Текст книги "Черный ураган. Честный Эйб"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Потому что негр, который получает письма с Севера опасный человек. А Дигби Пинч, который отправил кому-то «тюк шерсти», никого не интересует. И не советую тебе переписываться с сыном, хотя ты и свободный негр.

Книжник глубоко вздохнул:

– Разве я свободен? По совести могу вам сказать, масса Пинч, что такая свобода не стоит и цента. Это не свобода, а обман. Можно освободить только всех сразу или никого. И повезло же вам, что вы белый!

– Не завидуй, – отвечал Пинч. – Моя свобода тоже недорого стоит. Земли у меня мало. Док Томпсон всё толкует, что каждый белый может завести себе чёрных. Во-первых, я свободный американский фермер и не желаю жить чужим трудом. А во-вторых, на какие деньги буду я содержать чёрных? Тьфу!

Последнее слово Пинч произнёс с таким жаром, что оно могло бы заменить все предыдущие. Судя по треску зажжённой спички и по запаху дыма, он закурил трубку.

– Масса Пинч, – проговорил Сэм всё ещё дрожащим голе сом, – вы настоящий человек! Если бы я был белый, я пожал бы вам руку!

– Пожалуйста, – равнодушно сказал Пинч, – пожми мне руку.

Джейн в ужасе посмотрела на Дэви.

– Дэви, что делает масса Пинч? Негр пожимает руку белому!

– Молчи, – сказал Дэви. – Когда-нибудь ты это поймёшь.

Дэви сделал шаг вперёд и вышел на полянку. Книжник подскочил. Пинч вынул изо рта трубку.

– Ты что здесь делаешь? – спросил Пинч после минутного молчания.

– Мы с Джейн Баули ищем подземную дорогу.

– Вот как! – хладнокровно сказал Пинч. – А где Джейн Баули?

Джейн вышла на полянку и скромно потупила глаза.

– Нашли? – спросил Пинч.

– Нет, масса Пинч. Её нигде не видать.

– Вы рыли землю?

– Нет, масса Пинч, мы стучали палкой по корням.

– И мы заблудились в лесу, – добавила Джейн.

– И слышали наш разговор? – спросил Книжник.

– Ей-богу, не нарочно, дядя Сэм, – сказала Джейн.

– Я надеюсь, что вы умеете молчать? – пробурчал Пинч, выбивая трубку о сапог.

– Мы будем молчать, – сказал Дэви, – я ручаюсь…

– Джейн?

– Я клянусь! – воскликнула Джейн.

Пинч кивнул головой.

– Я знаю вашего брата, – сказал он. – В таких случаях чёрные умеют молчать. Подземная дорога существует. Но это секрет. А теперь ступайте за мной. Я вас выведу на обыкновенную дорогу. Сэм, ты иди по другой тропинке. Ты слишком много шляешься по лесу. Хопкинс это уже заметил. Письмо разорви тут же на мелкие клочки. Пошли!

Дэви и Джейн молча шли за Пинчем более получаса.

Дэви прервал молчание.

– Масса Пинч, – сказал он, – а вы не боитесь?

– Будь я проклят, – ответил Пинч, – если я чего-нибудь боюсь! Мои предки недаром переплыли через океан.

Полярная звезда

Хэт уже полгода была замужем за Джоном Табменом. Свадьба заняла не очень много времени. Джон сделал девушке предложение вечером, а утром поговорил с Большим Беном и подарил ему новый камень, чтобы точить топор.

Старая Рит поплакала и согласилась. Днём Джон переговорил с Хопкинсом. Надсмотрщик сплюнул и сказал, что ему всё равно, кто на ком женат, но Джон «должен привести в порядок эту дрянную девку». Джон Табмен был на хорошем счету в большом доме.

К вечеру следующего дня Хэт взяла своё новое лоскутное одеяло и перешла жить в хижину Джона. С тех пор белые стали её называть Гарриет Табмен.

Джон вряд ли мог привести кого-нибудь «в порядок». Он сам был человек беспорядочный. В свободные минуты он брал руки банджо и без конца пел и играл. Свободных минут у негров было мало, но ни один праздник не обходился без весёлого Джона. В сущности, у Хэт прибавилось много забот. По вечерам она только и делала, что стряпала и стирала, напевая под тренькающие звуки немудрёного инструмента.

Весельчак Джон не любил разговоров на серьёзные темы. Когда Хэт заговаривала с ним о будущем, он хохотал и хлопал её по плечу.

