Текст книги "Застывший Бог (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Не-а, – отрицательно мотаю я головой. – А для чего? Для чего?

– Чтобы сохранять в безопасности свой ствол. – Серьезно сообщает мне путана.

– Как это? – Удивляюсь я.

– Поднимешь, Мишук, тут дело деликатное... Если ты со своей винтовкой будешь пересекать широкую реку, или десантироваться с катера, то внутрь твоего оружия может попасть вода. Если ты перед стрельбой не вытряхнешь эту воду из ствола – может произойти несчастье, – ведь пуле придется выталкивать из ствола не только воздух, а гораздо более плотную воду, что критически повышает давление в стволе и патроннике, и может привести к порче оружия, и даже к травме стрелка. У советских автоматов нарезка в каналах ствола сделана специально так, чтобы попавшая туда вода сама спокойно выливалась. Но вот у многих западных малокалиберных винтовок нарезка не столь удачная, и вода из ствола выходит очень трудно. Так вот, для того чтобы вода не попала в ствол, смекалистые люди придумали надевать на него гандон. Смотри, я покажу тебе как его надевать... – Альда водрузила гандон на ствол моей винтовки. – Видишь? Надел – и ничего ненужного в твой ствол не попадет, и его не раздует. Здорово?

– Здорово! – Соглашаюсь я.

– На, – Альда щедро отдает мне еще целую упаковку презервативов. – Это тебе. Не забывай напяливать.

– Спасибо тетушка Альда.

– Да не за что. – Махает рукой Альда. – Это у нас с дедом Глебом осталось. Дед-то, уже, вишь, теперь уже редко стреляет...

Я смотрю на деда.

Чего он такой красный, хотелось бы знать?

– Ну что, Мишук, – в очередной вечер бодро сказал дед, – Новогреческий и классический Койне подтянули. Пора, пожалуй, нам потихоньку осваивать санскрит.

– Зен потас посо зисколо инэ нэ дидкизи авти и глосса...* – уныло пробормотал я.

– Да все там проще-простого! – Жизнерадостно прорек дед. – Санскрит-то этот, считай один с русским язык! “Видья” на санскрите “Знание”, – а у нас на русском есть слово “ведать”. “Агни” – Огонь. “Дхар” – Дар. “Прийя” – Приятный. Ну и так далее... Короче, нечего и учить. Щас моментом все освоим!

– Да-да, – буркнул я. – Даже и не сомневаюсь.

{прим. “Даже не буду спрашивать, сложно ли учить этот язык”. (нов. греч). }*

Я хожу в школу.

Вернее – бегаю.

Теперь знания мне дает не только дед, но другие люди. Как говорит дед, я вышел во внешний мир.

Добираться до школы трудно. Ближайшая находится в городке под названием “Зеленогорск”. Ничего город, красивый. Меньше чем Питер, в котором я вырос, но теперь и он мне кажется слишком людным и шумноватым. И добираться до него – морока. Сперва дед возил меня в город на своей ветхозаветной зеленой “Ниве”. Потом он стал оставлять машину на некотором расстоянии до города, а сам встречал меня, и мы бежали к ней марш-броском – я запоминал путь. Каждый раз машина оставалась все ближе к дому. Теперь я бегаю из дома в школу и обратно на своих двоих. Больше десяти километров по пересеченной местности. Я бегу волчьей рысью. Две минуты пешком. Следящие пятнадцать – медленным бегом. Мой ранец хорошо пригнан, и уложен так чтоб не шуметь на бегу. Я бегу тихо. Дед говорит, что я пока очень мелкий зверь, и мое главное оружие – незаметность. Лес добр, но все же с тез пор как людской род умалился, – в нем стало больше дикого зверья, а в некоторых скверных местах – и Ночных. Про ночных разговор особый, а вот на медведя здесь вполне вероятно наскочить. Чтобы не встретить беду нужно все замечать и быть незаметным. Я одет в одежду неброского цвета, и я не шумлю, веду себя внимательно и с вежеством.

Я в лесу – свой.

