Текст книги "Бухта Анфиса"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Совершенно бессознательно оттянув встречу на целых два часа, Алла только потом догадалась, почему она назначила этот срок. Как раз столько времени требовалось ей для того, чтобы забежать домой и переодеться, когда она срочно собиралась в театр или в гости. Сыграла сила привычки. Теперь придется ждать.
Не спеша прошла она по бесконечному скверу. Постояла у кинотеатра, изучая пестрые афиши, и у газетного киоска постояла, поболтала со знакомой киоскершей, ничего не купила и медленно двинулась вдоль парковой решетки, которая считалась похожей на решетку Летнего сада в Ленинграде, но в самом деле ничуть на нее не была похожа.
Вот и ротонда, городская достопримечательность. Огромный серый купол на двенадцати могучих колоннах. Под куполом среди колонн просторная площадка. А вот и ОН! Она ждет его, а он ждет ее. Не вытерпел, пришел еще раньше ее, надеясь, что и она не вытерпит до назначенного часа. Ждет. Стоит с таким видом, словно ротонда построена специально для этого свидания, и с мальчишеским интересом наблюдает, как между колонн под самым куполом проносятся ласточки. Толстый портфель, как верный пес, лежит у его ног.
Ждет ее! Только сейчас Алла, как будто испугавшись своей смелости, с какой она назначила это свидание, почувствовала приступ волнения. Мир опустел, исчезли все звуки, и твердая земля под ногами расплавилась, как асфальт в жару. Что это с ней? Давно не испытывала ничего подобного. Для того чтобы преодолеть все это и восстановить себя в привычном мире, надо срочно придумать что-нибудь глупое и по возможности смешное. Она срочно придумала, что у Артема такой вид оттого, что он сам, как и ротонда, тоже городская достопримечательность. Но это не показалось ей ни глупым и ни смешным, скорей всего это так и есть на самом деле. А волнение улетучилось, когда она увидела, как он, подхватив портфель, резво сбежал по ступенькам и бросился к ней навстречу.
Они встретились и поздоровались, как старые знакомые после долгой разлуки.
Не выпуская ее руки и пристально разглядывая ее, он сказал:
– Да, это вы.
Она засмеялась:
– Всегда была в этом уверена.
И он тоже засмеялся. У нее дрожали руки от волнения, и, чтобы не выдавать этого, она попыталась освободить их. Но, кажется, не только ее руки дрожат, но и его тоже. Это открытие очень ее обрадовало и преисполнило благодарности к нему.
– Ваш портрет непоколебимо висит в моей комнате вот уже больше пяти лет.
– Портрет? Откуда он у вас?
Он рассказал, что за портрет и как он ему достался.
– Но я-то должна за это время измениться?..
– Нет, нисколько. Все такая же. Не хватает только осенних листьев и того малыша.
– Малыш! – Она рассмеялась. – Ему уже четырнадцать. Ленька! Вот такой вымахал! А листья будут. В свое время.
– Леньку я знаю издавна. По фотографии. Почти как и вас.
– И я вас издавна. С того самого литературного вечера. По-моему, это был первый ваш вечер.
– Да. А как же я вас не увидел?
– Где там! Вас окружала такая толпа, и я затерялась в ней. Да и вы не знали, как вырваться на волю.
– Для меня все было впервые. Ничего я не видел и мало что соображал. Просто я ошалел.
– Да. И какая-то девушка, очень решительная, вывела вас из толпы. И совсем увела. И на всю жизнь.
– Да, теперь это моя жена. Вы знаете?
– В нашем городе вы – фигура. Достопримечательность. Многие вас знают, к сожалению.
– Почему надо жалеть об этом?
– А потому, что даже и сейчас вас не оставляют в покое. Вон тот человек, он с вами поздоровался.
– А я и не заметил. Студент, наверное…
– Или читатель?
– Тоже не исключено. Хотя стихов давно не пишу.
– А я купила вчера вашу новую книгу.
– Книга новая, а стихи старые. Я их давно написал, но не хотел печатать. Вот, решился. И, наверное, напрасно: очень это все личное, узкое.
– Не сказала бы… – начала она.
