Текст книги "Бухта Анфиса"
Автор книги: Лев Правдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
– Я тут постарался, рай для вас создал, а вы безобразничаете! А-я-яй! Нехорошо как!..
Адам молчит. Мужики – они всегда сначала застесняются, а потом, когда в толк придут, то уж момент и прошел, и говорить не о чем. А бабы, если что не по ним или несправедливость заметят, они молчать не любят. Вот Ева и отвечает:
– Да господи! Чего это ты нас а-яй-каешь? Рай создал! Так это же для ангелов. А мы, погляди-ка, – люди. Нам пить-есть надо, любить надо, детей родить. Все у нас имеется для того: погляди-ка. Да ты не стесняйся, сам, небось, нас создал такими, а теперь глаза прячешь, глядеть стесняешься.
И говорит господь:
– Да, действительно. Как же это я недоглядел?
– Все ты, господи, доглядел-предусмотрел. Без людей-то что тебе делать? Да и не станет тебя вовсе без людей-то.
– Ладно, – говорит господь, – не тарахти. Я подумаю.
Ушел думать. Думал, думал – устал. Говорит архангелу:
– Иди, скажи тем двоим, пусть живут, как хотят. Да из рая их с глаз моих подальше.
Прибыл архангел в рай, огненным мечом замахал, возвестил волю господню глупым голосом.
Ну, Адам не стерпел и по мужичьему обычаю послал его туда и растуда. Архангел глаза разинул, еще пуще замахал мечом, ну прямо зашелся весь, и тоже слов не пожалел, несмотря на свой ангельский чин.
– Ах ты, – говорит, – такой-растакой, из глины слепленный! Чтобы, – говорит, – сейчас же очистить райские местности!
А Ева ему:
– Так прямо вот и разбежались…
Ну, видит архангел, никто его не боится. Это ему удивительно такое положение. Поостыл и начал соображать, оглядываться. Чего они тут делают? Видит, непонятное делают: Адам ветки ломает, шалаш ставит, Ева из листьев чего-то шьет.
– Это вы чего?
– Жить собираемся, – говорит Адам. – А ты отдай мне свой меч. Ни к чему тебе игрушка эта. А мне надо.
Отдал архангел, смотрит, что будет. Адам начал мечом землю копать под огород. Тут уж совсем архангел одурел, кинулся к господу, докладывает, чего видел.
– Ну, эти не пропадут, – сказал господь и махнул рукой. – А ты к ним лучше не суйся. Без тебя проживут.
А потом и он привык, и ничему не удивлялся, на дела людей глядя. Не все понятно, ну да ему и не надо этого. И не старался он вникать. Живут люди и живут. Только, когда встретит Еву где-нибудь, спросит:
– Как это я тебя такую острую да на всякое дело способную сотворил?
А Ева ему:
– Не ты меня такую сотворил. Нужда сотворила. А ты, если бы подумал своей головой, дурости бы в людях поубавил. От нее нам житья нет.
– Дурости? Ну, это уж теперь не моя забота. Теперь моя сила против твоей бессильна. Вон сколько от тебя народу пошло! Теперь вы уж как-нибудь сами.
Анфиса поправила белый платочек и снова как бы похвалила:
– Вот он, бог-то, какой: чего не может, так уж и не берется, как некоторые, и не боги даже.
– Колоссально! – воскликнул Васька, потрясая карандашом. – Выходит, человек сильнее бога?
– Какой ты быстрый! Сильнее. Да что же они, силой мерялись? Богу человека не одолеть – это ему известно. И человек, если он в своем уме, тоже против бога не пойдет. А пойдет да еще и одолеет, так и в самом деле все человеческое потеряет и в воду полезет.
– Дошло: рай создан для ангелов, а на земле человек все должен делать так, как нам надо…
Сделав такое открытие, он замолчал и углубился в свой блокнот.
Веселый час восхода
1
Раздались трескучие выстрелы, и в небо ударили ракеты, пять штук. И еще пять. У Харламовых дружно крикнули «ура!». Разбежались разноцветные огни. Заиграли на воде. Потемнело небо. На Анфисином дворе захлопал крыльями и заполошно вскрикнул разбуженный петух. Ленька заливисто рассмеялся.
– Всем радость, – сказала Анфиса. – Сорок два года человеку исполнилось, и всем радость.
