Текст книги "Бухта Анфиса"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Подняв поднос с посудой, она вышла из столовой.
– Так как же? – спросил отец.
– Наверное, ты прав…
– Но ты в этом не совсем уверен? Так?
– Да, – неохотно сознался Артем.
Но, к его удивлению, отца обрадовал такой ответ.
– Молодец! – Он стремительно поднялся, с шумом отодвинул стул и, подойдя к сыну, положил на его плечи свои большие сильные руки. – Хуже всего безропотные слушатели. Они или ничего не понимают, или не имеют своего мнения. Молодец!..
Глаза Артема растроганно заблестели. Он хотел подняться, но побоялся, что тогда отец уберет свои руки с его плеч. «Это тебе спасибо. Это ты молодец, и спасибо тебе за твердые руки, за твердые мысли и слова, за твердую землю под ногами!» Но он ничего не сказал, а только похлопал своей ладонью по руке, лежащей на его плече.
9
Утром, придя в редакцию с некоторым опозданием, он увидел на своем столе две бледно-фиолетовые астры в стакане. Под стаканом записка: «Ты вот какой молодец, и очерк твой молодец, скажи, что и я молодец. М.» Артем задумчиво повертел в руке записку, зачем-то понюхал цветы, которые ничем не пахли. «Милана, – подумал он. – Ошиблась адресом».
С астрами в стакане он вошел в кабинет Агапова. Тот у окна просматривал свежий номер.
– Ага, поклонники таланта. – Он растянул губы, улыбнулся, что ли?
– Вам, – сказал Артем. Он положил на стол записку и придавил ее стаканом. – Это вам, должно быть.
И выскочил из кабинета. Какого дурака свалял! Идиот, разыграл мелодраму. Даже в пот ударило. Он подошел к окну. Холодное стекло освежило его лоб, и у него появились какие-то связные мысли. Учат дурака уму-разуму, и некого винить, если ты, дурак, не умеешь учиться и не умеешь постоять за свои убеждения. Если они у тебя, конечно, есть.
Голос Агапова, освежающий, как стекло:
– Я тебе говорил, что создана комиссия по обследованию работы стройтреста?
Артем шагнул к своему начальнику.
– Простите, пожалуйста. Глупо так все у меня…
Агапов прошел мимо Артема, сел на стол и спросил:
– На что обижаешься?
– Ни на что. Вы не подумайте…
– Тогда на кого? – Агапов вынул из кармана блестящий металлический портсигар и начал играть им, ловко перебрасывая с руки на руку.
Артем пожал плечами. Сначала с недоумением, а потом и с явным восхищением следил он за полетом тускло поблескивающей коробочки. Движения сдержанные и точные, совсем как у циркового жонглера.
– Я знаю: это ты на меня обиделся, еще в тот день, когда я твой очерк правил. И столько дней в кармане обиду таскаешь! Цветочки эти тебя доконали, а то ты и еще бы терпел. Выдержка – это хорошо.
Портсигар блеснул и пропал, так что Артем и не заметил, куда он делся, а в руках Агапова оказалась какая-то бумага.
– Так вот: создана комиссия, и горком ввел тебя в эту комиссию. А председателем назначен… – Он заглянул в бумагу. – Свищев, бригадир плотничьей бригады Гидростроя. Давай действуй!
И он заговорил о новом поручении и о том, какой почет оказан ему – комсомольцу, начинающему журналисту – со стороны партийного комитета.
– Вот тут тебе и пригодятся выдержка и умение до поры скрывать свои чувства, – закончил он одобрительно.
Первый снег
1
То, что Агапов, да и сам Артем, считали почетным, ответственным поручением, для бригадира Андрея Фомича Свищева являлось совсем лишним и нудным делом. И даже не делом, а, как он сказал, «тягомотиной».
– Ловкачи! Они собрались в тресте, я это и без обследования вижу. Что другое, а все строительные тонкости мне известны.
– Ну и хорошо, – сказал Артем, – скорей разберемся.
– Скорей нельзя. Всякое занятие свои сроки знает. Я бы это все в один день провернул, а нельзя.
– Да почему же?
