Текст книги ""Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Лев Овалов

Соавторы: Николай Шпанов,Николай Томан,Иван Стаднюк,Лев Шейнин,Борис Соколов,Николай Панов,Лев Самойлов,Татьяна Сытина,Юрий Усыченко,Морис Симашко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 276 (всего у книги 345 страниц)

Миновав Политехнический институт, следователь и конвоируемый свернули в пустынную улочку – идти по людным местам Захарову, естественно, не хотелось.

В конце квартала Пивень резко обернулся и, выхватив пистолет, направил его на офицера. В глазах бандита сверкнули ненависть и злорадство. Но не успел он нажать на спуск, как почувствовал одновременно удар, рывок и острую боль сломанного спусковой скобой пальца – пистолет переместился в руку офицера и торчал из неё рукояткой вперёд.

– Кажется, я повредил вам палец? К сожалению, сие есть неизбежный результат этого приёма, – с холодной вежливостью улыбнулся Захаров, пряча в свой карман пистолет бандита. – У вас больше никакого оружия нет?

Со сломанным пальцем бандеровец был уже не опасен: Захаров ощупал пазуху и карманы брюк Пивня, извлёк из них ключи, перстень-печать и документы. И уже без улыбки скомандовал:

– Марш! И без этих, знаете… фокусов!

Пивень заскрежетал зубами и медленно зашагал. Завернув за угол, они вышли на Сикстутскую и направились вниз в прежнем порядке: Пивень впереди, офицер – чуть сбоку и сзади. Только бандит уже не держал руки за спиной, а поддерживал левой правую.

Навстречу им, натужно гудя мотором, поднималась большая, тяжело гружёная трёхосная машина.

– …Ты бы меня о смерти, как о милости просил! – брызжа слюной, шипел Пивень. И вдруг повернулся, лицо его было перекошено, зубы лязгали, глаза горели сумасшедшей злобой: – Что, думаешь, взял меня? Не-ет, меня не возьмёшь!.. – и прежде чем Захаров успел хоть что-нибудь сообразить, матёрый бандит с размаху бросился под задние колеса грузовика.

«И надо же дожить до такого… как собака… под колёса… сам…» – только и подумал не ожидавший такого исхода дела следователь. Захаров вдруг вспомнил акт злобного самоубийства скорпиона…

…Было уже совсем темно, когда отобранными у Пивня ключами следователь открыл дверь особняка в переулке Листопада.

Осмотр и обыск помещения показали, что смерть поджидала Никитина в стенах именно этого особняка. Следы были тщательно уничтожены. Только кипа журналов «AS» была, видимо, забыта и лежала на небольшом столике с альбомами между лампой и пепельницей. Журнала за номером сорок четыре не оказалось.

Расставив людей по местам, Захаров потушил свет и снял с окон глухие занавески. Началось томительное ожидание. Следователь знал, что рано или поздно кто-нибудь из «своих» да придёт к Пивню, но хотелось, естественно, чтобы это произошло поскорее.

«Конечно, придут, если… если только кто-то из них не заметил хотя бы одного из трёх моментов: задержания, обезоруживания или броска Пивня под автомобиль», – думал Захаров, полулёжа на диване у оконной стены.

Время тянулось медленно. Пройдя в уборную, следователь зажёг там папиросу и, держа её в кулаке, вернулся на своё место. Но курение в темноте почему-то не доставляло следователю никакого удовольствия. Захаров коротал минуты, вспоминая подробности полученного вечером от полковника «разноса» за Пивня, и, смущённо улыбаясь, представлял себе шагающего по гостиничному номеру начальника и себя, стоящего навытяжку. Насытясь этим не очень приятным воспоминанием, Захаров принялся обдумывать свои пути в том случае, если никто не придёт в особняк Пивня.

С улицы, откуда-то издалека, донёсся оклик патруля, топот, выстрел. «Много ещё этой дряни гнездится в Галичине», – вздохнул следователь.

Неожиданно раздался лёгкий стук в окно. Накинув на плечи гражданское пальто, сержант Гарбуз, ростом и фигурой похожий на Пивня, вышел в прихожую и, не тая мягких шагов, приблизился к двери.

– Кто? – шёпотом спросил он.

