Текст книги "Бухта Анфиса"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Но скоро спор, вспыхнувший так ярко, начал угасать и чадить: информации – этого горючего для каждой дискуссии – оказалось явно недостаточно. Но тут вошла девочка из отдела писем и плеснула масла в огонь.
– Там, на доске, вывешен приказ, а вы тут сидите!
6
У доски объявлений, в самом дальнем конце коридора, куда никогда не заглядывали посетители, маялся Семен Гильдин. Не мог же он уйти, не узнав, зачем вызвал Артема редактор! Он сгорал от любопытства и нетерпения, утратив даже часть своего «малосольного» безразличия. Появление политиканов заставило его подтянуться.
– Ничего особенного, – лениво протянул он, отвертываясь от доски объявлений, – легкое кровопускание.
Тесня друг друга, политиканы в глубоком молчании долго вчитывались в приказ, такой четкий и ясный, что даже между строк ничего выдающегося не проступало. «За безответственное отношение к делу, в результате чего было допущено грубое извращение материала, напечатанного в номере от 16 сентября, объявить строгий выговор…» Следовали фамилии секретаря редакции и дежурного по номеру. О Ширяеве – ни слова.
– Крышка нештатному, – объявил Четвертая полоса. Небогатое воображение и скудный запас слов возбуждали в нем комариную кровожадность.
– А он все еще у Никандры сидит, – заметила толстушка. – Ох, это не так-то просто!..
Девочка из отдела писем подсказала:
– А как он на оперативке нашего Никандру срезал! Ого!
– Мальчик пойдет в гору, – вмешался Семен, – вот увидите, и в самое ближайшее время. Все дело в том, что там, кроме Ширяева, сидит еще и его начальник.
– Да, тут что-то есть… – задумался Отдел культуры. – Тут чем-то пахнет.
И все тоже призадумались, но в это время из редакторского кабинета вышел начальник Артема, заведующий промышленным отделом Агапов и, проходя мимо, сказал Семену:
– Зайди ко мне.
Всем пришлось разойтись по своим местам, а через несколько минут стало известно, что Артем и в самом деле «пошел в гору»: ему поручили интересное и ответственное дело – дать большой репортаж «Здесь разольется Камское море». И все позавидовали ему: тут тебе и слава, и деньги, и прочное положение в газете, если, конечно, он справится с заданием. А дело задумано широко: пароходство выделяет специальный катер, Гидрострой – консультанта, в группу включен фотограф и даже поэт Михаил Калинов. Ну, этот подключился сам, когда Семен рассказал ему о внезапном взлете внештатного, но, несмотря на это, принципиального мальчика.
– Романтика! – Семен пожал плечами и бледно усмехнулся.
– Она самая, – согласился Калинов. – Она, миленькая.
7
Если бы Артем разбирался в загадочных улыбках секретарши так же тонко, как толстушка из неизвестно какого отдела, то он бы сразу определил, как ему повезло: его мечта стать настоящим газетчиком-журналистом исполняется! Но он еще не постиг этого и здорово приуныл, когда увидел улыбку секретарши и услыхал ее четкий голос:
– Это вы Ширяев? К редактору!
Наслушавшись противоречивых предсказаний насчет своего ближайшего будущего, он не ожидал ничего хорошего. Он даже не сообразил, что если бы его решили изгнать, то никогда бы сам редактор не снизошел до объяснений по этому поводу. В крайнем случае это сделал бы зав промышленным отделом Агапов, при котором Артем пробовал свои силы.
А когда он вошел в большой редакторский кабинет, то увидел там, кроме редактора, еще и Агапова, своего начальника. При всей своей стеснительности Артем никогда не был трусом и решил отстаивать до конца свои позиции. Его отчаянно-решительный вид развеселил Николая Борисовича.
– Входите, – сказал он, улыбаясь так, как будто появление Артема доставило ему огромное удовольствие. – Мы тут посовещались и решили поручить вам одно интересное дело. Садитесь, садитесь.
Не переставая улыбаться, Николай Борисович заговорил об интересной командировке, но скоро заметил, что Артем, ошеломленный всем, что вдруг свалилось на него, кажется, не воспринимает того, что ему говорят. Надо дать ему передышку, хотя, как и всегда в газете, время не терпит.