Говорят, в древние времена некоторым людям ходить по лесу было ходить совсем просто. Те люди знали каждого зверя в лесу по настоящему имени. Когда человек встречал в лесу зверя, он именовал того истинным названием, и зверь понимал – перед ним хоть и странный, но соплеменник. Трогать такого нельзя. Но потом люди стали все чаще ходить в лес на охоту, убивать зверей. Люди верили что зверь может услышать свое имя не только при встрече, но даже когда ты его называешь далеко-далеко. Поэтому, готовясь на охоту, чтобы не спугнуть зверя, стали называть его не истинными именами, а всяким прозвищем. И до того люди этими прозвищами законспирировались, что со временем уже и истинные имена зверей забыли, а свои придуманные прозвища стали считать как бы настоящими. А поскольку они прозвища уже считали как бы истинными именами, то потом стали уже придумывать прозвища на замену прозвищам... Так люди связь со зверьми совсем и потеряли.

Вот современные городские охотники. Когда они идут в лес, то которые из них суеверные, медведя никогда медведем не назовут. Скажут, косолапый, топтыгин, ломака... Но ведь и само Медведь не больше чем прозвище – означает оно “медоед”. А до этого медоеда называли Бер – “бурый”. Оттого и слово берлога – “лежбище бурого”. А до этого медведя называли Арктос. А до этого... То есть охотнички в лес отправляясь, дают зверю прозвище с прозвища, с прозвища, с прозвища. Крайняя степень секретности, такое и спецслужбам не снилось. Теперь успех на охоте прямо неминуем, ага...

Вот кстати от Ар(к)та-Арктоса, происходит и имя Артур. Говорят, одним из прототипов легендарного британского Короля Артура мог быть Луциус Арториус Кастус, римский кавалерийский командир при “легио секста Викртикс” – шестом “Победоносном” легионе, что стоял в Британии. Если так, у короля Артура было занятное имя-когномен. “Кастус”, слово широкого смысла, в зависимости от контекста. Означает и безупречный, и незапятнанный, и беспорочный, и... девственник. Вот и думай, то ли английский народный герой “незапятнанный медведь”, то-ли “медвежонок-девственник”... Ну их, героев-то с такими именами, позорище какое-то. Пусть с ними сами британцы и цацкаются. Вот то ли дело имена и фамилии у русских героев-богатырей: – Василий Буслаевич, это имя и отчество означает примерно “Царь-Гуляка”. Или там, Блуд Хотенович, – тут и так, в общем, все понятно... Красота а не имена!

Что в лесу главное? Главное в лесу, – приметы и ориентиры. Когда я бегу в школу, сперва пробегаю лесом по перешейку, между берегами двух небольших, очень красивых лесных озер. Еще примерно два с половиной километра – и будет старая дорога, где я по обветшавшему мосту пересекаю речку, потом долгий отрезок где ориентир мне только лес, положение солнца и оставленные мной меты. Пересекаю шоссе, потом железную дорогу. После этого как говорит дед, начинается самый опасный участок. Здесь много заброшенного людского жилья. Не леса нужно боятся, а брошенного жилья. Хищный зверь обретается в удобных укрытиях, вблизи тех мест, где можно поживиться. Заброшенные здания становятся хорошими логовами. Оттуда же зверю удобно попробовать шалить в жилых окраинах города.

Люди в городе говорят, зверь начинает терять страх перед человеком. На людные улицы пока не лезет, а вот по окраинам шастает. Одноклассник Ванька Арсеньев, мать которого работает на городской свиноферме, намедни рассказывал, что на прошлой неделе кто-то тихий опять залез на свиноферму, уволок одну свинью, а других свиней вогнал в глубокий стресс. Свиньи вопят дурными голосами и худеют. Озорного зверя теперь стерегут с ружьем. Свиноферма укрепляется городской стражей. Все-таки, здешний город большой, сюда собственно и стеклись почти все люди с окрестных мест после войны, есть позвать кого на помощь.