Помолчав, Андрей Фомич придвинул счеты и загремел точеными кругляшками:
– Три дня проверять да считать; день акт писать; день отчитываться. Форма, чтоб ее!.. Можно и скорей бы, да шуму лишнего много будет: скажут – несерьезно подошли. Верхушки слизнули. Знакомое это дело. Как только строителей проверять, так меня туда и сунут. Это уж как закон. Куришь?
Они сидели в одной из комнат треста, отведенной специально для комиссии, и ждали, пока соберутся все, кому назначено. Обычная канцелярская обстановка: два стола, два шкафа, набитых какими-то толстыми пыльными папками, два окна, в которые заглядывал слезливый день осени.
С интересом разглядывая своего нового знакомого, Артем заметил, что его самого тоже разглядывают и тоже не без интереса. Тогда он застеснялся и стал смотреть в окно. А бригадир с нескрываемым уважением спросил:
– Это, значит, ты все и раскрыл?
– Нет. Я только случайно. А раскрыли они сами себя.
– Это правильно: такие всегда попадаются на свой же крючок. А ты все-таки сообразил!
Артему все очень понравилось в этом человеке: и то, что он такой скуластый и толстогубый, а кажется красивым, и что все движения его подчеркивают силу и ловкость, и что он открыто и просто говорит обо всем и, кажется, считает Артема своим человеком. И даже то, что он сразу начал говорить с Артемом по-свойски, расположило к нему. Интересный человек.
Пришли еще два члена комиссии, и сейчас же вслед за ними еще один, и дальнейший диалог, прервался. Началась работа.
А вечером, распрощавшись со своими новыми товарищами по кратковременной работе, они обнаружили, что им по пути. Это их почему-то обрадовало, и они проговорили до самого дома Артема.
Говорил больше Артем. Его новый знакомый слушал и только изредка, в самых необходимых случаях, отвечал на вопрос или сам спрашивал. Он был молчун по своему характеру, но иногда вдруг произносил короткую, очень энергичную речь и снова умолкал. Но у Артема сложилось мнение о нем как о прекрасном собеседнике, и это потому, что он умел хорошо и заинтересованно слушать.
Разговор начался с того, что Андрей Фомич похвалил очерк:
– Все как есть на самом деле.
– Вы были там? – обрадовался Артем и, желая отвести разговор от самого очерка, начал распространяться о прекрасных старозаводских пейзажах. – Здорово там красиво и хорошо…
Выслушав красочные описания природы и людей, живущих среди полей и лесов, Андрей Фомич проговорил:
– Точно. Анфиса эта. Учителева дочка еще там была на коне. Точно. Выговор я за все схлопотал.
Артему припомнились какие-то разговоры о бригадире, пожалевшем Анфису, и он тогда еще подумал, что бригадир этот – очень хороший человек.
– Так это вы были тот бригадир?
– Был. – Он помрачнел и, глядя себе под ноги на мокрый асфальт, снова подтвердил: – Был. Как же. Ушибся об это место.
Думая, что он говорит о выговоре, который считает незаслуженным, Артем поспешил с утешением:
– Снимут.
– Ничего, переживем.
– Да я бы за такое дело на любой выговор бы пошел! – горячо воскликнул Артем и осекся. Он тоже начал рассматривать мокрый асфальт, бегущий под ноги. Разыгрался, расхвалился – и перед кем? Перед человеком, который ничего не побоялся, отстоял то самое прекрасное, которое Артем предал. Да, предал. И нечего тут прикрываться разными словами.
– Да разве я про выговор? – тихо спросил Андрей Фомич. И, махнув рукой, проговорил совсем уж непонятное: – Выговор снимут, а голову не приставят!
А так как он не стал ничего объяснять, то Артем понял, что расспрашивать не надо. Может быть, он и сам скажет. Но видно, что человек ушибся, и не на шутку, и что это, кажется, произошло на Старом Заводе. В каждом человеческом сердце, как в театре, иногда разыгрываются трагедии или драмы. И почти всегда при закрытом занавесе. Не забыть бы записать это: сердце – театр. Но не успел он так подумать, как его собственное сердце превратилось в сценическую площадку, на которой не впервые уже начала разыгрываться нудная трагикомедия с нудным названием «Первый очерк». И, кажется, занавес оказался открытым.
