прошлого года такова надпись на вывеске.

– Не люблю адвокатов, – сердито сказал человек с палкой.

– Это ваше право, – невозмутимо ответил всадник, – но в таком случае пусть дорога в гостиницу сама разыскивает вас, а я поеду…

– Постойте! Неужели вы бросите меня в этой проклятой степи, где не отличишь одного сугроба от другого?

– Вы же сами не хотите иметь дело с адвокатами!

– Ладно, всё-таки лучше адвокат, чем мороз.

– А ещё лучше добрый очаг Чарли Тэррента, – улыбаясь, сказал Линкольн. – Итак, мы попутчики поневоле.

Он поехал шагом. Человек с палкой пошёл рядом.

– Вы сильно пострадали от адвокатов, мой друг? – спросил Линкольн.

– Могу сказать, порядочно. Я дважды платил адвокатам за проигранные дела.

– Это напоминает мне тяжелобольного, который перед смертью сказал врачу: «С какой же стати я стану платить вам за лечение, если мне предстоит ещё расход на похороны?»

– Вы, видать, большой мастер рассказывать разные побасёнки, – проворчал человек с палкой. – А дорогу-то вы знаете?

– Нет, – сознался Линкольн, – я полагаюсь на мою лошадь. Она никогда не собьётся с пути, когда путь ведёт в гостиницу.

– Я гораздо больше доверился бы магнитной стрелке, – сказал пешеход.

– У вас есть компас?

– Компас или астролябия, – со вздохом отвечал пешеход, – то-то и беда, что их нет. Я нашёл бы дорогу в два счёта, если б знал, где север…

– Вы умеете обращаться с астролябией? – спросил Линкольн.

Человек с палкой презрительно посмотрел на адвоката и процедил сквозь зубы:

– Я бывший моряк.

– Кстати, я не знаю, друг мой, как вас зовут.

– Называйте меня Смит… Бад Смит. Этого достаточно?

– Вполне! – весело сказал Линкольн. – Я не знаю ни одного Бада Смита во всех соседних графствах.

– Я приезжий, – сказал пешеход.

Совместный путь занял не больше получаса. Уже стемнело, когда путники услышали собачий лай и увидели на горизонте бревенчатые дома городка Клинтон с сизым дымом, валящим из высоких труб. Здесь, как и в каждом западном городке, имелась двухэтажная гостиница с баром, около которой стояло до десятка фермерских повозок, двуколок и шарабанов. Несколько лошадей было привязано к столбам возле навеса. В сияющих розовым светом окнах мелькали тени людей в цилиндрах.

– Мне кажется, что я вижу судью Дэвиса, – сказал Линкольн.

– Отчего бы нет? – кисло промолвил Смит. – Здесь подлинный слёт судейских, вроде вороньей свадьбы.

– Вероятно, так, – сказал Линкольн. – Все светила восьмого судебного округа встречаются под этой вывеской. Завтра начнётся выездная сессия суда. Итак, мистер Смит, вперёд, под вывеску Чарли Тэррента! Как видите, здесь написано: «Чарли рад любому гостю, если он в состоянии заплатить за ночлег».

– А я что, не в состоянии? – сказал Смит. – За кого вы меня принимаете?

…Судья Дэвис был толст. Нос у него свисал грушей, а щёки были похожи на два больших помидора. Из-под опухших, обветренных век глядели на любого встречного два проницательных серых глаза и словно говорили: «Я тебя, любезный, вижу насквозь, и не думай, что я рохля только потому, что я толстый».

Он расположился у огня в большом зале гостиницы, положив ноги на каминную решётку. Вокруг очага на лавках сидело человек десять адвокатов – кто тёр нос, кто похлопывал рукой об руку. Позади всех, как башня старинного форта, возвышался Линкольн, с руками, засунутыми в карманы. Он рассказывал восторженно:

– Представьте себе, человек сидит в Вашингтоне и постукивает ключиком, а за много миль, в Балтиморе, другой человек слышит этот стук и записывает слова. Ни одной минуты промедления! И всё это делает электрическая искра!