Но он, прекращая этот, очевидно, неприятный для него разговор, взял ее под руку и повел. Куда? А не все ли равно?
– Как же нам быть? – спросила она, уверенная в том, что свидание это не последнее, оно скорей всего только начало чего-то большого и долгожданного, что не может так сразу оборваться. Она нисколько не сомневалась, что и он думает так же, как и она. Подтверждая эту мысль, он сказал:
– Придется не обращать внимания.
– Но нас-то не оставят без внимания.
– Переживем.
– Ну, если вы так думаете, то я и подавно.
– Почему?
– Меня почти никто не знает. А если кто и узнает, то мне все равно. Я одна. Одинока.
Ей показалось, будто это у нее прозвучало, как сожаление о неустроенной жизни, как жалоба на судьбу, и она поспешила заверить его в том, что одиночество совсем ей не в тягость, у нее есть друзья, настоящие, добрые, есть товарищи по работе, и, наконец, сама ее работа исключает даже самое понятие одиночества. Учитель. Сотни учеников, сотни беспокойных и почти всегда непокорных характеров, тысячи вопросов, на которые не всегда найдешь ответ. Какое уж тут одиночество…
– Вам это понятно. Вы – учитель.
– Очень плохой. Я не люблю свою работу.
– Так бросьте ее.
Это было сказано так просто и так доброжелательно, что ему очень захотелось посвятить ее во все свои сомнения и житейские неурядицы. Но он только отмахнулся портфелем, который нес в свободной руке. Это у него получилось очень лихо, что совсем не соответствовало тому, что он хотел рассказать. Он не любил свою жену и был совершенно равнодушен к самому себе. Так равнодушен становится человек, убедившийся в полном бессилии изменить жизнь, которая сложилась совсем не так, как хотелось бы. Но ведь в этом не признаешься, особенно в час первого свидания, да еще женщине, знакомой только по старому портрету.
– Что вы преподаете? – спросил Артем.
– Математику, как это ни странно.
– Странно? Почему?
– Никогда не любила этого предмета. Кроме того, я еще и завуч.
– Ого! И тоже не любите?
– Вот и не угадали. Я только и живу своим делом. И математику выбрала именно за то, что это трудно и отнимает массу времени. Вы же знаете, я ничем другим не занята.
Ему показалось, будто она хвалится своей независимостью, которую дает одиночество, но как-то очень вызывающе хвалится.
– И ни о чем не жалеете? – спросил он осторожно.
– О чем? Что не обзавелась семьей? Была у меня такая возможность.
– Да, я знаю. Он и сейчас еще не понимает, почему все так вышло.
– Это он вам сказал?
– Не надо так о нем думать. Никому он не скажет. Никогда. Я, знаете ли, больше верю несказанному.
– Это верно.
– Кроме того, он мой друг.
Это сообщение очень удивило ее. Что может связать таких очень разных людей? Но ей тут же пришлось сознаться, что ни того, ни другого как следует не знает и не может судить, насколько они разные. Только разве что по отношению к ней: тот, несомненно, любил ее и ничего не понял, а этот, как видно, всё понимает, еще даже не зная ее.
Смущенная этим сравнением, она пробормотала:
– Мужская дружба. Читала я о ней в романах…
– Тем не менее она существует.
– Родство душ?
Теперь он прямо посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд, открытый и слегка насмешливый.
– Это тоже из романов?
– Конечно. Откуда же мне знать? Случалось, что мужчины предлагали мне свою бескорыстную дружбу, но идиллия продолжалась недолго.
Он отвел свой взгляд. Она поспешила уточнить:
– В данном случае первая позвонила вам я. А дружбу не предлагают, она возникает сама собой. Или совсем не возникает.
– Похоже на цитату, но верно.
5
Они кружили по парку – то песок скрипел под их ногами, то мягко шелестел асфальт, одна аллея, другая, площадка с какими-то аттракционами и снова аллея. А день подходил к концу, и они еще не успели подумать, что он надолго останется в их памяти.