– Завтра само собой придёт, Хэт! Солнце всходит каждый день. Док меня любит – я хороший негр, а ты моя жена. Давай затянем-ка песню вдвоём!

Когда Хэт говорила что-нибудь нелестное о хозяевах, Джо заглушал её своим басом:

– Выбрось всё это из головы! Мы не так уж плохо живём. Свинина есть, банджо есть, а долго думать скучно – того гляди, сойдёшь с ума.

И он сверкал своими белыми зубами и делал уморительные гримасы.

Джон был доволен. Жена у него здоровая и работящая, больше ему ничего не нужно. Но Хэт…

Поздно вечером, когда Джон уже спал, улыбаясь даже во сне, она выходила из хижины и садилась на землю, охватив колени руками. Огни гасли в хибарках, и к привычному запаху негритянской деревни – запаху дыма, кислого теста, засаленного тряпья, жареного лука и выгоревшей на солнце травы примешивались другие запахи: свежее дыхание леса и солоноватый морской бриз.

Солнце всходит каждый день… Человек не может жить без надежды на завтрашний день. Но что делать тому, для кого солнце не всходит и взойти не может?

В душе у Хэт застыло чувство незаслуженной глубокой обиды. Вначале она воспринимала оскорбления, как любая рабыня: ей казалось, что это её удел, потому что ей «не повезло». Потом она стала понимать, что во всём этом есть что-то более страшное – это «порядок», тот «порядок», на котором обосновано господство сильных и вооружённых. «Маленький негр работает, а большой белый ест его хлеб» – это закон, и закон этот разбойничий.

Если бы не было несчастья негров, то не было бы и счастья хозяев…

Оскорбления сбились в её душе в один ком, и этот ком постепенно превращался в камень. Почему она, Гарриет Табмен, дочь «страны свободных», должна жертвовать всем лучшим, что у неё есть в жизни, во имя кучки жестоких, хвастливых и трусливых людей?

Всё это ей трудно было выразить словами. Она не умела ни читать, ни писать. Предполагалось, что она не умеет и думать. Но она думала.

Думать ей было гораздо труднее, чем нам с вами читать и писать.

У неё не хватало слов. Мысли ползли медленно и тяжело и не принимали отчётливых очертаний, как бесформенные тучи. Иногда ей приходили в голову обрывки фраз, большей частью чужих и незначительных. Она их отбрасывала и мучительно начинала думать сначала. Она ничего не знала – она угадывала. Она ни в чём не была уверена – она догадывалась.

Джон что-то мурлыкал во сне. Хэт было жалко и себя и Джона. Она относилась к нему как к большому ребёнку. Ведь Джон ничего не понимает, хоть он и мужчина. Она, Хэт, маленькая, коренастая женщина в пёстрой головной повязке, должна соображать за двоих.

На небе сверкали созвездия. Звёзды на южном небе яркие: одни пылают, как алмазы, другие мерцают то красноватым, то зеленоватым отблеском. Там, наверху, нет ни рабства, ни нищеты. Там торжественная тишина и ясность. Там ослепительный свет проносится сквозь глубокую тьму, как вот эта падающая звезда беззвучно режет пространство.

Бежать? Да, бежать! И вернуться!

* * *

В воскресенье, блуждая по лесу, Хэт зашла в такие места, где раньше никогда не бывала. Это было царство белок, которые суетливо делали запасы на зиму. Они не обратили внимания на Хэт. Жёлтая листва шелестела у неё под ногами. Над её головой торопливо шептались клёны и поскрипывали сосны. Она вышла на берег треугольного лесного озера и остановилась.

В глубокой тишине она услышала необычный для леса звук скрипки.

Да, это была скрипка. Ни один зверь не в состоянии издавать такие звуки, такую плачущую мелодию, которая вдруг сменяется дикой пляской.

Кто-то играл на скрипке по ту сторону озера. Хэт оглянулась.

Слева заросли осоки явно обозначали болото, возможно ручеёк, впадающий в озеро. Справа тянулись густые папоротники.

