Текст книги "Черный ураган. Честный Эйб"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Мы будем дома счастливее, чем здесь, – прошептал Эйб и на цыпочках покинул детскую.

Возвращение Ринго-Котёнка

Майор Белл сидел на крыльце фермерского домика, на берегу реки Каррент. Перед ним стоял, опираясь на саблю, капитан Люттих, командир приданных Беллу двух батарей лёгкой артиллерии.

– Что же он говорит? – спросил Белл.

– Он молчит, – ответил Люттих.

– Как его зовут?

– Его настоящее имя невозможно выяснить, – поджимая губы, сказал Люттих, – пленные говорят, что его зовут Ринго-Котёнок.

– Что он говорит насчёт Колмена?

– Я же доложил вам, майор, что он молчит.

– Сколько ему лет?

– Не больше восемнадцати.

– Что с ним делать?

– Придётся расстрелять, – хмуро отозвался Люттих.

Том Белл внимательно посмотрел на своего подчинённого. Люттих был немец из Сент-Луиса, бывший котельщик из пароходно-ремонтных мастерских. Как большинство немцев-добровольцев в армии, он отрастил густую бороду, которая мало шла к его круглому, розовому лицу.

– Закуривайте, Люттих, – сказал майор.

Люттих вытащил из кармана массивную трубку из орехового дерева с изображением головы чёртика с рожками и набил её табаком.

– Расстреливать – это проще всего, – сказал Белл, – надо узнать, где находится лагерь Колмена.

– Этот мальчишка ничего не скажет, – отвечал Люттих, – это прожжённый миссурийский разбойник. До войны он сидел в тюрьме за покушение на убийство. Там его и прозвали Ринго-Котёнок. Разве вы не чувствуете, что это воровская кличка?

– И, однако, он адъютант Колмена.

– «Адъютант»! – презрительно сказал Люттих. – Адъютант бывшего торговца неграми!

Люттих ненавидел всех, кто был до войны связан с торговлей людьми. Он считал, что этих людей надо расстреливать, даже когда они сдаются в плен без оружия.

– Должен вам сказать, майор, – заметил он, выпуская клуб дыма, – что у нас не регулярная война. У нас гражданская война. Миссурийские разбойники расстреливают мирных граждан, включая женщин и детей. Почему мы должны миловать этих злодеев?

– А что скажет подполковник? – спросил Белл.

Люттих вздохнул и отвернулся.

Война в штате Миссури и в самом деле была «нерегулярная». Южане просачивались в этот штат тайно, небольшими бандами и орудовали на дорогах, нападая на армейские транспорты и на уединённые фермы.

Дорога из Спрингфилда в Сент-Луис летом 1862 года находилась под постоянной угрозой. Стреляли из-за кустов и заборов, из-под мостов, с деревьев и крыш. Стреляли в людей и лошадей. По ночам небо окрашивалось заревом пожаров. Горела какая-нибудь ферма, жители которой провинились в том, что дали напиться солдатам-северянам.

Самой неуловимой была банда бывшего негроторговца Колмена. Она прославилась по всему штату и как самая беспощадная банда. Колмен убивал всех встречных негров и негритянок, старых и молодых, и оставлял трупы на дорогах, прикалывая их одежде записку с одним словом «Колмен».

– Что скажет подполковник? – задумчиво промолвил Люттих. – Он скажет, что это революционная война и что надо наступать. А пленных отправлять в штаб дивизии… если они не разбегутся по дороге и…

Белл улыбнулся.

– И они разбегутся, Люттих, – закончил он.

Из-за соседнего холма выехала кавалерийская часть. Глядя в бинокль с веранды, Белл видел, как сверкают на солнце обнажённые сабли.

– Похоже на конвой… – сказал он. – Это наш полуэскадрон идёт на рысях… О, Люттих, это сам подполковник!

Это и в самом деле был подполковник Иосиф Вейдемейер, широкоплечий человек с выправкой профессионального военного. Он неторопливо слез с лошади у крыльца фермы и устало ответил на приветствия своих подчинённых.