– Договоримся так, – предложил Николай Борисович, – сегодня поздно. Вот уж и полосу несут. Обсудим все завтра после оперативки.
Появилась секретарша и положила на стол перед редактором только что оттиснутую, еще сырую страницу завтрашнего номера газеты. Завотделом встал и, ободряюще кивнув Артему, вышел. Артем тоже поднялся.
– Подождите, – сказал Николай Борисович. – Профессор Ширяев?..
– Да, – незамедлительно ответил Артем, потому что это был единственный вопрос из всех тех, которые задавали ему и которые он сам задавал себе весь этот необыкновенно сложный день, единственный вопрос, на который он мог ответить с полной определенностью: – Да, профессор Ширяев – это мой отец.
И после этого все для него стало просто и ясно, как, наверное, было просто и ясно тому парню, на которого он так долго смотрел в зале заседаний. Тому, романтику, для которого никакой романтики не состояло в том, что он делал и за что воевал. Была жизнь, была борьба, и надо всем этим была идея. Романтика! Да, может быть. Тогда любили высокие слова, как, впрочем, и сейчас. Только тогда не боялись в этом признаться. А сейчас? Сейчас мы работаем, боремся, отдаем все, что у нас есть, в том числе и жизнь, но только мы стесняемся высоких слов. А жаль. Зачем отказываться от красоты, в чем бы она ни заключалась?
И Артем ответил:
– Николай Борисович, в общем, я согласен.
– Да? Ну вот и прекрасно! – Редактор разгладил подсыхающую полосу и потянулся к деревянному стакану, из которого угрожающе торчали острия разноцветных карандашей. – Заходите завтра, сразу после оперативки.
И он углубился в чтение передовой статьи.
8
Артем вышел в коридор. Там, у доски объявлений, все еще томился в ожидании фотограф Семен. Он поднял руку:
– Салют, командор!
– Салют, – ответил Артем, но руки не поднял.
«Зазнается мальчик, заносится», – подумал Семен, но, присмотревшись внимательно, не обнаружил на лице Артема ничего такого, что бы походило на зазнайство. Растерянность, пожалуй. И, как ни странно, торжества что-то не заметно. Семен, почти всегда имеющий дело с живой натурой, считал себя физиономистом и отчасти даже психологом.
– Что там тебе шептали?
Артем начал рассказывать, но Семен взял его под руку:
– Зайдем?
Это означало, что он зовет в свой чуланчик, где была оборудована фотомастерская. Там всегда можно без помех поболтать за стаканом вина. Очень надежное место, куда, кроме Семена, имела доступ только его помощница Симочка. Ей Семен доверял все свои тайны, и она только и ждала, когда он скажет: «Иди-ка ты, дорогая, погуляй минуток сто двадцать».
Артем вырос в семье, где знали толк в вине и пили только хорошее вино и только по праздникам или еще если подходил такой выдающийся случай, когда не выпить было просто неприлично. Это был скорее ритуал в честь какого-нибудь семейного торжества, в меру чинный и чуть-чуть сверх меры веселый. Если же кто-нибудь из гостей, увлекшись, нарушал порядок, то ему это охотно и с улыбкой прощалось, как прощается ребенку излишняя шаловливость. Артем не собирался нарушать семейного обычая, но он также не хотел выглядеть белой вороной. Если его товарищи предлагали выпить, он не отказывался, хотя не считал выпивку таким уж привлекательным качеством журналиста и поэта.
В чуланчике неярко светила матовая лампочка. Наливая в стаканы темно-лиловое вино из большой черной бутылки, Семен сообщил:
– Все, что ты рассказываешь, я знаю, мне твой босс сказал.
– Ну, тогда ты знаешь даже больше, чем я. – Артем попробовал вино. – Я вот только сейчас начал понимать кое-что. Это кого ты снял?
В белой эмалированной ванночке лежала в воде большая фотография. Девушка склонилась к ребенку, чтобы поправить шарфик. И еще несколько малышей в точно таких же пальто и шарфиках собирают опавшие листья клена. Мягкий свет осеннего солнца, прозрачный воздух, вольно гуляющий ветер… Отличная фотография. Хорошая девушка. Очень хорошая.