Хэт пригнулась и нырнула в заросли справа. Дорогу она определяла иной раз по приметам, которым учил её отец, а иногда просто чутьём. Где нельзя было пройти в полный рост, она ползла, а где невозможно было проползти, она делала повороты, обходила чащи зелени, но при этом ни на секунду не переставала прислушиваться к скрипке. Когда звуки становились глуше, она меняла направление и шла на звук. Небо сначала посинело, а потом стало темнеть, но Хэт не боялась. Она была «своим человеком» в лесу и знала, что найдёт путь в чаще и в глубокую ночь – если не по виду, то по запаху, по звуку и даже ощупью.

Чаща стала реже. На прогалине стоял маленький человек и играл на скрипке. Хэт неслышно подкралась поближе и увидела: это был Сэм Грин, проповедник. На земле, возле его ног лежала тряпка. Теперь она поняла, куда ходит Книжник, держа под мышкой странный предмет, завёрнутый в коричневую ткань. Он ходит на остров, куда никто не знает дороги, и носит с собой скрипку. В лесной глуши он играет часами. Никто в посёлке не знает, что Сэм Грин – скрипач. Скрипка заменяет ему близкого человека – ведь он, конечно, с ней разговаривает. Это ясно уже по тому, что играет он не привычные песни, а что-то своё, собственное. Вероятно, он сочиняет.

Сэм вёл себя странно: он вдруг обрывал мелодию и начинал бегать по прогалине, размахивая смычком и что-то несвязно бормоча, иногда он стонал, а потом опять принимался играть. Вдруг он сел на землю, посидел несколько минут, раскачиваясь из стороны в сторону, снова вскочил и стал оглядываться, точно почувствовал, что за ним следят.

Хэт вышла на открытое место. Книжник вскрикнул и прижал скрипку к груди.

– Не бойся, дядя Сэм, – сказала она, – это я, Гарриет Табмен, дочь Большого Бена.

– Как… как ты догадалась?

– Я не догадывалась, дядя Сэм. Нельзя играть в лесу на скрипке. Никто не поверит, что это играет клён или кедр.

– Гм… негры подумают, что играет нечистая сила, – обиженно возразил Книжник.

– А белые?

– Белые не станут рвать одежду о кусты и колючки. И я тихо играю.

– Нет, дядя Сэм, громко.

– Тьфу! – воскликнул Книжник. – Что плохого в том, что я играю на скрипке? Разве это преступление?

– Почему тебе не играть в посёлке?

– Почему? – дико закричал Книжник. – Потому что я не хочу, чтобы меня слушали! Твой муж Джон любит, чтобы вокруг него сидела куча людей и подпевала его глупым песням. А я хочу играть для себя. Это место… это то место, откуда бежал мой сын, который теперь, может быть, замерзает в снегах Канады! И какое тебе дело, Гарриет Табмен?

– Он отсюда бежал?

– Да, он отсиживался здесь сутки, а потом бежал. Отсюда начинается дорога на Север.

– Где она? – замирающим голосом спросила Хэт.

– Не знаю. Мне так сказали. И я хожу сюда уже давно и ни разу её не видел. Говорят, что она подземная, но это сказки. Я думаю, что отсюда идёт тропа в графство Кент, а оттуда – в штат Делавэ?р, а оттуда в Пенсильванию.

– А как по ней идти?

– Не знаю. Мне это сказали, но я по этой дороге не ходил, потому что я уже немолод и мне не выдержать такого пути. Я остаюсь здесь один. У меня есть только скрипка.

– А про бога ты забыл? – иронически промолвила Хэт.

– Бог не обращает на меня внимания, – признался Книжник. – И мне не хочется его беспокоить. Я перебрал всю библию не нахожу в ней ни одного подходящего текста… Какое тебе дело, Гарриет Табмен?

Хэт долго молчала.

– Если бы ты мог показать мне, где эта тропа дядя Сэм…

Сэм подошёл к ней ближе и неожиданно указал смычком на небо, на котором уже светились звёзды.

– Ты видишь Большой Ковш?

– Вижу.

– Так вот: от края Ковша гляди туда… направо… вверх, а не вбок. Видишь маленькую звёздочку?

– Вижу.

– Это Полярная звезда. Где Полярная звезда, там север. Это звезда негров. Вот и всё, что я знаю.

Хэт внимательно разглядывала скромную, малозаметную звёздочку. Большой Бен никогда про неё не говорил. «Где Полярная звезда, там север»… А где север, там свобода…

Хэт тайком вернулась домой около полуночи. Джон безмятежно спал, накрывшись до ушей пёстрым лоскутным одеялом.

