Текст книги ""Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)"

Автор книги: Лев Овалов

Соавторы: Николай Шпанов,Николай Томан,Иван Стаднюк,Лев Шейнин,Борис Соколов,Николай Панов,Лев Самойлов,Татьяна Сытина,Юрий Усыченко,Морис Симашко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 143 (всего у книги 345 страниц)

– Хотите знать правду? – резко спросил Смирнов, раскрывая конверт.

Нет. Аделина Савельевна не хотела знать правду. И в то время, когда Смирнов читал ей сведения о том, что Мещерский – Блюм, Кирилл – Альберт, бельгиец по происхождению, был сначала германским, а позже английским шпионом и в Россию прибыл с поручением добыть сведения о молодой экономике Советской республики, – Аделина Савельевна критически усмехалась и повторяла:

– Ну и что же? Пусть! Какая мне разница, как его зовут? Пусть – шпион! Я помогала ему и горжусь этим!

– Да перестаньте вы слушать самое себя! – перебил ее полковник, и что-то в голосе его насторожило Аделину Савельевну. – Я понимаю, что моральные качества вашего героя вас не интересуют. Вы примиритесь с любой грязью. Но я думаю, что вам пора, наконец, узнать о том, что он умер в конце двадцать восьмого года. Убит в Стокгольме, при невыясненных обстоятельствах, в баре гостиницы. Взгляните на фотографию, это он? Теперь взгляните на его карточку из нашего архива. Запись о смерти сделана в начале двадцать девятого года, можете судить об этом сами по виду чернил и желтизне бумаги… Да и потом подумайте, к чему, мне вас обманывать. Что я этим выиграю?

Аделина Прейс была подлой, но неглупой женщиной.

– Да… – сказала она в те короткие секунды, когда известие о смерти Мещерского еще только стучалось в ее сознание. – Вы ничего этим не выиграете. Я понимаю. Я вижу, что вы говорите правду. Да… позвольте мне уйти. Значит, все эти годы… Все эти письма…

Она встала. Много раз в своей жизни она симулировала обморок. Но теперь, сделав шаг к дверям, Аделина Прейс впервые в жизни по-настоящему потеряла сознание.

– Поезжайте домой! – сказал Смирнов Кире после того, как она рассказала ему свой разговор с матерью. – У вас есть деньги на такси? Если нет, я дам. Возьмите машину и поезжайте домой. Позвоните Володе, пусть он немедленно придет к вам. Выпейте крепкого чая и примите таблетку тройчатки, потому что через полчаса вас свалит мигрень… До свиданья!

– Я хочу еще сказать… – начала было Кира, но Смирнов настойчиво и твердо остановил ее.

– Ничего вы мне не будете объяснять! – сказал он, помогая девушке подняться с кресла. – Знаете, Кира, часто бывает, что люди, много и правильно говоря о своих ошибках или несчастьях, поддаются опасной иллюзии. Им начинает казаться, что все тяжелое позади. Что все изменилось – и жизнь, и они сами. Но слова заменяют поступки лишь на время, несчастье возвращается, и тогда они страшно обижаются несправедливостью судьбы. Так возникают судьбы неудачников! Вы неплохой молодой человечек! Не болтайте, а покажите своей семье, на что вы способны. Вы ведь сами сказали, что у вас есть семья! Это очень правильно. Она у нас прекрасная, умная, сильная, всегда с нами и во всем придет на помощь. Но у нее есть непреложное качество. Не верить словам! Дело с нас спрашивают! Всегда помните об этом. Ну так как же, дать вам денег на такси?

– Спасибо! – сказала Кира, пошатываясь на затекших от напряжения ногах, изо всех сил пытаясь улыбнуться. – Дайте… Я отдам… Я ничего не буду говорить. До свиданья. Я постараюсь!

– В добрый час! – кивнул Смирнов и, когда девушка была уже у дверей, еще раз повторил: – В добрый час! Желаю удачи.

Следствие заканчивалось. У полковника Смирнова накопился длинный список срочных дел. В нем несколько раз повторялось: «Звонил Пономарев. Обязательно ответить».