– Телеграмма, – отозвались из-за двери. Гарбуз на долю секунды замешкался, но тут же вспомнил, как надо увильнуть от условного отзыва: открыв «глазок» в филёнке двери, сержант приставил глаз и, как бы узнав посетителя, молча открыл дверь, оставаясь сам в тени.

– Проходь… – неразборчиво, как бы со сна, буркнул он, указав вошедшему на комнату, и стал тщательно запирать дверь.

Войдя за гостем в комнату, «хозяин» повернул выключатель. Маленький щуплый человечишко изумлённо вытаращил круглые глазки.

– Доброй ночи! Проходите, пожалуйста, – любезно встретил его молодой офицер.

Его преосвященство был совсем плох. Болезнь лишила могущественного Львовского митрополита возможности удрать с друзьями-гитлеровцами. Освобождение Украины советскими войсками вроде как бы доконало главу греко-католической унии: его преосвященство имел все шансы, минуя своё непосредственное начальство в лице монсиньора Пачелли, то есть папы Пия XII, явиться без доклада прямо к всевышнему, чего с минуты на минуту и ждали: сам митрополит – со страхом и явным нежеланием, а его приближённые – с нетерпением.

Холодеющие ноги были укутаны пледом, – митрополит полусидел на взбитых подушках. Пожалуй, сейчас в этом измождённом болезнью, пожелтевшем старце едва ли кто-нибудь узнал бы бывшего блестящего офицера кавалерии императора Франца-Иосифа I, юного графа Андрея Шептицкого, в своё время расчётливо сменившего мундир и тяжёлый палаш на чёрную сутану и серебряный нагрудный крест ватиканского священнослужителя. Много лет прошло с того времени, и теперь только мозг, глаза да лежащие поверх одеяла тонкие холеные руки сохранили жизнь. Но ещё в 1900 году эти руки цепко схватили престол львовского митрополита (а с ним – и горло духовно подданных украинцев), и, пока ясен мозг графа, они ни на минуту не упускают схваченного.

Пользуясь бессонницей, Андрей Шептицкий днём и ночью вершит дела. Духовный пастырь чувствует близость своей кончины, но не о себе, а о своём «долге» печётся он, отдавая каждую минуту неусыпным заботам о пастве и унии.

И сейчас его немалый «штаб» на Святоюрской горе лихорадочно деятелен. Европу содрогают огромные события, и у западноукраинских святых отцов немало хлопот. Ведь духовный «штаб» его преосвященства руководит и занимается не только обращением к богу наивных душ – отнюдь нет. Сюда издавна тянутся незримые нити от многих промышленных и финансовых магнатов Европы и из-за океана, из некоторых правительств, из гестапо, интеллиджен-сервис, Си-Ай-Си и многих им подобных «богоугодных» учреждений. И, конечно, главная нить намертво связывает святоюрскую обитель с Ватиканом, ведущим свою крупную политическую игру.

Какие бы события ни потрясали с годами Европу, с каким бы треском ни рушились некоторые границы, государственные политики и политические деятели, министры и целые кабинеты, – нити эти оставались незыблемо прочными.

В свою очередь и из «штаба» Шептицкого в разные стороны тянутся тысячи нитей оперативного «духовного» руководства. Этими нитями, подобно марионеткам, приводятся в движение сотни самых различных по своему облику и характеру действий исполнителей «воли всевышнего», – начиная от благообразных интеллигентов и кончая террористами – бандитами ОУН.

И вот сейчас, где-то на промежуточной инстанции между последними и его преосвященством, в покоях старинного дворца, седобородый мужчина в долгополом сюртуке чёрного кастора спросил своего собеседника:

– …А как, отец Александр, этот заблудший еретик-журналист?

Сидящий против него на стуле священник, высокий, крепкий, с заметными под чёрной шёлковой сутаной мускулами, сохраняя достойную военную выправку, склоняется в поклоне.

– Он был одержим кощунством, и вот его… скоропостижно скончался без покаяния, – смиренно ответил отец Александр.

– Справедливо. Но святая церковь и я недовольны вами, отец Александр. В числе избранных вам поручено особенно богоугодное дело, а вы работаете хуже других. Да, да, – хуже. Крестом и мечом – вот святой девиз, начертанный непогрешимым папой на знамёнах греко-католической церкви сегодня. А где ваш меч, отец Александр? Всего три-четыре акта святого мщения. Мало. Очень мало.