2
– Правильно вы написали в газете: природу переделывать надо беспощадно…
– Не я это написал, – сказал. Артем.
– А я думал, ты. Подпись твоя. Как же так?
Отступать некуда и невозможно. Никогда бы себе не простил подобной трусости. И Артем рассказал, как все было, с откровенностью, удивившей его самого. Никому, даже отцу, он не сказал бы того, в чем сознался перед человеком, которого посчитал своим единомышленником и отчасти товарищем по несчастью. Оба они споткнулись о что-то, тесно связанное со Старым Заводом.
А как отнесется к этому его новый знакомый? Человек он, по всему видно, прямой, хотя и не очень откровенный. И, даже выслушав признание Артема, он промолчал.
– Вот мой дом, – Сказал Артем и, пренебрегая всеми законами дома Ширяевых, пригласил к себе малознакомого человека: – Зайдем?
– Нет. Ленька меня ждет. Братишка. – Андрей Фомич засмеялся и покрутил головой: – Сидит уж у окна, на дорогу смотрит. Топорик я ему обещал. Утром вот купил в охотничьем магазине. – Из внутреннего кармана своего пиджака он достал маленький охотничий топорик, завернутый в бумагу, и снова засмеялся: – Во всем со мной заодно: плотником, говорит, буду. Такой парнишка острый.
– Не опасно ему с топориком?
– Нет. Если к инструменту с уважением, учитывая его качество, то какая же опасность?
– Мысль, – отметил Артем. – Тогда я провожу вас немного. – И, не дожидаясь ответа, он горячо, как бы оправдываясь, начал говорить: – Я считаю, и в этом я убежден и хотел такую мысль провести в своем очерке, что человек велик и силен только тогда, когда он заодно с природой. Не надо с природой бороться. Это бесполезно и все равно ни к чему хорошему не приведет. Законы природы неизменны, они вечны. Тысячи лет назад такие же были тучи на таком же точно небе, и так же случались землетрясения и всякие бедствия. Разве с этим можно бороться?
– По-вашему, выходит, надо подчиняться? Поднять руки?
– Нет. Бороться, всегда бороться. Только вместе с природой. Бороться не одной только силой, а, самое главное, умом. Надо изучать законы природы и так их повернуть, чтобы они на нас работали.
– Это ты правильно, – проговорил Андрей Фомич удивленно, оттого что он и сам думал почти так же, но обнаружил это только сейчас. Как будто Артем подслушал его мысли и так складно их выложил перед ним – бери, пользуйся.
– Но это еще не все, – остановил его Артем. – Это только полдела. Самое главное – природу надо любить и оберегать от всяких деляг, которые ее на кубометры принимают.
– Это ты все очень правильно говоришь! – повторил Андрей Фомич. – Правильные слова! А вот все-таки отступился ты от самого дорогого. Почему не боролся до конца? Силенок не хватило? Или разума? А может, образование не позволило? Это тоже случается. Ну как?
Оглушенный этим потоком вопросов и восклицаний, Артем остановился и с изумлением спросил:
– А кто вам сказал, будто я так совсем и отступился от самого дорогого? Образование тут ни при чем. Это вы не подумавши сказали. Силенок тоже хватит. Вы тоже отступили. И нечего тут…
Они стояли один против другого, и со стороны можно было подумать, что сейчас эти двое схватятся и начнется бой. Андрей Фомич смущенно взмахнул рукой:
– Да я же не про тебя. Вот ведь какая петрушка. Это про себя я сказал, что отступился. Не боролся до победы. А про тебя, про вас, значит, я не могу судить. Нет такого права у меня. Ты еще молодой, тебе… Вам все происходящее в новинку, а я уж хватил и горького и кислого. У нас тут разговор пошел про природу и ее влияние на людей. И на всякие ихние поступки. Дело это очень хитрое. Она, природа-то, поманит, да и загадает загадку, а ты ходишь и ничего не понимаешь. Вот, например: от какого дерева польза – от живого или от мертвого?
Он даже не обратил внимания на трамвай, с грохотом пробежавший по своему пути. По кустам сквера, по тротуару и по траве проплыли желтоватые пятна неяркого света, и снова стало тихо и темно. Тогда Артем сказал:
– Я так думаю, что и живое и мертвое дерево служит человеку. В этом и вся сила природы.