– Вы большой любитель науки, Линкольн, – сказал судья Дэвис, пытаясь разглядеть носки своих сапог из-за грузного живота, – но это уже не свежая новость. У меня есть родственник в Балтиморе, школьный учитель. Три года назад он утверждал, что «по астрономическим данным» из этого телеграфного аппарата ничего не выйдет. Когда мимо его дома начали тянуть проволоку по столбам, он присоединился к толпе зевак. Кто-то сказал ему: «Ну что, дядя, твоим предсказаниям грош цена. Видишь, тянут телеграфную проволоку!» – «Ну, знаете, – сказал учитель, – я рассмотрел этот вопрос со всех сторон с большой тщательностью и вниманием и теперь могу определённо сказать, что маленькие пакеты эта проволока ещё дотащит, а большие тяжёлые узлы не дойдут!…»

Раздался смех.

– Ну, знаете, – обиженно сказал Линкольн, – всё-таки у меня есть преимущество перед вами, господа. – Я услышал про эту штуку с электричеством впервые в жизни и получил удовольствие, а для вас, образованных людей, это уже не свежая новость.

– Не прибедняйтесь, Линкольн, – благодушно заметил Дэвис, – всем известно, что вы возите с собой в седельном мешке «Геометрию» Евклида и читаете её в промежутке между двумя заседаниями суда. А вот у меня с детства не было времени понять, почему сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы.

– Геометрия помогает соображать, сэр, – ответил Линкольн.

– И ораторствовать перед избирателями, – неожиданно вмешался лопоухий человек с жирным красным лицом, примостившийся в отдельном кресле сбоку очага. – Я читал ваше «обращение к народу Иллинойса». Вы, кажется, упорно желаете, чтобы общественные земли попали в руки фермеров по самой дешёвой цене?

– Не скрою, сэр, что таково моё твёрдое желание, – сказал Линкольн.

– Имейте в виду, что я не буду за вас голосовать!

– Позвольте вас спросить, сэр, – сказал Линкольн, повернувшись всем корпусом к лопоухому, – вы занимаетесь скупкой и перепродажей земли?

– Вы угадали, мистер Линкольн, – важно отвечал лопоухий.

– Тогда понятно, почему вы настроены против меня. Ваша душа обитает в кармане.

– Где именно находится моя душа, вас не касается, сэр, – проговорил лопоухий. – Я не желаю видеть в конгрессе ораторов, которые настроены против деловых людей.

– Я не настроен против деловых людей, которые приносят пользу, – отвечал Линкольн, – но я решительно против спекулянтов.

– Очень приятно слышать, – торжественно сказал лопоухий. – В таком случае, я буду голосовать за ваших противников!

– Это напоминает мне одного итальянского бандита, который собирался ограбить почту, – сказал Линкольн, – и, перед тем как это сделать, обратился с молитвой к своему святому: «Помоги мне, дорогой святой Мартин, в моём трудном деле и попроси бога, чтоб он даровал мне успех. Но если ты этого не сделаешь, имей в виду, что я-то сам не святой, а самый настоящий бандит и сумею показать тебе, подлецу, где рак зимуют!»

– Не понимаю ваших остроумных сравнений, – сказал лопоухий.

– В этом я нисколько не виноват, – вежливо отвечал Линкольн и под общий смех адвокатов отошёл от очага.

– Ишь ты, – сказал лопоухий, закидывая ногу на ногу, – ведь он, пожалуй, считает себя гением. Этакий «честный парень» из простых, да ещё оратор и член законодательного собрания Иллинойса! Видали мы таких! Небось в бога не верит… А много ли дел он выиграл в суде?

– По моим сведениям, – невозмутимо сказал судья Дэвис, – за последние два года из двадцати четырёх дел он выиграл семнадцать.

– Вот как! – проворчал лопоухий. – Но думаю, что дело молодого Моффета он провалит.