– Герасим Николаевич? – обрадовался полковнику академик Пономарев. – Слушай, я тебя прошу, приезжай! Да нет, ну чего же мы будем встречаться в городе! Не поговорим, как следует… Тебя дергают, меня теребят. Слушай, Герасим Николаевич, ты в этом году купался в речке?

– Нет еще! – улыбнулся Смирнов. – Никак не доберусь до берега. Вот уж в отпуск в Крым уеду, тогда…

– Что – Крым! – закричал в трубку Пономарев. – Нет, ты приезжай ко мне! Я тебя таким пляжем угощу – ахнешь! Слушай, я серьезно прошу, приезжай. Мне посоветоваться надо…

В ближайшее воскресенье полковник с утра поехал к Пономареву.

– Нет, нет, я тебя в дом не зову! – сказал Пономарев здороваясь. – Едем прямо на речку!

Когда добрались до речки, Смирнов снял шляпу, развязал галстук и сел на пенек.

– Действительно! – сказал он почти благоговейно. – Удивительная природа у нас, в Средней России. Спокойная. И веселая вместе с тем. И милая, понимаешь, Александр Петрович, – сердцу милая!

Река действительно была хороша.

Узкая, глубокая, с чистейшей, прозрачной водой, она петлями извивалась меж берегов. А на кромке берега, у самой воды, лежали серебристо-серые шары ветел. На противоположной стороне начиналось поле желтеющей пшеницы, вдали темнела полоска леса, и над всем этим сияло щедрое, высокое, синее небо.

– Что я тебе говорил? – с восторгом подхватил Пономарев. – Подожди, сейчас купаться будем по моему методу, с комфортом.

Он принес из машины две запасные камеры и накачал насосом.

– Да ну их, я и сам умею плавать! – запротестовал было Смирнов, но когда они разделись и, вздыхая и ухая, влезли в воду, Герасим Николаевич поплавал, а потом по примеру Пономарева распластался по-лягушечьи на камере и замер, стараясь не шевелиться в теплом верхнем слое воды, у берегов яркозеленом от отраженья ветел, а на середине – голубом.

– Хорошо! – похвастался он перед самим собою и зажмурился. – Очень в общем здорово!

Позже, пока Смирнов сидел на траве, обсыхал и курил, Александр Петрович опять пошел к машине и вернулся с чемоданчиком. В чемоданчике оказались две бутылки пива, хлеб, огурцы, помидоры и яйца, сваренные вкрутую.

– Чудак, пиво-то надо было в реку опустить! – заворчал Смирнов. – Пока мы купались, оно бы остыло. Ну, о чем ты хотел советоваться*?

– Погоди, вот поедим, еще разок искупаемся, тогда поговорим! – запротестовал Пономарев.

– Нет уж, давай сейчас! – настоял Смирнов. – Ты в этой роскоши повседневно вращаешься, а я хочу перед отъездом еще хоть часок ни о чем не думать… Я слушаю тебя, Александр Петрович!

– Понимаешь, в чем дело, – начал смущенно Пономарев, – хочется обменяться мыслями. Понимаешь, в чем дело! Давно, лет пятнадцать тому назад, просматривая новые английские публикации по моему предмету, я наткнулся на интересную статью одного молодого ученого биолога.

Пономарев рассказал, как постепенно у него возникло теплое, дружеское чувство к молодому английскому ученому. Он стал следить за его работами и искренне огорчился, когда они исчезли.

Но вот, после длительного перерыва в несколько лет, снова появилась статья знакомого англичанина. По ряду признаков, понятных только ученому, Пономарев понял, как туго пришлось английскому биологу в годы молчания. Все прежние его статьи были связаны с изучением проблемы процессов обмена веществ в организме человека. На этот раз статья рассматривала процессы загрязнения пор кожи и по существу рекламировала новый сорт крема, очищающего кожу лица. Имя ученого появилось в числе сотрудников крупного косметического концерна. Все это было свидетельством поражения, все говорило о том, что у англичанина не хватило сил и средств продолжать работу над основной своей темой, он устал от нищеты, от беспокойства за завтрашний день и – сдался.