– Ну и погода, Белл, – сказал он, снимая запылённую фуражку и вытирая лоб платком, – солнце палит, а напоить нечем ни людей, ни лошадей. Ни одного ручейка, и все колодцы засыпаны от Сэлема до этой реки.

– Это Колмен, – сухо сказал Белл, – его нигде нет, и он есть везде.

Вейдемейер был лысый. Недостаток волос на голове возмещался у него окладистой бородой, похожей на веер.

– Мы не видели ни души на дороге, майор.

– Зато Колмен видел вас, – ответил Белл. – Будьте спокойны, он уже сосчитал, сколько сабель у вас в полуэскадроне, и заметил, как выглядят кони.

– Да, – сказал Вейдемейер, – самая плохая война, это когда не видишь неприятеля и не знаешь, где он.

Иосиф Вейдемейер был когда-то артиллерийским офицером в Пруссии. Но армейская жизнь была ему чужда, потому что по убеждениям он был социалистом. Он ушёл из армии и погрузился с головой в политическую борьбу. С 1851 года его разыскивала прусская полиция как «опасного политического заговорщика». Он уехал в Америку и основал несколько революционных газет.

Как только началась война, Вейдемейер прибыл в Сент-Луис, где было множество немцев-социалистов. Летом 1861 года он носил уже наплечники артиллерийского капитана.

– Если мятежники захватят Миссури, весь Запад Америки будет потерян, – заявил он и взялся за организацию обороны.

Южанам не удалось захватить Миссури. Сент-Луис стойко сопротивлялся, и главными его защитниками были рабочие-немцы, бывшие участники революции 1848 года – стойкие бородатые люди, не идущие ни на какие уступки и ненавидящие рабство.

Здесь, к западу от Миссисипи, не было элегантных генералов и офицеров, которые ждали, что «белый подаст руку белому» и гражданская война кончится полюбовной сделкой Севера и Юга. «Маленький Мак» был далеко. Здесь офицерские погоны украшали плечи фермеров, литейщиков, кузнецов, пароходных матросов и паровозных машинистов. Когда Том Белл через год получил звание майора и явился в штаб дивизии, он нашёл там Иосифа Вейдемейера в расстёгнутом мундире, с бородой, похожей на веер. Вейдемейер изучал карту.

– Честное слово, – сказал Вейдемейер, – если б «маленький Мак» был настоящим полководцем, он понял бы, что надо не окружать неприятеля кольцом, как это когда-то делали дурные немецкие генералы, а резать его на две половины, как острый нож режет колбасу!

И он провёл карандашом прямую черту от границ штата Теннесси через Джорджию прямо к морю.

– Это было бы недурно, – сказал Белл, – и сразу закончило бы войну. Почему бы вам не написать о своём плане президенту?

– Это не мой план, – сказал Вейдемейер.

– А чей же?

– Моих старых друзей Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

– Слышал, – удивлённо сказал Белл, – это коммунисты, которые живут в Лондоне? Что им до гражданской войны в Америке?

Вейдемейер бросил на него сверкающий взгляд.

– Дорогой майор Белл, – сказал он, – мои друзья в Лондоне всегда с теми, кто сражается за свободу во всём мире!

Подполковник Вейдемейер был непримирим. Он презирал «маленького Мака» и генералов – медлителей из Вашингтона.

– Надо гнать в шею уступчивых генералов, маменькиных сынков и жирных дельцов, – гремел он, – надо воевать не за конституцию, а за революцию!

– Я сам рабочий и земляк Линкольна, – сказал ему Том Белл, – и я верю в президента.

– И я агитировал за него на выборах, – буркнул Вейдемейер, – но я не понимаю, чего он ждёт. Юг – это не страна а боевой лозунг. Южан можно убедить только насилием.

– Линкольн не торопится и не отступает, я его знаю, подполковник. Подождём…

Но Вейдемейер был не из тех людей, которые могут спокойно ждать. Он добился назначения в долину реки Каррент, где действовал невидимый Колмен.