– Тогда в чем же дело? Выходит, это все равно, что на кубометры, что для души?
– Ну уж нет! – угрожающе проговорил Артем и даже поднял кулак и погрозил кому-то невидимому во мраке. – Все дело вот в чем: живое дерево – это как родина. Береза у знакомой дороги к дому, например. За нее в бой шли. Я читал про это и верю, что так и было. Живое дерево. А мертвое, это я уже сказал, оно только служит нам, как железо или как камень. А они никогда живыми и не были.
Они снова шли рядом и молчали. Только у самой трамвайной остановки Андрей Фомич сказал:
– Был и в моей жизни один случай… – и замолчал.
Артем понял – случай тот связан со Старым Заводом, и был он не из веселых.
3
Работа комиссии, как и сказал Андрей Фомич, продолжалась почти пять дней и ничего нового к тому, что уже было известно, не прибавила. Но и этого, уже известного, вполне хватило не только для очень жестких выводов, которые сделала комиссия, но и для тех оргвыводов, которые еще предстояло сделать.
Артему казалось, что сухие официальные слова не могут вполне определить и оценить всю глубину преступления против закона и совести. Ему все хотелось заклеймить расхитителей какими-то особенными, сильными, обжигающими словами, но Андрей Фомич и другие, такие же, как и он, опытные члены комиссии, не дали ему разгуляться. Они диктовали ему сухие, скучные фразы, от которых поднималась затхлая казенная пыль. Но когда акт был готов, Артем с изумлением убедился, как точно и сильно выражают все самое главное эти казавшиеся скучными слова. И что любые другие слова были бы тут неуместны. Слово, как инструмент, предназначенный только для одного определенного дела. Топор не годится для оркестра, хотя он и принимал деятельное участие в изготовлении скрипки.
Слово, поставленное на место и точно пригнанное к этому своему месту, силу приобретает необыкновенную.
Так думал Артем, шагая в одиночестве по темной улице. Было так тихо, что он слышал даже шуршание редких снежинок по стенам домов и по голым сучьям деревьев. Он шел по мокрому поблескивающему асфальту, и его шаги тоже издавали мягкие шуршащие звуки.
Вот и закончилась эта нудная и довольно неприятная работа, которую Андрей Фомич назвал «тягомотиной». Пять дней пять человек рылись в документах, беседовали с рабочими, с трестовскими работниками, выезжали на стройки. И все только для того, чтобы документально подтвердить то, что было всем хорошо известно. Все знали, как плохо работает трест, как безобразно расходует материалы. Многие дома, совсем недавно построенные, уже сейчас требуют капитального ремонта. Знали это и, конечно, лучше, чем все остальные, и сами руководители треста, но ни за что бы в этом не признались. Наоборот, они самодовольно пытались доказать, какие они хорошие работники и как отлично у них идут дела, а что касается ошибок, то у кого их нет? Только разве у бездельников. И, как всегда, нашлись заступники, и даже среди очень влиятельных в городе людей.
Вначале Артему его участие в комиссии казалось чуть ли не подвигом, но скоро он убедился, что просто он присутствует при самом начале мелкой драки, погоне за неудачливыми жуликами. Их «застукали на деле», загнали в угол, и они, блудливо озираясь, огрызаются.
Вот, к примеру, главный инженер Сажин. Такой солидный мужчина, в отличном костюме, умеющий солидно держаться и солидно говорить о высоком своем долге. Каким мелким стяжателем он оказался! Он очень самоотверженно боролся за какой-то особый пластик и дубовый паркет для собственной квартиры. И не только для одной своей, иначе бы у него не оказалось столько покровителей. А в то же время в других домах, постройкой которых он руководил, рассыхались полы, угрожающе трещали потолки. Жильцы жаловались, писали письма, требовали, угрожали. Когда отмалчиваться уже становилось опасным, Сажин приезжал в неблагополучный дом, вызывал прораба, отчитывал его при всех беспощадно, не жалея самых крепких слов, и приказывал немедленно все исправить. Прораб отмалчивался, зная, что этот гром ничем ему не опасен, потом он присылал двух-трех рабочих, которые и в самом деле кое-что исправляли. Тем и кончалось дело.
Но самое нелепое и самое главное, чего Артем никак не мог понять, заключалось совсем в другом. Оказалось, что Сажин – прекрасный инженер, на фронте командовал саперными частями, заслужил много орденов и медалей, дважды был ранен. И при всем этом какие-то неприглядные действия и прямые преступления, которые в акте были названы «заботами о личном благополучии в ущерб своему основному делу» и «использованием служебного положения».
– Напишем «преступное использование» и «незаконное расходование», – предлагал Артем.
– Здесь комиссия, учти. Это в прокуратуре определят, что незаконное и что преступное, – ответил Андрей Фомич.
Упоминание прокуратуры подействовало, и Артем не стал спорить. Вообще, как он скоро убедился, спорить с председателем комиссии было делом вполне безнадежным. Обаятельно улыбаясь, он умел убеждать. Или убивать наповал каким-нибудь тяжелым словом. А в общем, с ним было интересно работать. Артем даже пожалел что теперь со всем этим, покончено.
4
Он шел по темным улицам, подумывая о своей тихой комнате и о стакане крепкого чая. И еще он думал о том стихотворении, которое давно его беспокоило, как неотвязная мысль. «У меня есть враг» – так он решил назвать его. Вначале, еще на Старом Заводе, когда эта мысль только робко вспыхнула и горела не ярче спички, враг имел вполне определенный вид. Инженер, красивый старик, деляга. Но чем больше думал он, тем ярче разгорался костер, подожженный той самой спичкой, высветляя зловещий образ врага. И последняя встреча с делягой, и другие многочисленные столкновения со всякими издержками деятельности человека окончательно утвердили в нем представление о том, что враг этот – не сам человек, а зло, которое им овладело. Враг – это прежде всего жгучий крапивный эгоизм, утверждающей только себя и свои хамские права на господство. Только для себя, для своего кармана, а все остальное – гори оно огнем! Взять все, что можно, сейчас! Умри ты сегодня, а мне не к спеху. А что завтра? Наплевать! Пусть об этом думают те, кто будет жить завтра. Мы живем сегодня, и это самое главное, остальное ничего не стоит.
«У меня есть враг, – думал Артем, – и у каждого есть враг. И если я об этом думаю, то он мне меньше опасен, чем те, которые еще не подумали об этом. Так надо заставить всех задуматься. Враг – это все то, что мешает человеку быть самим собой, быть человеком».
Кто-то торопливо следовал за ним, он даже не заметил этого, очнулся, только услыхав знакомый голос:
– Постой-ка! Эх! Ну ты и ходок!..
Артем обернулся – Андрей Фомич. Они пошли рядом.
– Ну, как ты? – спросил Андрей Фомич.
– Нормально, – ответил Артем, предчувствуя серьезный разговор, который всегда начинается с таких вот бессмысленных вопросов-ответов.
Какой враг сидит в этом хорошем человеке? А может быть, есть люди без внутреннего врага? Чехов написал, что надо вытравлять в себе раба. Или, кажется, выдавливать из себя. Ну, это уж не имеет значения. Раб. Наверное, это худший из врагов; раб страстей, раб стяжательства.
Тишина. И в тишине шорох шагов.
– А как вы живете? – спросил Артем и сразу понял, что Андрей Фомич только и дожидался этого вопроса, с такой охотой он начал рассказывать о себе.
В его жизни большие перемены: на днях начинает работать первая очередь домостроительного комбината, и его, простого плотника, назначают сменным мастером в деревообделочный цех. Трудно, конечно, придется. Образования-то маловато: ремесленное училище, а тут должность инженерская.
Сообщение это ничуть не удивило Артема, он-то считал Андрея Фомича таким человеком, которому впору любое дело и любая должность. И мастером он сможет, и даже директором. Строгий и способный работник, и к тому же душа-человек, несмотря на его неразговорчивость. Вряд ли такой позволит разыгрываться рабским страстям.
С прямотой деликатного и стеснительного человека Артем спросил:
– В прошлый раз вы так и не успели сказать, какой же необыкновенный случай с вами приключился на Старом Заводе?
– Да!.. – ответил Андрей Фомич с таким торжеством, с каким говорят только о самом главном. – Встреча одна приключилась. От этого все и пошло…
В свете фонарей и витрин заметнее стало мелькание снежинок. Звенели трамваи, голоса автомобильных гудков мешались с голосами людей. И только перейдя эту городскую магистраль, они снова вступили в зону тишины.
– Девушка там одна… – осторожно сказал Андрей Фомич.
Девушка на Старом Заводе? Всадница на рыжем коне!..
Артем спросил:
– В короне из листьев, Нина?
– Нет, не та. Зовут Алла. В вагоне встретил. Она в детском доме с малышами занимается. В электричке она, с Ленькой. Да этого все равно не расскажешь. И Ленька этот! Золотой Бубенчик. Ох, и парень!.. Вот придешь – сам увидишь!..
Ему хотелось все рассказать Артему, поделиться с ним своими беспокойными мыслями и, кажется, в чем-то оправдаться перед самим собой и перед той девушкой, которую встретил в электричке. Но в чем состоит его вина, Артем так и не мог понять. Да, кажется, этого не понимал и сам Андрей Фомич.
И тут Артема осенило: сыграло воображение, мгновенное и все озаряющее, как молния. «Неизвестная девушка из детского дома! Может быть, это и есть Алла? И Ленька, Золотой Бубенчик. Сейчас, как только она поплотнее завяжет шарфик на его шее, он и отправится в поход за сказкой. Для таких, как он, это не очень далеко. Сказка рядом, надо только иметь чистое сердце, чтобы увидеть ее. Для Леньки – это жизнь. А для меня? Повод для стихотворения. В крайнем случае – чужая жизнь, переложенная на стихи…»
Но тут в его размышления вломилась чужая жизнь, еще не переложенная на стихи:
– А ведь я завтра женюсь! – объявил Андрей Фомич с таким торжеством, что Артему стало понятно его замешательство. – Свадьба у меня. И я тебя зову. Как друга. Придешь?
Артем согласился. Они распрощались у ворот дома Ширяевых. В своей комнате Артем долго смотрел на портрет неизвестной девушки. Теперь он уже знал ее. И знал ее имя и то, что завтра она станет женой хорошего человека. Ну и отлично!..
Будь счастлива, Алла!
5
Свадьбу справляли в доме невесты. На этом настояли ее родители, потому что жених пока что жил в бараке. В одной комнате не очень-то развернешься. А у невесты – целый дом, и родни – вся улица. У жениха в гостях – его бригада, да материнские подружки, да кое-кто из соседей. Места много надо. Столы расставили в двух комнатах, третью – не комнату даже, а чуланчик, – приспособили под спальню молодым.
Хлопот было много, так что Надя до самого последнего дня не успела понять, что же она наделала и что с ней делают. Опомнилась только, когда уже в доме у нее сваты побывали, и все родные друг другу понравились, и все разговоры переговорили, и обо всем договорились. Смотрит – а ей уж и фату несут.
Вот только тут и опомнилась: «Да что же это я делаю-то?» И, как была в белом венчальном платье, выскочила на крыльцо – и в такси, убранное бумажными цветами.
– Скорей, – кричит, – скорей!
Таксист – парень молодой, сгоряча подумал, что ее силой замуж отдают и что невеста в последнюю минуту рванулась к своему милому, – лихо вылетел на улицу.
– Куда? Говори адрес, отчаянная…
Цветочная гирлянда на капоте затрепетала и сорвалась со своего места. Бумажные розы посыпались в пыль, припорошенную снегом. На повороте чуть не сбили какого-то парня, он отскочил, и кусок гирлянды остался у него в руках. Шофер сначала выругался, потом рассмеялся. И Надя в другое время посмеялась бы, но сейчас ей было не до того.
– Вот тут, у этой двери. Я скоро!..
Хорошо, что Алла оказалась дома. Кинулась к ней, от слез слепая:
– Что мне теперь-то делать? Я на все решусь, Аллочка, дорогая моя, золотая!.. Только скажи – все сделаю!
Стиснув зубы – вот-вот и сама разревется – Алла осторожно, чтобы не помять подвенечную прическу, прижала к себе Надину голову.
– А ничего уж и не надо делать, все получилось как нельзя лучше. И не реви ты, не порти себе праздника. Иди.