Солнце пряталось за крышами домов. Просыпались истомленные зноем тополя. В парке начиналась новая, вечерняя жизнь. На танцевальной площадке настраивались инструменты. Флейта звонко ввинчивала в неподвижный плотный воздух какую-то одну и ту же коротенькую мелодию. Укоризненно рычал бас, уговаривая ее остепениться. А ударные только звонко посмеивались над ними. Загудел мотор, разворачивая наклонное колесо с приваренными к нему кургузыми самолетиками, и заигранно взвизгнула первая любительница сильных ощущений, взлетая к верхушкам деревьев. У киосков выгружали ящики с пивом и выстраивалась молчаливая мужская очередь.
– Родство душ, – задумчиво и, как показалось Алле, нерешительно заговорил Артем. – С Андреем Свищевым нас давно уже сблизила общая беда. Нет, ничего как будто и не произошло, и мы даже не сразу поняли, в чем дело. Просто мы оба оказались ушибленными одним и тем же. Ушиблись и отступили. Предали что-то очень главное и дорогое. Я не очень ясно излагаю, но для того, чтобы все стало понятным, надо долго рассказывать. – Он посмотрел на свою спутницу и увидел, как ока спокойно слушает его. Не равнодушно, а именно спокойно, словно все, что он говорит, ей близко и понятно. Ее лицо оставалось чистым и ясным, как день. Тогда он сказал: – В общем, это одна старая история, в которой оказались замешанной и вы.
Но и это ничуть ее не смутило и даже, кажется, развеселило.
– Я так и знала, – улыбнулась она. – Еще когда вам звонила, то уже чувствовала, что втяпаюсь в какую-нибудь «одну старую историю». Я на это шла. Собственно, это предчувствие и заставило меня позвонить вам.
– Этого звонка я ждал много лет.
– Ждал! Ценное качество – терпеть и ждать. Но еще лучше все решать сразу. Идти навстречу тому, что неизбежно. Жизнь, как известно, коротка, и надо сделать все, что можешь.
– Но ведь вы тоже выжидали!..
– Нисколько! – горячо воскликнула Алла. – Я просто никогда не думала о возможной встрече. Послушайте, как все получилось. Вчера была у меня Надя. Жена Андрея и моя старая подруга. Что-то с ним творится непонятное. Его вызывали в партком. И она меня удивила одним своим замечанием. И даже не своими словами, а тем, что сказал ей Андрей про меня…
Рассказав Артему о том, как в доме Свищевых все «сдвинулось со своих мест», Алла проговорила:
– Сначала ничего я непоняла, но тут оказались ваши стихи. Новый сборник, который вы подарили… читателям. Стихи о плотнике мне все и объяснили. Самое главное я, кажется, поняла. Хочется уточнить детали.
– А зачем детали, если понятно главное?
– Да нет, не все еще понятно. А деталями не следует пренебрегать: маленькая деталь может разрушить даже самое главное.
– Опять цитата и опять верно. Как это у вас получается?
– А это оттого, я думаю, что жизнь не очень-то беспокоит меня. Я говорю о волнениях житейских и душевных. Ведь я одиночка. И много читаю – живу волнениями, которые придумывают для меня разные писатели и поэты. Так вот о деталях: с Андреем почти все ясно – беда, которая его ушибла, действовала через меня. Но я в этом ничуть не виновата, тем более что для него все кончилось очень хорошо.
«Хорошо! – подумал Артем. – Без вас? Не может быть ничего хорошего».
Поворот. Новая аллея. Он сказал:
– В своих-то бедах я никого не виню. Сам виноват.
– Все так говорят, но не многие верят в это.
– Я верю. Нельзя предавать самого себя. – Он подумал, что, наверное, это прозвучало напыщенно, и был очень благодарен ей за то, что она ничего не заметила. Или просто не подала вида, что заметила.
– Знаете что? А не пообедать ли нам заодно? Здесь есть ресторанчик, плохонький, верно. Но я привыкла.
Он согласился с такой радостью, словно его не кормили несколько дней.
И снова дорога на Старый Завод
1
Подчиняясь заведенному порядку, Нонна постучала в дверь комнаты Артема. Какая глупость – предупреждать собственного мужа о своем желании видеть его! Но этот пункт конституции профессорского дома она пока еще не решалась изменить.