Прямая линия

На следующий день, отправляясь на работу с лесорубами, Хэт встретила Дигби Пинча, который ехал в двуколке и правил мулом, не вынимая изо рта трубки. Бен Росс громко его приветствовал, но Пинч не ответил.

– Задирает нос, – пробурчал Бен, вскидывая на плечо топор. – Разбогател, что ли?

Проезжая мимо Хэт, Пинч задержал мула и сказал почти шёпотом:

– Если тебе понадобится помощь…

Хэт вздрогнула и посмотрела на Пинча, но тот хлопнул вожжами и уехал, не оборачиваясь.

Откуда он знает? Кто мог ему сказать?

Ответ был простой: Сэм Грин, проповедник.

«Если понадобится помощь…» Пинч жил в полумиле от Бактауна, на ферме, если можно назвать фермой дощатое строение, похожее на сарай.

А может быть, он нарочно сказал? Дигби Пинч когда-то водил дружбу с рыжей миссис Сьюзен, которую Хэт запомнила на всю жизнь. Наверное, у него есть знакомые среди белых лодырей, которые пьянствуют в Бактауне, ожидая любого заработка. Они не упустят случая привести к хозяину беглую рабыню и получить за это по доллару на выпивку.

«Если понадобится помощь…» Без помощи отсюда не уйдёшь. Кто-то помог Сэму Грину-младшему, и вот он на свободе.

Надо идти на риск.

Но для бежавшей негритянки риск – это собачьи клыки, потом воловья плеть, потом буква «Б» («беглая»), выжженная калёным железом на плече, и, наконец, медленная смерть на хлопковом поле или в сарае, на охапке соломы…

Если есть оружие, можно защищаться, а последнюю пулю пустить в себя. Но оружия нет.

Вечером у Хэт был такой странный вид, что беспечный Джон удивился.

– Что это ты на месте не сидишь, Хэт? – сказал он, глядя на неё подозрительно.

– Разве я не сижу на месте?

– Ты уже шестой раз уносишь сковородку и приносишь её обратно. О чём ты думаешь?

– Джон, – сказала Хэт своим хриплым голосом, – я буду свободной.

Джон рассмеялся:

– Ты договорилась с хозяином о выкупе? А деньги нашла в дупле?

– Нет. Я хочу уйти на Север, в Пенсильванию.

– Ты окончательно рехнулась! Как ты туда доберёшься?

– Я найду дорогу. Джон, пойдём вместе!

Джон Табмен фыркнул:

– Я тебе сто раз говорил, что мне и здесь не худо. Я не раб, а свободный негр, и мне нет смысла блуждать по лесам с беглой рабыней. Овчарки отличают чёрного от белого, но свободного от несвободного им не отличить.

– Хорошо, тогда я уйду, а ты приезжай за мной.

– Никуда ты не уйдёшь, – раздражённо проговорил Джон. – Ты жена Джона Табмена и должна быть при муже.

– А если я всё-таки уйду?

Джон так ударил по струнам банджо, что маленький инструмент загудел, как жестяная банка.

– Ты не уйдёшь!

– Джон!…

– Я поговорю с хозяином. Я скажу ему, что Гарриет Табмен собирается улизнуть. Я это сделаю завтра же утром.

Джон подхватил банджо и ушёл в хижину. Они поужинали молча, впервые за всё время. Потом Джон улёгся спать.

Хэт мыла посуду, искоса поглядывая на мужа. Он заснул было, затем открыл глаза, приподнялся на локте и, убедившись в том, что жена на месте, свалился на подушку и натянул одеяло на ухо. Через несколько минут он стал посвистывать носом. Хэт знала, что теперь его и гром не разбудит.

Было ещё сравнительно рано. Негры ужинали на порогах своих хижин, а в большом доме только кончали доить коров. Она посмотрела кругом.

Ей хотелось увидеться с кем-нибудь из своих, может быть в последний раз, но она решила не беспокоить родителей. В большом доме служила на кухне её младшая сестра Мэри. Хэт пошла в большой дом. Она никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой, как в тот вечер. Кто-то должен был знать и передать старикам и Джону…

Да, ведь из-за Джона она не могла больше оставаться в посёлке! «Завтра же утром», – он сказал. Правда, у Джона настроение могло измениться четырежды за одно утро, но если он расскажет Томпсону…

Застучали копыта, и на каштановой аллее, ведущей к большому дому, появился сам док Томпсон в широкополой шляпе с развевающимися по ветру бакенбардами. Увидев фигуру, крадущуюся по аллее, Томпсон машинально полез в карман за пистолетом. С некоторого времени мудрый доктор стал упражняться в стрельбе из «малого оружия».

Полевой негритянке не полагалось самовольно являться на кухню господского дома. Хэт повернула обратно и запела:

Колесница святая приедет за мной,

Я оставлю вас.

В далёкой земле ждёт покой,

Я оставлю вас.

Встретимся, братья, в далёкой земле,

В утренний час.

За большой рекой, в предрассветной мгле,

Я оставлю вас…

Хэт не раз пела эту песню, но никогда ещё она не звучала так величественно. Томпсон резким движением сдержал лошадь и обернулся. Не красота хриплого голоса Хэт и не мелодия самой песни заставили его остановиться. В этой песне звучали и вызов и угроза.

– Проклятые чёрные обезьяны, – процедил сквозь зубы доктор, но не двинулся с места, пока голос не замер вдалеке.

Хэт положила маисовую лепёшку и две солёные селёдки в косынку и потихоньку свернула старое одеяло. Всё это было связано верёвкой и надето на палку, которую она взвалила на плечо. Джон спал сладким сном.

Хэт посмотрела на него, шепнула:

– Прощай, Джон Табмен, – и вышла из хижины.

Ночь была тёмная, новолуние. В посёлке все уже спали, а за посёлком, возле дороги, как всегда, мерно поскрипывали на ветру сосны.

В последний раз посмотрела она на смутные очертания кривых и косых негритянских хибарок. Если она вернётся, то уже не рабыней Томпсона, а скрывающейся в лесах, осуждённой законом, но свободной воительницей.

С этой ночи началась её свобода, а может быть, приблизилась её смерть.

Лёгким, неслышным шагом прошла она две мили по пустынной дороге, но не на север, а по направлению к ферме Пинча. Всё её внимание, слух и зрение были напряжены. Малейший звук заставлял Хэт останавливаться и подыскивать место, куда бы скрыться, если кто-нибудь появится на дороге. Но не было никого.

В дощатой хижине Пинча светилось одно окно. Хэт подняла руку, чтобы постучать. Следующее мгновение решит, будет она жить или умрёт.

Она постучала. За дверью послышались тяжёлые шаги, и голос Пинча спросил:

– Кто там?

– Мне нужна помощь, – сказала Хэт.

Минута молчания, потом дверь отворилась. Пинч со свечой осмотрел беглянку и сказал:

– Хочешь пить?

– Нет, – ответила Хэт, – но я не знаю, что делать дальше.

– Еду взяла?

Хэт указала на свои припасы.

– Можешь пройти ещё десять миль до рассвета?

– Могу.

– Тогда оставаться здесь не имеет смысла. Слишком близко. Иди в лес, туда, где ты встретила Сэма Грина, проповедника.

– Ах, так это он вам сказал, масса Пинч?

– Да, но он ничего не знает про подземную дорогу. С прогалины начинается тропа для беглых негров. Ты узнаешь по крестикам, которые вырезаны на коре деревьев с северной стороны. Если не нащупаешь крестика, постарайся найти заросли мха. Он растёт на северной стороне ствола.

– Про мох я знаю, масса Пинч.

– А про Полярную звезду ты знаешь?

– Знаю.

– Старайся идти так, чтобы звезда была всегда перед тобой. Не теряй её из виду. Сейчас стоят ясные ночи. Перед тем как выйти на открытое место, остановись и подумай, с какой стороны тебя могут заметить и куда тебе скрыться…

– Я понимаю, масса Пинч.

– Если услышишь собачий лай, постарайся найти воду. Недавно были дожди, и есть ещё большие лужи. Пройди по воде, и собака временно потеряет след. Впрочем, у нас в графстве достаточно речек, прудов и протоков. В крайнем случае войди в воду по горло.

– Понимаю…

– У тебя слишком много примет, – задумчиво продолжал Пинч. – Шрам на лбу, спина в рубцах, да и по фигуре тебя можно отличить издали. Не носи поклажи на палке – так поступают все беглые негры. Я дам тебе ремень. Косынку надень на голову и закрой шрам. Садись здесь, переведи дух. Я сейчас принесу записку.

Пинч исчез. Хэт присела на скамейку. Она была возбуждена. Ей казалось, что она могла бы пройти не десять, а тридцать миль не останавливаясь. Это был первый порыв, который потом сменился холодным расчётом. Многие беглецы старались сразу же уйти подальше от плантации, теряли силы и брели днём по полям, где их быстро задерживали.

Пинч вернулся с двумя брезентовыми мешочками, ремнём, флягой и какой-то бумажкой, которую он тщательно свернул в трубочку.

– Спрячь её и береги. До рассвета ты должна перейти реку Чоптэнк – вброд, а не по мосту. На другом берегу реки, прямо против лесной опушки, стоит дом. Ты постучишь в дверь и скажешь, что ты от Пинча из графства Дорчестер. Тебе откроют, и ты покажешь записку.

– Что это за дом, масса Пинч?

– Это станция подземной железной дороги. Хозяин этого дома – начальник станции.

– А вы, масса Пинч?

– Я агент подземки.

Хэт глубоко вздохнула. Так вот она, «подземка»! Она идёт по поверхности земли и ничего «железного» в ней нет, кроме воли и упорства «пассажиров» и храбрости «агентов»!

– Ты здесь задержалась, – беспокойно промолвил Пинч. – Каждая минута ночи дороже золотой монеты. День ничего не стоит. На твоём месте я выпил бы воды.

– А фляга?

– Там виски, и это на крайний случай.

Хэт сделала несколько глотков воды.

– Масса Пинч, – сказала она, – вы забыли ещё одну вещь.

– Какую?

– Ружьё.

Пинч отрицательно покачал головой:

– Не нужно. Человек с ружьём бросается в глаза даже ребёнку.

– Нож!

– Я боюсь, – сказал Пинч, – что, если у тебя будет нож, ты слишком уверуешь в себя. Твоё оружие не нож, а ноги. Ты должна выйти на прямую линию, пока за тобой нет погони.

Хэт не знала, что такое «прямая линия», но не стала настаивать. На прощание Пинч протянул ей руку, и она впервые в жизни неловко пожала руку белому человеку.

– Спасибо, – сказала она.

И она ушла. Свет в окне фермы погас, как только она покинула двор.

В половине пятого утра, едва небо начало сереть, она стояла у дверей фермы на берегу Чоптэнка. Собака лениво тявкнула на дрожащую от холода, мокрую фигуру с двумя мешками на плече, но Хэт постучала, и дверь открылась.

Перед Хэт появилась рослая, очень толстая женщина в белом чепчике, с метлой в руках. Хэт безмолвно протянула записку. Та прочитала и сказала невозмутимым тоном:

– Войди, дружок, обсушись и принимайся за работу.

Ферма ничем не была похожа на дом Пинча. Это было двухэтажное здание, чисто выкрашенное масляной краской. В прихожей лежал половик. На полках в кухне стояли затейливо разрисованные тарелки. На весь дом громко и уверенно тикали старинные английские часы с медным маятником. Хэт посмотрела в широкое окно и увидела золотые облака ранней зари.

Ей дали поесть и выпить кофе. Потом толстуха вручила ей метлу и велела мести двор.

– Не разговаривай ни с кем, Гарриет, – сказала хозяйка, и запомни, что ты новая работница Фергюсонов. Все мы – хозяин, и я, и дети, и внуки, и старики – Фергюсоны. Вечером отправишься по прямой линии.

– Осмелюсь спросить, миссис, – почтительно сказа Хэт, – что такое прямая линия?

– Это дорога в Делавэр. Тебе нечего беспокоиться. Утром ты будешь за границей штата Мэриленд.

– В Делавэре тоже рабство?

– Да, но за Уильмингтоном начинается Пенсильвания.

Если тебе удастся пройти через мост в Уильмингтоне, можешь считать себя свободной. А пока тебе угрожает только одно: конные патрульные мистеров Томпсона и Стюарта.

– Вы их знаете?

– Мы, Фергюсоны, всегда всё знаем.

– Осмелюсь спросить, – ещё более почтительно сказа Хэт, – почему вы, белые, помогаете нам, чёрным?

Толстуха посмотрела на неё величественно:

– Потому, что мы трудимся на этой земле и ненавидим бездельников?

– Каких бездельников?

– Плантаторов, мой дружок. Это ведь бездельники. Они получили землю по наследству от своих предков-разбойников. Они обрабатывают поля чужими руками, как помещики в Европе.

– Но вы рискуете жизнью.

– Не думаешь ли ты, любезная, – сухо отвечала фермерша, – что среди Фергюсонов есть трусы?

Почтенная миссис не проронила больше ни слова. В полдень она вышла к берегу реки и постояла там минут десять, приложив руку щитком над глазами. Потом она вернулась во двор и сказала Хэт:

– А ну-ка, дружок, ступай в дом. Загляни в чулан и посмотри, не таскают ли оттуда ребята мёд.

Хэт отправилась в чулан и убедилась в том, что ребята мёда не трогали. Она осмотрела кувшины с фруктами, мешки с грецкими орехами и картофелем, бочки с патокой из индейской пшеницы, бочки с капустой, банки с маисовым отваром и крепким сидром, мешки с мукой, бобами, шалфеем, морковью и шведской репой… Да эти Фергюсоны не так уж плохо живут!

На дворе застучали копыта. Хэт одним прыжком очутилась у двери чулана и задвинула засов. Ах, почему Пинч не дал ей оружия! Нет ничего хуже, чем сидеть среди бочек с капустой и ждать решения своей участи. Могут обыскать и чулан. Впрочем, Фергюсоны вряд ли разрешат обыскивать своё семейное гнездо… Разве что в них проснётся «совесть», как когда-то она проснулась у мисс Джесси Бродас…

Прошло не меньше получаса. Потом в дверь чулана постучали, и Хэт услышала спокойный голос миссис Фергюсон:

– Можешь выходить. Они уехали.

– Кто, миссис?

– Четверо верховых из Бактауна.

– Они спрашивали обо мне?

– Конечно! Я отправила их по другой дороге.

Хэт переминалась с ноги на ногу. Сидеть и ждать было не в её характере.

– Теперь я могу идти, миссис Фергюсон?

– Нет, дружок. Если бы эти господа не блуждали по дорогам, но они обшаривают все окрестности. Тебе пешком не пройти никуда. Ты поедешь.

Вечером миссис Фергюсон вывела Хэт во двор. Муж миссис Фергюсон молча указал ей бичом на фургон, и Хэт опять сказала «спасибо».

– С богом, – промолвила толстая миссис. – Жаль, что ты беглая. Если бы ты была свободная, я наняла бы тебя служить по хозяйству. Ты толково метёшь и умно моешь посуду, дружок.

С такой рекомендацией Хэт отбыла со «станции».

Фургон ехал долго. Хэт заснула и, проснувшись, увидела, что ночь ещё не кончилась и что громоздкая повозка продолжает колыхаться по плохой дороге. Она снова забеспокоилась. А вдруг её везут обратно к Томпсону? Нет, после всего, что было… И неужели Пинч мог послать её по ненадёжному адресу?

Фургон остановился на берегу той же реки Чоптэнк. Мистер Фергюсон прошёл вдоль берега и похлопал в ладоши. С другого берега отчалила лодка. Через несколько минут из неё выскочил юноша в холщовой куртке.

– Доброе утро, Ли, – сказал Фергюсон.

– Доброе утро, сэр.

– Есть среднего веса мешок с овсом.

– Прекрасно, сэр!

– Доставь к немцу. Спроси, нет ли новостей, и заходи к вечеру… Прощай, дружок! Кстати, как тебя зовут?… Гарриет? Читать не умеешь?… Жаль.

– Я научусь, масса Фергюсон, – обнадёжила его Хэт.

– Это займёт много времени. Раньше успеют отпечатать объявление о твоём побеге и расклеить по всему штату Делавэр. У тебя слишком заметная фигура для женщины, дружок, тебя могут узнать. Да и характер у тебя нетерпеливый, как я замечаю… Что это мы болтаем? Берись за весло, Ли.

Ли был юноша на редкость необщительный. Путешествие вверх по реке заняло больше часа, а за всё это время Ли буркнул только одну фразу, насчёт того, что Чоптэнк обмелел, а весной можно было бы пройти гораздо выше. Он высадил Хэт на берегу возле очень благоустроенного дома с верандой.

– Здесь живёт вдовец Фюрхтли с четырьмя дочерьми. Он швейцарец, хотя говорит, что немец… Ступай за мной.

Хэт попала в этот дом с чёрного хода, который мог бы быть «парадным» для любой мэрилендской фермы. Ли представил её внушительному хозяину с широкой, каштанового цвета бородой. Хозяин чистил ружьё.

– Как дела в Уильмингтоне, мистер Фюрхтли? – спросил Ли.

– Плохие дела, – сказал хозяин, тряся бородой. – Полно патрульных. Вышел закон о беглых рабах.

– О чём это?

– Любого сбежавшего раба полагается вернуть владельцу под угрозой штрафа.

– Не имеет значения, – сказал Ли.

– Молодой человек, – предостерегающе сказал Фюрхтли, – имейте в виду, что этот закон теперь распространяется на все Соединённые Штаты. Негроловы будут действовать по всей Америке, до самой Канады.

– Не завидую негролову, который попадёт куда-нибудь на Север, в Бостон или Буффало, – возразил Ли.

– И я не завидую, – изрёк хозяин, – но закон есть закон, и полиция обязана помогать тем, кто ловит беглых. Судьи тоже обязаны. Шерифы обязаны. Городские чиновники обязаны. Даже офицеры армии обязаны. О, все обязаны, майн либер герр! Порядок есть порядок!

– Вы принимаете груз, мистер Фюрхтли?

– О да! – солидно сказал хозяин, откладывая в сторону ружьё. – Порядок есть порядок, но я сражался в Германии за свободу, против армии и полиции, и это есть ещё больший порядок. Как зовут эту даму? Гарриет? Добро пожаловать, фрау Гарриет!

Хэт немного удивилась гортанному, медлительному выговору мистера Фюрхтли и его манере торжественно поднимать вверх указательный палец. Четыре дочери мистера Фюрхтли были удивительно похожи на отца: они тоже говорили так, как будто у них во рту была горячая картошка, и поднимали вверх указательный палец. Но больше всего удивили Хэт коровы, которые лоснились от чистоты и побрякивали колокольчиками, висевшими у них на шее. В доме Фюрхтли были не только часы с маятником, но и полки с книгами в переплётах из телячьей и свиной кожи. Над всеми кроватями висели салфеточки с надписью: «Доброй ночи».

– Тебе нравится этот новый дом? – спросил хозяин.

– О да, масса! Но больше всего, извините, масса, мне нравится хлев. В таком хлеву могут жить не только коровы, но и зажиточные люди.

– Это есть варварство, – сказал Фюрхтли. – Люди должны жить в домах.

Гарриет оставалась в этом доме четыре дня. Хозяин ездил в Уильмингтон и вернулся в мрачном настроении.

– Можно подумать, – объявил он, – что все охотники за неграми южных штатов скопились в этом графстве. О, какие скверные у них лица! О, как от них неприятно пахнет спиртными напитками! Натурально, они ищут поживы в этих местах, как эти… как они называются… большие, жадные птицы…

– Я думаю, масса, вы хотите сказать «ястребы».

– Вот именно. Спасибо, фрау Гарриет! Ястребы, да!… Надо ехать к Джо Филипсу, в Ньюкасл, хотя это не по прямой линии… Гм, да… но надо… Я видел ястребов уже возле самого моего дома.

– А кто такой Джо Филипс?

– О, это очень надёжный человек… умный, ловкий… Жаль, что сам Гаррет не может приехать сюда, но он не выезжает из Уильмингтона, потому что его здесь знают в лицо.

– Кто этот Гаррет, масса?

– Прошу вас, майне либе фрау, не называть меня «масса», как будто я продаю людей. Если вы не можете выговорить мою фамилию, называйте меня просто «сэр»… Томас Гаррет, майне либе фрау, есть великий человек! Он квакер, но это не самое главное. Самое главное есть то, что он начальник узловой станции и имел возможность освободить от ига тиранов больше тысячи людей. Пять лет назад его судили, и всё его имущество было продано с торгов. Шериф сказал ему: «Томас, я надеюсь, что это не повторится?» И тогда Гаррет ответил: «Друг, у меня нет и доллара, но если ты найдёшь где-либо на свете бежавшего раба, которому нужен завтрак, пошли его ко мне». Я хотел бы, чтобы он был президентом, но тираны никогда этого не допустят. Никогда!

В тот же день Фюрхтли спрятал Хэт в фургон и повёз в Ньюкасл. Вечером тряская повозка въехала во двор домика на краю города и была встречена пожилым негром. Это и был Джо Филипс, свободный негр, плотник. Весь двор у него был завешан канатами и заставлен досками. По законам штата Делавэр, Филипс не имел права спускать шлюпки и баркасы на воду. Он мог только изготовлять части, а окончательную сборку производили белые мастера.