– Дело Моффета? – переспросил кто-то из адвокатов. – Это который обвиняется в убийстве землемера?

– Да, – со вздохом сказал Дэвис. – И действительно, надо быть семи пядей во лбу, чтоб выступать защитником в таком деле. Этот молодой Моффет запутался в долгах да ещё потерял половину своей земли, потому что у него не было документов «на право владения». К нему приехал землемер проводить новую границу, и этот землемер без вести исчез!

– Откуда известно, что землемера убили? – спросил один из адвокатов.

– Есть косвенные улики. В доме Моффета нашли двустволку, в которой не хватало одного патрона. На снегу след, как будто тащили что-то тяжёлое, а на берегу реки нашли один башмак убитого да ещё на льду следы крови.

– На льду? Так он утопил труп в замёрзшей реке?

– Ничего не стоит утопить тело в проруби, – сказал Дэвис.

– Прескверное дело, – заметил тот же адвокат.

– Да, Моффету угрожает виселица.

– Сколько Линкольн берёт за такое дело?

– Кажется, он ведёт дело бесплатно, – сказал судья.

– Вот видите, набивает себе репутацию святоши, – вставил лопоухий.

– Вряд ли, – сказал Дэвис. – У него и так хорошая репутация.

– Ещё бы! Женился на девице из самой почтенной семьи. Отец этой Мэри Тодд, кажется, был сенатором?

– Не знаю, – отвечал Дэвис.

– Купил себе дом в Спрингфилде и выставил вывеску золотыми буквами. Видать, что не все дела он ведёт бесплатно!

– Вы как будто личный враг мистера Линкольна? – спросил Дэвис.

– Нет! Я просто не люблю этих «честных парней», которые делают деньги быстрее нашего брата. Да ещё называют предприимчивых людей спекулянтами! И вообще, да будет вам известно, судья Дэвис, что я не люблю книжников с «идеями»! Я предпочитаю обыкновенных граждан, которые верят в бога и не берут денег в долг.

– Это ваше дело, – сухо ответил Дэвис и повернулся к окну.

Снег запорошил всё окно. С трудом можно было разобрать радужно мерцающие фонари у подъезда гостиницы и морды лошадей, мерно жующих овёс в мешках, подвешенных за шею.

– Чарли, – сказал Дэвис, – я надеюсь, что вы найдёте места в конюшне и для наших лошадок?

– Не беспокойтесь, сэр, – ответил из-за высокой стойки широкоплечий гигант, хозяин гостиницы, – у меня всегда всё готово для судейских. Ваша комната наверху, седьмой номер. Извините, комната на двоих.

– С кем вы меня поместили?

– С мистером Линкольном, сэр.

– Человек не может заснуть, пока он не согрелся, – объявил судья Дэвис, тщетно пытаясь дотянуться фланелевым шарфом до пальцев своей правой ноги.

– Вы всегда растираете на ночь ноги? – спросил Линкольн.

– Обычно это делает мой негр Джексон, – сказал судья.

– Если хотите, судья, я заменю вам негра.

– Спасибо, не стоит, мистер Линкольн. Я вовсе не так толст, как вам кажется. Мой живот увеличился за этот год не больше чем на полдюйма.

– Весь вопрос в том, насколько он увеличился за предыдущий год, – проговорил Линкольн, роясь в своём седельном мешке.

– Ничего особенного. Не следует беспокоиться за мой живот. На вашем месте, я подумал бы о деле Моффета.

– Я думаю об этом деле почти непрерывно, – сказал Линкольн.

Дэвис посмотрел на него и покачал головой.

– Обвинитель Линдер очень серьёзный противник, – сказал судья, – и, насколько я знаю, улики собраны с большой тщательностью. Соседи слышали ночью ружейный выстрел. Моффет человек вспыльчивый. Он уже раз угрожал ружьём землемеру Ярборо на глазах у всех. А этот башмак убитого возле реки?