За оградой, как из лунного света, возник небывалой серебряной масти конь. На нем девчонка – ракетные отблески запутались в ее разлетевшихся ржаных волосах, как разноцветные светляки.
– Студенты у вас? – слегка задохнувшись, громко спросила она.
– Здесь мы! А что?
– Ух ты, какая! – восхищенно пропел Ленька и кинулся к ограде.
Поднимая серебристую пыль, конь бил ногами и оседал от нетерпения. «Какое это чудо! – думал Ленька. – Такая маленькая, легкая девчонка сдерживает этого зверя, укрощает, заставляет повиноваться».
– Товарищи студенты! – продолжала выкрикивать она. – Бригадир велела, чтобы сейчас же в поле. Зерно спасать! – Она вскинула руку, то ли призывая всех, то ли указывая на небо, где еще ликующе рвались ракеты среди редких тучек.
Потом опустила руку и сделала какое-то совсем уж неуловимое движение, которого только и ожидал ее конь. Он вздернул голову, сверкнул оскаленными зубами, с неукротимой яростью ударил копытами в гулкую землю и умчал свою повелительницу.
– Давайте скорее!.. – донесся издалека ее призывный голос.
– Нинка? – спросил Андрей Фомич, ничуть не удивляясь тому обстоятельству, что она нисколько не изменилась с той поры, когда он ее впервые увидел. Как будто она на своем скакуне мчалась наперегонки с торопливыми годами и даже насколько-то опережая их.
Но Артем только посмеялся над неправдоподобной его догадкой:
– Нет. Да что ты? Это Зина.
– Ну да, конечно. А до чего похожа!..
– Нисколько. Я сначала, как только увидел Зину, тоже подумал, будто Нинка – лесная принцесса.
И Ленька, нетерпеливо пританцовывая на том месте, где еще не улеглась серебристая пыль, тоже начал покрикивать:
– Да чего же вы! Да скорей же!..
Он и сам еще не знал, куда им всем надо торопиться и что их там ждет, какое дело или какое чудо. Да он и не думал ни о чем таком. Он просто слегка ошалел от всех открытий и приключений, какими широко одарил его прошедший день, но они ничуть не утомили его, а только разожгли жажду новых открытий. И, кроме всего, он позавидовал умению этой девчонки, ее волшебному умению покорять могучего коня.
– Ну, чего мы стоим, чего мы ждем?!
Андрей Фомич положил руку на его плечо.
– И тебя ушибло? – задал он непонятный вопрос.
Они вышли за калитку и торопливо зашагали в ту сторону, откуда еще доносился глухой топот серебряного коня.
– Ничего, брат. Я об это самое место тоже споткнулся однажды.
И опять Ленька ничего не понял и подумал, что так и надо, что после он все поймет, потому что если все сразу понятно, то жить становится неинтересно. Тут он услыхал интересный разговор.
– Мы ее тогда назвали «лесной принцессой», – говорил Артем. – Скачет на рыжем коне, волосы по ветру, а в волосах веточка брусники.
– Кто? – обернулся Ленька.
– Да вот такая же, как эта девчонка. Нина.
– Лесная принцесса?
– Не знаю. Теперь она колхозный бригадир.
2
– Вот она! – воскликнул Артем.
По дороге из Токаево бежал трактор, тащил тележку с высокими бортами, из-за которых выглядывали женщины в разноцветных платках и трое мужчин. А рядом с трактористом сидела девушка. Она что-то жевала и, смеясь, разговаривала с трактористом. Поравнявшись с идущими на работу студентами, она помахала им рукой, в которой был зажат ломоть хлеба, что-то крикнула, показывая на небо.
Там по-прежнему было ясно, сияла бледная луна, и только на западе, раскинувшись широким фронтом по всему горизонту, темнели тучи. Казалось, они уснули там и ничем не угрожали спящей земле. Несколько легких облачков, оторвавшись от них, неторопливо пробирались к луне. Вид у них был самый невинный, но Ленька подумал: «Разведчики. А эта, на тракторе, ну какая же она принцесса? Обыкновенная тетка».
– А тогда она на коне пронеслась, – сказал Андрей Фомич. – Как богиня по небу…
Алла засмеялась:
– Похоже, что вы с Артемом оба были влюблены в нее без памяти. Так и встрепенулись.