Осторожно оглядываясь, пробегаю мимо заброшенной остановки, где автобусы вросли на спущенных шинах в асфальт. Дальше уже здание вокзала, рядом пост стражников с автоматами. Здесь уже люди. Добро пожаловать в цивилизацию.

Бегу по улицам, без труда расхожусь с редкими встречными машинами. Дед говорит, когда-то машин в городах бывало столько, что они ехали сплошным потоком, и было невозможно перейти улицу. Говорит, что в разрушенных крупных городах машины до сих пор так и стоят на улицах непрерывными вереницами одна за одной, будто персональные склепы для своих водителей... Мне трудно поверить, чтобы машин было столько как рассказывает дед. Ведь нет никакой логики чтобы заставить машины дорогами до такой степени, чтобы по дорогам было не проехать. Но раз дед говорит – значит правда.

Добегаю до школы, бегу мимо старинной, литой чугунной ограды, на воротах прохожу через очередной пост вооруженных стражников. Детей охраняют. Ну вот, я и в школе. Новый учебный день. Когда дед впервые привел меня в школы, меня там стали испытывать. Я к этому с пониманием отнесся – раз варяги для вступления в свои ряды испытывают, то школа-то чем хуже? Старался, отвечал. Деду сказали, что я для своего возраста развитый, и сразу меня определили в четвертый класс. Это конечно здорово, но не так чтобы очень. Всего-то классов девять. Сейчас мне осталось еще четыре...

С математикой у меня все хорошо, математичка меня хвалит. Зато по русскому языку я сперва двоек нахватал. До школы я был уверен, что у меня с русским языком все отлично, потому что меня дед учил. Оказалось – плохо... Вот эти приставки, “пра” и “про”. Как в каком случае писать? Учителка мне говорит что слова “прабабка” надо писать через “а”, а “пронзить” – через “о”. Я ей пытался было объяснить, что в обоих этих словах приставка “пра-про” это строго говоря одно и то же слово, которое в старинном русском языке означало “через”. Пра-бабка, это суть “Через-Бабка” твоя старшая родовица, отстоящая от тебя в роду через бабку. А про-н-зить, значит что ты “зити” – ударил врага чем то острым, например ножом или копьем так, что твое оружие прошло через тело врага... Зачем же одно и то же слово писать в разных случаях по-разному? Надо договориться, и писать одинаково, так ведь и людям будет проще запомнить. Мне казалось, что это логично, но учителка сказала, что я в русском языке ничего не понимаю, и в доказательство своих слов влепила мне двойку... Еще одну двойку я получил за “льзя” и “неможно”. Мне сказали, что таких слов в русском языке нет...

По литературе тоже сперва не заладилось. Учительница сказала, что русский народ с самого своего рождения всегда был очень миролюбивым... А я ей в ответ привел слова славянского вождя Добренты, которые мне очень нравились: – “Родился ли среди людей и согревается ли лучами солнца тот, кто подчинит нашу силу? Ибо мы привыкли властвовать чужой землей, а не другие нашей. И это для нас незыблемо, пока существуют войны и мечи”.

Учителка мне тогда сказала, что Добрента еще был не совсем русский... А я ей тогда выдал князя Романа Галицкого, который тоже так неплохо сказанул – “Имею меч мой от Бога данный, и доколе есть при бедре моей, не имею нужды иначей покупать, токмо кровью, как отцы наши и деды распространили и умножили землю Русскую”.

Тут у меня в дневнике образовалась очередная двойка.

Почему-то за поведение...

Помню, как я показал дневник деду, и поведал о своих школьных обидах.

Дед вздохнул, подумал, и сказал:

– Ты прав по факту, но не прав по сути. Учитель все равно будет учить как его научили, а ты если будешь спорить, – будешь получать двойки. Кто ничего не знает, – туп. Но умен ли тот, кто делится знанием, когда оно не приносит пользы?

– А чего ж тогда делать? – Спросил я деда.

Дед задумался.