– Не знаю. Шел через парк и щелкнул. Вчера или позавчера. На всякий случай. Детдом какой-то.
– Отдай ее мне.
– Зачем? Обыкновенная девчонка. И не очень красивая. У меня есть такие картинки из польского киножурнала – закачаешься. Вот подожди, отпечатаю…
Видел Артем эти фотографии, которые Семен переснимал из разных модных журналов. Голые или слегка одетые женщины, все красивые и обольстительные до того, что они не казались живыми, земными, теплыми. Это были только фотографии женщин, лишенных главного – жизни и живого обаяния. Артем и думать-то не мог о них, как о женщинах. Картинки.
– Нет, – сказал он, – ты отдай мне эту.
Семен пинцетом поднял фотографию, прикрепил к проволоке под потолком и включил вентилятор.
– Сейчас высохнет. – Сел на свое место и, разглядывая на свет вино в стакане, сказал: – А ты не переживай.
– Ты про что? – спросил Артем.
– Ну, ну! Я вижу. У тебя на лице – двойка. Помнишь, как в институте?
Этот случай, о котором вспомнил Семен, долго жил, как одна из курсовых легенд. Кто-то из преподавателей, когда Артем пришел сдавать зачет, не задав ни одного вопроса, спросил: «Ничего не знаете? Зачем же вы пришли?» Артем честно признался, что он и в самом деле не подготовился, но так как это с ним случилось впервые, то он с удивлением спросил: «А как вы узнали?» И услышал в ответ: «Да у вас же на лице написана двойка! А зачем она вам? Придете еще раз». Об этом раззвонили на весь институт, и все начали говорить вместо «Давай-ка не ври, не заливай!» – «Двойка, двойка!», – указывая при этом на лицо.
Артем рассмеялся впервые за весь день.
– Нет, я не переживаю. То есть я не потому переживаю, что кого-нибудь боюсь. Ты знаешь, если я решил, то уж не отступлю.
Но Семен этого не знал, поэтому несколько удивленно посмотрел на Артема и потом на его стакан: нет, если он и хлебнул, то не больше одного глотка, да и винцо слабенькое. Откуда же взялась такая отвага и такая уверенность?
– Я только одного боюсь, – продолжал Артем, – как бы нам не осрамиться с этим репортажем. У тебя есть какие-нибудь соображения?
– Нет. Я – фотограф.
– Не придуривайся. Я-то тебя хорошо знаю. Почему ты пьешь такие чернила?
– А что, разве плохое вино? – Семен поднял стакан, презрительно посмотрел, как просвечивают красно-лиловые грани, и залпом выпил. – Совсем неплохое, – слегка задохнувшись, сказал он.
Снова наполняя свой стакан, он презрительно смотрел, как льется вино, и говорил то, что Артем слыхал от него сто раз, а то и больше:
– Если все время давать хорошее вино, то человек сопьется. Если кормить вкусно, то обожрется. А если жить все время легко и приятно, тогда человек или в петлю полезет, или в разврат ударится. Одним словом, с жиру, сам знаешь, что бывает.
Слышал сто раз и на сто первый просто не обратил никакого внимания, тем более что в это время старался вспомнить, где можно найти подробную карту области: надо хоть посмотреть, как выглядят Кама и ее притоки до затопления, и скопировать для себя этот участок. Может быть, тогда легче будет представить, чего от тебя ждут. Пока он этого не представлял, а от Семена, как видно, толку не добьешься, тем более, его на философию потянуло после первого же стакана. На философию такую же прокисшую, как и его вино. Вот уж он перешел на тему, излюбленную всеми самодеятельными философами мира: о смысле жизни. По его словам, весь смысл заключался в том, что в жизни вообще нет ничего такого, что имело бы какой-нибудь смысл.
– Война научила нас плевать на все. Ничему не придавать значения.
А сам и не знает, что такое война. В сорок пятом ему еще и десяти не было. Брехун малосольный. От кого это он нахватался таких мыслей? Но тут и сам Семен сообразил, что заврался, и выпалил:
– Такие, как мы, войну воспринимали желудком: голодали, холодали…
– Да ты и сейчас все воспринимаешь желудком или чем-то еще. А у тебя отец под Москвой погиб.