– И не подумал даже, – проворчал Андрей Фомич, – Встрепенулись! Очень надо…
Артем промолчал.
– А разве о любви думают? – спросила Алла и взяла Артема под руку, как будто вдруг ей стало трудно одной подниматься в гору. – Нет. Просто любят. А если начинают раздумывать, то никакой, значит, любви и нет. Это, как сказал мне сегодня один человек, – дар природы. И я считаю – лучший ее дар. И его надо оберегать, как и все, что природа дает нам по великой своей милости.
Послышался голос Николая Борисовича:
– Дождь будет, и очень скоро. На этот раз природа явно поторопилась, а всякий дар хорош в свое время.
3
На той предельной скорости, какую только мог развить потрепанный трактор, Нина, конечно, отлично разглядела и сразу узнала Артема. «А он-то зачем? – только и подумала она. – Знаменитый поэт. И жена с ним».
Подумала и тут же забыла. Она только что вернулась из правления колхоза, куда ездила требовать немедленной помощи. За все дни, пока шла уборка на Борисовых залысках, с поля не вывезено ни одного зерна. Обещали машину – не дали, а пока трактор развернется со своей тележкой, комбайны стоят, дожидаются с полным бункером. Зерно ссыпали прямо в поле, рассчитывая вывезти в ближайшие дни. Но сегодняшнее предупреждение бюро погоды спутало все планы, пообещав ливневые дожди, ветер, хотя и умеренный, но при грозе шквалистый.
Нина потребовала немедленно переправить через Сылву хотя бы одну полуторку, чтобы вывезти с поля зерно. Но с ней даже и разговаривать не стали. Во всех бригадах не лучше. А машину переправить все равно не на чем – катер еще вчера ушел с баржей, да где-то приткнулся к берегу, ждет выручки – забарахлил мотор.
– Дайте хотя бы брезент, зерно укрыть. И сотню мешков.
Брезент дали, мешки посоветовали собрать у колхозников, а зерно, сколько успеют, вывезти на тракторе и конной тягой. Вообще на советы не поскупились, спасибо и за это. Домой вернулась злая и решительная. Сразу же пошла по домам и не просила, не уговаривала, а требовала, и ее веселая злость передавалась всем, с кем она разговаривала, и никто не посмел с ней спорить.
Зашла и к Афанасию Николаевичу, вернее, к тете Клаве, его жене. Бывший бригадир хмуро отвернулся – все еще считает, что его обидели, отстранив от работы. Нина и сама думала, будто она и в самом деле в чем-то провинилась перед ним. Но сейчас не такое время, чтобы считаться обидами. Он-то ведь сам виноват, да не перед ней одной, – это бы полбеды, – а перед всеми, перед всей бригадой.
– Тетя Клава, собери сколько можно мешков и сама собирайся.
А он, не глядя на бригадира, подал голос:
– О! А я, значит, вовсе уже не в счет?
Нина, тоже не глядя на него, сказала то, что думала за последнее время, но никогда не говорила:
– Наоборот – вы у нас только для счета и существуете. И сами это знаете лучше моего.
Ничего, это лучше, когда прямо все скажешь. На прямое слово только дурак обижается, а дядя Афанасий – человек хорошего ума. Поймет как надо. И это она подумала все с той же веселой злостью, с какой сегодня все делала и говорила и какая появляется в человеке от сознания общественной важности порученного ему дела и от сознания собственной правоты.
– Вот даже как! – с горестным восхищением воскликнул Афанасий Николаевич. – За все мое доброе…
– Да, так. Все доброе ваше я никогда не забуду, и я для вас, что хотите, сделаю. А сейчас, сами знаете, нет у меня времени на такие разговоры.
Она вышла в сени, где ожидала ее тетя Клава.
– Так его, – нисколько не таясь, сказала она и спросила: – Николай-то пишет тебе?
– А как же! Почти каждую неделю.
– Хоть бы зашла когда с письмом. Нам-то он ленится писать.
– Да когда же мне? Сама видишь, как кручусь… – Она хотела еще что-то сказать, но только посмотрела на неплотно прикрытую дверь в избу и вскинула голову.