Артем сидел на диване и по обыкновению, как она считала, бездельничал. На столе беспорядок – какие-то книги, листы бумаги, исписанные вперемешку с чистыми, лампа сдвинута на самый край стола, того и гляди упадет. Передвинув лампу, Нонна остановилась против Артема.
– Нам надо поговорить, – решительно заявила она.
Артем предложил:
– Может быть, выйдем?..
– Зачем? Тут никто не помешает. – Она оглядела комнату с такой брезгливостью, словно впервые увидела ее неприбранность. – Как ты можешь здесь работать? Не понимаю. Темно, и этот запах…
Он не ответил. Она подумала и села.
– Ты знаешь, о чем я хочу говорить?
– Да. Я и сам хотел сказать тебе, но еще не знал, как…
– Какие вы все деликатные в этом доме. А дело проще простого. Вот уж целую неделю я только и слышу о какой-то Алле и о тебе. – Она подняла голову и, прямо посмотрев на мужа, сочувственно усмехнулась: – Ты удивлен? Я так и знала.
Артем и в самом деле удивился: какая оперативность! Прошла ровно неделя с той первой встречи у ротонды. Здорово сработано! А он-то был уверен, что никто еще ничего не знает. Они встречались хотя и ежедневно, но в местах, достаточно уединенных, а два раза он приходил к ней домой.
Продолжая сочувственно и несколько вызывающе посмеиваться, Нонна думала, что она застала его врасплох и что сейчас услышит какие-нибудь жалкие оправдания. Тогда она посмеется над ним, даст понять, как мало ее беспокоит это его увлечение. Она была уверена, что это только увлечение. Когда-то он так увлекся ею и все могло бы ничем и не завершиться, если бы она оказалась дурой и не привязала бы его к себе. А если и та, другая, не захочет оказаться дурой?
Насмотревшись на растерянное лицо мужа, Нонна перевела взгляд на два женских портрета, которым до сих пор не придавала никакого значения.
– «Неизвестная»… Одна из этих?
Артем не ответил.
– Которая? – продолжала добиваться Нонна.
– Вот эта, – сказал вдруг Артем решительно. Если он уже заявил о своем намерении ничего не скрывать, то надо быть последовательным до конца.
Но она не поверила в его решительность, расценив ее как отчаяние, которое накатывает на человека мягкого и безвольного, каким она считала Артема. Это скоро пройдет, надо только дать ему успокоиться.
– Плохой у тебя вкус, – поморщилась она. – Та, другая, интереснее. Дитя природы…
– Ни та, ни другая здесь ни при чем. Все ясно, и не надо притворяться. Никакой любви у нас нет и не было никогда. Я это давно решил, собирался сказать тебе. Я виноват, наверное, больше всех. Надо сразу обо всем договориться…
– О чем тут можно договариваться? У нас ребенок. У нас общая работа. Вся наша жизнь связана. И я не верю, что ты все хорошо продумал. Я жалею, что начала этот разговор сейчас. Вот когда ты успокоишься…
Она встала и направилась к двери, но он остановил ее:
– Подожди. Надо кончить этот разговор, раз он возник…
– Милый мой, ведь я-то тебя люблю. – Она опустила голову и подошла к нему, тихая, покорная и решительная, как в самые первые дни их знакомства. – Ты забыл это? И не надо говорить ни о каких ошибках. Если ты когда-нибудь и ошибался, то только сейчас, когда наговорил мне столько жестоких слов. Не надо так со мной. Ведь я тебя всегда любила, с самой первой встречи…
И говорила она тоже, как прежде, – несмело и слегка восторженно, чем подкупила его в те первые минуты их знакомства и заставила подумать: какая она необыкновенная девушка, эта любимая ученица отца! Только тогда она еще не говорила о своей любви. Артем сам это увидел и очень возгордился тем, что его любит такая девушка. Теперь-то Он знал – ничего такого не было. Не очень тонко сыграла она свою роль, но он клюнул и на эту приманку. Карась-идеалист.