– В древней Греции, – покрутив ус сказал он, – был период, когда многими городами правили самовластные правители, которые носили титул “Тиран”. Поскольку не всем гражданам нравилось, что тираны тиранили их единолично, тем приходилось постоянно бороться за сохранение своей власти. ... Однажды Тиран из города Коринфа по имени Периандр, отправил посла спросить своего друга, – тирана из города Милета, Фразибула, о лучших способах управления людьми. Фразибул повел посла в поле, и долго, методично сбивал свой тяжелой тростью те колосья которые подняли головы выше других. А потом отпустил посла, так ничего и не сказав... Понял?

– Кажется, понял, – кивнул я.

– Во время наших тренировок, ты же не жалуешься, что я сильнее тебя. Жаловаться в бою и в жизни бесполезно. Во время тренировок ты учишься ускользать от ударов. Будь так же гибок и в школе. Научись избегать “трости Фарзебула”. Это не самая бесполезная вещь.

С тех пор я стал в школе почти отличником.

И все же, когда я задумывался, система обучения в школе пугала меня. Благодаря деду, я научился видеть и чувствовать родной русский язык могучим, красивым, гибким, – словно бы живым существом. Каждое слово наши предки создавали не просто так, оно имело живое значение, и если предки складывали новое сложное слово из более простых слов, это сложение кристально ясный смысл. Понимание этого смысла рождало изумительную четкость и красоту изложения, и в то же время поразительное многообразие и свободу формы. Русский язык был языком творцов!

Но в школе я видел другой русский, – бездумно зафиксированный, схваченный, словно бы могучая река, вольное течение которой вдруг оковали стылым морозом. Изучая эту реку застывших форм дети лишались права вольно творить своим языком. Дошкольный ребенок интуитивно чувствовавший свой язык еще мог спокойно сказать о каком-то предмете что он его “ложит”. Но в школе умудренные опытом учителя его тут же давали вольнодумцу по голове, и объясняли, что глагола “ложить” в их окостенелом русском языке не существует, а есть только глагол “класть”. Вместе в тем в педагогической версии русского языка “ложить” все же использовался, но только обязательно с какой-нибудь приставкой. По-, под-, в-, у-, за-, при-, пере-, про-, об-, до-, с-, низ-, из-, раз– ...ложить.

Наши предки когда-то образовали все эти слова прибавляя бесчисленное количество приставок к глаголу “ложить”, которого оказывается не существует. От этого же несуществующего глагола предки образовали слова “ложа” и “ложка”, но... – кому какое дело? Не чувствуй свой родной язык, – заучивай застывшие формы. Вместо “ложить” нужно обязательно говорить “класть”. Можешь сказать “положить” но сказать “покласть” – даже не вздумай. Да, существительно “поклажа” в академическом русском есть, но кто сказал, что ты имеешь право перевести его в форму глагола? И есть существительно “ложе” – но и оно в виде глагола не допустимо никаким образом. Почему? Да по кочану. Не вздумай чувствовать свой язык, – укладывай в голову застывший цемент, ибо так ПРАВИЛЬНО.

В школьном русском существовало слово “человек”, но не было его множественной формы – “человеки”. Для множественного числа было слово “люди”. Но это же слово в единственном числе – “людина”, кто-то очень академический когда-то признал неправильным, и ему посчастливилось уцелеть только в украинском ответвлении русского... Многие старые русские слова уходили в соседние славянские языки, болгарский, белорусский, украинский, и жили там словно звери спрятавшиеся от руки жестокого охотника в спасительные заповедники.

Позже, уже ближе к выпускным классам, я иногда думал, – кто же этот злой человек, который в какой-то момент решил украсть у русского языка его вольную гибкость? Кто вырвал из него по живому многие слова, и оковал оставшиеся своей академически-неживой “правильностью”? Уже тогда я понимал, что этот человек был не один, что их “деятельность” была разнесена на годы, даже столетия, но все же иногда он представлялся мне в виде какого-то собирательного образа сухого, мрачного, мертвого душой старикана в пыльной академической мантии и по происхождению иностранца; ибо ни один русский не мог быть таким неслухом, чтобы так произвольно объявлять исконно родные своему народу слова “неправильными”, и резать свой язык буквально по живому. Для этого надо было обязательно быть иностранцем – хотя бы душой.

Но что меня поражало более всего, те же самые учителя “русского языка и литературы”, которые на уроках русского вбивали в головы учеников застывшие сваи закованного “правильного” русского языка, – те же самые учителя на уроках литературы восхищались могучим и вольным слогом русского языка Пушкина. Того самого Пушкина, который вольно крутил существительными и глаголами, то прибавляя, то отбрасывая от них приставки, того, который изменял окончания слов, чтобы они встали в его идеальный размер стиха. Все эти Пушкинские “Слилися речи”, “Тигр нейдет”, “стелается равнина”... Учителя русского и литературы на одних уроках учили детей восхищаться Пушкиным, а на других делали все, чтобы из этих детей никогда не вырос новый Пушкин. Это попахивало шизофренией – расщеплением разума. Но сами учителя этого не видели, и ощущали себя вполне органично. Их самих точно так же воспитали с детства, это въелось в самую их суть, и они лепили детей по своему образу и подобию.

Этих преподаватели на уроке литературы заставляли детей читать строки классика Ершова

...”Эко диво! – все кричали. –

Мы и слыхом не слыхали,

Чтобы льзя похорошеть!”

Но если их ученик писал то же самое “льзя” на русском, то он получал по рогам, потому что этого слова “не существует”. Такие дела...

Каким вырастал ребенок, выращенный подобными учителями? Он вырастал взрослым, для которого русский язык становился несвязным, раздерганным скопищем непонятных, непрозрачных слов, с механически заученным значением. Какая связь для такого человека могла быть, скажем, между часами, рекой, глухарем, и человеком? Но наш предок знал, что когда человек бежит он бьет по земле пятками или каблуками обувки. Ток-ток-ток, Тек-тек-тек, Тик-тик-тик, – это звучало по-разному в зависимости от диалекта на необъятной территории, которую заселил русский человек. Русский бежал, или шел, посТУКивая по земле своими шагами. Если ему надо было убежать, он пускался науТЁК, или или просто говоря – “ТИКал”. А рядом с ним “ТЕКла” – бежала – река. А позже в его доме появились часы, которые “тик-тик-тик” – делали шаг-шаг-шаг, – часы идут, и время идет.

Пушкин еще помнил о том что “текут” не только реки:

...Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом:

И тот послушно в путь потек

И к утру возвратился с ядом...

Постукивать человек мог не только по земле, ногами, – он мог так же, например, постучаться к доброму соседу в дверь, – “тук-тук-тук”. А за околицей деревни “ТОКовал” дятел, выстукивая своим клювом по дереву в поисках червяков. Несколько тише “токовали” другие птицы-мужчины, пощелкивая своими клювами, чтобы приманить красивую птицу-жену; говорливые парни не только у людей, но и у птиц – любую девку на любовь уболтают... Чуть тише тикают сверчки и стрекозы. В немецком языке, хоть и дальнем, но родственнике русскому, “ТИКен”, кроме собственно “тикать”, означает так же “делать отметку”. Предельно логично, если учесть, что стукая по земле ногами человек оставляет на ней отметки – следы, и дятел выстукивая дерево тоже оставляет на нем клювом отметины... Заходя в незнакомый лес русский человек тоже мог “ТЮКнуть” по стволу топором, оставив на нем свежую мету, чтоб не заплутать... У англичан делать отметку звучало сходно с немцами – “тик”, проезжая в общественном транспорте они получали на руки отметку, что оплатили проезд, она имела вид билетика, который собственно и назвался “ТИКет”...

Смыслы множатся, расходятся, и снова стекаются друг с другом, будто полноводная могучая подземная река бегущая по множеству русел. Но когда люди забывают смысл слов, – некоторые русла пересыхают, и водя языка уже бежит не единой системой, а разрозненными постепенно пересыхающими ручейками. Язык постепенно беднеет теряет образность и глубинные связи. Что может “идти” или “бежать” для современного русского человека? Только тот, кто имеет ноги, чтобы бегать. Ну вот разве что еще время... Моряки с их сильными традициями правда еще могут сказать “корабль идет”, или у “судна хороший ход”. Может ли корабль “бегать”? Пушкин считал что да – “ветер весело шумит, судно весело бежит...”. Древние греки так и называли быстроходные корабли – “дромос”, – бегун... Спросите знакомых что делает автомобиль? Вам ответят, что он едет, катится. Автомобиль бежит? Ну, это как-то глупо звучит, у него же нет ног, чтоб бегать. Так говорить не принято. Правда при этом почему-то продаются “автомобили с пробегом”.

Чем хуже человек знает свой язык, тем проще его обмануть, заморочить, запутать. Чем больше человек использует непонятных как правило иностранных слов, тем больше шанс, что это обманщик, который будет вас надувать. Но что делать если целый народ теряет глубинные связи своего языка? Может правы китайцы, которые в свое время на государственном уровне устраивали “поновление слов”, чтобы избавить их от наслоений смыслов, вернуть им прежнюю ясность? А пока русский язык усыхал. Под присмотром одаренных академиков-русистов он почти потерял возможность к словообразованию за счет своих внутренних – неисчерпаемых! – резервов. Человек, которому в голову вбили шаблоны уже не мог придумать слово из других русских слов. Ему приходилось все чаще пользоватсья иностранными словами. Как обозначить, скажем, контроль времени? Времясчет? Времямер? – Помилуйте, как глупо это звучит. То ли дело красивое иностранное слово “тайминг”...

Вот мои однокашники на перемене пересмешничают и подтрунивают друг над другом. Особенно достается добродушному тугодуму Петьке Сенцову. Вконец задавленный насмешками красный Сенцов добродушно-просительно гудит: – да ладно ребя, хватит стебаться...

Стебать – это собственно старое “стегать”. Тут Сенцов прав, стегнуть словом можно даже больнее чем хлыстом. А вот окончание “ся” лишнее, ведь это приросшая в конце слова старая форма слова “себя”. “Повесить-ся” значит – повесить себя, поранить-ся – поранить себя. Стебать-ся – стегать себя. Но Сенцова стегут другие... По той же причине крайне нелепо звучит фраза “он ругался на человека”. Правильно было бы – “он ругал на человека”. Это звучит непривычно уху выращенных на “механически” заученном русском. Хотя если взять фразу он “кричал на человека”, – то она непривычной им не кажется. А если сказать “он кричался на человека”, – их покоробит.

Что нам привычно, – то мы и считаем правильным.

Я не поправлял одноклассников. Вряд ли эти знания помогли бы им в жизни, и только вызывали бы дополнительную путаницу и размолвки с учителями... Но однажды на перемене все же случайно разговорился про старину. Это случилось, когда Пашка Будяков проносясь мимо Маринки Куваевой от избытка молодецкой удали в очередной раз дернул её за косу.

– Задолбал ты уже, Будяков! – Рявкнула Маринка разворачиваясь к обидчику. Девочка она была для своих лет внушительная. А если я тебя так дерну?!

– За что ж ты меня дернешь? – Зубоскаля осведомился Будяков, удерживаясь на безопасной дистанции, (удивительно, но дети в своих играх чувствуют эту дистанцию лучше чем взрослые, а потом с возрастом забывают); – у меня то ведь косы нет, гы-гы-гы!

– Есть у тебя коса, – брякнул я с подоконника на котором восседал. – В старину предки волосы на голове называли “коса”, причем любой длинны, даже такие коротенькие как у тебя.

– Предки, – это родители что-ли? – Удивился Будяков, машинально проводя рукой по своему коротко стриженному светлому ежику.

– Пра-пра-пра-пра-пра-и еще много пра-прадеды родителей. А у сербов, – это народ такой, – до сих пор так и сохранилось, волосы это – “коса”. Поэтому когда говорит “я заплела волосы в косу”, это звучит слегка дурковато, как масло маслянное. Сейчас это забыли, но одно производное слово сохранилось – “космы”; ну типа “волосищи спутанные”.

– Ай-й! – Вякнул Будяков. В разговоре со мной он потерял бдительность, чем не преминула воспользоваться Маринка. Непонятно как она умудрилась ухватить его за ежик, но дернула от души и теперь убегала по коридору довольно хохоча. Было в её довольном гоготе и беге что-то лошадиное...

– Из-за тебя все, Поморцев, – пожаловался пострадавший Будяков. Блин, оказывается мы все с косичками как бабы ходим... Слушай, – спросил он меня – а руки как в старину называли?

– Ну, почти так же – руци.

– А ноги?

– Нози.

– А туловище?

– Так и называли. Тулово. От слова “туло”, – тайное, скрытое место. В туловище ведь все важные органы скрыты. Кстати, ему однокоренное слово “тыл”, и “затылок”.

– А голова?

– Так же. Голова. Глава. Происходит от санскритского “Гола”, – то есть “Шар”. Вон, у географички в классе “Глобус” – латинское название, а все от того же самого слова.

– Ну а кости?!

– Так же почти. Кость – Кощь. Про Кощей Бессмертного слыхал сказку? Так он “Костлявец Бессмертный”, если по-современному. Еще “Кощеями” позже невольников стали называть, – видимо они тоже в плену с жиру-то не лопались...

– Слушай, а черепушка как?

– Лоб.

– Лоб?

– Ага, раньше череп назывался “лоб”. – Подтвердил я. – А то что мы теперь лбом называем – у них было “чело”. А “черепом” предки глиняные горшки называли. Глаза вот, раньше тоже назывались “очи”. А само слово глаз, от иноземного “гласс” – стекло, стеклянный шарик. Выходит, если мы говорим например, “щас как дам тебе по черепу, так что глаза* повылазят”, то для нашего предка это звучало бы как жуткий жаргон – “щас как дам тебе по горшку, так что стекляшки повылезут”. Так вот жаргон выходит за сотни лет стал литературной нормой, теперь даже учителя слова глаза и череп приличными считают. А борются с другими жаргонизмами, которые через пару сотен лет тоже войдут в литературный язык.

– Да погоди ты со своими нормами... – Перебил меня Марик Мартынов. – Слушай, а вот тут вот, – он похлопал себя по бедрам. – Как называется? У девчонок?

– Лядвеи... В старых сказках обязательно с добавкой “лядвеи белыя”. Тогда ведь юбки длинные носили, и моды загорать в купальниках еще не было, поэтому с загаром у лядвей был напряг...

Тут ко мне подскочил поближе дотоле молча слушавший Ванька Скворцов. Другие ребята тоже начали подтягиваться.

– А здесь у них как? – Скворцов хлопнул себя по заду. – У девчонок? Ну, ягодицы которые...

– Вот кстати про ягодицы, на русском севере так очень долго называли щеки.

– Врешь!

– Да правда, они ж тоже выпуклые. А вот тут – “щеглы”, по современному – скулы.

– Гы-гы-гы, заржал справа Марик Мартынов. Буду теперь к девчонкам подходить, – поцелуйте меня в обе ягодицы.

– Га-га-га! – Заржали вокруг ребята в полном восторге.

– Слушай, – посунулся ко мне Будяков. – А “залупа” как по-старинному будет?

– Так и будет. Слово-то само старое. Луп – это по-старинному “шкура”, кожа”. Вот соответственно это место “закожьем” и назвали. У предков ничего просто так не называлось, все со смыслом. И ничего в этом слове неприличного нет.

– Ну а сам... этот... он как?

– Да так и будет, – писюн. В санскрите вон, слово “пасас” то же самое обозначает. И мы до сих пор говорим, когда приспичит, – пойду, мол, пассу... – Происходит это все... – я почесал затылок вспоминая, – от санскритского “пуш”, – “бурно расти, возрастать”. У нас в этом “пуш”, “ш” на “ч” сменилось, – получилось “пуч”. Вспомните, когда говорят “в пучинах вод”; пучины – это выпуклости воды, то есть волны. “ВыПУклый” кстати тоже ведь однокоренное слово. Приставка “ви” у древних означало усиление значения, то есть ВЫ-ПУ-клый, – сильно выросший, вздувшийся. Вот и когда у нас живот раздувает, мы говорим – пучит. Ну и выходит когда этот, который ниже живота... с ним то же самое.

– А ху..? – Уже напрямую спросил Будяков, о заветном русском трехбуквенном слове.

– Ну и ..уй. Тоже слово старое. Вообще этот причиндал у предков очень важным считался, потому что без него бы людской род прекратился. Поэтому ему десятки всяких разных названий придумывали. В основном все названия происходили от нескольких наблюдений. Первое – когда дядька видит женщину, у него этот привес в размерах увеличивается и растет. А еще поскольку когда дядька тычет в женщину своим отростком в первый раз, то идет кровь...

– У мужчины? – Округлил глаза Скворцов.

– Да нет, у женщины, балда! У них там такая специальная одноразовая предохранительная пленка есть, как на бутылочке йогурта... Ну вот короче, поскольку в первый раз всегда идет кровь, то причиндал стал ассоциироваться с чем-то ранящим, острым. У многих народов еще очень долго, когда хотели красиво сказать о том что дядька в тетку потыкал, говорили что-то вроде, – “и он вложил свой меч в её бархатные ножны”. В общем мужской причиндал у предков ассоциировался с одной стороны с тем что растет, с другой стороны с тем что ранит... Вот и выходило, что чаще всего его и называли всякими словами связанными с ростом и остротой. “Ху” у славян означает “побег, отросток”. Слово “х(в)оя” ему родственная, тоже на елке, отрастает и то же колется... Все это восходит к стародавнему слову “(с)кю” – “острый”, и “куйа” – “шип”. От него же в более позднее время образовалось слово “кард” что значит “клевать”, “жалить”, – позже этим словом стали обозначать “клинок”, “меч”; и до сих пор в Иране это слово значит “нож”.

Кстати, у человека из организма еще кое что вырастает и может ранить – зубы. Происходит слово зуб от “Зебати” и означало “выступать, расти”, (отсюда же и наше старое “зябь” – распаханное с осени поле готовое весной принять и вырастить зерно). По звучанию кстати сходно с индийским “йабати” и индоевропейским “йеб”, которое имет такой же смысл как и у нас – совершать это самое, засевать свое зерно туды, – в женщину... Поэтому у части наших предков слова сходные с “зуб” тоже означали половой отросток. В санскрите еще одно из названий причиндала – “зепа”, “зефа”, “запа”. У арабов – хоть они нам и не предки, но нахватались – в некоторых областях слово “зобб” означает то же самое. А еще...

Меня прервал пронзительный звук школьного звонка. Пора на очередной урок. Я вместе с ребятами потянулся к классу.

– Потом, потом все дораскажешь – шепнул мне Марик Мартынов. Ребята согласно закивали.

С тех пор мой авторитет среди ребят вырос безмерно.

Хотя я и не очень понимал, – почему.

И все же, хотя я и знал примерно происхождение тех или иных слов, даже тех, которые считались для детей неприличными, мои представления о амурных делах были весьма ограничены. Это меня как-то раз и подвело, – вышла мне боком давнишняя шуточка тетушки Альды...

...Пацаны увлеченно возились у крана не замечая меня. Они были больше, учились на класса-три четыре старше. За несколько секунд до этого я открыл дверь в школьный туалет, и обнаружил там компанию из трех деятелей. Один держал кран обхватив за горлышко, а другой поддерживал под краном раздувшийся резиновый полупрозрачный бурдюк, в котором тяжело переваливалась налитая вода. Третий пацан суетился рядом, и тихонько подхихикивал. Ровно до того момента как заметил меня застывшего в дверях. Тут он хихикать и перестал, и мотнул головой рыжему, который по всему был заводилой.

Рыжий обернулся ко мне, и сделал свирепое лицо.