Тетя Клава поняла ее и зашептала:
– Задумываться он начал, не знаю уж, к добру ли? То в избе сидит, то в огород уйдет – и все думает. Поговорила бы ты с ним, с нами-то он больно неразговорчив, а тебя он любит.
– Куда уж там! Любовь его…
– Да не говори, знаю я… Ребятишкам, что ни день, то напоминает, чтобы к тебе с почтением и чтобы все выполняли. Она, говорит, вам не девчонка-товарка, она – бригадир… Да ты ела сегодня чего-нибудь?
Узнав, что Нина даже еще не заходила домой, она заторопилась, отрезала ломоть хлеба и налила кружку молока. Молоко Нина выпила, а хлеб сунула в карман и вспомнила о нем, только когда ехала на тракторе, рядом с Сережкой, средним сыном дяди Афанасия. Она начала есть и, когда увидела Артема, помахала ему рукой, в которой держала хлеб.
– Хорошие ребята эти городские. Безотказные на всякую работу, – сказала она трактористу и неожиданно спросила: – Сережка, похожа я на принцессу?
– На сороку ты похожа, хотя и бригадир.
– А вот один человек сказал, что похожа.
– Это фотограф тот?.. – спросил Сережка. – Он у меня дождется!..
Нина пренебрежительно взмахнула рукой:
– Выдумал! Да у него и ума-то на это не хватит. – Ей было приятно, что Сережка, младший брат ее предполагаемого жениха, так верно оберегает ее, пока старший, Николай, служит в армии.
– Ума на это и не надо, – солидно заметил Сережка. – А девки от красивых слов всегда дуреют.
– Спасибо.
– Не за что. А ему скажи, чтобы не шастал на наш берег.
– Да не он это сказал. Да и глупости все. Подгоняй поближе, сразу и затаривать будем и грузить. Ох, хоть бы до дождя успеть вывезти.
4
– Прибыли в ваше распоряжение! – сказал Артем, разглядывая «принцессу» и невольно сравнивая ее с той отчаянной и обольстительной девчонкой, чей портрет до сих пор висит в его комнате. Нет, совсем не похожа, хотя по-прежнему отчаянная и еще больше, чем прежде, обольстительная. Совсем не та.
– Работать? – спросила Нина с таким видом, что если она не примет Артема, то он помрет с голоду. Но смилостивилась, приняла: – Мужчины на погрузку, а вы, девушки, насыпайте зерно в мешки.
«Совсем не та», – снова подумал Артем, пытаясь оторвать от земли мешок с зерном и чувствуя, что никогда ему этого не сделать.
– Э, нет, гражданин. Так ничего не выйдет. Пупок сорвешь, а не подымешь, – весело проговорил носатый старик-колхозник и скомандовал: – Хватай его за уши!
Старик взялся за мешок и слегка его наклонил, и Артем сразу же понял, что такое эти «уши» и что ему надо делать. Он подхватил мешок за углы и вместе со стариком легко перекинул его через борт тракторной тележки.
– Венька, держи! – выкрикнул старик при этом.
Венька, такой же немолодой колхозник в ярко-голубой рубахе, стоял на тележке. Он подхватил мешок и поставил его к борту.
Рядом кидал мешки через борт Андрей Фомич на пару с молодым парнем. У них дело шло проворнее, Венька не успевал поворачиваться.
Нагнувшись за очередным мешком, Артем услыхал приказывающий голос:
– Плотней грузите! Плотней!..
«И голос не тот, – подумал Артем. – Раньше он напоминал валторну. А теперь он что напоминает? Разве только то, что мы должны проворнее поворачиваться. А это уж совсем другая музыка».
5
И Ленька, у которого еще задержались в памяти младенческие представления о принцессах, с самого начала не понял, за что ей, этой тетке, досталось такое сказочное прозвание. Чернявая, загорелая, белый платок свалился с головы и болтается на шее, черные сатиновые штаны заправлены в короткие резиновые сапоги. Кричит и тут же хохочет, как ненормальная. Принцесса!..
Ну, если бы еще он был маленьким, то мог бы допустить, будто она заколдованная. Бывало ведь – царевна-лягушка, например. Маленький бы он поверил и даже что-нибудь предпринял бы для ее спасения. Тогда он еще и не то вытворял.
Но тут она налетела на него:
– А ты чего задумался?