– Ну, это особая статья.
– Откуда у тебя вообще такие сволочные мысли?
– Ниоткуда. Сами завелись. Как результат наблюдений.
– Да и сам-то ты сволочь, – с таким презрительным безразличием сказал Артем, что Семену снова показалось, будто он зазнается. Во всяком случае, никогда Артем так явно не показывал своего превосходства и так прямо не осуждал своего друга и благодетеля:
– Не понимаю я одного, – продолжал Артем, – как с такими мыслями тебе удается работать, да еще так здорово?..
Семен ответил:
– А это все тот же результат раздумий и наблюдений. Видишь ли, для того чтобы прилично жить, надо сделаться или жуликом или очень хорошим работником. А поскольку жульничество у нас карается, то выгоднее хорошо работать…
– Нет, – проговорил Артем, направляясь к двери. – Нет, это даже не мысли. Примитивно, как хрюканье. Ты-то сам соображаешь, что говоришь? Давай-ка завтра без опозданий!
Отдав приказание, Артем ушел, оставив своего друга в одиночестве допивать прокисшие чернила.
Золотой Бубенчик
1
Вот какой разговор совершенно случайно подслушал Ленька.
Шептались две воспитательницы – тетя Алла и тетя Надя. Они сидели в садике на скамейке, присматривали за малышами, которые самостоятельно играли на дорожках и площадках, собирали желтые листья и копались в ящике с песком. На Леньку не обращали никакого внимания, считая, что он еще ничего не понимает.
– Дура ты, – втолковывала тетя Надя, – он же тебе предложение сделал!..
– Да говорю же: растерялась я…
Тетя Алла так громко вздохнула, как будто схлебнула с блюдца горячий чай с молоком.
– Как же! – усмехнулась тетя Надя. – Если ты растеряешься, так земля вздрогнет. Закидываться ты начала, знаю я твой характер.
– Ох, до того ли мне было в ту минутку!..
– Ну зачем ты, зачем про какого-то другого выдумала? Ведь никого у тебя нет.
– Чего ж теперь об этом вспоминать?!
– На ревность, значит, пошла?
– Какая ревность? Говорю, растерялась. Катя, Катя, отдай ему лопатку, вот я тебя!
Это она на Катю Сомову. Пять лет всего девчонке, а она даже на старших замахивается и при этом так кричит, будто на нее напали. Такая уж задиристая. Ленька с ней никогда не связывается. Пришлось тете Наде прервать интересный разговор, навести порядок. Вернувшись на свое место, она продолжала:
– Это уж последнее дело – на ревность играть. Это уж крайний случай. Если замечаешь с его стороны охлаждение или он сам на другую оглядывается, ну, тогда иди на ревность. А то что же у тебя получается: он к тебе с обожанием – и не спорь, не спорь! Мы в окно все видели, и Тамара Михайловна кое-что рассказала. Да и сама ты соображать должна, что тебе, дуре, предложение делают. Вот теперь и переживай, и кусай локти, изводись сердцем.
– Надоели мне разговоры эти ваши, ох до чего!..
– Жалеем тебя, вот и говорим. Догораешь ты, как тыловая коптилочка. Со стороны наблюдать – и то сил нет.
Ленька не знал, что такое «тыловая коптилочка». Он посмотрел на «догорающую» тетю Аллу – нет, ничего такого не заметно. Щеки, как яблоки, на голове белая марлевая косынка, надвинута на самые брови, и из-под косынки выглядывают неспокойные глаза. Похоже, что в них и в самом деле дрожат какие-то огоньки, – то вспыхнут, то снова замрут. Ленька не все понял из того, что подслушал, вернее, ничего не понял: не то тетя Алла кого-то обидела, не то ее обидели. Разве поймешь, когда и сами-то взрослые не всегда понимают то, что они делают? Вот и тетя Алла проговорила:
– Ничего вы все не понимаете.
– Куда там! Одна ты у нас такая понятливая.
– Да и я тоже ничего сообразить не могу. Ведь ждала я этого. Ждала!
– Все мы ждем… Про любовь только у нас и мечтания…
– Любовь… А какая она?
– Ну, это уж мы потом разберемся.
– И у него такое же настроение: будет, говорит, у нас время – еще наговоримся.
– Отчего же ты растерялась-то, когда все ясно?
Они помолчали, но Ленька этого не заметил. Давно уже перестал он слушать, охваченный чувством жалости к тете Алле. А она после долго молчания сказала:
– Ждала, ждала, а долгожданное не пришло. Ох, Не то говорю, совсем запуталась! Пришло, да не то, что ожидалось.
– Ясно. – Надя вздохнула так трудно, как будто и ее обмануло это непонятное долгожданное. – Любовь. Только в кино да в старых книжках ее и встретишь. Слушай, а может быть, у вас, как в кино: любовь с одного взгляда? Ушибла ты его своей красотой.
Приблизив к подруге свое пылающее лицо, Алла заговорила:
– Обидно, до чего ж обидно! За него мне обидно. Полюбил, а сказать не сумел. И ничего не понял. Мне все так запомнилось, как во сне: улица вся желтая от листьев и от солнца, а небо голубое, и я ничего не слышу. Все пусто вокруг. А я стою и смеюсь. Отчего? Не знаю. От радости ли, от красоты ли? Не знаю. Смеюсь – и все. А он ничего не понял. Ничего. Не поддержал моей радости.
– Да ты что, Алка, господь с тобой, – отстранилась Надя и даже руками замахала. – Чего это ты зашлась-то? Его ты ушибла или сама ушиблась, уж и не пойму.
– Чего это я наделала, и что мне теперь делать? Скажи.
– Спрячь гордость – пойди к нему.
– Так прямо и разбежалась!..
– Кто же говорит, что прямо? Причину придумай, заделье.
– Сам придет. А не придет – так что…
– При мне-то хоть не закидывайся. Ну, хочешь, вместе пойдем? Не домой, конечно. На строительство, на Камгэс.
– Строительство большое, где его искать?
– А мы спросим: где тут плотники работают, вроде нам по общественной работе бригадира ихнего повидать надо.
– Не один он там, на Камгэсе, бригадир-то. Слабо ты выдумала.
– Придумай сильнее… Придем и спросим: а где нам тут бригадира найти, Андрея Фомича Свищева…
Ленька прислушался.
– Нет, – проговорила тетя Алла, и огоньки в ее глазах горячо вспыхнули и погасли. – Этого никогда не будет!
Ленька не все понял, но сразу сообразил, о ком идет разговор. Андрей Фомич. Это тот самый, который обещал обдумать, как Леньке жить дальше, да что-то долго думает. Забыл, наверное, про свое обещание. Вот и тетю Аллу обидел. Такой хороший и сильный человек сам по себе не станет обманывать. Тут что-то не так. Он добрый, а значит, какая-то злая сила держит его, не пускает к Леньке.
– Ну, знаешь что! – вспыхнула тетя Надя. – Таких крученых я еще не встречала.
Тетя Алла сидела молча, уронив руки на колени. Не сдержав своей жалости, Ленька погладил одну ее ладонь, потом другую. Она даже не пошевелилась и только сказала с необычной строгостью:
– Ну, что тебе? Иди-ка к ребятам. Иди, иди.
Он послушно отошел от нее и зашагал по дорожке среди играющих малышей, как взрослый, заложив за спину руки.
В добром Ленькином мире, где-то в темных закоулках, в сырых ущельях и дремучих лесных дебрях таились злые силы: Баба Яга, Толстый Буржуй, иссохший от злобы Кащей Бессмертный и прочая нечисть. А самый главный среди них был людоед и грабитель – Фашист-злодей. Его даже ни в одну сказку не взяли, оттого, что такой это изверг, и еще оттого, что в нашей стране он уже не водится. Выгнали его наши солдаты, так что в Ленькином деле он пока что ни при чем.
А кто виноват в том, что добрый человек Андрей Фомич так долго не приходит туда, где его ждут, и почему тетя Алла догорает, как тыловая коптилочка, но сама идти к нему не хочет? Какие злые силы держат в своем плену больших и сильных людей?
2
Уж если что Ленька решил, то и начинал выполнять сразу же, без промедления. Он расхаживал по дорожке среди играющих малышей и поглядывал на воспитательниц. Надо освободить Андрея Фомина из плена, в котором держат его злые силы. Много времени на это не уйдет, тем более что Леньке известно точно, где искать: Камгэс. Это необыкновенное слово, звучащее, как волшебное заклинание, ему сразу запомнилось.
Главное, надо так уйти, чтобы никто не заметил. После последнего путешествия с него глаз не спускали. Он оглянулся на калитку в воротах и тихонько сказал:
– Камгэс…
И сейчас же тетя Алла поднялась.
– Запомни мои слова, – сказала она, положив руку на плечо тети Нади, – никогда этого не будет, чтобы я сама пошла к нему.
– Ох ты! Смотрите, царевна какая! – воскликнула тетя Надя.
Конечно, не до Леньки им сейчас. Оценив ситуацию, он бочком-бочком выскользнул из калитки.
Дорогу на станцию он запомнил только потому, что все под горку да под горку – катись, как колобок.
Он и покатился почти без всяких приключений, не считая собаки, которая грелась на солнышке. Она было зарычала, но, услыхав волшебное слово, застучала хвостом по тротуару и пропустила Леньку. Конечно, кругом происходило много всякого интересного, но он старался не отвлекаться. Кроме того, опасаясь погони, он бежал без оглядки, пока не кончилась улица.
Именно кончилась. В этом и заключалась ее волшебная прелесть. Все известные Леньке городские улицы тянутся бесконечно или незаметно переходят в другие улицы, а эта обрывается сразу. А дальше только сад, а за садом спуск такой крутой и высокий, что посмотришь, и кажется: сейчас полетишь, как птица. Даже щекотно во всем теле. Внизу сверкает большая река с пароходами, лодками и длинными плотами. За рекой виднеются синие дремучие леса и далекие горы. А по небу плывут белые облака и между ними летит самолет. Все – как в сказке!
А Ленька катится себе и катится, как колобок, и пока что еще никто не сказал ему страшных слов: «Колобок, Колобок, я тебя съем». Он свернул вправо, к станции. А кругом шли люди, бежали машины, звенели трамваи – у всех своих дел полно, им не до Леньки. Вот и хорошо.
И так все было хорошо до тех пор, пока не стало еще лучше.
Ленька даже не думал, что все так удачно получится, он просто ничего не думал, отправляясь в неизвестные края, и совсем не удивился, в конце концов встретив Андрея Фомича. Так и должно быть: сначала человека подстерегают всякие опасности, от которых можно спастись, только заручившись волшебным словом, а потом он находит то, что ему надо.
А на этот раз и опасностей никаких не было. Он прошел через огромный зал, где толпилось множество народу, и вышел на перрон. На работу ехала вторая смена, но это Ленька узнал потом. А сначала какой-то дядька в детской соломенной кепочке спросил:
– Ты что, потерялся?
– Нет, – ответил Ленька с такой веселой готовностью, что дядька даже опешил.
– А как же ты один?
Ленька развел руками и засиял всеми своими веснушками.
– Вот так и один.
– Да ты шутник, – рассмеялся дядька. Он подхватил Леньку и поставил его на скамейку: – Отвечай, только по-честному: куда путь держишь?
– Камгэс! – торжествующе выкрикнул Ленька, поднимая руку как в торжественном обещании.
– О! А кто там у тебя?
– Бригадир! Плотник! Андрей Фомич! Свищев!
– Ох, какой ты звонкий, да золотой, да веселый. Как бубенчик. – Дядька восхищенно погладил его стриженую рыжую голову. И вдруг заорал: – Ребяты, Свищева не видели?
И сейчас же другой дядька, в резиновых сапогах, в брезентовых брюках и брезентовой куртке, отозвался с соседней скамейки:
– Должен где-то тут быть. Вон из его бригады ребятишки.
Ленька посмотрел в ту сторону, куда показывал брезентовый дядька, но никаких ребятишек там не оказалось. Стояли вполне взрослые люди, некоторые даже усатые, о чем-то говорили и хохотали на весь перрон. Очень веселые ребятки, именно такие и должны работать вместе с Андреем Фомичом.
– Ребятки! – закричал Ленька, но его услыхал только его знакомый в соломенной кепочке.
Он тоже крикнул:
– Эй, свищевские! Где бригадир? Человек спрашивает.
– Какой человек?
– Да вот этот. Золотой Бубенчик.
Ребятки, посмеиваясь, подошли к Леньке. Ему стало еще веселее.
– Я не бубенчик, – сказал он. – Я – Ленька.
– Да ты откуда сам-то? – спросил усатый.
– Оттуда. – Ленька махнул рукой куда-то в сторону и сам спросил: – А где Андрей Фомич?
– А ты ему кто будешь?
Пока Ленька обдумывал, как ответить на этот вопрос, кто-то сказал:
– Братцы, да он на Свищева похож. Бубенчик-то.
– А верно. Как две капли. Ты уж не братишка ли?
– Нет, – сознался Ленька.
– Так, значит, сын? А он все прикидывался холостым. Девчонок с толку сбивал.
Тут все начали хохотать и что-то говорить, размахивая руками, и Ленька тоже смеялся и кричал:
– Да нет же еще, он все думает, все думает…
Но его никто не слушал, всех очень забавляла догадка, будто у бригадира вдруг появился такой веселый сынишка, а в это время к ним подошел сам Андрей Фомич.
– С чего это вас разбирает?
И сам начал было смеяться, но тут кто-то выкрикнул: «Папочка!» Андрей Фомич увидел Леньку и оборвал смех.
– Да замолчите вы! – закричал он с таким отчаянием, что сразу же все притихли. – Этим, ребята, шутить не надо.
– Вот какой бубенчик вами интересуется, товарищ бригадир, – проговорил в соломенной кепочке.
– Сам все вижу. – Свищев, побледнев, шагнул к скамейке.
– Здрасте, – ничуть не смущаясь, прозвенел Ленька.
Ребятки тесно обступили скамейку. Сразу видно, что они никогда не оставят своего бригадира, если тому станет не по себе.
3
– Опять удрал? – спросил Андрей Фомич.
– Да нет! Я вас ищу. Обещали подумать, а сами не приходите. – Ленька развел руками, как бы недоумевая: отчего это?.. – Или Змей Горыныч вас утащил? Или что?
Все осторожно рассмеялись, а бригадир вынул из кармана папиросу, кто-то поднес ему зажженную спичку, он, не глядя, закурил, затянулся два раза и так же, не глядя, отдал кому-то папиросу.
Как только он увидел Леньку, то сразу понял, что неугомонный парнишка снова пустился в погоню за сказкой, но он прежде всего подумал про Аллу: опять ей достанется. Все эти дни заполнены мыслями о ней. Дни, а ему кажется, будто прошли годы, отделяющие сегодняшний день от того закатного часа, с которого все и началось. Солнце закатилось, и наступила долгая ночь. А он бродит в каком-то сером сумраке и все еще слышит девчоночий ломкий голос Аллы, ее смех, видит ее сильные руки, заботливо прикрывающие сонного Леньку.
За что же она посмеялась над его любовью? Он был уверен, что посмеялась, так же, как и все девчонки. Да и сейчас, наверное, если не забыла, то продолжает посмеиваться, и все те, в белых халатах, которые мелькали за окнами, наблюдая их первую встречу, они тоже все вдоволь насмеялись. Ну и пусть, теперь уж это не имеет никакого значения. Было и прошло.
Так он думал и старался внушить себе до встречи с веселым беглецом Ленькой. Что-то в его мыслях изменилось, и так сразу, что он никак не мог сообразить, что же теперь ему сделать, как поступить. Самое простое решение – отвести Леньку в милицию – явилось уже тогда, когда подошел поезд и надо было срочно придумывать что-нибудь другое. На это ему было отпущено всего только около одной минуты, которую электричка пробегает до следующей городской остановки. Дальше пойдут пригородные станции, возвращаться с которых сложнее и, главное, дальше, что доставит лишние волнения всему детскому дому. Опять его мысли вернулись к тому центру, к которому за последнее время сбегаются все его размышления. Алла. Самая обыкновенная, красивая только своим здоровьем и молодостью девушка. Вот именно самая обыкновенная. Может быть, в этом все и дело? Если бы не Ленька, то скорей всего она бы и не привлекла к себе внимание Андрея Фомича, не разглядел бы он того самого главного, что так властно притянуло его к самой обыкновенной девушке. Ленька, вот этот самый золотой звонкий бубенчик! А что, если привести его домой? Пусть мама только посмотрит на него, послушает, как он звенит. Не совсем же горькая память о пропавшем сыне высушила ее сердце, осталось в нем еще что-нибудь, какие-нибудь живые ростки…
Бежал поезд, бежала минута, отпущенная на размышления. Одна только минута, так резко повернувшая всю жизнь Андрея Фомича, что он даже и не успел заметить этого поворота. А ведь все было решено им самим.
В это время Ленька стоял у окна, разглядывая бегущие мимо окон дома, сады, длинные заводские заборы, и не очень-то вслушивался, как за его спиной бригадир о чем-то договаривался со своими ребятами. Он так и сказал:
– Договорились?
– Не сомневайся. Все будет в ажуре.
– Как придете, сразу позвоните, чтобы не беспокоились, не кидались искать. Сам приведу. Так и скажите.
– Сказано – и лады…
Андрей Фомич взял Леньку за руку:
– Пошли, Бубенчик.
Поезд остановился, они сошли на перрон, и сейчас же вагоны замелькали мимо них.
– Куда мы идем? – спросил Ленька, еле поспевая за бригадиром.
И хотя он доверял своему спутнику и знал, что все должно окончиться хорошо, но на всякий случай прошептал:
– Камгэс…
4
И все было очень хорошо до тех пор, пока не стало совсем плохо.
Ленька шагал по краю давно не ремонтированного шоссе, держась за руку Андрея Фомича, и замирал от ожидания. Куда его ведут и зачем? Неужели исполнилось его желание и его берут в дети? Он дипломатично спросил:
– Это мы куда идем?
Не дождавшись ответа, он ничуть не обиделся. Кругом возникало так много всякого невиданного и занимательного, что заглядывать в будущее было просто незачем.
Он не стал переспрашивать, куда его ведут и зачем, потому что это и есть самое захватывающее, когда ты идешь по незнакомой дороге и когда впереди – неизвестность!..
Дорога, по которой идешь впервые, – самое удивительное зрелище. Ленька никогда не видел столько машин зараз. Он даже и не знал, что существует такое множество различных автобусов, грузовиков, легковушек. Они неслись навстречу друг другу, подпрыгивая на выбоинах и коротко огрызаясь пронзительными гудками.
Ленька только и успевал вертеть головой да задавать вопросы, на которые Андрей Фомич не успевал бы отвечать, если бы даже и захотел. Но Ленька не особенно нуждался в ответах и объяснениях. Как и всякий выросший в детском доме, он привык до всего доходить своим умом и сам отвечать на свои вопросы.
Андрей Фомич так был занят своими мыслями, что смысл Ленькиных вопросов не доходил до его сознания. Он слышал только звонкие выкрики, то вопросительные, то восторженные, и они мешали его мыслям не больше, чем разноголосый птичий перезвон.
Так бы они и добрались до дома, если бы над самыми головами не пролетел самолет и если бы он не опустился где-то совсем близко, вот за теми холмами. Тут уж Ленька совсем зашелся:
– Так что же мы не бежим туда?! Это вы там и живете? Где у него посадка? Такой здоровый, что я оглох. А вы? Как это он летает?
– Вот что, – строго сказал Андрей Фомич. – На все твои вопросы чтобы ответить, надо Малую советскую энциклопедию с собой таскать.
И сейчас же последовал вопрос:
– А это что: энкло… – Ленька рассмеялся: – Такое слово, что и во рту не умещается. Что это такое?
– Десять книг со всякими словами.
– А десять это что, мало?
– Для тебя не хватит, я думаю. Ну вот и пришли.
– Эх, какой дом смешной!
– Это барак.
– Барак? А я думал, гусеница. Такой длинный и тонкий. У нас на даче этих гусениц полно. Только почти все они зеленые. А это что: цветы или деревья?
– Это мальвы. Цветы. Очень хорошие.
– Красивые, – согласился Ленька, – до самой крыши. Это их насадили или сами выросли? А как же их нюхать? Это для великанов цветы?