– Самое плохое во всем этом, – сказал Артем, презирая себя за то, что он говорит совсем не так, как надо, и голос у него хриплый, и руки дрожат, как с мороза. – Самое скверное, что за мои ошибки должны отдуваться другие.
– И не надо. Ну, ничего не надо. Разве мы плохо живем? – Она положила голову на его плечо. – И дальше будем жить. Ты не думай, я тебе ни в чем не помеха. Делай, как тебе вздумается. Только, чтобы никто ничего не знал и чтобы я ничего не знала. Да я и слушать-то никого не стану…
– Нет, – сказал Артем с такой силой, что Нонна отшатнулась от него. – Сделка? Мне надоело это. И невозможно принять то, что ты предлагаешь. Обманывать тебя, себя, всех на свете? Ломаться перед студентами, изображая преподавателя!
– Господи! Откуда у тебя такие мысли? Все так живут. И никаких трагедий…
– Все обманывают друга друга? Ты это хочешь сказать?
– Какой же это обман? Ты что! Все только выполняют свой долг. Прячут подальше свои чувства и мысли, которые совсем никого не интересуют. И все делают свое дело. Работают. Все так просто… – Она покачала головой, как бы жалея, что приходится объяснять такие простые истины.
– Ты пришла говорить совсем не о том, – напомнил Артем.
– Да. И, кажется, не вовремя. Жалею, что не учла… Вот когда ты успокоишься, освободишься от всяких… – Она помахала рукой и понимающе улыбнулась: – Настроений…
– А я считаю, что надо все сказать. До конца все. Теперь у меня не будет никаких других настроений.
– А я не хочу ни о чем сейчас говорить. – Нонна еще раз улыбнулась и скрылась за дверью. Ушла от разговора, убежала. Надо ли догонять ее? Или уже не надо разговаривать, а делать то, что задумал?
2
Приняв такое решение, Артем прежде всего позвонил Алле и, уже не опасаясь, что кто-то может услышать его разговор с ней, сказал, что сегодня он не придет. Она, не расспрашивая ни о чем, ответила: «Плохо, но переживем». Ее низкий голос прозвучал успокоительно, как колыбельная песня.
Коридор слабо освещен одной только лампочкой над телефонным аппаратом. Артем выключил ее и постучал к матери. Она сидела у туалетного столика, склонившись над книгой.
– Это ты с ней разговаривал? – спросила она, продолжая читать.
– Да. Ее зовут Алла. Та, что у меня на стенке. «Неизвестная».
Мария Павловна сняла очки.
– Ты хорошо все обдумал?
Она сразу постарела после смерти мужа, но ни за что не хотела этого замечать и от других требовала того же и очень сердилась, если кто-нибудь говорил ей, что она изменилась.
Выслушав отчет сына о недавнем разговоре с женой и о его твердом намерении довести все до конца, она ни о чем больше не расспрашивала и, ничего не советуя, просто сказала:
– Отец был бы недоволен. Но мы бы уговорили его, хотя это почти невозможно. Я думаю, в конце концов он бы согласился. – Проговорила она это с такой озабоченностью, будто ждала, что сейчас отец войдет и ей придется пойти на все, чтобы он не мешал сыну.
– Да, – сказал Артем, – я очень жалею, что тянул так долго.
– Только не обижай Нонну. Я не люблю ее, ты знаешь, но ее любил ОН, и я не хочу ей зла.
– Самое большое зло для нас обоих – продолжать этот затянувшийся самообман.
– У вас сын. Ты и о нем подумай.
Этот совет матери, которая так любила его, своего сына, и почти равнодушна к внуку, заставил его призадуматься. Ответственность за сына! Впервые, с тех пор, как стал отцом, Артем задумался над этим. Сын родился в самое тяжелое время, когда Олег Артемьевич доживал последние дни. Внука он увидел, когда уже не вставал с постели.
Почти сразу после похорон Нонна увезла сына к своей матери. Оградив мужа от всех волнений, связанных с ожиданием ребенка и самими родами, волнений, которые Нонна считала «примитивными», она навредила своему сыну. Отцовское чувство у Артема, приглушенное в самом зародыше, дало тощие всходы. И если Нонна считала вполне естественным и очень «современным» поручить воспитание сына своей матери, то возражений у него не возникло. И сейчас, когда ему напомнили о сыне, он признался:
– Да, тут дело сложное. Но ты не беспокойся, я во всем разберусь.
На другой день он подал заявление с просьбой освободить его от должности, которую, согласно приказу, он занимал временно. Его пытались удержать, уговорить и даже приказать, но так как в свое время другого приказа издать не удосужились, то его отпустили. Перед тем как окончательно покинуть институт, он зашел в аудиторию, носящую имя отца.
Большая комната – высокие старинные окна, плавно закругленные сверху, полосы солнечного света на столах и на противоположной стене и дымчатый сумрак под потолком придавали ей некую торжественность. И тишина, как туго натянутая струна, звенящая даже от дыхания. Все это почему-то напомнило Артему сосновый бор в светлый жаркий день.
Глаза отца на портрете показались Артему печальными. «Ничего, – подумал он, – потерпи. Скоро тут будет не тихо и не торжественно. Тут такое будет! Да ты и сам это знаешь. А мне уж невмоготу стало, пойми ты это…»
Он и еще бы продолжал мысленно разговаривать с отцом, но тут он услыхал за дверью очень знакомые шаги. Нонна. Вот кого совсем сейчас не надо, но, поскольку это неизбежно… Он даже не успел отойти от портрета, а она уже оказалась в аудитории.
– Так и знала, что ты здесь. Стыдно, да? Ты ведь совестливый и сентиментальный. Мне сейчас в канцелярии все сказали. Как ты мог?
– Здесь не место для такого разговора, – пробормотал Артем.
– Ничего. Я могу разговаривать в любом месте, и все будут на моей стороне.
– Это ничего не значит. – Он направился к двери. – Поговорим дома.
– Еще одно, – остановила его Нонна. – На развод я никогда не соглашусь. Предупреждаю. Никогда и ни за что! – выкрикивала она уже ему вдогонку.
Ее слова перекатывались и гремели в пустой аудитории, как в сосновом бору, но только уже не было ни тишины, ни торжественности.
3
Теперь ничто не мешало Артему жить так, как надо. Как надо ему самому, а не так, как кому-то хотелось устроить его жизнь.
Захлопнув за собой двери института, он вышел на улицу, сверкающую всеми красками августовского полдня. Половина первого – если поднажать, то еще можно застать Агапова на месте и сразу же обо всем договориться. Надо начинать новую жизнь, и нечего с этим тянуть, тем более, все уже продумано и взвешено.
Оперативка закончилась, и Агапов только еще собирался уходить. Выслушав Артема с явным одобрением, он спросил:
– Что ты теперь намерен делать?
Хотя прекрасно это знал.
– Буду жить в полное свое удовольствие!
– Это как?
– Работать в газете. Только в газете!
– Это мы приветствуем.
– Ну и, может быть, писать стихи.
Агапов взял красный карандаш, и в центре чистого листа бумаги появились буквы «П» и «О». Подумав, он заключил их в плотное кольцо, проговорил сурово:
– Поэтом можешь ты не быть…
«ПО». Артем все понял: сейчас ему предложат производственный отдел, и приготовился к отпору.
– Правильные слова для тех, кто может не быть поэтом. Только, знаешь, не надо запирать меня в этот отдел.
– А что ты хочешь?
– Природа и общество – вот какой отдел пора учредить в каждой газете. Доказательства требуются?
– Нет, – сказал Агапов и нарисовал между «П» и «О» жирную букву «И». Потом он сказал: – Да, да… – и старательно начал отводить от круга лучи, как у солнца, сотворенного детской рукой.
Артем подумал, что редактор, наверное, никогда не жил в свое удовольствие, иначе говоря, никогда не делал того, к чему лежит душа. Он привык выполнять задание и требовать того же от других. Трудно от него ожидать сочувствия.
– Как у тебя с тем материалом? Проверил? – спросил он.
– Вот с него я и начну, – ответил Артем с такой определенностью, как будто главное уже было решено и требовалось только обсудить детали. – Для полной проверки мне надо побывать на месте. Поеду на Старый Завод, поживу там дня три-четыре.
Такое предложение вполне устраивало Агапова, но, подписывая командировку, он все же сказал:
– Съезди. Там у них, говорят, здорово! – Он поднял брови. – Я бы и сам поехал, да все… А проверять, сам знаешь, там нечего, если такой автор написал.
Артем с ним вполне согласился и в тот же вечер уехал, простившись только с матерью.
4
За двадцать пять минут электричка доставила его к пристани, и здесь он узнал, что пароход опаздывает пока что на полчаса.
Здесь был другой мир, и люди, населявшие его, тоже другие, не совсем похожие на городских, хотя большинство из них были горожанами. Но, попав сюда, они забывали об этом. Натянув резиновые сапоги и надев потрепанные куртки и непромокаемые плащи, на пару дней они превращались в охотников, рыбаков, искателей грибов и ягод, в бродяг, лесных жителей.
Скинув тяжелые рюкзаки и прислонив к стенке связки удочек и сачков, они собрались в кружки, и тут начались специальные рыбацкие и охотничьи разговоры. Грибники и ягодники держались отдельно. Они старались завязать дружеские отношения с деревенскими аборигенами, чтобы вызнать изобильные для их промысла места. Аборигены отвечали уклончиво.
Августовский вечер, тишина, розоватая вода с ребячьим лепетом ластится к осмоленному борту дебаркадера. В окошечке кассы вспыхнул свет, но так как все уже обзавелись билетами, то никто не обратил внимания на это явление.
«А как же Алла? – подумал Артем. – Ведь я ничего ей не сказал, и она ничего не знает. Десятый час. Она уже давно ушла из своего школьного кабинета, а дома у нее телефона нет. Как же быть? Позвонить все равно надо. Может быть, кто-нибудь там есть. Уборщица или сторожиха. Попросить передать только одно: „Артем уехал на неделю“».
Он заглянул в кассовое окошечко. Кассирша, молодая женщина с бледным лицом и недоверчивыми глазами, складывала в маленький чемоданчик деньги, рулончики билетов и какое-то вязание небесного цвета.
– У вас телефон есть? – спросил Артем.
– Ну и что?
– Мне очень надо, понимаете, необходимо…
– У нас телефон только для служебного пользования, – проговорила она казенным голосом. – И пароход уже подходит. Не видите разве?
– Мне только два слова… Мне уехать без этого невозможно.
– Где же вы раньше-то были? Ну, чего же вы? Заходите.
Она сняла трубку.
– Река? Кто это? Клаша? Клаша, миленькая, соедини с городом… Говорите, только по-быстрому, – проговорила она и, схватив свой чемоданчик, убежала.
Набрав номер и слушая позывные гудки, Артем представил себе, как одиноко и безнадежно отзываются они в темной пустоте кабинета.
Истерично вскрикнула сирена, пароход с разгона ударился о дебаркадер. Что-то заскрипело, затрещало, пол зашатался под ногами, и в это время Артем услыхал ее голос. И он ничуть не удивился, когда она громко спросила:
– Артем?
Он не удивился, но, не ожидая, что все произойдет так скоро, и еще оттого, что времени было мало и надо сразу и скорее сказать все, он не мог найти необходимых для этого слов.
– Да. Пароход уже подошел…
– Какой пароход? Вы где?
– Это не самое главное. А вы почему не дома? Десять уже.
– Я тут сижу вторую ночь. Куда вы пропали?
– Потом расскажу.
– Куда вы едете?
– На Старый Завод. Вы слышите?
– Да. Я не хочу долго ждать.
Снова заверещала сирена, и Артему показалось, что она заглушила самое главное, и он этого так и не узнает. Но тут вбежала кассирша, замахала руками и что-то закричала. Артем еще крепче вцепился в трубку.
– Что вы сказали?
– Не обращайте внимания. Главное, будьте спокойны.
– Это невозможно. Ничего теперь без вас невозможно…
Снова эта сирена! Кассирша протянула руку к рычажку, выключающему аппарат, и почему-то улыбнулась. Артем положил трубку и в отчаянии от того, что он так и не успел сказать самого главного, поспешил к трапу.