Он развел руками и прозвенел:
– А я не знаю, куда меня…
– Ох, какой ты звонкий! – засмеялась она и вся как-то мгновенно просветлела, расцвела, словно он одним каким-то чудесным словом расколдовал ее, превратив в девчонку, веселую и совсем не злую.
– Ты лошадей не боишься?
– Нет, ну что вы? – Его несколько удивило то, что она так точно угадала его желание. Но на то она и принцесса.
– Зина! – позвала она. – Вот тебе помощник.
– Давай сюда! – услыхал Ленька и увидел Зину.
Он сразу узнал ее, хотя сейчас эта растрепанная, круглолицая девчонка нисколько не была похожа на волшебницу на серебряном коне. Да и конь оказался обыкновенной серой лошадкой, смирно стоящей в оглоблях.
– Чего же стоишь-дожидаешься?
Ленька подошел.
– А ты чего кричишь? Ну кого делать-то? – стараясь говорить грубым голосом, спросил он.
– Не кого, а что.
– А в Сибири говорят «кого», я и привык.
– Ты был в Сибири? – Девочка убрала прядь волос, мешавшую ей как следует рассмотреть человека, прибывшего издалека, если он не врет, конечно.
– Да. В Саянах, – небрежно проговорил Ленька. – Наша геологическая партия искала нефть.
– Вот даже как! – воскликнула Зина почтительно. Геолог! Такая песенная, героическая профессия. Ох, наверное, врет! Прищурив глаза, она спросила: – А лошадь запрягать ты умеешь?
– Нет. У нас все механизировано. – И тут же поспешил заверить: – Ты не думай, я научусь.
– Конечно, научишься, – согласилась Зина. Ей понравились его певучий голос, который он старался скрыть, и его веселые глаза, их-то никуда не скроешь. – Ох, да что же мы все болтаем, болтаем, а там кончают грузить! Бежим запрягать твою Карьку!..
6
Ехали лесом. Зина на переднем возу покрикивала на своего серого, который в упряжке совсем уж ничем не напоминал сказочного серебряного зверя. Леньке досталась тихая и трудолюбивая кобыленка по кличке Карюха. Она спокойно стояла, пока грузили телегу. Ленька поглаживал ее теплую морду, а она моргала длинными белыми ресницами и шумно вздыхала.
Черные тучи уже закрыли полнеба. Светлая луна покорно катилась им навстречу. Воздух сделался густым и душным. Когда въехали в лес, то стало так темно, что Ленька с трудом различал светлую Зинину кофточку. Тяжело груженные телеги поскрипывали и постукивали ступицами. И от этого робкого постукивания Ленька почему-то почувствовал себя очень маленьким, одиноким и очень обрадовался, услыхав Зинин голос.
– Леня, иди сюда.
– Ага! Иду…
Рядом с ней ему снова стало хорошо, и он с удовольствием отвечал на ее вопросы о Саянах и даже рассказал о своем последнем приключении, но совсем не так, как это было написано в газете. В его рассказе все выглядело смешнее, таинственнее и совсем не так опасно, как это было на самом деле.
– Слушай, – тихонько спросила Зина, – а это ты взаправду?
Этот вопрос нисколько его не смутил. Именно так все и было, не считая некоторых, только что придуманных деталей, которые для него тоже уже были правдой. Поэтому он так взглянул на Зину, что та даже смутилась.
– Ну, конечно, – проговорила она торопливо, – я тебе верю…
Но он даже и не подумал обижаться, потому что рядом с ним сидела принцесса, которая так сказочно появилась на серебряном коне. Расскажи в школе – тоже не сразу поверят. И она поторопилась переменить разговор.
– Ты, наверное, будешь геологом? – спросила она.
– Нет. Я буду плотником. Как мой брат.
Такой ответ разочаровал ее, и удивил, и заинтересовал, потому что она тоже считала его не совсем обычным мальчиком. Плотник? Нет, тут что-то не то…
– Что же ты будешь делать? – спросила она, все еще не теряя надежды.