– Но они бдительны! И защищают народ. Господа пролетарии верят им и льнут…

– А вы что же, не в состоянии перехитрить врага? Тогда снимайте сутану и идите в нищие. Или боитесь?.. Карать! Беспощадно карать предавших церковь! – тяжело задышал мужчина в сюртуке.

– Что я ещё хотел сказать вам, отец Александр? – немного успокоившись, тихо произнёс он. – Да, вы не проницательны. Союзникам России можно доверять, и вы прислушивайтесь к тому, о чём говорит этот молодой посланец Штатов. Не беспокойтесь, без санкции ЧИП[82] 82
  ЧИП – официально – католическое прессагентство Ватикана «Чентро информационе про део», фактически – отдел огромного штаба папы Пия XII, ведающий шпионской сетью отцов-иезуитов во всех странах.


[Закрыть] он не явился бы к нам. О переговорах информируйте меня ежедневно и ничего сами не решайте.

Отец Александр почтительно, поклонился.

– Но он очень неосторожен и самонадеян: ничего не выяснив, сразу пришёл по старому адресу явки, да ещё удивляется, зачем ОП, – известный вам Остап Пивень, – сменил квартиру. Нет, янки явно и слишком недооценивает врага.

– Это уже вы сами ему объясните. Кстати, советского штабного работника завербовали? Учтите, сейчас это особенно важно и для ЧИП и для стратегической службы американцев, – напомнил священнику его наставник.

Отец Александр вздохом всколыхнул чёрный шёлк сутаны; он надеялся, что его начальство не коснётся этого неприятного вопроса.

– Нет ещё.

– И этого не можете? Кажется, вы рискуете потерять мою к вам расположенность. Почему не завербовали?

– Он уже у нас, – сладчайше улыбнулся отец Александр, – третьи сутки.

– Зачем же так долго? Это совсем лишний риск.

Отец Александр снова замялся.

– У него очень строптивый характер…

– Купить!

– Не соглашается…

– Сломать!

– Да вот и ломаем. ОП при нём продемонстрировал на его спутнике-солдате, что ожидает тех, кто противится святой церкви. Не помогло. Но сегодня с этим делом будет покончено. Вчера нам удалось переправить русского из квартиры в подвал.

– Кончайте. И – действуйте, действуйте, действуйте, отец Александр! А сейчас – с богом. Слава Иисусу Христу!

– Аминь!

Седобородый поднял руку, махнул крест-накрест длинными пальцами. Отец Александр подхватил их и, приложась губами, бережно опустил. Придав лицу страдальчески-почтительное выражение и приподняв полы сутаны, отец Александр бесшумно вышел из покоев. Чёрный лимузин с флажком унии на радиаторе вылетел из ворот дворца.

Машина мчится по асфальту шоссе. У въезда в Галичин вырастает фигура советского автоматчика – он поднимает флаг и, резко опустив его, указывает место остановки.

Машина останавливается. Лейтенант и два автоматчика подходят, проверяют документы. Поднимается полосатый шлагбаум. Отец Александр серебряным крестом благословляет воинов, и машина с места берёт ход. Солдаты смеются.

Пролетев по безлюдным вечером улицам Галичина, лимузин останавливается у ворот серого, скромного с виду дома, примыкающего к греко-католическому храму.

…В жилых покоях отца Александра – благолепная тишина и лампадный полумрак. Прислуга давно отпущена – в доме безлюдно, лишь внизу чутко спит верный страж отца Александра, Сигизмунд. В эту ночь он никого не впустит без личного разрешения отца Александра – никого, кроме Стася, которому назначено. Стась – доверенное лицо, член ОУН и служитель храма: он знает, как пройти к отцу Александру.

Наскоро приняв ванну и с аппетитом поужинав, отец Александр входит в свою опочивальню; мнёт простыни и подушки на приготовленной постели и открывает один из двух примыкающих к стене шкафов. Сдвинув в сторону висящие на плечиках разномастные сутаны и цивильное платье, отец Александр нажимает потайную кнопку. Затем толкает заднюю стенку шкафа и идёт через него.

Закрыв за собой наружные дверцы шкафа, священник спускается по каменной лестнице и, миновав подземный коридор, упирается в дверь. Толкнув её, отец Александр входит в ту часть храма, где никогда не бывали прихожане.

В подземной комнате тепло и даже уютно. Не хватало только окон, да воздух чуть-чуть отдавал затхлостью. На электрической плитке кипел большой кофейник, на столе в беспорядке стояли банки и тарелки с разной снедью, стаканы, бутылки.

На диване, прикрыв ноги коричневым клетчатым пальто, спал молодой человек. При входе отца Александра он вздрогнул и рывком потушил лампу, что стояла на столике у дивана.

– Так ведь верхний-то свет горит, – усмехнулся отец Александр.

– Тьфу ты чертовщина! Спросонок я вас чёрт знает за кого принял! – сконфузился тот и сразу потянулся к бутылке. – Слава Иисусу Христу! Тяпнем по стаканчику божьей кровушки, отец? Или вы уже причастились?

– Не упоминайте имени господа бога всуе, – нравоучительно заметил отец Александр.

– А, бросьте!.. Что вы так долго? Я уже стелить себе собирался.

– Не торопитесь, сын мой. Скажите лучше, как этот, – отец Александр кивнул на дверь, ведущую в другой подвал.

Молодой человек нахмурился.

– Никак. Упрямый, чёрт. Я ему десять тысяч долларов пообещал – ни в какую! Ну, ничего: Пивень придёт – поговорим иначе…

– ОП не придёт больше, а будет информировать через Стася. Довольно рисковать. Один раз я отступил от правила – хватит. Он пришёл в себя или всё валяется? – отец Александр снова кивнул на дверь.

– Валяется. Только не там. Мы с Сигизмундом унесли его наверх, в пустую ризницу. Окон там нет, и холод собачий, как зимой: очухается скоро. Я велел Сигизмунду раздеть его.

– Бог мой! Ризница же не запирается!

– Не упоминайте имени господа бога всуе. Я припёр дверь каким-то распятием.

Отец Александр опустился на стул и долго смотрел на молодого человека.

– Нет, вы положительно невозможны, сын мой, – вздохнул он. – To среди бела дня пошли прямо на старую квартиру Пивня, оттуда – ко мне в храм. Я просто удивляюсь, как это вы сами не влетели да нас не подвели под удар. А теперь тут вот начинаете развлекаться. Нет, вы уж, пожалуйста, прекратите это легкомыслие.

– Бросьте, отец! Вы просто трус.

– Не трус, сын мой, а осторожен. Вы ещё не знаете русских, а я с ними знаком уже тридцать лет… Однако долго что-то не приходит в себя этот русский. С виду парень вроде здоровый. Может, голова слабая или притворяется? Пойдёмте, надо водворить его обратно. Вообще пора кончать это дело. Ну и время! Самую чёрную работу своими руками приходится делать. Стал бы я год назад пачкать руки о какого-то старшину. А теперь и это – улов. Ну, ничего, подождите, вот развернёмся… Пошли.

– Погодите, ведь сейчас Стась должен прийти со сведениями от Пивня. И как вы, отец, допускаете, чтобы в этакое время господин Пивень по двое суток ни черта не сообщал о себе?

– Пивень опытный работник, преданный нашему святому делу. И осторожен.

– А где же ваш Стась болтается до сих пор? Тоже осторожен?

– Тоже. И я советовал бы вам не забывать, что мы имеем систему, которая спасает нас от провала: Стась должен увидеться с агентом А, тот – с Б, тот – с В, В – с Пивнем, и таким же порядком сведения Пивня идут обратно, причём каждый агент знает только двух других и то не всегда. Вот как.

– Ну, это правильно. Нас тоже так учили. Ага, вот и Стась!

Дверь, через которую вошёл отец Александр, открылась, и на пороге показался Стась. Лицо его было бледно, и весь он имел вид побитой собаки.

Стась делает шаг вперёд, и за ним в тайной комнате появляется молодой советский офицер.

Собеседник отца Александра укрывается за широкой спиной духовного пастыря и, выхватив пистолет, целится в офицера. Зубы молодого человека лязгают, рука дрожит, но он быстро нажимает спуск – раз, другой, третий – офицер стоит, как Ахилл. «Проклятье!» – в ужасе кричит молодой человек и швыряет свой пистолет на пол. Отец Александр стоит, как изваяние.

– Руки вверх! – командует офицер.

Из широкого рукава сутаны в ладонь отца Александра скользит тёплый браунинг. О, нет! Духовный пастырь никогда не забывает снять предохранитель, как этот болтан янки.

– Руки вверх! – повторяет офицер.

Отец Александр медленно поднимает руки. Когда они почти выпрямились над головой, отец Александр отпускает подкладку, широкие рукава сутаны спадают к плечам, и – трах! – гаснет разбитая выстрелом лампа под потолком. Пастырь наугад делает ещё два выстрела – тьму раздирает чей-то вопль. Священник поворачивается и бросается к другой двери, ведущей наверх, в храм. Но тут же натыкается на что-то мягкое и вместе с ним кубарем летит, выронив браунинг. «А, мерзавец!» – рычит духовный пастырь и, схваченный руками солдат, бьёт сапогом в освещенную фонарём физиономию американца.

Всё это происходит в какие-нибудь две секунды.

Зажигается настольная лампа. Офицер разыскивает на полу фуражку. Тут же дёргается в конвульсиях и затихает простреленный пастырем Стась. Солдаты связывают и рассаживают спиной друг к другу американца и отца Александра.

Захаров распахивает дверь темницы старшины Курского – она пуста. Открывает вторую дверь – выход в храм.

– Обыскать церковь! – приказывает следователь.

Солдаты сразу же замечают припёртую тяжёлым распятием, но чуть приоткрытую дверь ризницы.

Следователь со своими помощниками обшаривают каждый уголок церкви, но старшины нет нигде. Окна высоко и целы, двери заперты, Захаров хмурится: «Неужели…»

«Вот он, наверное, где!» – догадывается следователь, заметив маленькую, тоже чуть приоткрытую дверку. За ней – лестница. Потянув за руку офицера, Соболь на всякий случай первый втискивается в узкий проход.

…По крутой каменной лестнице карабкается раздетый человек. Тело его избито, покрыто ссадинами, один глаз заплыл багровой опухолью. Но это пустяки по сравнению с мучительнейшей жаждой, которая сжигает все его внутренности, отбирает силы.

Кружится голова, единственный глаз застилает фиолетовая пелена, кажется, что ноги и руки вот-вот откажутся повиноваться. Но нет, не для того, чтобы пасть духом в последнюю минуту, более суток разыгрывал он из себя обморочного, не дрогнув ни одним мускулом, терпел страшные пытки! Нет, надо спешить – оставалось совсем немного… Но что это, никак уже спохватились: шага, голоса…

– Курский! Старшина! – гулко раздаётся в каменной спирали лестницы чей-то голос.

Силы старшины удесятеряются. Молча, не отзываясь, он торопился вверх, скорей, скорей!

– Курский! – снизу доносятся шаги – торопливые, нагоняющие, беспокойные. Вот они уже совсем близко. Но чем ближе погоня, тем твёрже становится воля, тем бодрее делается избитое, непослушное тело. Курский подымается на ноги.

Шаги уже совсем рядом.

– Курский!

– Есть, Курский! – хрипит он и, злобно толкнув вниз попавшийся на пути камень, делает последний бросок и вылезает на площадку колокольни. Он злорадствует, правда, сознание его работает плохо и весь он в каком-то исступлении, но – он победил!

– Курский? Что вы? Это мы, свои! Из-за поворота лестницы показывается какая-то расплывчатая, зыбкая фигура.

– Не-ет, провокатор, врёшь! – торжествующе смеётся старшина и с грохотом опрокидывает тяжёлую крышку люка. Закинув щеколду запора, он поднимается, высовывается из колокольни и бросает в спящий город хриплый, громкий в утренней тишине крик:

– Э-ге-эй!..

И только когда патрули подтвердили старшине снизу, что в церкви и на лестнице – свои, Курский открыл люк.

А через час после этого он уже дал следователю первое показание и сообщил, как был с солдатом Никитиным заманен провокаторами в особняк в переулке Листопада, как их уговаривали продать Родину, как затем на его глазах Остап Пивень пытал Никитина, как солдат, не стерпев пыток, стал кричать: «Не поддавайся сволочам, Вася!», и как разъярившийся садист-оуновец прикончил Никитина, а его, старшину, избили, усыпили и перевезли в шкафу на тачке в церковный подвал.

Но всё это было лишь уточнением схемы того тайного лабиринта, который уже был найден и пройден капитаном Захаровым – военным следователем с тонкими чертами лица и пальцами пианиста.

Священный союз

Глубокой ночью в радиохаосе эфира советские связисты-«слухачи» поймали коротенькую кодированную радиограмму. Истинное содержание радиограммы оставалось неизвестным, так же, как и то, что принята она была в Белграде и немедленно вручена некоему лицу, которое ещё за полчаса до её поступления беспокойно поглядывало на часы и, барабаня пальцами по столу, ожидало радиодепешу. Лицо это держалось в тени и будто бы в стороне от великих событий войны, но в действительности являлось немаловажной и влиятельной персоной.

Получив радиограмму, человек удовлетворённо вздохнул, усмехнулся и нажал незримые кнопки управления тайной организацией отнюдь не демократического направления. В результате этого советское командование получило дипломатически-почтительную претензию по поводу возмутительного происшествия в только что освобождённом советскими войсками югославском городке.

А случай действительно из ряда вон выходящий.

Город был взят обходным манёвром, части Советской Армии вошли в него без боя. Война пощадила жилые дома, улицы, сады и весёлый бульвар: просто фашисты не успели разрушить и сжечь всё это.

Город ликовал. Его обитатели запрудили улицы, восторженно встречая армию-освободительницу.

Люди ещё помнили вступление в их городок фашистских полчищ – завывание флейт, рябь штандартов и гусиный марш детоубийц со свастикой на рукавах.

Советские войска входили без шумихи и помпы. Они шли мерным, спокойным и мощным шагом. В таких же, как у солдат, походных, опалённых в боях гимнастёрках, офицеры вели свои подразделения. Солдаты шли радостные, гордые, но лица их не скрывали ни усталости, ни тяжести пережитого. Ничего яркого, кричащего, помпезного. Оружие, боевые ордена да белые бинты раненых. Это шли герои, труженики войны.

Их целовали, они пожимали сотни протянутых рук, брали на руки детей, и счастливые матери смеялись от радости. Офицеры и солдаты несли охапки подаренных им цветов.

Генерал приказал расчехлить знамя. В лучах заходящего солнца оно вспыхнуло заревом боёв и кровью погибших воинов.

Так входили в югославский городок советские войска.

Наконец части, предназначенные на отдых в этом местечке, расквартировались.

Со всех сторон только и слышалось: русский солдат… товарищ… коммунист… советский человек…

Казалось, в городе не найдётся человека, который не был бы искренне счастлив освобождением от фашизма. Но настал вечер и…

* * *

– Тубо, Ральф, иси!.. Сильвупле, мон шер!

Дог послушно вернулся к ногам хозяина и только глухо ворчал, пока тот вежливо пропускал гостя вперёд.

– Что это вы, даже с псом стали изъясняться по-французски? – насмешливо спросил гость.

– Время такое: на немецком не заговоришь, да и английский у нас не очень жалуют. «Бережёного и бог бережёт» – есть у русских такая пословица…

– Да, но они больше придерживаются другой пословицы: «На бога надейся, а сам не плошай». Зажгите свет.

Хозяин затворил дверь, вынул из замка ключ и, задёрнув наглухо портьеры, повернул выключатель. Гость снял потрёпанную шляпу, такой же засаленный пыльник и оказался элегантным молодым брюнетом с классическим пробором над виском.

– Приехал? Здесь? – отрывисто поинтересовался он у хозяина.

– Здесь. Сейчас приведу.

Хозяин вышел из комнаты. Было слышно, как ступени какой-то лестницы, ведущей, вероятно, на мансарду, заскрипели под тяжестью его низкорослой, но объёмистой фигуры.

Гость внимательно оглядел комнату, мягкую, обитую дорогим штофом мебель, роскошный, резной работы, письменный стол, хрустальные электроканделябры и библиотеку, занимавшую две стены.

– Рекомендую… – вернувшись в кабинет, представил хозяин гостю своего спутника, молодого человека в костюме «гольф».

– Вы беседовали с Беларковичем лично? – спросил гость молодого человека.

– Нет, – ответил тот. – Путь был трудным. Я опоздал на один день. Во вторник он передал всё через Джорджа, который был у него.

– Мне, как здешнему уроженцу и гражданину, дано указание работать по пропаганде и агитации, для чего использовать вас, так сказать, в порядке обмена опытом…

– Хватит! – хлопнул ладонью о подлокотник кресла брюнет. – Ещё ни чёрта не сделали, а уже говорите об опыте. Самонадеянности много! Так вот: работать вы будете с нами, на нас и под моим началом. Да-да, оба! – повернулся он, отвечая на удивлённый жест хозяина. – Хватит вам быть пассивным резидентом. И не пытайтесь вилять! Ваши наци свою роль сыграли. Теперь на сцену выходим мы. Итак, этого долгополого вы уже подготовили? – уже мягче спросил он хозяина.

– Конечно. Это ж была моя идея, – обиделся хозяин.

– Не спорю. Но её осуществление проведу лично я…

Ночью, в половине третьего, в маленький домик сторожа, примыкавший к церкви, постучали – громко, настойчиво. Сторож проснулся и подошёл к двери, наспех натянув брюки и шлёпая туфлями.

– Кто?

– Откройте, – спокойно и властно отозвались из-за двери, – патруль.

За дверью стоял человек, одетый в форму русского офицера. Чуть сзади было ещё четверо. В темноте ночи на плечах стучавшего тускло блеснули две звёздочки.

– Сейчас, сейчас, пожалуйста! – засуетился сторож, щёлкая задвижкой и ключом. – Пожалуйста, заходите.

Патрульные вошли. Офицер оказался высоким, широким в плечах человеком лет тридцати. Один из солдат был такого же роста, что и лейтенант. Левая щека у этого солдата белела свежей марлевой повязкой – наклейкой, которая и привлекла внимание сторожа. Солдат почему-то часто стискивал зубы, отчего на его щеках вздувались желваки.

– Кто здесь живёт? – спросил лейтенант.

– Я и дочь. Двое нас только и есть. Вот здесь мой угол, там – дочери.

Лейтенант распахнул занавеску – на кровати крепко спала девушка лет семнадцати.

– Кто сейчас находится в церкви? – строго спросил он старика, задёрнув занавеску.

– Никого, господин лейтенант. Кому ж там быть ночью – церковь-то заперта.

– Никого? А сигналы фонариком кто с колокольни подаёт?

Сторож оторопел.

– Сигналы?.. Да как же это… Господи, спаси и помилуй! Не должно это… нет там никого… сам запирал, – растерянно бормотал старик.

– Ладно, ладно. Сейчас посмотрим… А ну, забирай ключи – и марш в церковь!

Страшно испуганный, сторож первый выбежал из дома.

– Пресвятая богородица! Да как же это… да кому ж там быть? – причитал он на ходу.

– Тише! Молчи! – строгим шёпотом одёрнул старика солдат.

По-хозяйски смазанный сторожем, замок мягко щёлкнул – раз, два. В притворе было темно. В зале у чудотворной иконы чуть мерцала лампада. По аскетическим ликам святых бродили тени. Сильно пахло ладаном и воском.

Небрежно осмотрев колокольню и вернувшись в притвор, солдаты увидели ещё две двери?

– А это куда?

Сторож объяснил, что одна дверь ведёт в кладовую, а другая – в подвал.

– Идите туда, – приказал лейтенант высокому солдату.

В подвале было тепло и душно. Патрульные остановились у одной двери – тяжёлой и прочной.

– Что здесь? – спросил высокий.

– Да тоже вроде кладовой. Тут раньше ценности хранили.

– А ну, открой!

Сторож послушно отодвинул щеколду. Дверь скрипнула, и в лицо пахнуло запахом непроветриваемого и запущенного помещения. Маленькая сводчатая конурка была пуста. Сторож хотел уже повернуться, но, получив толчок в спину, очутился у противоположной стены.

Дверь сзади захлопнулась, и всё стихло…

Когда сторожа из кладовки привели наверх, он не поверил своим глазам: в несколько минут церковь была ограблена и изгажена до неузнаваемости.

Длинными чёрными решётками лежали на полу тени оконных переплётов. В лунном свете лица солдат были мертвенно-бледными. Лейтенант связывал серебро и золото в церковные скатерти.

Выйдя из оцепенения, сторож вдруг ринулся на солдат. Кулак прошёл вскользь по щеке высокого и сорвал наклейку на его щеке. «Звери!» – хотел закричать сторож, но искусный и сильный удар ошеломил его.

Старик очнулся от холода. Полураздетый, он был привязан к плащанице. Противно отдавала потом пилотка, засунутая до тошноты глубоко в рот.

Резко пахнуло табачным дымом. Грабители сидели близ окна и, тихонько переговариваясь, курили.

Сторож застонал. Лейтенант обернулся и деловито предложил солдату:

– Петров! Дай ему ещё раз, чтоб не мычал.

Долговязый с сорванной наклейкой подошёл к сторожу и ударил его по голове.

Решётчатая тень на полу сгустилась, – большая иссиня-чёрная туча заслонила луну.

– Пошли! – скомандовал лейтенант.

Чуть присвечивая синим огоньком фонарика, грабители быстро разобрали узлы и двинулись к выходу.

– Счастливо оставаться, папаша! – галантно распрощался лейтенант со сторожем. – Смотри, не простудись…

На башне ратуши часы пробили половину четвёртого. С шести часов утра разрешалось хождение по городу. Одиннадцать минут седьмого в комендатуру явился запыхавшийся гражданин Шабец.

– Что случилось? – спросил его комендант.

– Не знаю. Иду я сейчас на базар. Прохожу близ церкви, встречаю племянника. Вдруг слышу – стонет кто-то: тихо, тихо стонет. Прислушался – из церкви! Я своего племянника оставил на том месте следить, а сам дальше уже не пошёл, а повернулся да бегом к вам, сюда…

– Ну, и правильно. Благодарю вас.

В шесть часов шестнадцать минут лимузин коменданта, грузовик с автоматчиками и санитарная машина резко затормозили у церкви. Следом прибежал племянник, которому дядя сделал знак рукой, проезжая мимо в машине коменданта.

У ограды на улице уже стояло несколько человек.

– Никто не входил? – спросил комендант.

– Нет, нет, – ответили одновременно племянник и кто-то из любопытствующих.

Выпрыгнув из кузова машины, солдаты быстро оцепили церковь.

Комендант с дежурным офицером и четырьмя бойцами поднялся на ступеньки. Из церкви действительно доносился сдавленный крик. Дежурный потянул за большую медную ручку двери – она неожиданно легко подалась и открылась.

– Кто здесь, – выходи! – подал он команду в гулкую пустоту церкви.

Ответом ему был только более явственный крик.

Вынув пистолет, дежурный офицер быстро вошёл внутрь и резко принял влево, чтобы не выделяться на светлом фоне раскрытой двери. Следом за ним юркнул солдат и принял вправо. Вошли остальные.

– Опоздали, – осмотревшись, сказал комендант. – Куда? Стой! – вдруг одёрнул он солдата, шагнувшего вперёд.

– Вы ранены? – крикнул он человеку, видневшемуся на плащанице. Тот отрицательно мотнул головой.

Комендант повернулся к солдату.

– Тут и без наших следов Сидоренко работы хватит. Давайте живо дрова и доски. Бегом, марш!

По доскам, положенным на поленья, добрались до плащаницы и вынесли сторожа. Он был в полубессознательном состоянии.

– Недостаток доступа воздуха, – констатировал врач, вытаскивая кляп. – Ещё бы минут двадцать-тридцать, и дело могло кончиться плохо.

Сторожа увезли в госпиталь. Следом уехал и комендант, оставив автоматчиков для охраны места, где было совершено преступление.

«Ночью советскими солдатами во главе с лейтенантом ограблена та самая церковь, которая колокольным звоном и молебном встретила русские войска! Грабители кощунственно надругались над святостью храма и издевались над церковным сторожем!» – как-то подозрительно быстро разнеслась по городу эта зловещая молва.

Жители были поражены. Многие не верили, бежали к церкви – она была уже оцеплена. «Ну, что скажете! Смотрите. Вот вам и большевички!..» – ехидно хихикали в толпе.