– Можете представить себе, Герасим Николаевич, как я обрадовался, когда через некоторое время снова прочитал большую статью моего английского неизвестного друга, посвященную изысканиям по основной его теме! – говорил Пономарев. – И какая это была талантливая, умная статья! У него хорошая голова, он понял, что тяжелые проблемы, встающие сегодня перед человечеством в вопросе здоровья народов – тесно связаны с экономикой стран… Он понял это и защищал и доказывал свою точку зрения как ученый биолог. Я обрадовался и в то же время подумал: «Надолго ли? Хватит ли у тебя сил держаться?»

– Да, вряд ли он долго продержался в промышленности с такой точкой зрения. Этот крупнейший косметический концерн, наверное, принадлежит Америке! – заметил Смирнов.

– Несколько лет он боролся! – продолжал свой рассказ Пономарев. – Появилось еще несколько его публикаций. И – снова молчание. Когда он опять напечатал статью – она была посвящена проблеме коррозии металлической посуды и рекламировала мазь для чистки кастрюль… Я подумал: «Наверное, у моего англичанина большая семья. Может быть, у него на руках старики родители…» Словом, я много думал о нем. И торжествовал и испугался за него, когда из очередной партии свежих публикаций выяснил, что его имя больше не упоминается в числе сотрудников химической фирмы.

Так шло время, – продолжал рассказ Пономарев, – и вот недавно, несколько недель тому назад, я получил от него письмо. О чем он мне написал? Во-первых, соглашался с рядом моих положений, о которых он знает тоже из публикаций. Рассказал о своей основной работе, связанной с обменом, которую продолжает в тяжелых условиях.

Но не это самое главное!

Он, Герасим Николаевич, чудесно мечтает в своем письме. И знаешь о чем? Он пишет, что все свои силы положит сейчас на то, чтобы помочь созданию Совета коллективной охраны мира в Европе. И он считает, что в этом Совете должен быть отдел, объединяющий работников культуры, в том числе и ученых. И что совместно, в постепенном дружеском, творческом контакте мы можем очень много сделать для народов. А ведь знаешь, Герасим Николаевич, я тоже об этом не раз думал! Наука уже давно вышла из глубинных протоков знания к основным руслам законов природы. Уже опасно и вредно для прогресса науки разрабатывать ряд ее областей разрозненно по методу «кто во что горазд»! Уже давно пора объединяться!

– Позволь, а разве мы против творческой дружбы с Западом? – прервал Герасим Николаевич поток возбужденных мыслей Пономарева. – Да мы чертову уйму сил, времени и денег тратим на самые разнообразные попытки сближения…

– Вот я и хочу…

– Да нет, разреши, я мысль закончу! Ты, Александр Петрович, и приятель твой английский – вы хотите оздоровить человечество. А империалисты хотят убивать, потому что, по их мнению, это самый эффективный способ наживы. Вот основное наше расхождение, и не с Западом, а с небольшой, но пока еще сильной группировкой империалистов Запада. Мы ищем способы облегчить жизнь народа, империалисты требуют разрушительной войны, потому что обнищавшим народам легче диктовать свои условия. Вот наше расхождение!

– Но ведь это все очень просто и, я бы сказал, общеизвестно! – раздраженно перебил Пономарев.

– Да, конечно… – согласился Смирнов. – Но я должен тебе заметить, что один из эффективных способов поддерживать рознь между странами – это усложнение простых вопросов. Нагромождение вокруг простейших, общеизвестнейших истин всяческих мнимых трудностей! Но ведь не об этом же ты хотел говорить со мной? В чем дело?

– Да, вот… – смутился Пономарев. – Обстоятельство одно есть, по поводу которого я хочу посоветоваться! Понимаешь, этот самый мой английский неизвестный приятель пишет, что очень хочет встретиться со мной. И возможность такая в этом году предвидится: зимой в Чехословакии будет проведен съезд биологов. Он получил приглашение приехать и пишет, что пойдет на любые жертвы, но приедет в Прагу. Понимаешь ли, Герасим Николаевич, это трудно объяснить, это понятно только нам, ученым… Мы с ним никогда не виделись, но много раз, уверяю тебя, много ночей просидели рядом за одним микроскопом, наблюдали одни и те же процессы и одновременно приходили к выводу. Мы – близкие люди! Мне с ним так же хочется увидеться, как и ему со мной. Вместе подумать, поспорить, проверить нашу близость по другим вопросам. Вероятно, будут разочарования в чем-то, но в общем, Герасим Николаевич, он хороший парень! Ведь не так просто для него было опубликовать свою статью, скажем, о том, что как велики ни были бы сегодня отдельные научные открытия, они не в силах помочь человеку в обстановке разобщенности, недоверия и крайней необеспеченности… Ну, чего ты молчишь?

– Я все хочу понять, что требуется от меня? – ответил Смирнов.

– Ну как что… – пожал плечами Пономарев. – Понятное дело… Парень он хороший, а все-таки я промахнуться не хочу! Вот я и думал посоветоваться с тобой!

– Чудак! – засмеялся Смирнов, потягиваясь на солнце.

– Кто чудак? – обиженно спросил Пономарев.

– Да ты, конечно! Что же, по-твоему, мы являемся главным управлением обеспечения душевного равновесия?

– Ну зачем же приводить к абсурду? – вспыхнул Пономарев. – Я, по-моему, вполне закономерно хочу выяснить его фигуру.

– Встретишься, посмотришь, послушаешь и выяснишь!

– А если ошибусь?

– Плохо! Для всех будет плохо.

– Позволь, а если спровоцирует?

– Чудак! – Смирнов поднялся, сел и потянулся к папиросам. – Вот это уж, я могу тебе сказать совершенно точно – чепуха! Что это значит – «спровоцировать»? Сыграть на твоих дурных качествах? Значит, тебя можно запугать или купить?

– Ты что, взбесился? – дребезжащим от ярости голосом осведомился Пономарев. – Это просто… просто… Это безобразие! Я совсем другое имел в виду!

– Да нет, что уж теперь лавировать. Ты как раз это имел в виду, – твердо повторил Смирнов. – Тебе хочется застраховаться у государства от ошибок, как страхуются от пожара? Это чепуха, Александр Петрович.

– Я предлагаю изменить тему разговора! – Пономарев вскочил на ноги. Голубые глаза его округлились от злости, он покраснел и задохнулся. – Идем купаться.

– Как тебе угодно… – согласился Смирнов. – Только, знаешь, я хочу немного подремать. Ты иди купайся, а я на солнышке полежу…

Пономарев ушел. Смирнов слышал, как он вздыхал и плескался за ветлами, а потом затих. И Смирнов задремал. Он проснулся от прикосновения к плечу, открыл глаза и увидел над собой Пономарева. Тот сидел на корточках и сосредоточенно смотрел в лицо полковнику.

– Ну что? – спросил Смирнов, поднимаясь и зевая. – Накупался? Гляди-ка, ты весь синий и в мурашках, Разотрись полотенцем, простудишься!

– Слушай, Герасим Николаевич, неужели ты плохо обо мне думаешь? – убито спросил Пономарев.

– Конечно, нет! – ответил Смирнов. – Ты неряшливо мыслишь, вот в чем дело. Дай мне папиросу, мои кончились… Вот поедешь ты на съезд, увидишься там со своим англичанином, неужели не разберешься в человеке?

– А если трудно будет разобраться?

– Ну, так у нас в народе есть правило в трудных случаях советоваться. Это уж естественно. Но сегодня-то тебе еще не трудно, а ты совет просишь. Вот я и говорю, неряшливо мыслишь.

– Неряшливо – значит часто неправильно!.,

– Вероятно! Пора ехать, Александр Петрович. Я еще своих толком не видел, неделя: была тяжелая и сегодня с утра к тебе уехал. Пора. Собирай свое хозяйство.

Смирнов отряхнулся и стал натягивать пиджак.

Когда Пономарев поставил чемодан в машину, Смирнов задержал его за рукав у открытой дверцы и сказал:

– Отправь шофера одного, а мы пешком: дойдем. Тут ведь недалеко, километра три. Я пройтись хочу.

Пономарев принялся было отговаривать, ссылаясь на жару и усталость, но полковник, мягко настаивал на своем.

– По азимуту пойдем! – решил он и направился межой через овсы к перелеску.

Пономарев поплелся за ним, ворча и жалуясь.

– Собьемся! – бормотал он. – Проплутаем бог знает сколько! Здесь лес серьезный!