– Как что? Строить! – он заметил ее разочарование и нисколько этому не удивился. Большинство его одноклассников не совсем еще ясно представляли себе свое будущее, и только немногие к чему-то тянулись. Не к плотничьему топору, конечно. Но все – и девчонки тоже – готовились поступать в институт, иначе зачем же кончать десятилетку, достаточно и ремесленного. И все слегка посмеивались над Ленькой, над его упрощенной мечтой и думали, что он хитрит. Простачком прикидывается. Брат – начальник цеха домостроительного комбината, депутат областного Совета, так он и позволит Леньке пойти в плотники!..
– А ты что будешь делать? – спросил Ленька и притих в ожидании необыкновенного. А тут еще лунный свет, блуждающий среди мохнатых ветвей, призрачно затрепетал на ее лице.
– Я? – Зина торжественно проговорила: – Я буду учительницей…
– Ну да? – слегка опешил Ленька. – А я думал…
– Что ты думал?
– Вообще все девчонки обычно лезут в киноактрисы.
– Ну, значит, я – необычная. А ты чего злишься?
Он и сам еще не успел заметить, как вспыхнула в нем эта глупая обида и вытолкнула злые слова. Ему стало неловко, и он замолчал. А тут, еще кончился лес, и стало светло, как днем, – все видно.
Открылась деревня: избы среди елок на горе, по склону горы и вдоль высокого берега, светлая река среди черных берегов – все это в ярком свете луны казалось ненастоящим, очень красивым, словно нарисованным на черной лаковой коробке, какая стоит у тети Нади на комоде. Подарок Андрея Фомича и Леньки к Восьмому марта.
Теперь они ехали по дороге, белой, как лунный свет, и все кругом было чистым и ясным. Он осторожно оглянулся через плечо и увидел ее так близко, что все рассмотрел. Круглое лицо, веснушки на щеках и на переносице, волосы растрепаны, пухлые губы вздрагивают от смеха, а большие глаза смотрят серьезно и чуть удивленно. Он отвернулся и пробормотал:
– С чего это ты взяла, что я злюсь?.. – Но справедливость не позволяла ему притворяться и сваливать свои заблуждения на другого, и он рассмеялся: – Это я и сам подумал, что ты не такая, как все. Как многие. А быть учительницей…
– Самое главное дело – учить людей! – Сказала она так убежденно, что он сразу же с ней согласился. Но сказать ей об этом не успел.
Из деревни на полном галопе вынеслось несколько коней, запряженных в телеги. В телегах сидели мальчишки. В пыли, в свисте, в грохоте пронеслись они мимо и скрылись в лесу, как лихая разбойная ватага.
7
Над лесом взлетела ракета. «Дачники балуются», – подумал Афанасий Николаевич, сидя у окна в своей пустой избе. Веселье у них там, на Старом Заводе, гульба. Харламовы – артельные жители, и все у них в открытую. Веселые, уважительные люди. И работники на своем месте отличные.
Такие мысли еще больше растравили его, и одиночество сделалось совсем уж непереносимым. Слова Нины о том, что в колхозе существует он только для счета, сначала возмутили его и обидели: коротка у людей память на доброе. Пока человек в силе, все к нему с поклоном, во всяких делах – первый советчик, за каждым столом – первый гость. И чем больше он растравлял себя, тем сильнее чувствовал обидную справедливость того, что сказала Нина. Он и сам чувствовал себя бесполезным человеком и все ждал, когда придут к нему и попросят на прежнюю должность, хотя знал, что никогда этого не будет, потому что и без него все дела ладятся, и не хуже, чем прежде, а кое в чем даже лучше.
Он вышел на улицу, выбеленную лунным светом и такую тихую и пустую, будто он и в самом деле остался один не только в деревне, но и во всем свете. Никому он не нужен, и дома смотрят на него равнодушными, слепыми окнами.
И в этой глухой тишине услыхал он отчаянный мальчишеский голос. По тому, как он ругался и как беззастенчиво плакал, ясно было, насколько ему пришлось несладко.
Афанасий Николаевич спустился к мостику через ручей, там он и увидел своего младшего, Витюшку, около лошади, запряженной в телегу.
– Ты чего отстал?
Увидав отца, мальчишка горестно притих.
– Чека вывалилась.
– А ты и растерялся?
– Тяж слетел.
– Выпрягай. Чего же ты дожидаешься?
– Дак я потом хомут не затяну.
– Эх ты, мужик! Ну, давай вместе. – Он легонько, больше для бодрости, чем для острастки, стукнул сына по затылку. Тот, облегченно всхлипнув, кинулся развязывать супонь.