– Да работай ты ногами! – закричал матрос. – Чтоб тебя! Один человек всех держит! Вот народ!..
– Ладно тебе! – прикрикнула на него кассирша. – Тут человек судьбу решает.
Пароход побежал в темноту. Устроившись в кормовом салоне, у окна на узком диванчике, Артем положил руки на столик и голову на руки. Глухие и мягкие удары двигателя постепенно слились в один сплошной гул, повинуясь привычной руке водителя. Если бы человеку стало доступно так управлять двигателем, который постукивает в груди! Что стало бы с чувствами, осуществись такое техническое чудо! С чувствами, которые командуют всеми поступками человека, решающего свою судьбу, как сказала кассирша.
5
В Токаево пароход пришел глубокой ночью. Коротко рявкнув сиреной, он приткнулся к высокому глинистому берегу. Заскрипела лебедка, и прямо с носа вытянулся трап и опустился куда-то вниз, в кромешную тьму, где, по-видимому, начиналась твердая земля. Трап – шаткое, непрочное сооружение из нескольких тонких дощечек с перилами и поперечными планочками – точек опоры, призванных предохранять пассажира от слишком стремительного приземления.
Но Артем догадался об этом только внизу, куда он скатился по трапу с непостижимой скоростью. И тут же припомнилось ему, что он где-то уже читал про этот трап. В газете сообщалось, что некий дотошный изобретатель нашел способ «бездебаркадерной высадки пассажиров на малопосещаемых пристанях». Большая получается экономия – ни дебаркадера не надо, ни начальника. И чалку не бросать, не трепать зря. Пассажиры самостоятельно «отдают концы» и, должно быть, не всегда удачно, потому что матрос, управляющий лебедкой, спросил, довольно, впрочем, равнодушно:
– Жив?
Поднимаясь на ноги, Артем не удержался от критического замечания:
– Какой дурак это все придумал?
– Живой… – ответил матрос и посоветовал: – Отойди от трапа, зашибу, ни хрена же не видать.
Лебедка заскрипела, трап рванулся вверх, рявкнула сирена, и пароходик, взревев мотором, начал уползать в темноту. Артем остался один на незнакомом берегу в теплой, глухой непроглядной темноте, в полной отрешенности от всего мира, оглохший и слепой. Но это недолго продолжалось: вот он услыхал звонкий плеск воды у самых ног, шорох осыпающейся земли за спиной, увидел небо, вставшее над широкой рекой, и в небе и в реке одинаковые большие и чистые августовские звезды. Увидел черную кромку берега над своей головой. Разглядел даже лестницу, зовущую туда, поближе к небу и звездам. Кто построил ее? Какой неведомый благодетель позаботился о бесприютных, одиноких пассажирах? Ведь вполне возможно, тот же самый, который изобрел удешевленный, но такой волнующий способ высадки. Вот как все уравновешено, человеку остается только никогда не падать духом.
С такой мыслью Артем поднялся по крутой лестнице, оставив внизу чувство отрешенности. Но он тут же сообразил, что не знает, куда идти. Всего один раз был в этих местах, но так давно, что всего и запомнилось одно только направление: надо идти вверх по течению, придерживаясь берега. А может быть, благоразумнее переночевать в Токаеве? Он прошел всю деревню насквозь и не заметил ни одного огонька в окне. Деревня спала. Даже собаки не обратили никакого внимания на одинокого путника.
Он миновал околицу. Пыльная дорога, слабо различимая в темноте, уходила в лес. Артем подумал, что именно за этим лесом и находится Старый Завод. Он бодро зашагал по дороге, пробрался через небольшой лесок, темный, пахнущий смолой и еще чем-то, наверное, грибами, и оказался на большой поляне. Никакой деревни не было. Дорога спускалась в неглубокую лощинку и снова устремлялась в неведомый лес. А куда она уведет его? Может быть, это совсем не та дорога? И даже если он не сбился с пути и в конце концов доберется до Старого Завода, то все равно у него не поднимется рука постучать в окно, нарушить чей-нибудь сон.