– Ничего, авось, выйдем! – улыбался Смирнов. Они вошли в перелесок, потом в лес, и Смирнов опять уклонился от дорожки и повел Александра Петровича напрямки, по кустам.

– Слушай, это же, ей-богу, безобразие! – возмутился Пономарев, но полковник обернулся и знаком остановил его.

– Давай немного помолчим! – попросил он. – И старайся идти тише.

Сначала Пономарев злился, но потом, приглядевшись к полковнику, развлекся и забыл о досаде. Смирнов брел через кусты и овражки легко и неслышно. Иногда он останавливался, щурясь, смотрел на вершины деревьев, приглядывался к стволам и, определив направление, двигался дальше. Ни одна ветка не хрустнула под его ногой, и. вступив в кустарник, он ловко прихватывал и раздвигал ветви, пропуская Пономарева.

Однажды он остановился, прислушался, помолчал, сплюнул с досадой, закурил и сказал:

– С тобой, конечно, ничего не получится. Ломишься, как медведь! Надо было идти одному! – и, повысив голос, сказал: – Товарищи, выходите из «секрета»! Свои!

Но кругом дышал и шелестел лес. Было тихо и безлюдно.

На мгновенье Пономареву показалось, что полковник разыгрывает его. Но Смирнов достал пустой портсигар из кармана и монетой простучал о крышку сложный, не сразу поддающийся уху ритм.

И тотчас кусты раздвинулись, и навстречу поднялся смущенный, улыбающийся человек.

– Ну, как дела? – спросил полковник здороваясь.

– Нормально, товарищ…

– Полковник… – подсказал Смирнов.

– Товарищ полковник… разрешите доложить! Старшина особого батальона охраны Чекин выполняет задание. Происшествий и фактов за время дежурства не обнаружено… Разрешите спросить, товарищ полковник!

– Спрашивайте…

– Товарищ полковник, вы меня обнаружили или случайно наткнулись?

– Я вас искал и обнаружил, – сказал Смирнов, поднимая сухую колючую прядь малины и показывая ее старшине. – Вот видите: рядом кусты осыпаны малиной, а на тех ветках, за которыми вы маскировались, пусто. Соединяете приятное с полезным?

– Извините, товарищ полковник, виноват, не подумал! – огорченно признался Чекин. – Согрешил с малиной-то!

– Но между прочим я на то и полковник, чтобы старшину обнаружить! – улыбнулся Смирнов. – На будущее учтите. До свидания! Теперь можно идти по дорожке! – добавил он, обращаясь к Пономареву.

– Это кто же? – недоумевая, спросил Пономарев, оглядываясь на то место, где только что стоял человек, а теперь медленно распрямлялись узкие прозрачные травинки. – И куда он девался?

– Ну, теперь мы его так просто не найдем! – усмехнулся Смирнов. – Теперь он учтет! А это, Александр Петрович, один из тех людей, жизнь которых сейчас состоит только в одном стремлении – сохранить от врага тебя и твою лабораторию… Не беспокойся, где надо – сами бережем.

Смирнов допрашивал Горелла.

– Значит, уже тогда, в сорок третьем году, в Сосновске вы выполняли приказ вашей разведки, пытаясь найти и уничтожить профессора Гордина с его группой?

– Да, я уже объяснял вам… – озлобленно соглашался Горелл.

– В то время три страны серьезно занимались решением проблемы атомной энергии: Америка, Германия и Россия. К сорок третьему году все взбесились на этом пункте, и начались скачки с препятствиями. Ставка была слишком велика – победа в войне! Поэтому наше разведывательное бюро бросило все дела и занималось только этим вопросом. Большая группа атомных разведчиков работала в Германии. Меня послали в Россию. Мое положение осложнилось тем, что я работал на территории России, занятой немцами…

– Осложнилось? Напоминаю, вы вчера решили говорить только правду. Мы с вами согласились, что ложь бессмысленна!

– Ну, да, гестапо помогало мне! – вырвалось у Горелла. – Да. Какой смысл скрывать?

– За что же гестапо было так великодушно к вам?

– Этого я не знаю. Договаривалось начальство, я только работал. Ну, конечно, не даром. Я не знаю, чем мы платили правительству Гитлера – людьми или…

– Или чем?

– Ну вы же взрослый человек! В немецкой промышленности были наши капиталы… И наоборот! Я не знаю, как они там торговались, меня в эту сторону дела не посвящали.

– Подумайте. Вспомните! К этой стороне дела нам еще придется вернуться. Что вам удалось открыть в России?..

– Мало. Гордин со своей группой ушел в партизаны. Я делал попытки захватить его с помощью немцев, но не удалось. Лабораторию они взорвали уходя.

– Об этом вы рассказывали подробно и относительно правдиво. Значит, вы утверждаете, что в сoрок пятом году в Мюнстенберге искали архив доктора Фигнера?

– Да… Его сын летчик Густав Фигнер рассказал, что старик, спускаясь в убежище, носил с собой в чемодане все материалы по теме. Там его завалило во время бомбежки. Я уже начал раскопки под видом отдаленного родственника, желающего достойно похоронить останки ученого и его жены. И как раз в это время меня опознала одна русская…

– Мария Николаевна Дорохова, которую вы искалечили.

– Разве? Я должен был ее убить. А что бы вы сделали на моем месте?

– Не будем отклоняться от дела, – сказал Смирнов, преодолевая приступ тошноты. – Процесс и казнь, организованные нашими союзниками, были, конечно, инсценированы?

– Нет, повесить-то они кого-то вместо меня повесили, – объяснил Горелл. – Я подробностями не интересовался. Это дело организовал мой ангел-хранитель майор Даунс.

– Что было потом? Вы все еще многое скрываете и выдумываете! Обмена не будет, перестаньте баловаться иллюзиями!

– Да нет. Иллюзий у меня нет, – сухо всхлипнул Горелл. – Какие там иллюзии. Я все сказал, что было потом.

– Расскажите то, что вы скрыли о диверсии в Институте урожайности в 1946 году…

– Я все сказал! – с тревогой возразил Горелл.

– Далеко не все! – остановил его Смирнов. – Например, мне не ясен один пункт. Как вы проникли в хранилище образцов зерна?

– Я уже объяснял, – говорил Горелл, изо всех сил стараясь сдержать озноб. – Я объяснял. Мне удалось сговориться с хранительницей образцов Акимовой. Она давно хотела уехать за границу, к родственникам. Я дал ей крупную сумму в нашей валюте и помог перебраться через границу. По-моему, если память меня не подводит, она из Польши уехала в Мексику, к сестре… Естественно, – продолжал объяснять Горелл, справившись, наконец, с волнением, – она выполнила мое требование. Она ввела меня в хранилище и указала наиболее ценные образцы.

– В институт вы приходили с отношением от станции юннатов? Почему вы избрали детское учреждение?

– Ну, это естественно! – с раздражением ответил Горелл. – У вас очень заботятся о детях. И к людям, приходящим от детских учреждений, больше внимания и доверия.

– Поэтому-то вы и встретились с Робертсом в детской больнице! Значит, Акимова в Мексике?

– Не знаю, может быть, в Париже. Это ее дело. Разрешите сделать заявление. Я устал.

– Я вас долго не задержу. – Смирнов придвинул к себе пухлое дело с множеством бумажных полосок, вложенных между страницами. – Значит, Акимова либо в Мексике, либо в Париже. Да, это похоже на правду, – сказал он, раскрывая одну из закладок. – В комнате ее была найдена записка, написанная карандашом и неоконченная. Повидимому, черновик письма, написанного и посланного впоследствии. В этой записке, адресованной мужу, с которым она незадолго до того разошлась, Акимова пишет следующее:

«Леня, скоро меня не будет здесь. В последние дни, связывающие меня с Россией, все хорошие и теплые мысли с тобой. Я все простила, я ухожу без злых чувств. Будь счастлив и иногда…» На этом записка прерывается… Почему вас так интересовал сорт пшеницы «Победа будет за нами»?

– Странный вопрос, – ухмыльнулся Горелл. – Это превосходный сорт, не поддающийся засухе.

– И вы уничтожили весь запас института! Запас, подготовленный к рассылке по колхозам засушливых районов!

– Так мне было приказано! – злобно огрызнулся Горелл. – Сорок шестой год был засушливым. Если бы засуха повторилась в сорок седьмом, Россия оказалась бы в тяжелом положении… Меня обязали в первую очередь вывести из строя сорта, не поддающиеся засухе. Я это сделал. Потом поджег архив и библиотеку. Здание неудобное – отдельные дома, разобщены, находятся вдали друг от друга. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось выполнить операцию. И уходить было трудно!

– А что вы сделали с телом Акимовой?

Горелл опустил голову на руки и молчал.

– Вот видите, вы уже вообще неспособны говорить правду! – сказал Смирнов. – Я предупреждал, что попытка воспользоваться искренним признанием как обстоятельством, смягчающим приговор, для вас неосуществима!

– Нет, я могу, я могу, я обещаю! – выкрикнул Горелл. – Я уже отвечаю на все ваши вопросы! Как вы узнали, что я убил Акимову?

– Просто! – ответил Смирнов. – Я не поверил, что она способна предать. Зоя Акимова сирота, она выросла в детском доме. Родина помогла ей вырасти. Девочка беспризорница стала научным работником. Впрочем, вашему сознанию все это недоступно. Вы убили Акимову и выкрали ключи от хранилища!

– Нет. Я, конечно, сначала выкрал ключи, а потом уже… – апатично сказал Горелл. – При ней могло не оказаться ключей… Потом я задержался в институте после работы. Там почти не было охраны. Во всяком случае такой, которая могла бы помешать мне! Трудно было только переходить от здания к зданию незамеченным! И слишком быстро обнаружили пожар в библиотеке. Я не успел уйти, мне пришлось вместе со всеми до рассвета тушить пожар и разбирать обломки стен в архиве.

– Где было тело Акимовой?

– У меня в машине. Я это сделал в машине. Я предложил подвезти ее домой из института.

– Зачем вам понадобилось убивать ее?

– У нее были нехорошие глаза, когда она смотрела на меня. Я не сомневался в том, что как только обнаружится диверсия, она назовет меня как… автора, – все так же апатично продолжал Горелл. – Она была трудным и неприятным человеком. Только идеальное состояние, моих документов помогло наладить хоть какой-то контакт…

– Как было подброшено «письмо к мужу»? И каким образом вы узнали о личной трагедии Акимовой?

– Машинистка института оказалась приветливее… А письмо я подбросил сам. Я попытался вечером зайти к Акимовой.

– Как она приняла вас?

– Плохо. Я попросил воды, она вышла на кухню, в это время я бросил за кровать письмо. Она дала мне воды, как негру, на пороге комнаты.

– Как же вам удалось уговорить ее сесть в машину?

– Чудом. Она торопилась отвезти на вокзал посылку с зерном. Кто-то куда-то уезжал. Заявляю вам, я устал.

Смирнов взглянул на часы и нажал кнопку звонка.

– Конечно, если бы не помощь еще одного человека… – осторожно начал Горелл, – я бы не справился с операцией. Ваш человек! – медленно сказал Горелл. Зрачки его сузились и утратили блеск, рот запекся. – Один ответственный работник! – продолжал Горелл. – Заместитель директора института урожайности, некий Ковалев…

– Врете вы! – делая над собой огромное усилие, сдержался и спокойно сказал Смирнов. – Ведь я проверю, и опять скажется, что вы оклеветали!

– Я ошибся! – испуганно пробормотал Горелл, отводя глаза от взгляда Смирнова. – Мне показалось. Я устал, и у меня мутится в голове… Нет, нет, он мне не помогал… Он даже не заметил меня в институте.

– Уведите арестованного! – с облегчением сказал Смирнов, когда на пороге показался дежурный.

Через несколько минут вошел Миша с почтой.

– Товарищ Соловьев! – сказал полковник, вытирая лицо и шею носовым платком. – Когда Наташа кончит расшифровывать последние страницы допроса Горелла, просмотрите их и выпишите данные, касающиеся Акимовой Зои Ивановны. А потом напишите письмо в партийную организацию Института урожайности, в котором скажите… В котором напишите то, что надо написать в случае, когда о хорошем, честном человеке долго живет несправедливая, недобрая слава. Вы меня поняли?

– Да! – охотно и торопливо кивнул Миша. – Вполне понял, Герасим Николаевич…

Смирнов взглянул на Мишу и едва заметно улыбнулся. Миша заметил его улыбку и густо покраснел от обиды. Смирнов перехватил его неуверенный, обиженный взгляд и теперь улыбнулся широко, с удовольствием.

– Вы меня не поняли, младший лейтенант! – сказал он. – Это хорошо, что вы радуетесь возможности реабилитировать человека. Это очень важно для нашей работы – уметь радоваться человеческой чистоте и честности. А вот поспешную обидчивость надо в себе ломать. Она плохой советчик! Выполняйте…

Миша вздохнул, сделал четкий оборот кругом и строевым шагом направился к дверям, но на пороге задержался, обернулся и широко улыбнулся в ответ полковнику.

Стихли его шаги в коридоре, и Смирнов принялся приводить в порядок записи, сделанные за день.

Да, следствие заканчивалось. Собственно, это, конечно, формальное определение. Горелл сказал почти все. Сгруппирован, проверен материал по всем пунктам обвинения. Вскоре преступник предстанет перед закрытым судом.

Закрытым, потому что каждый пункт обвинения повлечет за собой дальнейшую кропотливую, сложную работу. Ведь многие из тех, о чьей преступной деятельности рассказывал Горелл, еще на свободе, на нашей земле и за рубежом. Дело не только в том, чтобы обличить и изолировать преступников. Самое важное для спокойствия и безопасности народа – определить и извлечь злокачественные ветви опухоли. Впереди еще много работы…

А позади – не только одни убытки.

Вот об этом думал полковник Смирнов. Нет, не только одни потери и огорчения позади!

Недолго осталось прожить старику Воскобойникову. Но те немногие годы, которые доведется ему прожить, он проживет честным человеком. Смирнов в этом не сомневается.

Тяжелое испытание выпало на долю Киры Прейс. Девушка прозрела от душевной слепоты, поняла, что каждый из нас ответственен за свою жизнь и поступки близких. А главное, она поняла, что, сколько бы ни уклонялся человек от исправления своих проступков и ошибок, они заявят о себе, и чем дольше уклоняться, тем сильнее заявят!

– Ничего! – думает Смирнов, вспоминая открытый, горячий взгляд Киры. – Такая выправится. Основа – добрая! И урок получила хороший!

Смирнов вспоминает, с каким болезненным стыдом рассказывал шофер о том, как соблазнили его «левые, легкие две сотни». Смирнов разрешил Берестову сказать парню, для кого он нарушил правила. Ничего, пусть помучается! Ему еще предстоит свидетельствовать на суде. Нелегко будет выйти и признаться в том, что чужак купил тебя за две сотни. Многое передумал и передумает паренек. И никогда больше не соблазнится легкими рублями!

А как тяжело, надрывно плакала в кабинете Смирнова девушка Вера, приютившая Горелла под своим кровом на одну ночь!

– Как я жить теперь буду? – все спрашивала она Смирнова. – Все знают, что я пропащая! А я не хотела, – повторяла она, – честное слово, я не хотела, товарищ начальник, чтоб у меня такая жизнь получилась! Один раз не повезло, и чем дальше, тем хуже…

– Потому, что ты уступаешь неудачам! – сказал Смирнов девушке. – Ты знаешь, что такое неудачник?

– Что? – жадно откликнулась Вера, поднимая к Смирнову лицо, мокрое от слез. – Что, товарищ начальник?

– Неудачник – это человек с одной затянувшейся неприятностью! Да, да, это уж у меня проверено! – кивнул Вере полковник. – Вот ты эту неприятность победи, сломай, и тогда увидишь, как славно жизнь пойдет!

– Уехать бы мне! – слабо сказала Вера. – Куда-нибудь подальше, где не знают…

– А что же, это дело! – согласился полковник. – Уезжай. Станешь честно работать – со всех сторон друзья будут! Это уж всегда так в коллективе. Не дадут в обиду!

– А Вы помогите мне хорошее место найти, куда ехать, – нерешительно попросила Вера.

– Помогу! – охотно согласился Смирнов. – Я тебе после суда напишу открытку и в ней скажу, куда обратиться. А ты пока специальность приобретай. Что нибудь, хотя бы на первое время, простое, – нехорошо с пустыми руками в коллектив ехать. А там корни пустишь – учиться начнешь…