Когда все было налажено, отец жесткой ладонью провел под носом у сына.
– Ну, давай. Только, гляди у меня, шибко не гони. Уши оборву. Мужик… – Стоя на мостике, он подождал, пока телега не поднимется на гору, и потом пошел обратно к дому. Ему стало легче оттого, что и он чем-то помог в общем деле и что он еще кому-то оказался необходим. А они там даже и не вспомнят о нем, и не подумают, что лишили его самой малости и последней милости – не позвали на работу.
Сынишка свистнул. Оглянувшись, он взмахнул рукой:
– От лица командования привет! – выкрикнул он, снова засвистал, закрутил вожжами над головой, и телега затарахтела по дороге, только пыль взметнулась.
«Придешь домой, я тебе покажу привет от лица…»
8
На горе возник трактор. Он шел, покачиваясь и переваливаясь на неровностях пыльной улицы, отчего казалось, будто он шарит желтыми глазами своих фар, высматривая кого-то в надвигающейся темноте. За рулем сидел Сережка, а рядом с ним и на мешках – грузчики, все свои, деревенские. Трактор свернул к амбару, там распахнулась широкая дверь и затрепетал неяркий огонек фонаря.
Обратно Сережка возвращался один, оставив грузчиков в амбаре. Увидев отца, он остановил машину. Афанасий Николаевич сел рядом и с былой озабоченностью сказал:
– Погоняй.
До леса оба молчали, потом отец спросил:
– Как там?
– Нормально.
– Грузчиков оставил, а кто нагружать будет? Бабы?
– Студенты там. Дачники пришли.
– Эти наработают…
– Ничего, хорошо работают, – сказал Сережка и вдруг рассмеялся: – Харламовские строем пришли, с песнями. «По долинам и по взгорьям…»
– Пьяные?..
– Нет, они дружные. Как дали!.. Нинка-то! Она заводная. Мешки сами по воздуху летают… – Сережка говорил восхищенно и даже совсем по-ребячьи повизгивая от восторга, восхищаясь тем, как отлично идет у них работа, и очень удивился, когда отец потребовал:
– Притормози.
– Так теперь уж близко. Вот они, у леса.
– Без меня обойдется… – И, не дожидаясь, пока трактор остановится, он спрыгнул и скрылся в неглубоком овраге, заросшем по склонам чудовищного роста крапивой.
Здесь, на дне оврага, в темноте, звенел родничок, и Афанасию Николаевичу так захотелось пить, будто горечь обиды все иссушила в нем. У колоды увидел темную фигуру и услыхал голос Анфисы:
– Кто это?
– Домовой.
Она узнала его, засмеялась:
– Давно тебя не видно. Что это ты по ночам шастаешь?
– А ты, как русалка при луне… Дай-ка ведро.
Он взял ведро и стал пить прямо через край, вода текла по подбородку на грудь, и это было ему приятно так же, как и разговаривать с Анфисой. Только она имеет право осудить его или оправдать. Он знал, какая она справедливая и неуступчивая в своей справедливости старуха, и только она одна так умеет сказать всю правду, что человек не посчитает это за обиду.
Опустив ведро на край колоды, он попросил:
– Поговори со мной, Анфиса.
– А чего же не поговорить? Вот только воду работягам отнесу.
Он поднялся вместе с ней по склону оврага и там отдал ведра. Анфиса нацепила их на коромысло и пошла через поле по серебристой стерне, привычно покачиваясь под тяжестью ведер. Афанасий Николаевич глядел ей вслед, и ему казалось, будто она несет не воду, а прохладный, беспокойный лунный свет. Он сел под соломенной скирдой. Скоро она пришла.
– Ну-ка, где тут мой ухажер томится? – Усаживаясь рядом с ним, она зевнула в ладонь. – Уходилась я, месту рада.
Посидели в молчании, и тут она тихонько, как бы сочувственно, предложила:
– Давай твою обиду, милый человек, понянчим вместе…
– Какая такая обида? Никакой обиды нет.
– Вот и хорошо. А чего же ты тут рассиживаешь? Видишь, как люди рвутся.
– Не нужен я им, людям этим.