Всё жаркое лето 1862 года ушло на поиски противника. Дубовые рощи хранили молчание, реки неслышно несли свои воды, ястребы парили в глубоком синем небе. Может быть, они оттуда, видели всадников в серых куртках, но хищник хищника не выдаст. В конце августа удалось напасть в лесу на патруль бандитов и взять нескольких пленных. Они клялись, что не знают, где лагерь их начальника. Это знал только адъютант Колмена, белобрысый юноша со шрамом на лбу, по прозвищу «Ринго-Котёнок».

Вейдемейер пришёл к нему в тот же день вместе с Беллом. Ринго сидел возле стола, подперев голову рукой, и смотрел на дальние синие рощи. Лицо у него было неподвижное и казалось сонным.

Подполковник молча несколько минут изучал пленника. Между бровями у Вейдемейера появилась тяжёлая складка.

– Может быть, вы согласны назвать своё подлинное имя? – спросил он.

Ринго молчал.

Вейдемейер запустил руку за пазуху и вытащил оттуда тщательно сложенную бумажку.

– Нед Снукс, – сказал он, – я привёз вам письмо от вашей матери.

Ринго вздрогнул, опустил обе руки и вперился взглядом в бороду подполковника. Потом он протянул руку и взял письмо.

Пока Ринго читал письмо, Белл недоуменно смотрел на своего начальника. Лицо у него было такое же неподвижное, как у адъютанта Колмена. «Нашла коса на камень», – подумал Белл.

Ринго бросил письмо на стол.

– Она писала под вашу диктовку? – спросил он.

Это были его первые слова за сутки.

– Она принесла мне это письмо в штаб, – сказал Вейдемейер.

Ринго думал несколько минут. Потом он повернулся к подполковнику и проговорил раздельно:

– Короче говоря, вы не узнаете, где лагерь Колмена. Когда меня расстреляют?

– Вас не расстреляют, – отвечал Вейдемейер.

– Вы хотите сказать – «под условием»…

– Без всяких условий. Что вам пишет ваша мать?

– Вы не читали?

– Перестаньте валять дурака, Нед! – сказал Вейдемейер. – У нас нет привычки читать чужие письма.

– Она пишет… – с усилием промолвил Ринго, – она пишет, чтоб я вернулся домой.

– Возвращайтесь.

– Чтоб меня подстрелили по дороге?

– Нед, – сказал подполковник, – где вы раздобыли этот шрам на лбу?

– Это вас не касается.

– Меня всё касается, Нед. Когда вы сидели в тюрьме, у вас не было шрама.

– А! – сказал Ринго. – Вы и это знаете? Вы, пожалуй, знаете, за что я сидел в тюрьме?

– Отлично знаю. За покушение на убийство. Вы замахнулись ножом на шерифа, который назвал вашу мать «воровкой».

– Гм… – пробормотал Белл, но подполковник не обратил на него никакого внимания.

– Ваша мать никогда ничего не крала. У вас в доме нашли мешок с бобами, который вы сами украли на станции.

– Значит, я вор? – спросил Ринго.

– Не думаю, – сказал Вейдемейер. – Полагаю, что вас подбили молодцы, которые курят трубки, сидя на станционном заборе в ожидании вечернего поезда.

– Это неверно, – отвечал Ринго. – Они меня не подбили. Нам с матерью нечего было есть.

– Конечно, голод не тётка, майор, – продолжал подполковник, обращаясь к Беллу, – и заметьте, что я никогда не бывал на этой станции, но это типично для южных штатов. Отец этого мальчика, по справкам, был нищим батраком, мать – прачка…

– Мы никогда не просили милостыни! – взорвался Ринго.

– Совершенно верно, Нед. Вы предпочитаете убивать безоружных женщин – таких, как ваша мать.

Ринго вскочил на ноги. Белл взялся за рукоятку револьвера, но Вейдемейер сделал ему предостерегающий жест рукой.

– Я не убивал! – крикнул Ринго.

– Понимаю, – сказал подполковник, – вы помогали Колмену убивать.

– Наоборот, я заступался за них! Я…

– Ах, вот что, – спокойно сказал Вейдемейер, – теперь понимаю, откуда у вас шрам на лбу. Это работа Колмена?

Ринго сел и подпёр щёки обеими руками. Лицо у него было красное.

– Вы не узнаете, где его лагерь, – процедил он.

– Как видите, я ни разу не спросил об этом. Вы желаете вернуться к вашей матери?

– Я желаю быть расстрелянным, – проронил Ринго после минутного молчания.

– Это плохой выход из положения, мой дорогой Нед…

– У нас считается, что, если ты попал в плен, тебе нет дороги обратно.

– Так считает Колмен, – спокойно возразил Вейдемейер, но как считает Нед Снукс? И что я должен сказать матери Неда Снукса? Что Нед пожелал расстаться с жизнью по своей доброй воле?

Ринго молчал.

– Подумайте об этом, Нед. Мы не торопим вас.

Вейдемейер направился к выходу. Белл последовал за ним.

– Однако он заговорил, – сказал Белл, когда они вышли на крыльцо.

Вейдемейер улыбнулся.

– Я плохой педагог, – сказал он, – но чувствую, что этот восемнадцатилетний парень вовсе не уголовный преступник. Я это почувствовал уже тогда, когда мне рассказали подробности его биографии. Мать его добрейшая, работящая женщина.

– И всё-таки я бы расстрелял его, – вмешался капитан Люттих, – чтобы другие помощники Колмена трижды задумались, прежде чем убивать людей и поджигать фермы.

– Нет, Люттих, – отвечал Вейдемейер, – он не будет расстрелян. Распорядитесь снять караул возле этого крыльца и оставить дверь незапертой.

Люттих так изумился, что чуть не уронил трубку.

– Значит, птичка ускользнёт, не замочив лапок, – сказал он, – и немедленно устремится в гнёздышко Колмена… А, понимаю! Вы хотите проследить его?

– Нет, – сказал подполковник, – не имею ни малейшего желания.

– Вы думаете, что он вернётся домой? А нам-то от этого какая польза? У нас, как вы говорите, революционная война и нет времени возиться с перевоспитанием бандитов.

– Вот именно потому, что у нас революционная война, мы его и отпустим.

– Но, подполковник…

– Люттих, делайте то, что я вам говорю, – произнёс Вейдемейер по-немецки.

Люттих взял под козырёк и удалился военным шагом.

Вечером, когда Вейдемейер при свете керосинового фонаря сидел над картой штата Миссури, дверь растворилась и в ней показался насупленный Люттих.

– Прошу прощения, подполковник, – сказал он, – у меня есть сообщение насчёт господина Ринго.

– Он сбежал?

– Совсем нет. Он здесь, на крыльце, и просит вас принять его.

Вейдемейер погладил бороду.

– Пусть войдёт.

Люттих помедлил.

– Вы разрешите мне присутствовать при разговоре, подполковник? Этот парень – бывший арестант и помощник Колмена, и как бы он…

– Нет, Люттих, – сказал Вейдемейер, – я думаю, что лучше будет, если мы с ним поговорим наедине.

Люттих пожевал губами. Всем своим видом он показывал, что полностью не одобряет поведения своего начальника. Но дисциплина есть дисциплина, и Люттих широко раскрыл дверь.

– Пожалуйте, господин адъютант, – сказал он пренебрежительно.

Ринго вошёл, опустив голову, словно в глубоком раздумье. Он остановился перед столом Вейдемейера и долго молча смотрел на карту.

– Я полагаю, что вы знаете эти места лучше, чем составители карты, – проговорил подполковник, глядя на Ринго из-под полуопущенных век. – Садитесь, пожалуйста, Нед.

Нед не сел. Он неторопливо взял со стола карандаш и указал им точку на карте, южнее реки Каррент.

– Колмен, – сказал он коротко.

Вейдемейер поднял брови.

– Спасибо, Нед Снукс, – промолвил он, – так вы решили вернуться домой?

Ринго молчал.

– Вам дадут лошадь, – продолжал подполковник, – и шестизарядный револьвер. Поезжайте сейчас же. Привет вашей матушке.

– Нет, – отвечал Ринго, – я останусь. Вы можете подумать, что я обманул вас и указал вам неправильное место.

– Нет никакой надобности, – возразил подполковник, – вы же видите, что вам здесь доверяют.

Ринго махнул рукой.

– Я предатель, – сказал он.

– Вы раньше были предателем, – ответил Вейдемейер, – потому что вы предали свой народ. А теперь вы загладили свою вину. Поздравляю вас… Люттих! Люттих! Где он?… Люттих, прикажите дать этому парню хорошую лошадь, запас солёной свинины и сухарей да ещё шестизарядный револьвер. Он едет домой.

Люттих одним выражением своего лица выразил полное неодобрение такому приказу.

– Прощайте, подполковник, – сказал Ринго.

– Счастливого пути, Нед.

Вейдемейер протянул руку бывшему бандиту. Нед неловко пожал её.

В начале августа лагерь Колмена в долине реки Каррент был дважды атакован. Колмен с трудом ушёл, оставив 8 убитых, 20 раненых и 17 пленных.

Вейдемейер рапортовал командиру дивизии о разгроме противника и прибавил, что пленных следует рассортировать: виновных в убийствах судить, а непричастных отпустить по домам. «Многие из них ропщут на рабовладельцев, – писал он, – и это большей частью белые бедняки».

Возвращаясь в Сэлем, Вейдемейер и Белл ехали по лесной просеке. Была тихая августовская ночь. В промежутках между высокими кронами деревьев светились яркие звёзды. Копыта лошадей глухо стучали по корням. Не было ни малейшего ветерка.

В конце просеки мелькали фонари и слышались приглушённые голоса. Начальник разведки подъехал к Вейдемейеру и взял под козырёк.

– На опушке найден труп, сэр, – доложил он, – мужчина, вероятно, из местных жителей.

Подполковник с Беллом подъехали поближе и спешились Перед ними лежал на животе молодой человек с большой раной в затылке.

– Застрелен сзади, – сказал Белл.

Он нагнулся и осторожно перевернул убитого на спину.

– Бог ты мой! Подполковник, узнаёте этого парня? Ведь это Ринго-Котёнок!

Вейдемейер запустил левую руку в бороду. Лицо его было мрачнее тучи. Другой рукой он снял с груди убитого клочок бумажки, на котором карандашом было написано одно слово:

«Колмен».

– Ваши друзья в Лондоне вряд ли обрадовались бы такой развязке, – сказал Белл.

– Да, Белл, – отвечал Вейдемейер, – они указали бы мне на мою ошибку. Надо было дать ему охрану.

– Мы не могли охранять его до бесконечности, подполковник. Мы и так снабдили оружием бывшего неприятеля.

– В том-то и дело, что «бывшего». Он ехал к нам. И если б доехал, то был бы с нами.

Вейдемейер выпрямился.

– Значит, Колмен ещё дышит… Прикажите взять тело с собой. Мы похороним Неда Снукса как солдата федеральной армии, павшего на посту. А Колмена мы найдём ещё раз и ещё десять раз, если понадобится!

– И расстреляем его, – добавил Белл.

– Как определит военно-полевой суд, – отвечал Вейдемейер.

«Подписано – Авраам Линкольн»

Единственное место в Вашингтоне, где Линкольн чувствовал себя спокойно, был военный телеграф. Здесь не было ни секретарей, ни посетителей. По ночам под мерное потрескивание аппаратов Линкольн сидел и писал.

Лицо у него было напряжённое. Он писал, черкал, дописывал на полях, потом тщательно рвал бумагу и бросал её в корзину.

Аппараты издавали высокий звук, почти похожий на пение птицы. Телеграф был молодым изобретением. Ему было двадцать пять лет. Телеграфисты считали себя знатоками нового, сложного дела. На работе у них были загадочные, непроницаемые лица.

Аппараты передавали с войны цифры: «Потеряно 12 тысяч человек… точка… повторяем… 12 тысяч… отошли на две мили… точка… повторяем… две мили…»

«Маленький Мак» больше не командовал армией, но решительной победы не было.

Линкольн писал до полуночи и написанное клал в несгораемый шкаф. Ключи от шкафа всегда находились у президента в кармане. На рассвете можно было видеть, как Эйб не спеша направляется домой через деревянную калитку. Военный телеграф находился рядом с Белым домом.

В Белом доме все спали. Только Тэд, босой, в ночной рубашке, следил с верхней площадки лестницы, как папа прокрадывался к себе, стараясь никого не разбудить.

Однажды две чёрные руки ухватили Тэда в то время, когда он стоял на верхней площадке. Это был Джонсон.

– Ай, ай, масса Тэд, – тихо сказал Джонсон, – как же вам не стыдно не спать в пять часов утра?

– А почему папе можно не спать?

– Потому что ваш папа президент. Когда вы будете президентом, вы тоже не будете спать по ночам.

– Нет, Джонсон, – рассудительно сказал Тэд, – я никогда не буду президентом. Это ужасная возня.

– Жаль, – задумчиво проговорил Джонсон, – потому что, если б вы были президентом, вы освободили бы чёрных.

– Ты думаешь, что папа этого не сделает? – возмутился Тэд.

– Ах, масса Тэд, ваш папа сделал бы это, но ему не дадут.

– Кто это ему не даст? Он глава государства!

– То-то и оно, масса Тэд, что он вовсе не всё делает, что хочет. Ему не дадут все эти люди, которые присылают делегации: плантаторы из Кентукки, богачи из Нью-Йорка, торгаши из Чикаго, заговорщики, спекулянты, генералы, дипломаты, молодые джентльмены из богатых домов… Вы думаете, что им нужно освободить чёрных? Они и одного выстрела не сделали бы из-за чёрных. Им нужно набить карман!

– Папа их не боится!

– Ах, масса Тэд, ваш папа очень уважает законы… Он страх как боится поступить не по закону…

– Как же можно нарушать законы?

Джонсон вздохнул.

– Не нарушать законы, а менять их, масса Тэд… И позвать в армию чёрных. Тогда будет победа.

– Ты думаешь, что папа этого не понимает?

– Масса Линкольн, он всё понимает, – кисло сказал Джонсон, – но я готов держать пари, что он не подпишет такой закон, чтоб негров всех сразу освободили.

– Подпишет, – сказал Тэд.

– Извините, масса Тэд, я думаю, не подпишет. Я тоже кое-что понимаю в государственных делах.

– Держу пари на пять долларов, – запальчиво сказал Тэд, – что папа подпишет. Он… он уже начал подписывать!

– Откуда вы знаете, масса Тэд?

– А зачем он сидит по ночам на военном телеграфе?

Джонсон покачал головой.

– Он просто ждёт новостей с войны, масса Тэд. Впрочем, я готов идти в пари на пять долларов. Только я прошу вас улечься спать.

– Хорошо, Джонсон, пари на пять долларов! Но потом не виляй хвостом, что ты вовсе не имел в виду денег…

– Масса Тэд, – обиженно сказал Джонсон, – я не какой-нибудь банкир из Нью-Йорка, раз я проиграл, значит, я плачу. Но и вы, пожалуйста, потом тоже не отпирайтесь…

Но Тэд уже не слушал его. Он бежал в детскую, и его белая длинная рубашка развевалась, как знамя.

Многие в Америке думали так, как Джонсон. Многие думали, что у «черепахи Линкольна» не хватит решимости освободить рабов.

Сам президент изо дня в день становился всё мрачнее и сосредоточеннее. Он часами шагал по кабинету, отмахиваясь от просителей, советников и министров.

На стене висел портрет Джефферсона, который более восьмидесяти лет назад сказал: «Всё на свете меняется, кроме врождённых и неизменных прав человека…»

И тот же Джефферсон сказал, что «соблюдение закона есть политическая религия…»

Освободить негров – это значило поднять со дна Америки новые силы. И не только «цветных», но и всех «простых». Назначить их генералами, офицерами, министрами. Переделать конституцию и подавить крикунов и хищников в тылу.

Это, может быть, революция. Но это значит – победа.

И может значить – смерть.

Президент вспомнил, как недавно на ночной прогулке верхом в него выстрелили из-за дерева. Лошадь испугалась и понесла. Линкольн с трудом с ней справился. Он приехал домой без головного убора. Караульному начальнику он объяснил, что случайно потерял цилиндр. На следующий день караульный начальник принёс и молча положил цилиндр перед Линкольном. В нём зияла дыра от пули.

– Об этом никто не должен знать, – сказал Линкольн.

– Слушаю, сэр, – откликнулся караульный начальник.

Эйб подошёл к камину и бросил цилиндр в огонь.

…Через две недели Линкольн вошёл в свой кабинет и неожиданно наткнулся на Тэда, который стоял у письменного стола, скрестив руки на груди, точь-в-точь как Наполеон.

Линкольн нахмурил брови.

– Тэд, как ты смеешь входить сюда без моего разрешения?

– Простите, сэр, – сказал Тэд, нисколько не испугавшись, – но я попал в ужасное положение.

– В какое именно?

– Я по уши в долгах.

Линкольн посмотрел на сына с усмешкой.

– Это очень грустно, – сказал Эйб. – И много ты задолжал?

– Пять долларов.

– В самом деле? В твоём возрасте это действительно много. Пари, я полагаю?

– Совершенно верно, сэр.

– И ты ищешь у меня деньги?

– Нет, сэр, я ещё до этого не дошёл. Я ищу бумагу.

– Бумагу?

– Да, сэр. Бумагу об освобождении негров.

Линкольн молчал с минуту.

– Ты её здесь не найдёшь, Тэд.

– Я так и думал, – сказал Тэд. – И я проиграл пари Джонсону и должен уплатить ему пять долларов. Я поручился за то, что Авраам Линкольн освободит негров, и проиграл.

Линкольн молча порылся в своём бумажнике и протянул Тэду пять долларов.

– Спасибо, сэр! – с чувством произнёс Тэд. – Камень упал с моей души! Я уплачу Джонсону и…

– Можешь оставить себе эти пять долларов, – сказал Линкольн, – это я плачу тебе за Джонсона.

– Как это так? – в изумлении прошептал Тэд.

– Джонсон проиграл пари, но нечестно брать деньги у слуги, который живёт на небольшое жалованье. А теперь прошу тебя уйти и больше никогда не входить в кабинет без моего позволения.

…В прокламации, обнародованной в сентябре 1862 года, говорилось:

«С 1 января 1863 года все лица, которые были на положений рабов в каком-либо штате или определённой части штата, население которого к этому времени будет находиться в состоянии мятежа против Соединённых Штатов, получат свободу отныне и навсегда. Подписано: Авраам Линкольн, президент Соединённых Штатов Америки, главнокомандующий сухопутными и морскими силами США».

Пушечные салюты и фейерверки потрясли города Америки. Возле Белого дома гудели толпы с флагами и плакатами. Взволнованные люди пели, приложив руку к сердцу:

От бухты Сан-Франциско до мелей мыса Код

Запомним этот первый счастливый Новый год.

Вперёд, цветные братья, друзья мои, вперёд!…

«Отныне и навсегда!» Казалось, Америка избавилась от позора, который сковывал её цепями в течение сотни лет…

В этот вечер Джонсон долго возился в своей каморке. Он зажёг свечу и вытащил из сундучка помятый и засаленный портрет человека с высоким лбом, суровыми, светлыми глазами и упрямой линией рта, словно прорезанного ножом среди морщинистых щёк.

Джонсон долго смотрел на это лицо. Глаза пожилого негра были полны слёз.

– Это ваша победа, капитан, – шептал он.

Это был портрет Джона Брауна.