– И верно, кому ты такой нужен? – теперь уж без всякого сочувствия, но и без осуждения проговорила Анфиса. – Пьяница потому и называется горьким, что горько ему жить среди людей.
И эти слова, и это безразличие к его бедственному положению еще больше растревожили его, и он торопливо заговорил:
– Вот, смотри, сколько тут есть людей, все из моих рук жить пошли, всех научил, на ноги поставил. Всех душевно к земле привязал.
– За это тебе честь.
– Да не чувствуют этого они…
Помолчали. И снова тихонько заговорила Анфиса:
– Идешь иной раз по лесу и смотришь, как семейно, как дружно деревья растут: вокруг старика молодых табунок. Все от его корня и от его семени. А он стоит да строго поскрипывает, учит. А бывает, старика-то уж и нет, один гнилой пень на том месте, а молодые все равно вокруг стоят, пошумливают, красуются – жизни продолжение.
– Так я что, по-твоему, пень?
– Да толку-то от тебя не больше.
– Спасибо и на том.
– За что спасибо? Не поднесла еще.
– А я и без твоего подношения на ногах не стою.
– Говорю с тобой, а что толку-то? Алкоголика словами не вылечишь.
– Кто – алкоголик?
– Должно быть, я. – Анфиса взмахнула рукой. – Да что это мы с тобой перекоряемся, как малые дети. Совсем из ума вышли. – Она перекатилась на соломе и тяжело подняла свое усталое тело. Поправляя белый платочек, сказала: – На том и прощай, милый человек…
Он поднялся и, стоя на коленях, замотал большой разлохмаченной башкой и начал шарить пальцами по груди, отыскивая пуговицы.
– Уходишь! Я к тебе, как к матери… Ты раны мои видела?
– Да, видела. И не рви рубаху. Раны твои для нас святые, а ты над ними издеваешься. Как напьешься, дружкам своим, алкоголикам, на потеху показываешь. Добра ты много на земле сотворил, дорогой человек, да сам же над всем творением своим издеваешься. Дети тебя стыдятся. Нинка – девчонка, она тебя почитает, как отца, а ты что с ней сделал? Пропил ты все: и доброе свое имя, и славу. Смотреть на тебя, такого безобразного, – с души воротит. Тебе не обижаться на людей надо, а прощения у них просить. Они тебя уважать хотят, почитать, как героя. А как тебя почитать, когда ты с голым пузом лежишь да нелюдские речи орешь? А сейчас ты чего делаешь? Люди себя не жалеют, добро спасают, а ты глупую свою обиду тешишь. Дезертир ты, вот кто!..
Она отвернулась и решительно двинулась по полю.
А он, все еще стоя на коленях, мотал головой с таким остервенением, словно отбивался от злого шмелиного роя. И в наступившей тишине Анфиса услыхала тяжелый и пока еще неясный шум, который, как волна, стремительно и грозно катился над землей.
– Стой! – хрипло и отчаянно закричал Афанасий Николаевич, поднимая руку к потемневшему небу, словно он захотел остановить грозный шум, который уже гнул и ломал деревья в сосновом бору.
«Да кому это он приказывает? Совсем зашелся мужик», – подумала Анфиса и обернулась. Но Афанасия Николаевича не оказалось на прежнем месте. Он бежал полем и, грозя кулаками, кричал:
– Стой! Стой, говорю! Не то делаете!
Столбы лунной пыли завивались вокруг него, падали под ноги и снова взмывали над полем. И Анфису тоже подхватило и понесло, как травяную сушинку.
– Господи! Да что это на тебя накатило? Да куда же ты меня-то волокешь? – запричитала она, сама удивляясь, как это ее ноги несут, и только старалась как бы не упасть. Но она не удержалась и упала, налетев на тот же стог, где только что разговаривала с Афанасием Николаевичем.
9
Нина и сама поняла, что совсем не то они делают, что уже поздно думать о вывозке, успеть бы только укрыть зерно, спасти от неминуемой гибели: ураганом не развеет, так дождем прибьет.
И все тоже это поняли, потому что не успела еще она распорядиться, как все сами начали сбрасывать мешки, наполненные зерном, и плотно составлять их вокруг незатаренного зерна.
Афанасий Николаевич, хотя и увидел, что все делается как надо, все же не смог сразу затормозить свое возмущение и с разлету накинулся на Артемова напарника:
